Идея множественности мiровъ настолько естественна, что была она присуща духу человеческому прежде чѣмъ стали известны первыя основы наукъ физическiхъ; ее проповѣдывали съ убѣжденiемъ и энтузiазмомъ въ тѣ времена, когда нельзя было, да и не заявлялось еще притязанiй поддерживать ее при помощи какихъ-бы то ни было научныхъ доводовъ. Логика и разумъ достаточны были для установленiя ея началъ и не выходя изъ предѣловъ логическихъ соображенiй, идею множественности мiровъ поддерживали и защищали успешно.

Странно и удивительно, что такiя понятiя могли установиться помимо всякаго физическаго наблюденiя, въ силу только соображенiй, не имѣвшихъ никакого отношенiя къ космографiи. Въ наше время однимъ изъ главнѣйшихъ аргументовъ въ пользу нашего ученiя является сходство другихъ мiровъ съ нашимъ и аналогiя послѣдняго съ другими небесными тѣлами, среди которыхъ Земля помѣщена безразлично. Но древнiе послѣдователи нашего ученiя не только не опирались на сходство свѣтилъ съ Землею, но даже устраняли и отвергали его, на основанiи убѣжденiя, что звѣзды — свѣтила временныя, питающiяся испаренiями Земли.

Такимъ образомъ, для древнихъ, о которыхъ мы говорим, мiръ слагался не только изъ одной Земли, но изъ всего ее окружающаго: воздуха, небесъ и звѣздъ. Утверждать, что существуютъ многiе мiры, это было-бы равносильно утвержденiю, что за предѣлами неподвижныхъ звѣздъ могутъ находиться Земли, подобныя нашей и окруженныя другими небесами. Для насъ важно знать подобнаго рода мысли. Лукрецiй, какъ пѣвецъ природы и Плутархъ, какъ историкъ, — это совершеннѣйшiе образцы, представляемые намъ въ этомъ отношенiи древностью.

Для знаменитого автора поэмы De natura rerum, для всей школы Эпикура и для бóльшей части сенсуалистовъ, Солнце, Луна и звѣзды представляются „въ томъ видѣ, въ какомъ усматриваются они нами на небѣ. Дискъ дневнаго свѣтила не больше и не лучезарнѣе, чѣмъ является онѣ нашимъ чувствамъ, ибо доколѣ свѣтлое тѣло, каково-бы ни было его удаленiе, посылаетъ намъ свой свѣтъ и свою теплоту, до тѣхъ поръ видимая форма предмета не измѣняется въ нашихъ глазахъ вслѣдствiе его удаленности". „Блеститъ-ли Луна собственнымъ или заимственнымъ свѣтомъ, но она проходитъ по нѣбу не въ бóльшемъ видѣ чѣмъ тотъ, подъ которымъ она поражаетъ взоры наши; сквозь покровы атмосферы, предметы далекiе представляются въ неясномъ видѣ, но какъ свѣтило ночей показываетъ намъ свои ясно обозначенные очертанiя, то, безъ сомнѣнiя, оно таково-же на небѣ, какимъ кажется намъ на Землѣ"... „Неудивительно, если такъ бываетъ въ отношенiи огней эфирныхъ, потому что всѣ свѣтила, находящiяся на нашей Землѣ, каково-бы ни было ихъ удаленiе, очень мало измѣняются въ своемъ дѣйствительномъ видѣ, доколѣ ихъ слабый свѣтъ достигаетъ до насъ. Этимъ доказывается, что небесныя свѣтила не больше и не меньше того, чѣмъ они представляются нашимъ взорамъ*).

*) De natura rerum, lib V.

Не приступая къ дальнейшему развитiю подобныхъ воззрѣнiй, мы несомненно узнаемъ здѣсь великую, усвоенную Лукрецiемъ теорiю, по которой Земля занимаетъ подобающее ей мѣсто въ средоточiи вселенной, а всѣ светила небесныя составляютъ ея достоянiе и служатъ ей. Однакожъ поэтъ воспѣваетъ идею множественности мiровъ въ смыслѣ, указанномъ нами выше: „Великое Все безконечно; здѣсь, тамъ, подъ нашими ногами, надъ головами нашими — безпредѣльное пространство. Я говорилъ тебѣ это, но то-же самое возвѣщается голосомъ природы. Итакъ, если въ безпредѣльномъ пространствѣ, безконечно простирающемся по всѣмъ направленiямъ, безчисленное множество творческихъ волнъ матерiи отъ вѣковъ носится и вращается среди Океана и безконечнаго пространства (spatium infinitum), то почему въ плодотворной борьбе своей оно не создало-бы ничего, кромѣ Земнаго шара и небеснаго свода? Можно-ли допустить, чтобы за предѣлами нашего мiра это необъятное количество стихiй было обречено на бездѣятельный покой? Нѣтъ, нѣтъ! Если наша Земля есть дѣло природы, если жизненныя начала, въ силу ихъ сущности и управляемыя законамъ необходимости, после тысячи тщетныхъ попытокъ сплотились наконецъ, видоизмѣнились и произвели массы, изъ которыхъ возникли уже небо, Земля и ея обитатели, — то согласись, что въ другихъ предѣлахъ пустоты, матерiя должна была произвести безчисленное множество живыхъ тварей, морей, небесъ, земель и усѣять пространство мiрами, подобными тому, который колеблется подъ нашими стопами на волнахъ воздуха.

„Впрочемъ, ни одинъ предметъ не рождается отдельно, единственнымъ въ своемъ родѣ каждый имѣетъ свою семью и составляетъ одно звено въ цѣпи существъ. Таково предназначенiе живыхъ тварей. И такъ, все доказываетъ, что небо, океанъ, звѣзды, солнце и всѣ великiя тѣла природы, далеко не будучи подобны только самимъ себѣ, разсѣяны въ безконечномъ числѣ въ предѣлахъ необъятнаго пространства; время ихъ существовованiя опредѣлено и подобно другимъ существамъ, они родились и умрутъ... Въ то время, когда зарождался нашъ мiръ, когда Земля, воды и Солнце возникали изъ хаоса, излишними волнами матерiи, лившейся со всѣхъ сторонъ пространства, были отложены, внѣ и вокругъ нашего, недавно родившагося, мiра, бесчисленное множество началъ и зародышей" *).

*) De natura rerum, lib II.

Итакъ, вотъ несомненный и авторитетный представитель полнѣйшаго матерiализма, проповедующiй мысль о множественности мiровъ во имя разума. Ни астрономiи, ни физики, ни закона причинности. Земля и небо — это мiръ. Внѣ его могутъ существовать другая Земля и другое небо, другiя Земли и другiя небеса. Впослѣдствiи, когда христiанизмъ сообщитъ небу и Землѣ другой видъ, мы увидимъ, что иные изъ богослововъ высказываютъ, очень осторожно впрочемъ, такiя-же мысли.

Вѣкъ спустя, Плутархъ, по поводу „Прекращенiя прорицалищъ" (Cessation des Oracles), впадаетъ въ большiя уклоненiя отъ своего предмета (уклоненiя эти часто встречаются въ его сочiненiяхъ) и выражаетъ относительно идеи множественности мiровъ подобныя-же предъидущимъ мысли, но различiе въ аргументацiи, равно какъ и наивность приводимыхъ имъ доводовъ, представляютъ не безполезный интересъ любителямъ такого рода старинныхъ и благодушныхъ бесѣдъ.

Ламприй (Lamprias), братъ Плутарха, приводящiй разговоръ, который происходилъ въ Дельфахъ относительно прорицалищъ, начиная бесѣду свою о мiрахъ, повидимому находился подъ живымъ впечатлѣнiемъ мыслей Лукрецiя. „Неправдоподобно, говоритъ онъ, чтобы существовалъ одинъ только мiръ, носящiйся уединенно въ безконечномъ пространстве, безъ всякаго общенiя и отношенiя съ чѣмъ-бы то ни было. Если въ природѣ ничего нѣтъ единичнаго — ни человѣка, ни лошади, ни звѣзды, ни бога, ни генiя, то почему-бы существовалъ одинъ только мiръ? Люди, утверждающiе, что существуетъ только одна Земля и одинъ океанъ, не замѣчаютъ очевиднаго сходства между частями этихъ предметовъ. Напрасно смущаются тѣ, по мнѣнiю которыхъ вся матерiя пошла на образованiе мiра; напрасно опасаются они, что остатки вещества, своимъ противодействiемъ хаосу или столкновениями своими нарушатъ гармонiю вселенной. При допущенiи существованiя многихъ мiровъ, каждый изъ нихъ будетъ обладать опредѣленнымъ количествомъ матерiи и вещества: ничего не будетъ излишняго, находящегося въ безпорядкѣ и выходящаго изъ своей сферы. Самая форма, свойственная каждому мiру и содержащая въ себѣ весь объемъ опредѣленной ему матерiи, не дозволяетъ, чтобы какая-либо изъ частей его, блуждая безцѣльно, отторглась отъ него и упала въ другой мiръ".

Затѣмъ разскащикъ опровергаетъ мнѣнiя Аристотеля. Такъ какъ каждое тѣло, говоритъ послѣднiй, имѣетъ свойственное ему и естественное мѣсто, то необходимо, чтобы Земля повсюду стремилась къ центру и чтобы находящаяся надъ нею вода поддерживала болѣе легкiя тѣла. Но при существованiи многихъ мiровъ, Земля во многихъ мѣстахъ будетъ превышать огонь и воздухъ, а въ иныхъ будетъ уступать имъ. То-же самое должно сказать о воздухѣ и огне, которые займутъ определенное имъ природою место или перемѣстятся. Но какъ, по мнѣнию Аристотеля, подобныя гипотезы невозможны, то существуетъ не два мiра и не множество мiровъ, но одинъ, заключающiй въ себѣ всю созданную матерiю и устроенный по законамъ природы, сообразно съ различiемъ вещества. Эти произвольныя предположенiя легко опровергаются Лампрiемъ, доказывающим, что все въ природѣ относительно. Затѣмъ, онъ поддерживаетъ свои тезисы слѣдующими замѣчательными соображенiями:

...Какова-бы ни была причина подобныхъ стремленiй и измѣненiй тѣлъ, но она содержитъ каждый изъ мiровъ въ соотвѣтствующемъ ему положенiи. Каждый мiръ обладаетъ своею Землею и своими морями, каждый имѣетъ свойственныя ему: средоточiе, стремленiя, измѣненiя тѣлъ, сохраняющiя и содержащiя его въ опредѣленномъ ему мѣсте. Находящееся внѣ мiра, будь это ничтожество или безконечная пустота, не имѣетъ центра. Но какъ существуютъ многiе мiры, то каждый изъ нихъ имѣетъ свое средоточiе, слѣдовательно и собственное свое движенiе, которое влечетъ одни тела къ центру, другiя удаляетъ отъ послѣдняго, а третьи заставляетъ вращатъся вокругъ него. Но предполагать многiя средоточiя и утверждать, будто все тяжелыя тела стремятся къ одному центру, это было-бы почти равносильно мненiю, что кровь всехъ людей течетъ въ одной жиле, или что все мозги заключены въ одной оболочкѣ. Столь-же безразсудно было-бы желанiе, чтобы существовалъ одинъ только мiръ и чтобы Луна находилась внизу, точно у людей мозгъ въ пяткахъ, а сердце въ головѣ".

„Но не безрассудна гипотеза о существованiи многихъ, отдѣльныхъ одинъ отъ другаго мiровъ, столь-же различныхъ между собою, насколько различны ихъ составныя части.

„Въ каждомъ мiрѣ, Земля, моря и небо займутъ наиболѣе приличное ихъ природѣ мѣсто. Каждый изъ нихъ будетъ иметь верхнiя и нижнiя части свои, свою окружность и средоточiе, въ самомъ себе и относительно самаго себя, а не внѣ себя и не по отношенiю къ другому мiру. Камень, который иные предполагаютъ помѣщеннымъ внѣ мiра, съ трудомъ можетъ быть мыслимъ какъ въ состоянии покоя, такъ и движенiя. Можетъ-ли онъ находиться въ покоѣ, обладая тяжестью? Можетъ-ли онъ упасть на Землю, не составляя ея части? Что касается тѣлъ, заключающихся въ другомъ мiрѣ и принадлежащихъ послѣднему, то нечего опасаться, чтобы сила тяжести отторгла ихъ отъ цѣлаго, въ составъ котораго они входятъ, какъ часть, и увлекла ихъ въ нашъ мiръ, ибо мы видимъ, какъ незыблемо каждая часть содержится въ ея естественномъ положенiи. Если мы предположимъ низъ и верхъ внѣ мiра и не по отношенiю къ послѣднему, то впадемъ въ тѣ-же несообразности, какъ и Эпикуръ, который заставляетъ стремиться все атомы къ точкамъ, находящимся подъ нашими ногами, какъ будто пустота обладаетъ ногами и точно въ безконечномъ есть низъ и верхъ."

„Поэтому, не могу я понять, чтó полагаетъ Хризиппъ, утверждая, будто мiръ находится въ средоточiи, что искони вѣковъ матерiя занимаетъ это место и что такимъ ея положенiемъ обезпечивается существованiе мiра и, такъ сказать, его несокрушимость и вѣковѣчность. Это находится въ его четвертой книге о „Возможномъ" приводя столь нелепую мечту о средоточiи въ пустомъ пространстве, Хризиппъ еще более нелепымъ образомъ полагаетъ, что воображаемое средоточiе это составляетъ причину существованiя мiра."

Если-бы Плутархъ не былъ историкомъ и моралистомъ, то можно было бы удивиться, что послѣ словъ этихъ, въ которыхъ выражаются столь здравыя мысли, онъ могъ, очертя голову, предаться мечтамъ, о которыхъ мы поговоримъ впослѣдствiи, по поводу его „Трактата о Лунѣ." Затѣмъ онъ переходитъ къ опровержению одного положенiя стоиковъ, которые, называя Бога природою, рокомъ, судьбою и провидѣнiемъ, не могли однакожъ удвоить число мiровъ, не удвоивъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, понятiе этого божества. Здѣсь Плутархъ возвышается до пониманiя истиннаго Бога. „Какая нужда, говоритъ онъ, — предполагать многихъ Юпитеровъ на томъ основанiи, что существуютъ многiе мiры и не лучше-ли допустить для каждаго мiра божество разумное и сознательное, которое, подобно тому, кого мы называемъ Владыкою и Отцемъ всего сущаго, управляло-бы каждымъ отдѣльнымъ мiромъ? Почему не могли-бы они зависить отъ судьбы и провидѣнiя Юпитера? Почему не подчинялись бы они послѣднему? Почему это верховное божество не пеклось-бы обо всемъ, не управляло всѣмъ и не сообщало всѣмъ совершающимся явленiямъ ихъ принципъ, начало и причину? Развѣ мы не видимъ, что нерѣдко цѣлое состоитъ изъ многихъ частей, изъ которыхъ каждая отдѣльно обладаетъ жизнью, разумомъ, дѣятельностью, подобно обществу гражданъ, войску или музыкальному хору? Такъ полагаетъ Хризиппъ. Развѣ невозможно, чтобы въ вѣликомъ цѣломъ вселенной существовало десять, пятьдесятъ или сто мiровъ, управляемыхъ однимъ разумомъ и подчиненныхъ одному началу?... Касторъ и Поллуксъ подаютъ помощь людямъ во время бури, но имъ не для чего спускаться на корабль и раздѣлять его опасности: они только появляются въ выси и управляютъ ходомъ корабля. (Дѣло идетъ здѣсь объ огняхъ св. Эльма, явленiи электрическомъ). Такимъ образомъ, боги поочередно посѣщаютъ различные мiры, наслаждаясь ихъ видомъ и управляя ими по законамъ природы... Юпитеръ Гомера, добавляетъ философъ, истинно возвышаясь здѣсь надъ самимъ собою, — Юпитеръ Гомера недалеко простираетъ взоры свои, перенося ихъ отъ Трои на страны Ѳракiйцевъ и на кочующiе народы береговъ Дуная. Но истинный Юпитеръ, взирающiй на многiе мiры, имѣетъ предъ своими глазами картину болѣе величественную и болѣе достойную его".

Въ той же бесѣдѣ обсуждаются различныя системы и въ особенности система Платона, ограничивавшаго число мiровъ пятью. Въ этомъ случаѣ онъ основывался на соображенiяхъ о происхожденiи числа этого, на свойствахъ пяти основныхъ геометрическихъ фигуръ, на пяти поясахъ земнаго шара и даже на пяти чувствахъ души. Приведенiе этихъ чисто-условныхъ соображенiй не представляетъ для насъ никакого интереса.

Однакожъ мы не можемъ не разсказать здѣсь исторiю одного старца на Чермномъ морѣ, который проповѣдывалъ систему ста восьмидесяти трехъ мiровъ.

Если вѣрить Клеомброту, то старецъ этотъ показывался только одинъ разъ въ году: втеченiе остальнаго времени онъ жилъ съ блуждающими нимфами и духами. „Когда, наконецъ, я отыскалъ его, говоритъ Клеомбротъ, — то онъ принялъ меня ласково и позволилъ мнѣ обратиться къ нему съ несколькими вопросами. Онъ говоритъ дорiйскимъ нарѣчiемъ; рѣчь его подобна поэзiи и музыкѣ, а запахъ, истекающiй изъ устъ его, наполняетъ всю мѣстность благоуханiемъ. Онъ никогда не бывалъ боленъ. Онъ проводитъ жизнь въ изучении наукъ, но одинъ разъ въ году отъ него нисходiтъ духъ прорицанiя и старецъ отправляется тогда на морской берегъ и предсказываетъ будущее. Онъ говоритъ, что Пиѳонъ втеченiи девяти лѣтъ не былъ въ изгнанiи въ Темпеѣ, но отправился въ другой мiръ.".

„Платонъ колебался между однимъ и пятью мiрами, прибавляетъ Клеомбротъ. Иные философы постоянно смущались при мысли о существованiи многихъ мiровъ, какъ будто чрезъ непомѣщенiе всей матерiи въ одномъ мiрѣ мы необходимо должны впасть въ неопредѣленное и столь стеснительное понятiе безконечности".— „Твой иноземецъ, сказалъ ему Лампрiй, — не опредѣлялъ-ли, подобно Платону число мiровъ, или будучи у него, ты забылъ спросить его объ этомъ?"

,,Не думаешь-ли, возразилъ первый, — что для меня могло быть что-либо интереснее беседы съ нимъ объ этомъ предметѣ? Онъ говорилъ, что существуетъ не одинъ мiръ, не безчисленное множество мiровъ и не пять мiровъ, а сто восемьдесятъ три мiра, которые расположены треугольникомъ, по шестидесяти на каждой сторонѣ и по одному еще въ каждомъ углу треугольника; они касаются другъ друга и движенiями своими производятъ нѣчто въ родѣ пляски. Площадь треугольника составляетъ поприще всѣхъ мiровъ этихъ и называется поэтому „Полемъ истины". Тамъ пребываютъ, въ состоянiи неподвижности, образы мыслей, первичныя причины всего существующаго и имѣющаго существовать, а вокругъ нихъ носится вѣчность, изъ лона которой время изливается по всѣмъ мiрамъ. Души человѣческiя, жившiя праведно, допускаются, одинъ разъ втеченiи десяти тысячъ лѣтъ, къ созерцанiю этихъ великихъ предметовъ и священнѣйшiя таинства, празднуемыя на Землѣ, не больше какъ тѣнь въ сравненiи съ этимъ велiчественнымъ зрѣлищемъ".

По мнѣнiю повѣствователя, старецъ этотъ былъ настоящiй Грекъ, которому не чужда ни одна изъ наукъ. Это доказывается его системою о числе мiровъ, системою не египетскою, не индiйскою и не дорiйскою. Она возникла въ Сицилiи и творцемъ ея былъ нѣкто Петронъ Гимерскiй. Клеомброту неизвѣстны сочиненiя послѣдняго, но онъ говоритъ, что Гипписъ Регiйскiй (Hippis de Rhège), о которомъ упоминаетъ Фанiасъ Эрезiйскiй (Phanias d'Erèse), утверждалъ, будто эти сто восемьдесятъ три мiра взаимно соприкасаются своими началами. Что значитъ: соприкасаться началами?

Какъ ни странными кажутся подобныя мысли на счетъ опредѣленнаго числа мiровъ, но онѣ не должны изумлять людей, имѣвшихъ возможность наблюдать, насколько воображенiе способно создавать различныя представленiя и затѣмъ мало по малу свыкаться со своими индивидуальными измышленiями, закрепляющимися вскоре въ сознанiи, какъ непреложныя истины. Съ нашей стороны, мы встрѣчали въ извѣстномъ кругу не мало слабыхъ умовъ, создававшихъ самыя неправдоподобныя системы, которыя считались однакожъ столь-же вѣроятными, истинными и основательными, какъ факты, добытые путемъ научнаго наблюденiя.

Теперь пора взглянуть на астрономическiя фикцiи древности греческой и римской.

Фикцiи эти, какъ и все, относящееся къ понятiямъ древнихъ о природѣ, представляютъ гораздо больше интереса съ точки зрѣнiя научной или философской, и обозренiе ихъ покажетъ намъ, какъ необходим физическiй анализъ человѣку и насколько послѣднiй способенъ заблуждаться, если въ рукахъ его нѣтъ этого пробнаго камня. Ограничиваясь только нѣсколькими примѣрами, мы распросимъ первѣйшихъ греческихъ философовъ на счетъ ихъ мнѣнiй о началѣ мiра. Ѳалесъ Милетскiй отвѣтитъ, что вода составляетъ начало всего сущаго, что все состоитъ изъ воды и что все должно претвориться въ воду. Это тотъ кругъ ошибочныхъ понятiй, который нерѣдко встречается у древнихъ, часто принимавшихъ за доказательства основательности своихъ мыслею самыя шаткiя данныя, болѣе даже шаткiя, чѣмъ мысли эти. Въ числѣ указанныхъ доводовъ встрѣчается произвольное предположенiе, будто пламень Солнца и звѣздъ питается испаренiями воды. Подобный способъ аргументацiи очень похожъ на доводы Пиѳагора, говорившаго, что Луна такая-же Земля, какъ и земной шаръ потому, что она обитаема. Анаксимандръ Милетскiй усматривалъ начало вселенной въ безконечности: жаль однакожъ, по остроумному замѣчанiю Плутарха, что Анаксимандръ не указываетъ, въ чемъ состоитъ эта безконечность: воздухъ-ли это, вода, земля, или какое-либо другое вещество? Анаксагоръ Клазименскiй полагаетъ началомъ всего гомеомерiи.

Что это за гомеомерiи? Это — однородныя части. Архелай Аѳинскiй утверждалъ, что все происходитъ отъ сгущенiя и разрѣженiя воздуха. Пиѳагоръ Самосскiй полагаетъ, что началомъ мiру служатъ числа и ихъ отношенiя. Гераклитъ и Гиппазъ (Hippasus) Метапонтскiй думали, въ противность Ѳалесу, что все происходитъ отъ огня и что все разрѣшится огнемъ. Эпикуръ создалъ свои неосязаемые атомы. Эмпедоклъ допускаетъ четыре стихiи и два начала — гармонiю и противодѣйствiе. Сократъ и Платонъ установили три начала: Бога, матерiю и идею. Аристотель создалъ энтелехiю или форму. Зенонъ допускалъ Бога и матерiю и т. д. Каждая изъ системъ этихъ обладала особымъ способомъ аргументацiи и покоилась на болѣе или менѣе правдоподобныхъ соображенiяхъ.

Не взглянуть-ли теперь, какого рода понятiя существовали у древнихъ на счетъ устройства мiра? Вообще, Земля помѣщалась въ средоточiи. Парменидъ окружаетъ ее многими кругами, лежащими одинъ на другомъ; одни изъ нихъ состоятъ изъ плотнаго вещества, другiе — изъ жидкаго. Левкиппъ (Leucippe) и Демокритъ окружаютъ ее туникою или пеленою. Платонъ на первомъ мѣстѣ ставитъ огонь, затѣмъ эфиръ, воздухъ, воду и Землю, но Аристотель помѣщаетъ эфиръ прежде огня. Эпикуръ допускаетъ все это разомъ. Относительно вещества тверди небесной, Анаксименъ говоритъ, что послѣднiй кругъ неба состоитъ изъ вещества земнаго. Эмпедоклъ полагаетъ, что небо состоитъ изъ воздуха, претвореннаго огнемъ въ стекло и похожаго на хрусталь. Что касается звѣздъ, то ихъ вообще считали испаренiями земли, а Ксенофонъ утверждалъ даже, что это легкiя облака, которыя загорались вечеромъ, а утромъ погасали. Гераклитъ и пиѳагорейцы возвысились до истиннаго пониманiя природы звѣздъ и утверждали, „что каждое светило есть мiръ, имѣющiй землю, атмосферу и эфиръ". Напрасно только Гераклитъ прибавляет, будто одинъ обитатель Луны упалъ на Землю. Платонъ пространно описываетъ въ Федрѣ выпуклые своды, образующiе твердь небесную и считаетъ звѣздный мiръ созданнымъ, собственно для человѣка. — Ничего не можетъ быть страннѣе подобной путаницы понятiй.

Анаксимандръ говоритъ, что Солнце — это кругъ въ двадцать восемь разъ больше, чѣмъ Земля, что оно подобно колесу колесницы и наполнено огнемъ и что въ одномъ мѣстѣ на Солнцѣ есть отверстiе, изъ котораго истекаютъ лучи свѣта, какъ бы изъ отверстiя флейты. Когда отверстiе закрывается, то происходитъ солнечное затмѣнiе. Анаксименъ даетъ Солнцу форму металлическаго круга; стоики утверждаютъ, что это тѣло, одаренное разумомъ; Анаксагоръ говоритъ, что Солнце — раскаленный камень, больше чѣмъ Пелопонезъ. Такого-же мнѣнiя придерживались Демокритъ и Метродоръ, но Гераклитъ полагаетъ, что Солнце не больше фута въ ширину и что оно имѣетъ вогнутую форму челнока; когда челнокъ опрокидывается, тогда наступаетъ солнечное затмѣнiе. Пиѳагореецъ Филолай высказываетъ мысль, что Солнце есть прозрачное, стекловидное вещество, отражающее свѣтъ огня, наполняющаго вселенную! Эмпедоклъ допускалъ существованiе двухъ Солнцъ. Ксенофонъ говоритъ, что Солнце есть скопленiе малыхъ огней, образуемыхъ влажными испаренiями и которые порою то потухаютъ (во время затмѣнiй), то снова возгораются.

Обилiе матерiи такъ велико здѣсь, что давать волю подобнаго рода воспоминанiямъ — это значило-бы злоупотреблять цѣною времени. Но обзоръ этихъ, столь различныхъ по существу понятiй, по меньшей мѣрѣ можетъ выяснить намъ все значенiе положительныхъ наукъ новѣйшаго времени.

Изъ этого видно, что для космографическихъ фикцiй не было недостатка въ почвѣ.

Живое воображенiе Эллиновъ одѣло землю и море грацiозными миѳами и допустимъ-ли объясненiе Эвгемера (Evhemère) о чисто-историческомъ происхожденiи божествъ, взглянемъ-ли на политеизмъ (какъ и сдѣлано это нами въ предъидущей главѣ), какъ на результатъ медленнаго олицетворенiя силъ природы, — во всякомъ случаѣ очевидно, что въ Грецiи по преимуществу отвлеченiя и идеи быстро облекались плотiю и проявлялись въ осязательныхъ формахъ. Съ цѣлью большаго распространенiя своихъ идей, наука часто скрывалась подъ личиною басни и поэтическаго вымысла и въ отдаленныя историческiя времена, подобно тому какъ и въ наши, писатели нерѣдко представляли исторiю въ фантастической одеждѣ, будучи довольны и тѣмъ, если они не искажали истину, желая представить ее въ несвойственной ей одеждѣ. Со временъ Гезiода до Плутарха ясно сознавалась нравственная польза баснословныхъ повѣствованiй, такъ что съ эпохи возникновенiя Ѳеогонiи, до времени забавнаго дiалога Улисса и Грилла о душѣ животныхъ, перiодически появлялись остроумные или наивные разсказы, успѣхъ которыхъ отозвался эхомъ даже въ нашi времена. Миѳы допускались, разсказывались баснословныя повѣствованiя, апологи Эзопа имѣли многихъ подражателей, дѣлились взаимно баснями ливiйскими, сибаритскими и египетскими. Платонъ измыслилъ своего Гера-Армянина (Her l'Arménien); Геродотъ, Ксенофонъ, Ктезiй перемѣшивали исторiю съ баснями; каждая эпоха имѣла своихъ логографовъ и миѳографовъ и въ то время, какъ Ѳукидидъ полагалъ основы истинной исторiи, его послѣдователи — Тимей, Филархъ и Изократъ носились еще въ области фикцiй. Ѳеопомпъ рассказывалъ о чудесахъ Земли Мероповъ, страны обширной внѣ нашего мiра, гдѣ, по словамъ Силена, ростъ животныхъ и людей въ два раза больше того, который намъ извѣстенъ и гдѣ самая жизнь въ два раза продолжительнѣе. На предѣлахъ страны этой находится бездна, называемая Аностосъ и наполненная краснымъ воздухомъ — не то свѣтомъ, не то тьмою; такъ протекают рѣки Наслажденiя и Страданiя; на берегахъ ихъ произрастаютъ деревья, плоды которыхъ отличаются свойствами каждой изъ сказанныхъ рѣкъ. Платонъ описываетъ свою Атлантиду, которую географы, подобные Посидонiю и Аммiану Марцеллину, считали за историческiй фактъ; вообще, писатели всѣхъ эпохъ очень серьезно относились къ ней, начиная съ Филона до нашего злополучнаго Бальи. За предѣлами извѣстнаго мiра воображенiе создавало новыя страны, безпрестанно расширявшiяся по мѣрѣ того, какъ географiя раздвигала предѣлы своихъ завоеванiй, а историки, романисты и философы различно пользовались этою творческою способностiю, доставлявшею по временамъ превосходную сцену для ихъ измышленiй.

Романъ аттическаго перiода продолжался и во времена, Александрiйской школы. „Землевѣдѣние, говоритъ Шассанъ (Chassang), — приняло въ свою среду географовъ, которые, стремясь къ осуществленiю гдѣ-бы то ни было своихъ теорiй, создавали воображаемыя страны и нерѣдко своими географическими вымыслами прiобрѣтали больше довѣрiя, чѣмъ прочими мечтами своими. Разсказы о путешествiяхъ всегда представляли живѣйшiй интересъ; человѣка естественно влекло къ неизвѣстному и необыкновенному, и только разсудокъ заставлялъ его изучать истину и обсуждать правдоподобность сообщаемыхъ ему фактовъ."

Изъ числа философскихъ романовъ о баснословныхъ странахъ, мы упомянемъ только о Аттакорахъ Амомета (Attacores d'Amomet), о Гиперборейцахъ Гекатея, о Счастливомъ островѣ Ямбула и Панхаiи Эвгемера (Panchaïe d'Evhemère). Какъ кажется, Индiя есть родина перваго произведенiя; это описанiе жизни брамановъ. Второе, какъ указываетъ его названiе, относится къ бореальнымъ странамъ, „за предѣлами той мѣстности, откуда вѣетъ Борей," подъ созвѣздiемъ Медвѣдицы и гдѣ обитали поклонники Латоны. Читая Дiодора Сицилiйскаго, можно подумать, что творцу фикцiй извѣстенъ былъ девятнадцати-мѣсячный циклъ Луны. Панхаiя Эвгемера, отвергаемая, само собою разумѣется, какъ монотеистами, такъ и политеистами, повѣствуетъ о царствахъ Юпитера, Сатурна и другихъ олимпiйскихъ божествъ. Прибывъ на Счастливый Островъ, Ямбулъ по крайней мѣрѣ увидѣлъ тамъ ничто новое. Оказывается, что тамошнiе люди совершенно непохожи на насъ: ростомъ они въ четыре локтя; кости ихъ эластичны; голова не покрыта волосами; ноздри снабжены наростами, подобными надгортанному хрящику; ихъ языкъ раздвояется при основанiи, что даетъ имъ возможность производить большое разнообразiе звуковъ и разговаривать съ несколькими лицами одновременно. Живутъ они полтора вѣка и, по достиженiи послѣднихъ предѣловъ существованiя, преспокойно умираютъ: ложатся на снотворныя травы и больше не просыпаются.

Фантазiя риторовъ и философовъ римской эпохи не менѣе богата, чѣмъ эпохи предшествовавшей: Дiонъ пишетъ свой ,,Борисѳенскiй разсказъ" (Discours Borysténique;); Элiанъ — „Темпейскую долину;" Антонiй Дiогенъ повѣствуетъ о дивныхъ вещахъ, видимыхъ за предѣлами Ѳулэ (Thulé); Этикъ (Ethicus) составляетъ свою Космографiю, въ которой, по крайней мѣрѣ по переводу св. Iеронима, отведено большое мѣсто раю и аду. Скажемъ нѣсколько словъ о произведенiи Антонiя Дiогена.

Подъ именемъ Ѳулэ разумѣлась, повидимому, Исландiя; многiе были такого мнѣнiя и въ особенности Кеплеръ, какъ выяснится это впослѣдствiи въ его описанiи Луны. На топографическихъ картахъ Эратостена, Гиппарха и Страбона приведено названiе это. Какъ-бы то ни было, но историкъ замѣчаетъ, что у обитателей сказанной страны дни и ночи длятся по нескольку мѣсяцевъ, а путешественникъ говоритъ (позже мы увидимъ у Плутарха мѣста, находящiяся въ связи съ этимъ разсказомъ), что онъ настолько приблизился къ Лунѣ, что могъ видѣть все на ней происходящее и разсказать объ этомъ людямъ любознательнымъ. Три разскащика участвуютъ въ этомъ повѣствованiи: Динiй, Дерциллiй и Мантинiй и, какъ кажется, всѣми силами стараются перещеголять другъ друга. Дерциллiй видѣлъ лошадей, мѣнявшихъ масть, подобно хамелеонамъ и людей, слѣпыхъ днемъ и зрячихъ ночью. (Въ восемнадцатомъ столѣтiи „Летающiе люди" сдѣлаютъ подобное-же открытiе). Наконецъ, въ этомъ дивномъ повѣствованiи говорится обо всемъ, чтó люди, животныя, Солнце и Луна представляютъ самого замѣчательнаго.

Популярность фантастическихъ путешествiй у Римлянъ свидѣтельствуется сатирами Лукiана *) и тотъ, кого мы будемъ называть дѣдушкою Рабле, не написалъ-бы своего Путешествiя на Луну, не будь замѣчены предшествовавшiя путешествiя. Въ нижеслѣдующемъ перечнѣ, въ которомъ сгруппированы астрономическiя поэмы Грековъ и Римлянъ, мы не находимъ ничего достойнаго фигурировать въ книгѣ о теорiяхъ, о которыхъ идетъ дѣло.

*) Изъ этого не слѣдуетъ однакожъ, что фантастическiя путешествiя находились въ соотношенiи съ идеею множественности мiровъ. Напротивъ, свѣтила не считались тогда жилищемъ людей; воображенiе не наука, а только путеводитель. Одинъ только Лукрецiй, въ своей поэмѣ, De natura rerum, серьезно затронулъ этотъ вопросъ.

Вотъ древнѣйшiя изъ поэмъ, память о которыхъ передана намъ исторiею и преданiемъ: поэмы Геркулеса, Изиды и Тезея. Затѣмъ слѣдуютъ Аргонавты Орфея, Аполлонiя Родосскаго и Валерiя Флакка; Дѣянiя и Дни Гезiода (Travaux et Jours); Дiонизiахи (Dionysiaques) Нонна, заключающiя въ себѣ 22 тысячи стиховъ (какъ разъ столько, сколько въ Иллiадѣ и Одиссеѣ,) отличаются еще чисто-аллегорическимъ характеромъ. Рядъ астрономическихъ поэмъ открывается Сферою Эмпедокла, продолжается въ древнiя времена Феноменами Арата, Астрономiею Манлiя, Уранiею и Метеорологiею Понтана, а въ новѣйшiя — Сферою Буханана, Затмѣнiями Босковича, Кометами Сусiэ, Радугою и Сѣверными сiянiями Вочетти, Сферою Рикара. Опытъ объ Астрономiи Фонтана заключаетъ въ себѣ замѣчательныя мысли, клонящiяся въ пользу нашего ученiя, но Генiй человѣка Шенедолля даже не касается этого вопроса въ своей одѣ астрономiи.

Одинъ изъ новѣйшихъ историковъ полагаетъ*), что въ книгѣ Рабле не замѣчаются ни высокiя нравственныя тенденцiи Робинсона, ни политическое или соцiальное значенiе Гулливера, но что, во всякомъ случаѣ, это не вздорное произведенiе, въ родѣ „Путешествiя на Луну" Сирано де-Бержерака. Впослѣдствiи мы увидимъ, на столько-ли „вздорна" книга Сирано, на сколько ее считаютъ таковою. А теперь подольше побесѣдуемъ о Лукiанѣ.

*) Chassahg, Du roman dans l'antiquité

Авторъ Дiалоговъ въ царствѣ мертвыхъ слишкомъ извѣстенъ для того, чтобы необходимо было напомнить, что онъ относится къ третьей категорiи нашихъ писателей и что его фантастическое путешествiе есть ничто иное, какъ занимательная повѣсть, несущаяся на всѣхъ парусахъ по рѣкѣ воображенiя, какъ говаривали наши предки. Во всякомъ случаѣ, Лукiанъ даетъ намъ понятiе о фантазiяхъ, которымъ предавались древнiе относительно возможности существованiя другихъ мiровъ и другихъ людей, причемъ мифологическое освѣщенiе проливаетъ еще на его произведенiе свои оттѣнки и окраску.

Путешествiе Лукiана на Луну, на Солнце и на островъ Свѣтильнiковъ (Lampes), лежащiй между Плеядами и Гiадами, несмотря на свое старшинство въ порядкѣ времени, есть самое занимательное, интересное и вмѣстѣ съ тѣмъ самое вольное произведенiе, и на каждой страницѣ его живо чувствуется, что вѣянье, подъ дыханiемъ котораго носились ладьи Горацiя и Овидiя, не перестало еще проноситься по цвѣтущимъ полямъ Италiи.

Пройдя Геркулесовы столбы и вступивъ на хорошо снаряженномъ кораблѣ въ Атлантическiй океанъ, Лукiанъ и его товарищи втеченiи шестидесяти девяти дней носились, гонимые восточнымъ вѣтромъ, по бурному и мрачному морю и наконецъ увидѣли они очень высокiй, покрытый лѣсомъ островъ, къ которому и пристали. Тамъ протекали винныя рѣки и жили тамъ привѣтливыя женщины, Виноградныя-Лозы. Нѣкоторые изъ мореплавателей соблазнились ихъ прелестями, но Лукiанъ и его друзья настолько были благоразумны, что продолжали свой путь по безпредѣльному морю.

Однажды смерчъ поднялъ ихъ корабль на высоту трехъ тысячъ стадiй (ста лье) и съ этого дня понеслись они по небу. Семь дней и семь ночей они блуждали въ пространствѣ, но на восьмой день пристали къ большому круглому и блестящему острову, повисшему въ воздухѣ, однакожъ обитаемому. Смотря съ этого острова внизъ, можно было замѣтить какой-то мiръ, покрытый реками, морями, лѣсами и горами, изъ чего наши туристы заключили, что это земной шаръ, тѣмъ болѣе, что на немъ замѣчались города, похожiе на огромные муравейники. Едва вступили они въ страну, съ цѣлью ея обозрѣнiя, какъ тотчасъ же ихъ подхватили гиппогрифы, люди, сидѣвшiе на птицахъ о трехъ головахъ и крылья которыхъ длиннѣе и шире корабельныхъ парусовъ. По обычаю страны, чужеземцевъ представили царю.

Царь Луны тотчасъ-же узналъ по ихъ одеждѣ, что они Греки. Онъ и самъ былъ родомъ Грекъ и притомъ никто иной, какъ самъ Эндимiонъ. Въ то время онъ велъ войну съ его величествомъ Фаэтономъ, владыкою Солнца, которое есть обитаемый мiръ, какъ и мiръ Луны, и заутра предстояла великая битва между обитателями Луны и жителями Солнца.

На слѣдующiй день, ранымъ-рано, войска находились уже въ сборѣ. Велика была армiя Луны: одной пехоты насчитывалось шесть-десятъ миллiоновъ, восемьдесятъ тысячъ гиппогрифовъ, двадцать тысячъ лаканоптеровъ — большихъ, покрытыхъ травою птицъ, на которыхъ сидѣли скородомахи; тридцать тысячъ псиллотоксотовъ, верхомъ на огромныхъ блохахъ, величиною въ двѣнадцать нашихъ слоновъ... Намъ кажется, что Лукiанъ подшучиваетъ тутъ надъ номенклатурою Гомера, исчислявшаго войска, находившiеся подъ стѣнами Трои: какъ извѣстно, номенклатура эта положительно безконечна. Не станемъ приводить пространное описанiе забавнымъ разсказчикомъ воинствъ Солнца и Луны, но представимъ, какъ образчикъ причудливости фантазiи, рядъ названiй, придуманннхъ авторомъ для обозначенiя новыхъ существъ.

Вотъ настоящая картина ѣ la Rabelais; замѣтимъ мимоходомъ, что веселый медонскiй куратъ, какъ кажется, нередко водилъ хлѣбъ-соль съ благодушнымъ старикомъ Лукiаномъ Самосатскимъ. Но возвратимся на Луну.

Битва двухсотъ-миллiоннаго воинства произошла на паутинѣ, протянутой между Луною и Солнцемъ и окончилась къ обоюдному удовольствiю обитателей этихъ двухъ планетъ. Былъ заключенъ мiръ, въ силу котораго враждующiе стали союзниками и обязались не тревожить жителей другихъ свѣтилъ; въ завершенiе-же мiра, Эндимiонъ уплатилъ Фаэтону десять тысячъ мѣръ росы.

На Лунѣ нѣтъ женщинъ... Молодые люди зачинаютъ въ икрѣ ноги... Ребенокъ родится мертвый, но начинаетъ дышать, когда его вынесутъ на воздухъ... Иные родятся на поляхъ, подобно растенiямъ, послѣ нѣкоторой, манипуляцiи... Когда человѣкъ состарится, онъ не умираетъ, а разрѣшается дымомъ... Обитатели Луны не ѣдятъ, а только вдыхаютъ (позже мы встрѣтимъ такую-же мысль у Бержерака) паръ жареныхъ лягушекъ... Их напитокъ состоятъ изъ сгущеннаго въ стаканѣ воздуха... Естественныхъ потребностей они не имѣютъ... Вмѣсто источниковъ, у нихъ имѣются деревья, покрытыя крупинками града (когда вѣтеръ потрясаетъ деревьями, то на Землѣ падаетъ градъ)... Животъ служитъ для ихъ карманомъ, въ который они кладутъ все, что угодно, потому что онъ открывается и закрывается, подобно сумкѣ. Они снимаютъ и приставляютъ себѣ глаза, какъ очки, но лишившись ихъ, заимствуются глазами у своихъ соседей... Уши ихъ — платановые листы... Одежда богатыхъ состоитъ изъ стекла, а иныхъ изъ мѣди; какъ первая, такъ и вторая ткутся; послѣднюю можно даже чесать, какъ шерсть, предварительно смочивъ ее...

Оставивъ Луну, путешественники понеслись въ воздушныхъ пространствахъ по направленiю къ созвѣздiямъ; отрядъ гиппогрифовъ сопровождалъ ихъ почти на пятьсотъ стадiй. Они очень недолго пробыли на дневномъ свѣтилѣ и, оставивъ его влѣво, проникли въ зодiакъ и слѣдовали по немъ до созвѣздiя Тельца. Между Плеядами и Гiадами находится дивный островъ, называемый островомъ Свѣтильниковъ, гдѣ путники и остановились при наступленiи ночи. На островѣ они не нашли ни растенiй, ни животныхъ, ни людей; одни только Светильники, точно жители какого-либо города, сновали взадъ и впередъ, то на площадь, то въ гавань; одни изъ нихъ были малы и невзрачны, какъ простолюдины, но другiе отличались величиною и блескомъ, надо полагать — богачи; впрочемъ, послѣднихъ было немного. Каждый Свѣтильникъ обозначается особымъ именемъ и имѣетъ свое жилище, подобно гражданамъ государства; они разсуждали и бесѣдовали другъ съ другомъ.

Пробывъ на островѣ одну ночь, на слѣдующiй день путники отправились дальше, возвращаясь назадъ къ предѣламъ Земли. По дорогѣ они видѣли городъ Нефелококсигiю, о которомъ упоминаетъ Аристофанъ и которымъ правилъ Киронiй, сынъ Коттифiона. Однакожъ, они не вошли въ городъ и держали путь къ океану, окружающему Землю. Мiры, оставленные ими въ пространствахъ неба, казались имъ уже далекими, ясными и блестящими точками и три дня спустя они вступили въ область океана.

Тутъ заканчивается путешествiе по небу. Лукiанъ и его товарищи приблизились къ пасти громаднаго кита, въ каковую пасть ихъ корабль былъ втянутъ теченiемъ. Тамъ они пробыли около двухъ лѣтъ, причемъ посетили страны: Тарикановъ, у которыхъ рачьи лица, а остальная часть тѣла какъ у угрей; Тритономендетовъ и многихъ другихъ, обитающихъ тамъ народовъ. По выходѣ из утробы чудовища, путешественники продолжали свой путь, и пробывъ нѣсколько мѣсяцевъ въ аду, возобновили тамъ знакомство съ древними Греками, Пиѳагоромъ и другими метампсихозистами. Затѣмъ проникли они портомъ Сна на островъ сновидѣний, къ Калипсо, посѣтили супругу Улисса, встрѣтивъ у нея Минотавровъ и, наконецъ, прибыли къ антиподамъ, гдѣ глазамъ ихъ представились сосновые и кипарисовые лиса, не имѣющiе корней и носящiеся по водѣ. Путешественники перенесли свои суда по этимъ подвижнымъ островамъ.

Лукiанъ намѣревался описать въ двухъ слѣдующихъ книгахъ диковины, видѣнныя имъ во время дальнѣйшихъ странствованiй своихъ и конецъ послѣднихъ, но намѣренiе его осталось неисполненнымъ. Одинъ изъ переводчиковъ его, Перро д' Абланкуръ, написалъ продолженiе путешествiй Лукiана. Въ двухъ послѣднихъ книгахъ представлено царство животныхъ, въ центрѣ котораго находится круглый храмъ, съ куполомъ изъ лазуревыхъ перьевъ, среди которыхъ свѣтляки и другiе свѣтящiяся насѣкомыя играютъ роль звѣздъ. Дальше представленъ островъ Пирандрiянъ (Pyrandriens) огненныхъ людей, о которыхъ могутъ дать намъ понятiе блуждающiе огни и кометы; островъ Апарктиянъ (Aparctiens), людей изъ льда, прозрачныхъ какъ стекло; островъ Поэтiянъ (Роёtiens), зачинающихъ въ полости головы и рождающихъ оконечностями пальцевъ; островъ Волшебниковъ, гдѣ юныя и нагiя красавицы отплясываютъ сарабанду съ похотливами козлами и т. д.

Послѣ романиста послушаемъ историка. Это послѣднiе отголоски древности; философы прошедшихъ вѣковъ пробуждаются при зовѣ великаго жреца дельфiйскаго: дѣло идетъ о мiрѣ Луны, о его природѣ и обитателяхъ.

Отъ начала мiра Луна обращена къ намъ одною и тою-же стороною, чтó слѣдуетъ изъ стиховъ Агезiанакса, переданныхъ Араго еще въ болѣе наивной формѣ, чѣмъ нижеслѣдующая:

На Лунѣ, говоритъ Плутархъ, тѣни рѣзко обозначаются свѣтлыми массами; сочетаясь, тѣ и другiя своими контрастами образуютъ человѣческiй обликъ. Послѣдняго изъ греческихъ моралистовъ, также какъ и философовъ и простолюдиновъ, сильно смущалъ обликъ этотъ, вѣчно смотрящiй на насъ съ высоты звѣздной сферы. Аполлонидъ престраннымъ образомъ объяснялъ это. Онъ говорилъ, что образъ, принимаемый нами на Лунѣ за человѣческiй обликъ, есть ничто иное, какъ великое море, отражающееся на планетѣ этой, какъ въ зеркалѣ.

Полная Луна, вcлѣдcтвiе ровности и блеска своей поверхности, составляетъ превосходнѣйшее изъ зеркалъ. По причинѣ особаго преломленiя свѣта на Лунѣ, внѣшнее море (Океанъ) представляется на ней не въ томъ мѣстѣ, которое оно занимаетъ, но, въ томъ, гдѣ образъ воспроизводится рефракцiею. Лунныя пятна — это отраженiе Земли. Странно, что Гумбольдтъ встречалъ въ Персiи очень образованныхъ людей, думавшихъ такимъ-же образомъ. „Представляемое нами телескопомъ — говорили они — есть только образъ нашей Земли".

Плутархъ занимается опроверженiемъ этой мнимой теорiи при помощи очень наивныхъ доводовъ. Вопервыхъ, говоритъ онъ, темныя пятна не составляютъ непрерывнаго цѣлаго; но нельзя же предположить, чтобы Земля обладала многими большими морями, которыя пересѣкаются перешейками и материками! Во-вторыхъ, если на Лунѣ отражается наша Земля, то почему не отражаются на ней и другiя свѣтила? Вмѣстѣ съ этими, ни къ чему не ведущими доводами, философъ представляетъ обзоръ мнѣнiй древнихъ на счетъ Луны: стоиковъ, полагавшихъ, что свѣтило это состоитъ изъ воздуха и спокойнаго и слабаго огня, покрывающаго поверхность Луны пятнами и чернотою; — Эмпедокла, который считалъ Луну массою сжатаго холодомъ воздуха чѣмъ-то въ родѣ крупинки града, окруженной сферою огня. Повременамъ, въ этой системѣ вселенной замѣчаются, подобно жемчужинамъ в кучѣ навоза, здравыя сужденiя которыя высказываетъ Плутархъ, не подозрѣвая даже ихъ значенiя. Такъ, напримѣръ, онъ говоритъ о Грекахъ, обвинявшихъ Аристотеля въ томъ, что онъ нарушилъ покой Весты и боговъ Ларовъ, покровителей вселенной, предположенiемъ своимъ, будто небо неподвижно, а Земля движется по зодiаку въ наклонномъ положенiи и, кромѣ того, вращается еще вокругъ своей оси. Затѣмъ онъ говоритъ о Лунѣ, какъ о мiрѣ, подобномъ нашему и носящемся на волнахъ эфира.

Вообще упускаютъ изъ вида, что принятая въ наше время система мiра, точно такъ, какъ и система видимостей, можетъ требовать права старшинства въ порядке хронологическомъ и что въ отдаленнѣйшiя историческiя эпохи, первую изъ этихъ системъ разсматривали въ ея абсолютномъ значенiи, взвѣшивали трудности, препятствовавшiя ея допущенiю и — увы! — подъ конецъ отвергли ее, какъ самую неудобную для уразумѣнiя. Хотя наука тогда еще не существовала, но, казалось, что люди доходили до познания истины путемъ какого-то вдохновенiя. Интереснѣйшая сторона исторiи состоитъ въ томъ, что она даетъ намъ возможность наблюдать, какъ человѣкъ ежеминутно то приближался къ истинѣ, то удалялся отъ нея въ изысканiяхъ своихъ, имѣвшихъ однакожъ въ виду ту же истину. Вотъ, напримѣръ, памятнѣйшая изъ страницъ исторiи и достойнѣйшая храненiя на пользу грядущимъ вѣкамъ. Начертавшiй ее представляетъ систему мiра въ истинномъ ея свѣтѣ, но затѣмъ излагаетъ причины, заставляющiя его сомнѣваться въ ней и отвергать ее.

„Не станемъ слушать философовъ, нагромождающихъ парадоксы на парадоксы и противополагающихъ нелѣпымъ системамъ еще болѣе странныя и нелепыя мысли, напримѣръ, тѣхъ изъ нихъ, которые воображаютъ, будто Земля вращается вокругъ центра. Какихъ только нелѣпостей не находимъ мы въ этой системѣ! Не говорятъ-ли эти философы, что Земля имѣетъ форму сферы, несмотря даже на то, что мы замѣчаемъ на ней столько неровностей? Не утверждаютъ ли они, будто существуютъ антиподы, которые, будучи обращены головою внизъ, пристаютъ къ Землѣ, подобно древеснымъ червямъ или цѣпляющимся когтями кошкамъ? Не говорятъ-ли они, что мы стоимъ на Землѣ не отвѣсно и не подъ прямымъ угломъ, но наклонившись въ сторону, какъ люди хмѣльные? Не утверждаютъ-ли они, что тѣло, упавшее во внутренность Земли, по достиженiи центра должно остановиться, если-бы даже оно не встрѣтило препятствiя со стороны другаго тѣла и что если-бы, вслѣдствiе силы паденiя оно и миновало этотъ центръ, то немедленно-же возвратилось-бы къ послѣднему и остановилось? Не предполагаютъ-ли они, что стремительный потокъ, протекающий подъ Землею, достигнувъ центра (по ихъ мнѣнiю, центръ этотъ есть какая-то несокрушимая точка), непремѣнно остановился-бы въ теченiи своемъ и вращаясь какъ-бы вокругъ полюса, вѣчно оставался-бы повисшимъ въ пространствѣ? По большей части, мысли эти до того нелѣпы, что самое лвгковѣрное воображенiе едва-ли можетъ допустить ихъ. Это значило-бы помѣщать вверху то, чтó находится внизу, перевернуть все вверхъ дномъ и утверждать, что все, идущее отъ поверхности Земли къ ея центру, находится внизу, а все, помѣщенное внизу, находится вверху. Если-бы возможно было, чтобы пупъ человека находился какъ-разъ въ центрѣ Земли, то одновременно его ноги и голова очутились-бы вверху; если-бы за центромъ этимъ стали рыть отверстiе съ тѣмъ, чтобы вытащить оттуда сказаннаго человѣка, то часть его тѣла, находящаяся внизу, влеклась вверхъ, а находящаяся вверху — внизъ".

Подобнаго рода разсужденiями, противодѣйствовавшими истинному пониманiю системы вселенной, еще разъ было доказано, что если человѣкъ субъективно и прозрѣваетъ истину, то все-же нѣтъ въ его рукахъ положительныхъ данныхъ, доколѣ опытная наука не служитъ ему точкою опоры. Пока основныя положенiя механики и физики не сдѣлались достоянiемъ мiра, человѣкъ возводилъ въ пустомъ пространствѣ зданiе своихъ теорiй.

Трактатъ Плутарха о Лунѣ заключаетъ въ себѣ изложенiе главнѣйшихъ понятiй древнихъ о свѣтилѣ этомъ, какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношенiяхъ. Какъ и въ большей части подобныхъ произведенiй древнiхъ, истина перемѣшана тутъ съ заблужденiями, небылицы съ положительными свѣдѣнiями. Повидимому, Плутархъ смотритъ на Луну, на другiя свѣтила и на самую Землю, какъ на божества, достойныя нашей признательности, какъ на существа, состоящiя изъ плоти и духа: мысль столь-же древняя, какъ и самый мiръ, но подновленная благодушными философами, подобно многимъ старымъ новостямъ. Скажемъ мимоходомъ, что человѣкъ, на дняхъ отошедшiй отъ сего мiра въ другой, гдѣ, безъ сомнѣнiя, онъ яснѣе увидитъ истину*), вмѣстѣ съ Фурье раздѣлялъ ничѣмъ неоправдываемую мысль объ индивидуальности мiровъ. — Плутархъ, какъ кажется, измѣняетъ свои мнѣнiя вмѣстѣ съ выводимыми имъ на сцену собесѣдниками. Въ одномъ мѣстѣ онъ представляетъ Луну, какъ небесную страну, наслаждающуюся чистѣйшимъ свѣтомъ и указываетъ на ея поверхности восхитительной красоты мѣста; горы, сверкающiе подобно пламени и обильные золотомъ и серебромъ рудники, находящiеся на поверхности Земли, на равнинахъ или у подошвы возвышенiй. Дальше он прибавляетъ, что „замѣчаемыя на Лунѣ пятна означаютъ, что она пересѣкается большими углубленiями, наполненными водою и очень сгущеннымъ воздухомъ, и что въ углубленiя эти никогда не проникаетъ Солнце, котораго преломленные лучи въ очень слабомъ отраженiи достигаютъ до Земли." Позже онъ выражаетъ мысль, что, подобно многимъ странамъ Египта, въ которыхъ никогда не бываетъ дождей, Луна не нуждается ни въ дождяхъ, ни въ вѣтрахъ и одними силами, присущими ея почвѣ, можетъ питать растенiя и животныхъ, совершенно отличныхъ отъ живущихъ на Землѣ и что на Лунѣ могутъ существовать люди, не нуждающiеся, подобно намъ, въ пищѣ. Мысли сами по себѣ превосходнѣйшiя, но Плутархъ старается подкрѣпить ихъ примѣрами несравненной наивности въ своей исторiи народовъ Индiи, называемыхъ Астомами, потому что не имѣютъ они ртовъ и питаются, по словамъ Мегастена, какимъ-то корнемъ, который они жгутъ и затѣмъ вдыхаютъ его пары. Такiе-же нелѣпости говоритъ онъ по поводу весьма сильныхъ сотрясений Луны, доказанныхъ, между прочимъ, и тѣмъ, что однажды съ Луны упалъ въ Пелопонезъ левъ!

*) О. Анфантенъ.

Кромѣ того, Плутархъ пренаивно разсказываетъ, какъ премудрый Эпименидъ своимъ примѣромъ доказалъ, что природа можетъ поддерживать существованiе животныхъ при помощи очень небольшаго количества пищи, ибо сказанный мудрецъ съѣдалъ ежедневно только по кусочку имъ-же приготовляемаго тѣста. Затѣмъ Плутархъ добавляетъ, что обитатели Луны должны быть чрезвычайно слабаго тѣлосложенiя и питаются они самою простою пищею. „Говорятъ, продолжаетъ онъ, — что Луна, подобно звѣздамъ, питается испаренiями нашей Земли: до того увѣрены, что животныя этихъ горнихъ странъ очень слабой комплекцiи и довольствуются малымъ."

Но вотъ мысли, которыя доставятъ удовольствiе позитивистамъ нашей эпохи.

Если-бы ни одна часть вселенной, говоритъ одинъ изъ собесѣдниковъ, — не была расположена, въ противность своей природѣ, но каждая занимала свое естественное мѣсто и не нуждалась ни въ перемѣщенiи, ни въ перемѣнѣ, даже при самомъ возникновенiи вещей, то не вижу я, въ чемъ собственно состояло дѣло Провидѣнiя и чѣмъ Юпитеръ, этотъ совершеннѣйшiй изъ зодчихъ, заявилъ-бы, что онъ отецъ и творецъ вселенной. Въ войскахъ не нуждались-бы въ свѣдущихъ въ тактикѣ начальникахъ, если-бы каждый воинъ зналъ, какое мѣсто онъ долженъ занимать или защищать. Къ чему садовники и каменьщики, если-бы вода сама собою распредѣлялась по растенiямъ и увлажала ихъ; если-бы кирпичъ, дерево и камни, вслѣдствiе естественныхъ движенiя и расположенiя, сами собою занимали свои места и складывались такимъ образомъ въ правильное зданiе? Если-бы, отрѣшившись отъ усвоенныхъ привычекъ и понятiй, содержащихъ насъ въ рабствѣ, мы захотѣли свободно выразить, чтó считаемъ мы истиннымъ, то пришлось-бы сказать, что, повидимому, ни одна часть вселенной не обладаетъ ни положенiемъ, ни мѣстомъ, ни свойственнымъ ей движенiемъ, на которыя можно бы смотрѣть, какъ на ей собственно по природѣ принадлежащiя. Но когда каждая изъ частей этихъ распределяется приличнымъ образомъ, тогда находятся онѣ на своихъ надлежащихъ мѣстахъ; но такого рода распредѣление есть уже дѣло верховнаго Разума.

Послѣ замѣтки этой, скрывающей въ себѣ важнѣйшiе вопросы натуральной религiи, Плутархъ приступаетъ къ разсмотрѣнiю естественныхъ различiй, отличающихъ обитателей Луны отъ обитателей Земли и по этому поводу прибѣгаетъ. къ сравненiю, тысячу уже разъ повторявшемуся, но которое не безъ пользы повторяется еще и теперь. Мы не обращаемъ вниманiя, говоритъ онъ, на различiя, которыми существа эти отличаются отъ насъ, и не замѣчаемъ, что какъ климатъ и природа ихъ обители, такъ и самая ихъ организацiя совсѣмъ иныя и поэтому самому соотвѣтствуютъ имъ. Если-бы мы не могли подходить къ морю и, такъ сказать, прикасаться къ нему; если-бы видѣли мы его только издали, зная однакожъ, что вода его горька и солона, и если-бы, кто-либо сказалъ намъ, что въ пучинахъ своихъ море питаетъ множество животныхъ всякихъ формъ и величины, что наполнено оно чудовищами, которымъ вода служитъ для тѣхъ же цѣлей, для какихъ служитъ намъ вохдухъ, то, безъ всякаго сомнѣнiя, мы сочли-бы такого человѣка сумасбродомъ, разсказывающимъ лишенная всякаго правдоподобiя небылицы. Таково наше мнѣнiе на счетъ Луны, и мы съ трудомъ вѣримъ, чтобы она могла быть обитаема. Что касается до меня, то я полагаю, что обитатели Луны удивляются еще больше насъ при видѣ Земли, представляющейся имъ комомъ грязи и подонками вселенной сквозь покровъ облаковъ, паровъ и тумановъ, дѣлающихъ ее обителью мрака и лишающихъ ее движенiя *). Имъ съ трудомъ вѣрится, чтобы Земля могла производить и питать животныхъ, обладающихъ способностью движенiя, дыханiемъ и теплотою, и если по какому-либо случаю имъ извѣстенъ стихъ Гомера:

*) Плутархъ впадаетъ здѣсь въ заблужденiе, производимое обманомъ чувствъ и указанное нами въ главѣ о законахъ тяжести.

Плутархъ, по мнѣнiю котораго обитатели Луны такъ лестно думаютъ о насъ, переходить затѣмъ къ палингенезической теорiи, повидимому родившейся у нашихъ сѣверныхъ предковъ.

Въ заключенiе, не можемъ воздержаться, чтобъ не привести мнѣнiй его о переселенiи душъ на Луну, мнѣнiй, говоритъ Плутархъ, получившихъ начало у обитателей одного острова на западъ отъ Великобританiи, невдалекѣ отъ полюса. Удалившись съ Олимпа, Сатурнъ самолично сталъ управлять этимъ островомъ. Изъ этого разсказа видно, что древнiе различали въ человѣкѣ тѣло, душу и разумъ; разумъ настолько выше души, на сколько душа выше тѣла. „Соединенiемъ души съ разумомъ образуется мышленiе; изъ союза души съ тѣломъ возникаетъ страсть; первое есть начало удовольствiя и страданiй, второе — добродѣтели и порока. Тѣло происходить отъ Земли, душа — отъ Луны, мышленiе — отъ Солнца; мышленiе есть свѣтило души, подобно тому, какъ Солнце есть свѣтило Луны. Мы умираемъ два раза: первый разъ на Землѣ, въ обители Цереры, отчего аѳиняне называли души усопшихъ Цереалами (céréaliens); во второй разъ — на Лунѣ, въ области Прозерпины. Втеченiи нѣкоторого времени души носятся между Землею и Луною, но затѣмъ вступаютъ въ свою родину, какъ-бы послѣ долговременнаго изгнанiя, гдѣ и умираютъ второю смертiю, вводящею ихъ въ состоянiе вѣчнаго разума. Праведники пребываютъ въ той части Луны, которая обращена къ небу, а грѣшники занимаютъ сторону, обращенную къ Землѣ и называемую „Полемъ Прозерпины."

Мы привели послѣднюю выдержку въ видахъ избѣжанiя пробѣловъ. Предшествовавшiя страницы даютъ достаточное понятiе о мнѣнiяхъ, которыхъ представителемъ является Плутархъ; они возникли въ воображенiи первобытныхъ вѣковъ, не умѣвшихъ еще различать предѣлы возможнаго. Въ физикѣ и метафизикѣ едва зарождался экспериментальный методъ: это подъемъ, по которому духъ человѣка не осмѣливался еще слѣдовать.

Едва уловимая до сихъ поръ идея обитаемости мiровъ не находитъ еще условiй для своего развитiя въ эпоху, до которой мы достигли. Вопервыхъ, истины физическiя не могутъ еще выступить изъ облекающаго ихъ мрака, потому что естествовѣдѣнiе, какъ положительная наука, еще не существовало; во-вторыхъ, даже истина нравственная встречаетъ препятствия для своего проявленiя, такъ какъ религiознаго свойства оттенки, сливавшiеся въ минувшихъ вѣкахъ съ истиною этою и поддерживавшiе ее, замѣняются теперь ученiемъ дiаметрально противоположнымъ. Но самая идея не умираетъ; она находится только въ летаргическомъ снѣ, прерываемомъ повременамъ перемежающимися пробужденiями.

Странный видъ представляетъ взорамъ историка состоянiе европейскаго мiра втеченiи первыхъ вѣковъ нашей эры. Вслѣдъ за политеизмомъ греческимъ и римскимъ, за обоготворенiемъ всѣхъ силъ природы, за всестороннимъ развитiемъ всѣхъ страстей человѣческихъ, настаетъ эпоха всеобщаго утомленiя, потребности новыхъ вѣрованiй, новыхъ кругозоровъ, новыхъ надеждъ.

Чтобы замѣнить угаснувшiя вѣрованiя, необходима была новая религiя: подобно тѣлу, душа не можетъ жить безъ пищи.

Едва безчисленному множеству божествъ и героевъ противопоставилось понятiе божественнаго Единства, какъ душа, до тѣхъ поръ обуреваемая противоположными силами или увлекаемая различными стремленiями, тотчасъ же усвоила себѣ это новое понятiе, водворившее миръ тамъ, гдѣ неистовствовали прежде бури. Только люди, заинтересованные сохранениемъ стараго порядка вещей, сильные дня, противодѣйствовали распространенiю новыхъ идей, но ихъ преслѣдованiя привели къ тѣмъ именно результатамъ, которые всегда достигаются преслѣдуемыми мыслями — къ полному торжеству послѣднихъ.

Поэтому мы видимъ, что всѣ благородные и высокiе умы этой эпохи, отвергая формы древности, забываютъ о Землѣ, которая служитъ темницею для души — этой Психеи, со столь слабымъ и робкимъ полетомъ. Они привѣтствуютъ зарю новой эры и погружаются въ созерцанiе идеальныхъ, открываемыхъ религiею, красотъ. Но человѣкъ по природѣ своей такъ немощенъ, что легко выходитъ онъ изъ предѣловъ возможнаго и, подчиняясь реакцiи минувшихъ идей, тотчасъ же устремляется въ недосягаемую даль. Вѣка, радостно взиравшiе, какъ благословенные роды насыщались чистыми водами христiанскаго ученiя, въ то же время съ горестiю видѣли, что мистицизмъ обрывалъ первые цвѣты юношескихъ душъ. Разверзлись небеса, но Земля изчезла, или выражаясь точнѣе, она представлялась человѣку подъ однимъ только видомъ: внизу — юдоль испытанiй, вверху — пресвѣтлая обитель, гдѣ добродѣтель уготовляетъ избранникамъ престолъ славы.

Подъ влияниемъ подобныхъ воззрѣнiй, могла-ли идея множественности мiровъ развиваться въ умахъ, приводить въ движенiе мысль и возбуждать энтузiазмъ? Небо и Земля представляли дуализмъ, освященный глаголами Новаго и Ветхаго завѣтовъ: ничего не могло быть проще, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и безполезнѣе такой системы. Къ чему людямъ, жизнь которыхъ составляла только переходъ къ вѣчному блаженству, заниматься изученiемъ Земли и свѣтилъ? Какое значенiе имѣли науки физическiя для того, кому откровенiе выяснило его грядущiя судьбы, которыя только и заслуживаютъ нашего вниманiя? Въ уедiненiи и молитвѣ будемъ проводить дарованную намъ Богомъ жизнь будемъ, тщательно устранять отъ себя всѣ соблазны мiрскiе, всѣ поводы, могущiе заставить насъ забыть о конечномъ предѣлѣ нашемъ; пусть взоры наши никогда не имѣютъ другой цѣли, кромѣ лучезарной точки, къ которой волны времени уносятъ всѣхъ насъ.

Палингенезическiя идеи составляютъ, повидимому, неотъемлемое достоянiе человѣчества. Жизнь находится въ постоянномъ движенiи отъ перваго до послѣдняго изъ существъ; ничего не теряется; мiръ есть безпрерывный и постоянный процессъ видоизмѣненiй. Во второмъ вѣкѣ нашей эры, Оригенъ *) является представителемъ подобныхъ воззрѣнiй. Земля занимаетъ у него второстепенное мѣсто въ средѣ миллiоновъ подобныхъ ей мiровъ и вселенная по временамъ обновляется въ своемъ составѣ уничтоженiемъ и зарожденiемъ матерiальныхъ мiровъ. Души переселяются изъ одного мiра въ другой, гдѣ и протекаетъ ихъ грядущая жизнь, а не въ неподвижномъ небѣ i не вѣчномъ аду. Хотя это не совсѣмъ согласуется съ ученiемъ Церкви, но Оригенъ никакъ не желаетъ прослыть еретикомъ. Онъ старается согласить идею множественности мiровъ съ текстомъ св. Писанiя и комментируя слѣдующiя слова Евангелiя: „И соберутъ ангелы праведниковъ отъ вершины небесъ до ихъ предѣловъ", слѣдующимъ образомъ объясняетъ значенiе употребленнаго здѣсь множественнаго числа: „Каждое небо имѣетъ начало и предѣлъ, т. е. конецъ устройства, свойственнаго этому небу. Такимъ образомъ, послѣ пробыванiя здѣсь, на Землѣ, человѣкъ достигаетъ обители въ нѣкоторомъ небѣ и заключающагося въ послѣднемъ совершенства. Оттуда онъ проникаетъ во вторую обитель, во второе небо и въ соотвѣтствующее этому небу совершенство, затѣмъ въ третью обитель, въ третье небо и въ иное совершенство. Однимъ словомъ, слѣдуетъ допустить, что всѣ небеса, въ которыхъ Богъ соберетъ избранниковъ своихъ, имѣютъ начало и предѣлъ". Въ одномъ изъ толкованiй своихъ на псалмы, Оригенъ, по замѣчанiю Жана Рено, исходитъ изъ болѣе еще опредѣленнаго свидѣтельства въ пользу идеи множественности мiровъ. Онъ утверждаетъ, что физическая красота мiровъ просвѣтляется по мѣрѣ того, какъ послѣднiе возносятся надъ Землею. По поводу словъ Давида: „Господи, дай мнѣ познать число дней моихъ", словъ, которыя Оригенъ принимаетъ далеко не въ ихъ прямомъ смыслѣ, онъ говоритъ: „Есть дни, которые принадлежатъ сему мiру, но есть и такiе, которые находятся внѣ его. Проходя по своду небесному, Солнце позволяетъ намъ наслаждаться извѣстными днями, но душа, достойная вознестись во второе небо, находитъ тамъ совсѣмъ иные дни; будучи-же восхищена, или прибывъ въ третье небо, она обрѣтаетъ тамъ дни еще болѣе лучезарные и не только наслаждается этими невыразимыми днями, но и слышитъ глаголы, повторить которыечеловѣкъ не можетъ **).

*) Родился въ 185 году, умеръ въ 252 году

**) Homelies, I, in psalm. XXXVIII. Для уразумѣнiя истиннаго значенiя этихъ трехъ небесъ, необходимо замѣтить, что по понятiямъ Оригена и христiанъ тогдашней эпохи, нашъ мiръ заключаетъ въ себѣ три небесныя сферы, окружающiя Землю: первое небо составляетъ область воздуха и облаковъ; второе — есть пространство, въ которомъ двигаются свѣтила; третье — небо, находящееся за областью звѣздъ, есть пребыванiе Всевышняго, обитель избранниковъ, созерцающихъ лице Бога.

Но какiе-же это обители и какое число дней должны совершить мы для достиженiя царства мiра? Чтобы подыскать авторитетный отвѣтъ на вопросы эти, Оригенъ еще разъ прибѣгаетъ къ истолкованiю библейскихъ словъ.

Въ книгѣ Числъ опредѣлено число становъ еврейскаго народа, отъ исхода изъ Египта, до Iордана; становъ этихъ было 42, чтó равняется числу колѣнъ отъ Авраама до Iисуса Христа. Прибавимъ, что названiя становъ имѣютъ неопредѣленное значенiе, изъ котораго толкователь можетъ почерпать все, что ему необходимо. Для Оригена не надо было больше: усматривая въ этомъ мистическое значенiе странствованiй души, начиная отъ Рамессе (движенiе нечистаго), до Абарiма (переходъ), онъ устанавливаетъ лѣствицу переселенiй души. „Послѣднiй станъ есть Iорданъ, рѣка Господа".

Но, какъ уже замѣчено, существуетъ не только множество мiровъ одновременно, но до сотворенiя нашей вселенной существовало, а послѣ ея окончанiя будетъ существовать безчисленное множество послѣдовательныхъ вселенныхъ. Кажется, что, по мнѣнiю Оригена, мiръ совѣченъ Богу и что отъ начала вѣковъ души воплощались въ различныхъ мiрахъ.

„Если вселенная имѣетъ начало" говоритъ онъ, „то чемъ проявлялась дѣятельность Бога до сотворенiя вселенной? Грѣшно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, безумно было бы думать, что божественная Сущность пребывала въ покоѣ и бездѣятельности и было время, когда благость ея не изливалась ни на одно существо, а всемогущество ея ничѣмъ не проявлялось. Полагаю, что еретикъ не легко отвѣтитъ на это. Что касается меня, то скажу, что Богъ приступилъ къ своей дѣятельности не въ то время, когда былъ созданъ нашъ видимый мiръ и подобно тому, какъ послѣ окончанiя послѣдняго, возникнетъ другой мiръ, точно такъ до начала вселенной существовала другая вселенная (На полѣ находится помѣтка: Cave и caute lege). То и другое подтверждается св. Писанiемъ. Исаiя учитъ насъ, чтó произойдетъ поcлѣ окончанiя нашего мiра. „Будутъ другiя небеса и другой мiръ". (Isaie LXVI, 22). Эклезiастъ, съ своей стороны указываетъ, чтó было до начала мiра. „Что было? То, что должно быть. Что сотворено? То, что будетъ еще сотворено. Ничто не ново подъ Солнцемъ и никто ни можетъ сказать: „вотъ новый предметъ, ибо онъ существовалъ уже въ вѣкахъ, предшествовавшихъ намъ". Ecclésiast. I, 9). Таковы свидѣтельства, указывающiя, чтó было и чтó будетъ. Итакъ, слѣдуетъ полагать, что не только существуютъ одновременно многiе мiры, но до начала нашей вселенной существовали многiя вселенныя, а по окончанiи ея будутъ существовать другiе мiры. — Затѣмъ Оригенъ переходитъ къ филологическимъ соображенiямъ на счетъ слова χαταβολη, которое переводится словами: constitutionem Mundi.

Комментируя мысли Оригена относительно множественности мiровъ, св. Iеронимъ не слишкомъ однакожъ подрываетъ ихъ значенiе, а позже св. Аѳанасiй, доказывая единичность Бога, добавляетъ, что этимъ не обусловливается еще единичность мiра. „Творецъ всего сущаго," говоритъ онъ, — могъ создать, кромѣ обитаемаго нами мiра, и другiе мiры" *).

*) Origenis opera omnia, edit. in-fol, 1733 Principis, lib. III, cap V.

Contra Gen. I. Ipse opifex universum mundun unum fecit ut ne multis constructis, multi quogue opifices putarentur; sed uno opere existente, unus quoque ejus autor crederetur. Nec tamen, quia unus est effectus, unus quoque est mundus nam alios etiam mundos Deus fabricari poterat.

Книга, подлинность которой долго была оспариваема — Зогаръ, еврейскихъ раввиновъ и, по всѣмъ вѣроятiямъ, написанная Cимономъ-бэнъ-Iохаи во второмъ вѣкѣ нашей эры, равнымъ-же образомъ проповѣдуетъ движенiе Земли вокругъ Солнца и идею множественности мiровъ. „Доктрина о множественности мiровъ и множественности существований, говоритъ А. Пеццани *), — изложена въ Зогарѣ, Сеферѣ (Sepher), Жезирѣ (Iesirah), въ большомъ и маломъ Индра и въ прибавленiяхъ къ Зогару. Нѣкоторые Евреи относили это ученiе къ эпохѣ Моисея, сообщившаго его, въ видѣ таинственнаго преданiя семидесяти старцамъ въ то время, когда онъ далъ законъ Синая младенчествующему народу. Иные утверждаютъ, что оно было возвѣщено Аврааму. Вотъ мѣсто изъ книги этой, въ которомъ самымъ положительнымъ образомъ изложено ученiе объ истинной системѣ мiра.

„Книга Шамуна-Старца (да будетъ благословенно имя его) пространно излагаетъ, что Земля, подобная шару, вращается вокругъ самой себя. Одни изъ ея обитателей находятся вверху, а другiе внизу; виды и небеса измѣняются для нихъ, смотря по вращательному движенiю Земли, но сами они всегда сохраняютъ равновѣсiе. Когда какая-нибудь часть Земли освѣщена, то это день; когда другiя части погружены во мракъ, то это ночь. Есть страны съ очень короткими ночами" **)

Кромѣ этихъ положительныхъ выраженiй въ Зогарѣ встрѣчаются слова, въ родѣ слѣдующихъ: „Господь всѣхъ вѣдомыхъ и невѣдомыхъ мiровъ" ***).

Къ какой-бы эпохѣ ни относился Зогаръ, но въ первый разъ онъ былъ изданъ въ Испанiи, въ тринадцатомъ вѣкѣ, задолго до рожденiя Коперника. Для Евреевъ онъ былъ тѣмъ, чѣмъ было ученiе Оригена для христiанъ. Зогаръ противополагаетъ истинную систему мiра тѣмъ узкiмъ воззрѣнiямъ, въ силу которыхъ Земля считалась средоточiемъ вселенной. Изъ этого видно, что въ первые вѣка христiанской эры идея обитаемости свѣтилъ и величины вселенной находила уже послѣдователей, равно какъ и до и послѣ этой эпохи религiозного обновленiя.

*) La Pluralité des existences de L'Ame conforme à la doctrine de la Pluralité des Mondes, 1865, p. 114.

**) Le Zohar, 3 partie, fol. 10. recto. См. Франкъ, la Kabbale.

***) In Zohar, Deus Mundorum dicitur tum revelatorum, tum absconditorum. Fabricius, Bibliotheca graeca, lib. I, cap. IX

Но не таковы были общепринятая понятiя о строенiи вселенной и намъ помнится, что главнѣйшiя положенiя Оригена подверглись осужденiю на Халкедонскомъ соборѣ, а впослѣдствiи на пятомъ соборѣ Константинопольскомъ. Въ половинѣ перваго вѣка нашей эры, ложная система мiра, основанная на наблюденiи видимыхъ явленiй, освящалась ученiемъ Александрiйской школы и въ особенности — ученiемъ Птоломея. Мысли о движенiи Земли покоились сномъ въ нѣкоторыхъ таинственныхъ книгахъ, дошедшихъ отъ временъ Пиѳагора и идея превосходства нашей Земли или, скорѣе, ея единичности въ средоточiи вселенной, господствовала надъ умами и утверждала ихъ въ ложныхъ понятiяхъ. Установленный Птоломеемъ фактъ въ мiрѣ физическомъ дивно совпадалъ съ фактами, установленными евангелистами въ области нравственнности и всякое движенiе внѣ оффицiальной системы казалось или лишеннымъ здраваго смысла, или достойнымъ осмѣянiя. Отъ перваго до пятнадцатаго столѣтiй, европейское общество развивалось между поверхностью Земли и сводомъ неба, какъ будто въ безпредѣльныхъ пространствахъ не было ничего другаго, кромѣ замкнутаго со всѣхъ сторонъ земнаго шара.

Если кто-нибудь осмѣливался допускать возможность существованiя другихъ мiровъ и сомневался въ превосходствѣ Земли, то люди серьезные, учители закона, глумились надъ нимъ, если только не относились съ презрѣнiемъ къ подобнаго рода вздорамъ или не причиняли ихъ дерзкимъ творцамъ дѣйствительныхъ невзгодъ. Мы видѣли, что Плутархъ, послѣднiй представитель древняго мiра, изложилъ исторiю подобныхъ мыслей; призовемъ теперь Лактанцiя, первейшую личность того новѣйшаго мiра, который втеченiи пятнадцати столѣтiй упорно наблюдалъ только свой внутреннiй строй.

Въ трактатѣ своемъ „О ложной мудрости" (De falsa Sapientia), Лактанцiй *) премило подшучиваетъ надъ всѣми философами прошедшихъ временъ, трактовавшими о природѣ мiровъ. Выставляя на видъ парадоксы, опровергая факты съ ихъ выводами, все критикуя, онъ съ самоувѣренностью педагога рѣшаетъ спорные вопросы. Упоминая сначала о нѣкоторыхъ мысляхъ относительно обитаемости свѣтилъ, Лактацiй говорить, что по нелѣпымъ понятiямъ Ксенофана, Луна въ двадцать два раза больше Земли; въ довершенiе глупости своей, Ксенофанъ полагаетъ, что Луна вогнута и что на ней есть другая Земля, которая можетъ быть обитаема породою людей, отличною отъ нашей. Изъ этого слѣдуетъ, что Селениты имѣютъ другую Луну, обязанную освѣщать ихъ по ночамъ, подобно нашей Лунѣ, озаряющей своимъ свѣтомъ мракъ Земли. Послѣ этого и мы, чего добраго, служимъ Луною для какой-нибудь нижней Земли **)!

*) Родился около половины третъяго столѣтiя, умеръ въ 325 году.

**) Iосифъ Изеусъ (Iosephus Isaeus), въ замѣткахъ своихъ Лактанцii комментируетъ слова: Intra concavum Lunae sinum esse aliam terram. Кромѣ Ксенофана, какъ говоритъ Цицеронъ (in Lucull.), Пиѳагоръ, какъ кажется, полагаетъ, что на Лунѣ, равно какъ и на другихъ свѣтилахъ, есть четыре стихiи, горы, долины, моря, однимъ словомъ все, находящееся на Землѣ. Но если вѣрить Ямблику (de symbol. pythagor.) и св. ѳомѣ (in secundo Aristotelis de coelo com. 49), то воззрѣнiя эти представляют чисто-мистическое значенiе.

Бэль (Bayle) полагаетъ, что Лактанцiй не понялъ Ксенофана; но и Бэля вводить въ этомъ случаѣ въ заблужденiе слово sinum, которое означаетъ не внутренность Луны, а скорѣе ея сторону. Ксенофанъ очевидно хотѣлъ сказать, что обитатели Луны заключены не во внутренности планеты этой, а въ обширныхъ и глубокихъ ея долинахъ. Ясно, что Лактанцiй слѣдуетъ мысли этой, такъ какъ онъ противополагаетъ ей слова: Селениты „имѣютъ другую Луну, освѣщающую ихъ по ночамъ."

Затѣмъ онъ торжественно добавляетъ: „Что сказать о людяхъ, допускающихъ существованiе антиподовъ и помѣщающихъ какихъ-то людей подъ нашими ногами? Можно-ли быть настолько ограниченнымъ (tam ineptum), чтобы думать, будто есть люди, у которыхъ ноги выше головы, что существуютъ страны, гдѣ все стоитъ вверхъ дномъ, гдѣ плоды висятъ снизу вверхъ, верхушки деревьевъ стремятся внизъ, дождь, снѣгъ и градъ падаютъ снизу вверхъ! Послѣ этого нечего удивляться висячимъ садамъ и относить ихъ къ числу семи чудесъ, потому что есть-же на свѣтѣ философы, которые помещаютъ въ воздухе поля и моря, города и горы. Подобныя заблужденiя встречаются у людей, полагающихъ,что Земля кругла."

Затѣмъ онъ великолѣпнѣйшимъ образомъ доказываетъ, что Земля не кругла и — фактъ замѣчательный — подобно Плутарху, о которомъ мы бесѣдовали въ предъидущей главѣ, Лактанцiй изо всехъ силъ хватается за истину и затѣмъ далеко отбрасываетъ ее отъ себя. „Если спросите вы, говоритъ онъ, — у людей, поддерживающихъ подобныя нелепости, почему у антиподовъ все тела не падаютъ въ нижнюю часть неба, то вамъ отвѣтятъ, что согласно съ природою вещей, все тяжелое стремится къ центру (ut pondera in medium ferantur), что все направляется къ этому центру, подобно спицамъ въ колесе, а тѣла легкiя, каковы облака, дымъ, огонь и проч. удаляются отъ средоточiя и поднимаются вверхъ. Право, не знаю, что нелѣпѣе: заблужденiя-ли этихъ людей, или ихъ упрямство" *)?

Вотъ такимъ-то образомъ отделывали людей, осмѣливавшихся сомнѣваться въ истинности преподаваемой системы. Св. Iоаннъ Златоустъ, св. Августинъ **), преподобный Бэда и Абулензисъ (Abulensis) рукоплещутъ рѣзкимъ нападкамъ Лактанцiя и даже стараются превзойти его. Геродотъ говоритъ, что онъ не можетъ воздержаться отъ хохота, когда при немъ говорятъ, будто „море окружаетъ вселенную и что Земля кругла, какъ шаръ." Св. Iоаннъ Златоустъ тоже не далече ушелъ: онъ готовъ вступить въ состязанiе со всякимъ, осмеливающимся утверждать, что Земля кругла и что непохожа она на палатку или на шатеръ ***). Бэда добавляетъ, что „не слѣдовало-бы допускать небылицъ, разсказываемыхъ объ антиподахъ" ****).

*) Lactantii Firmiani opera quae exstant omnia. In 4°, Caesenae, 1646

**) De Civitate Dei, lib.XVI, cap. IX. Quod vult Deum, cap. XVII, ubi dogma istud philosophicum perinde ut in jure canonico, causa XXIV, quaest. III, cap. XXXIX, haeresibus adscribitur. Fabricius, Bibliotheca graeca.

***) Homélie XYI, De Epist. ad Hebroeos.

****) De ratione temporum, cap. XXII.
Прокопiй Газеусъ (Gazoeus), въ доказательство того, что нѣтъ другаго материка и что море занимаетъ нижнюю часть мiра, приводитъ слова Псалмопѣвца (псал. XXIV, 2): „Онъ основалъ Землю на водахъ" *). Тостатъ (Tostat), наконецъ, утверждаетъ, что не можетъ быть ни другого мiра, кромѣ обитаемаго нами, ни антиподовъ, ни чего-бы то ни было, потому что апостолы, странствуя по всему обитаемому мiру, не переходили однакожъ за равноденственную линiю; но какъ Iисусъ Христосъ желаетъ, чтобы всѣ люди обрѣли спасенiе и познали проповѣданную Имъ истину, то странствованiя апостоловъ по такимъ странамъ (будь только онѣ обитаемы), являлись-бы и приличными, и необходимыми, тѣмъ болѣе, что Спаситель заповѣдалъ апостоламъ наставлять всѣ народы и проповѣдывать Евангелiе во всемъ мiрѣ" **). Св. Виргилiй, епископъ Зальцбургскiй, былъ отлученъ отъ церкви папою Захарiемъ не потому собственно, что онъ вѣровалъ въ существованiе антиподовъ, но вслѣдствiе его убѣжденiя, будто подъ нашимъ мiромъ есть другой обитаемый мiръ. Поэтому, авторъ „Луннаго Мiра" (Monde dans la Lune), желая доказать, что новость идеи объ обитаемости Луны не составляетъ еще достаточной причины для того, чтобы отвергать идею эту, говоритъ: этихъ примѣровъ вы достаточно можете усмотрѣть, съ какимъ упорствомъ и ожесточенiемъ многiе изъ ученыхъ людей придерживались, столь грубаго заблужденiя и насколько, по ихъ мнѣнiю, представлялось мало вѣроятнымъ и мыслимымъ, чтобы подъ Землею существовали люди. Но отвергать мысль о существованiи людей на Лунѣ никакъ не слѣдуетъ, хотя, повидимому, она и не согласуется съ общепринятыми мнѣнiями ***).

*) Commentarii in primo capitulo Genesis.

**) Comment. in I Genesis.

***] Le Monde dans la Lune, de la trad, du Sieur de la Montagne, 1 part. p. 10.

Такъ какъ система Птоломея о неподвижности Земли въ средоточiи мiра не замыкала въ себѣ необходимо мысль о шаровидности послѣдней, то и видимъ мы, что въ шестомъ вѣкѣ установились самыя нелѣпыя мнѣнiя одного египетскаго монаха относительно новаго вида вселенной. Козьма, прозванный Индикоплевстомъ вслѣдствiе путешествiя его въ Индiю, написалъ „Топографiю христiанскаго мiра," съ цѣлью опроверженiя мнѣнiй людей, утверждавшихъ будто Земля шаровидна. По его мнѣнiю, Земля четырехугольна или, точнѣе, продолговата и подобна параллелограму, котораго большiя стороны въ два раза длиннее малыхъ; поверхность ея плоская; неопредѣленное пространство водъ окружаетъ эту равнину и образуетъ внутри материка четыре озера: Средиземное и Каспiйское моря, заливы Аравiйскiй и Персидскiй. На востокъ отъ внѣшнихъ морей, зоркiй путникъ могъ-бы увидѣть Эдемъ, но, какъ кажется, никто изъ смертныхъ не видѣлъ еще этой блаженной обители. За предѣлами водъ, въ недоступномъ пространствѣ, высятся четыре стѣны, замыкающiя вселенную; на известной высота онѣ сходятся аркою, образуя такимъ образомъ сводъ небесный, надъ которымъ находится лучезарный Эмпирей. Подъ сводомъ двигаются звѣзды; послѣдовательность дней и ночей обусловливается большою горою, находящеюся на сѣверѣ и за которую Солнце закатывается каждый вечѣръ.

Понятно, что творецъ этой клетки и не думалъ о множественности мiровъ; впрочемъ, мы несказанно благодарны ему за такое вниманiе.

Аравитяне такъ высоко ставили книгу Птоломея, что въ порывѣ восторга назвали ее Альмагестъ, самою большою книгою, книгою по преимуществу, подобно евреямъ, назвавшимъ свои священныя книги Библiею. Восточные калифы, победители константинопольскихъ императоровъ, не иначе соглашались иногда на заключенiе мира, какъ подъ условiемъ полученiя рукописи Альмагеста. Понятно, что при такихъ условiяхъ, религiозный переворотъ, произведенный Магометомъ въ седьмомъ столѣтiи, не коснулся священнаго зданiя Птоломея и возвелъ духовную систему свою на физической основѣ александрiйскаго философа. Это столь-же ясно доказывается главами Корана, въ которыхъ приведены астрономическiя соображенiя о настоящей и будущей жизни, какъ и мнимыми чудесами пророка, разсѣкшаго, будто-бы, Луну пополамъ и заставившаго Солнце обратиться вспять, въ угоду Али, который не кончилъ своей молитвы. XVII Сурата, озаглавленная „Ночное странствованiе", основана на воздушномъ путешествiи Магомета въ предѣлахъ семи небесъ къ престолу Бога, путешествiи, совершенномъ при содѣйствiи ангела Гаврiила и кобылицы Баракъ которую преданiе представляетъ существомъ окрыленнымъ, съ лицомъ женщины, туловищемъ лошади и съ павлиньимъ хвостомъ *). Идея физическаго мiра является одною и тою-же у всѣхъ народовъ и Сирацины въ этомъ отношенiи могутъ подать руку христiанамъ, такъ что законнымъ образомъ можно упрекать въ невѣжествѣ не ту или другую религiозную систему, а младенчество человѣчества. Въ послѣднемъ случаѣ упрекъ былъ-бы, впрочемъ, несправедливъ.

*) „Долго спорили, говоритъ Казимирскiй, — въ первыя времена исламизма на счетъ действительности этого небеснаго путешествiя. Одни утверждали, что ночное восхожденiе Магомета на небеса совершилось только въ видѣнiи; другiе — что оно произошло на самомъ дѣлѣ и тѣлесно. Поддерживавшiе первое толкованiе, основывались на свидѣтельствѣ Моавiи (Moawiah), товарища Магомета (впослѣдствiи калифа), который всегда считалъ видѣнiемъ путешествiе это, а также на свидѣтельствѣ Аиши (Aïcha), жены пророка, уверявшей, что Магометъ никогда не ночевалъ внѣ дома. Не доставало только вмѣшательства этихъ личностей, столь ненавистныхъ нѣкоторымъ сектамъ, шiитамъ, напримѣръ, чтобы противоположное мнѣнiе окончательно утвердилось. Такимъ образомъ, въ настоящее время мусульмане вообще убѣждены, что восхожденiе Магомета на небо совершилось въ дѣйствительности. Добавляютъ еще, что это небесное путешествiе, во время котораго Магометъ видѣлъ семь небесъ и бесѣдовалъ съ самимъ Богомъ, совершилось съ такою быстротою, что пророкъ нашелъ свою постель еще теплою и успѣлъ поддержать горшокъ, въ которомъ кипѣла вода и который готовъ былъ опрокинуться въ минуту ухода Магомета, такъ что изъ горшка не пролилось ни одной капли воды.

До сихъ поръ мы ничего еще не говорили о главномъ видѣ подъ которымъ представляется таинственная эпоха отъ перваго до десятаго вѣка, т. е. о ея легендарномъ видѣ. Втеченiи этого перiода видѣнiя смѣняются видѣнiями и христiанское ученiе о грядущей жизни пролагаешь по мистическому небу многочисленные пути, по которымъ одна за другою следуютъ благочестивыя души. Небезъинтересно замѣтить здѣсь, въ какой тѣсной связи находятся космографическiя идеи съ вымысломъ и даже съ теологическими принципами и указать на паразительное легковѣрiе, съ которымъ длинный рядъ поколѣнiй относился къ небылицамъ извѣстнѣйшихъ мечтателей. Житiя святыхъ переполнены наивными разсказами о восхищенiи на небеса, о посѣщенiи чистилища и — рѣже, впрочемъ — о нисхожденiяхъ въ адъ. Миѳы Платона о Герѣ-Армянинѣ (Her l'Arménien) и Плутарха о ѳеспезiѣ (Thespésius) исчезаютъ подъ волнами средневѣковыхъ легендъ. Св. Iоаннъ Златоустъ говорить, что „разсказы выходца съ того свѣта пользовались-бы безусловною вѣрою." Никогда слово не являлось болѣе законнымъ, никогда не подтверждалось оно болѣе блестящимъ образомъ.

Въ рамки настоящей книги не могутъ входить разсказы о видѣнiяхъ, которыя, начиная съ видѣнiй св. Карпа и св. Сатура, (во второмъ вѣкѣ) до странствованiй св. Брендама (въ одинадцатомъ вѣкѣ), занимали вниманiе христiанскихъ массъ описанiемъ обителей, уготованныхъ для будущей жизни. Они только косвеннымъ образомъ относятся къ нашему предмету и упоминать о нихъ можно только съ исторической точки зрѣнiя. Однакожъ мы представимъ два подобныхъ повѣствованiя, достаточно выясняющихъ состоянiе умовъ втеченiи этой эпохи выжиданiя.

Первое изъ нихъ относится къ шестому вѣку. Древнѣйшiе бiографы св. Макарiя Римлянина, жившаго въ то время, говорятъ, что три восточныхъ монаха: ѳеоѳiлъ, Сергiй и Гигинъ (Hygin), возимѣли намѣренiе мѣсто, гдѣ Земля и Небо соприкасаются, т. е. земной рай. Посѣтивъ святыя мѣста, они прошли всю Персiю и достигли Индiи. Еѳiопiйцы (таковы ужъ географическiя познанiя агiографовъ) тотчасъ-же ввергаютъ путниковъ въ темницу, изъ которой послѣднiе, къ счастiю, освободились. И отправившись тогда по землѣ Ханаанской (все та-же точность), пришли они въ страну цвѣтущую и вешнюю, обитаемую пигмеями, ростомъ въ одинъ локоть, драконами, ехиднами и тысячами другихъ, разсѣянныхъ по горамъ животныхъ. И вотъ, являются къ нимъ олень и голубь и ведутъ монаховъ по мрачнымъ пустынямъ къ высокому столбу, поставленному Александромъ Великимъ на предѣлахъ Земли. Послѣ сорокадневнаго пути они прошли адъ. Черезъ сорокъ другихъ дней глазамъ ихъ предстала дивная страна, оттѣненная бѣлыми какъ снѣгъ и пурпуровыми красками, съ млечными источниками, свѣтлыми видами, съ храмами, которые были украшены хрустальными колоннами. Наконецъ, они пришли ко входу въ пещеру, гдѣ и нашли Макарiя, подобно имъ чудеснымъ образомъ пришедшаго ко вратамъ рая. Болѣе ста уже лѣтъ святой мужъ находился тамъ, погруженный въ молитву. Наставленные примѣромъ этимъ, путники, восхваливъ Бога, отправились въ обратный путь къ своему монастырю *).

*)Ch. Labitte, La divine Comédie avant Dante

Здѣсь проявляется характеръ видѣнiй во всей его полнотѣ : время и пространство — это не имѣющiя никакого значенiя понятiя: подобно дворцамъ „Тысячи и одной ночи", зданiе видѣнiй возводится по произволу повѣствователя. Сказанные монахи хотѣли проникнуть въ Небо, не покидая однакожъ Земли, отыскать мѣсто, гдѣ Небо и Земля соприкасаются и пройти таинственные врата, отдѣляющiе сей мiръ отъ загробнаго. Въ такомъ видѣ представляются космографическiя понятiя эпохи: все таже юдоль земли, увѣнчанная сводомъ неба. Если возьмемъ кого-нибудь изъ праведниковъ, совершившаго путешествiе въ небо непосредственно, причемъ онъ нисколько не старался отыскивать предѣлы Земли, а только умеръ на нѣсколько дней, то и въ такомъ случаѣ подтвердятся прежнiя понятiя о вселенной. Св. Савва, напримѣръ, повѣствуетъ о небѣ proprio visu. „День спустя послѣ моей смерти, все уже было готово къ похоронамъ, какъ вдругъ тѣло пошевелилось въ гробѣ и вотъ къ великому страху людей порочныхъ, святой муж поднялся, какъ бы пробудившись отъ глубокаго сна, открылъ глаза и вскричалъ: „О, милосердный Господи! Зачѣмъ призвалъ Ты меня въ мрачную обитель мiра, если милосердiе твое въ небесахъ было мнѣ отраднѣе жизни сего развращеннаго вѣка?" И когда всѣ въ изумленiи стали спрашивать, что означаетъ такое чудо, то святой вышелъ изъ гроба, но видѣннаго имъ никому но повѣдалъ. Три дня спустя, склонившись на ихъ просьбы, онъ сказалъ своимъ братьямъ: „Когда, четыре дня тому назадъ, вы нашли меня мертвымъ въ моей потрясенной келiи, ангелы уже унесли меня и восхитили на небо; мнѣ казалось, что Солнце и Луна находятся у меня подъ ногами, равно какъ звѣзды и облака. И дверью, пресвѣтлѣе дня, я былъ введенъ въ обитель, преисполненную неизрѣченнаго света, дивную пространствомъ и полъ которой сверкалъ золотомъ и серебромъ. Она была переполнена такимъ множествомъ людей обоего пола, что ни вдоль, ни поперегъ взоры не могли проникнуть сонмище это. Ангелы, предшествовавшiе мнѣ, пролагали путь среди густой толпы и пришли мы къ одному мѣсту, которое видѣли мы уже издали и надъ которымъ носилось облако, лучезарнѣе всякаго свѣта. Нельзя было различить въ немъ ни Солнца, ни Луны, ни звѣздъ; оно сверкало собственнымъ свѣтомъ сильнѣе, чѣмъ всѣ звѣзды и изъ облака исходилъ гласъ, подобный шуму водъ многихъ... И послышался голосъ: „Да возвратится онъ на Землю, ибо необходимъ онъ Церкви нашей." Итакъ, оставивъ товарищей моихъ, рыдая отправился я назадъ, сказалъ святой, — и вышелъ тою-же дверью, которою и пришелъ." Григорiй Турскiй, приводящiй разсказъ объ этомъ путешествiи, прибавляетъ: „Клянусь Всемогущимъ, что все, разсказанное мною, я слышалъ изъ собственныхъ устъ святаго."

Таковъ легендарный характеръ эпохи. Аббаты и епископы, бѣлое духовенство и монахи эксплоатировали легковѣрiе народа и вмѣсто распространенiя свѣта во тьмѣ этой, освящали своимъ авторитетомъ подобнаго рода легенды, отводя имъ почетное мѣсто въ житiяхъ святыхъ и поучительныхъ разсказахъ. Если къ подобному душевному настроенiю прибавимъ еще заблужденiя тысячелѣтниковъ, заблужденiя, втеченiи десяти вѣковъ раздѣляемыя многими поколѣнiями, то омертвѣнiе, тяготѣвшее тогда надъ умами, становится уже вполне понятнымъ. Легковѣрiе народа, говорить Лабитъ, достигаетъ своего апогея въ мрачныя времена, наступившiя вслѣдъ за великою эпохою Карла Великаго. Въ десятомъ вѣкѣ истощается даже фантазiя составителей жизнеописанiй святыхъ и ангелъ смерти, казалось, распростеръ крылья свои надъ европейскимъ обществомъ. Цѣлыя поколѣнiя, увѣровавъ въ дѣйствительность адскихъ фантасмагорiй, ждутъ близящейся кончины мiра и роковой минуты. Termino mundi appropinquanti: такъ помѣчаются хартiи и письма. Вѣрованiя тысячелѣтниковъ сдѣлались хронологическимъ терминомъ. Казалось, что человѣчество стояло одною ногою въ могилѣ; подъ гнетомъ всеобщаго и глубокаго впечатлѣнiя никто уже не осмѣливался оставлять предѣлы настоящей жизни для опасныхъ странствованiй по путямъ жизни грядущей. Для составителей легендъ настала эпоха отдохновенiя.