О. Аѳанасiй Кирхеръ. Itinerarium extaticum, quo mundi opificium... etc. exponitur ad veritatem.

Экстатическое небесное путешествiе, въ которомъ разсматривается дивный механизмъ мiра, природа, дѣйствiя, свойства, устройство и составъ неподвижныхъ и блуждающихъ звѣздъ, начиная съ земнаго шара и кончая послѣдними предѣлами вселенной". — Римъ, 1656.

О. Аѳанасiй Кирхеръ, авторъ Mundus subterraneus, Путешествiя въ Китай и множества научныхъ, въ свое время очень уважаемыхъ трактатовъ, на несколько мгновенiй займетъ насъ въ качествѣ интереснаго типа послѣднихъ средневѣковыхъ диспутантовъ-схоластиковъ, которые на двухъ алтаряхъ воскуряли ѳимiамъ Аристотелю и св. Ѳомѣ и погружались въ дремоту при томныхъ аккордахъ небесной музыки, слышанной Пиѳагоромъ двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ. Разсказъ нашъ былъ-бы безконечно растянутъ, если-бы мы представили во всемъ ихъ объемѣ теорiи, которыми втеченiе многихъ вѣковъ услаждались астрологи и метафизики; если-же мы рѣшаемся отвести имъ здѣсь мѣсто, то не иначе, какъ по предъявленiи ими своихъ достоинствъ. О.Кирхеръ есть типъ, выражающiй собою множество другихъ типовъ и достойный нашей особой благосклонности.

Впослѣдствiи выяснится, что этотъ знаменитый мечтатель придерживался какъ системы Птоломея, помѣщавшаго Землю въ центрѣ вселенной, такъ и библейскаго текста, сообщавшаго земному шару капитальное и единственное значенiе въ системѣ мiрозданiя. Впрочемъ, Кирхеръ не преминулъ заявить въ своемъ Praelusio parœnetica, что во всемъ и въ отношении всего онъ подчиняется ученiю священныхъ книгъ и Отцевъ Церкви; если-же онъ позволяетъ себѣ погрузиться въ экстазъ и совершить небесное путешествiе, то единственно съ цѣлiю видѣть только то, что вообще допускалось общепринятою доктриною. Намъ представится однакожъ случай убѣдиться, что достойный патеръ видѣлъ то, что многiе видѣли до него, начиная съ эпохи, когда св. Павелъ былъ восхищенъ въ третье небо и кончая обвинителями Галилея, не пропускавшими случая приводить игру словъ одного проповѣдника: Viri Galilœi , quid adspicitis in cœlum?

Прежде чѣмъ начнемъ большое экстатическое путешествiе, представимъ въ нѣсколькихъ словахъ идею книги. О. Кирхеръ представляетъ Ѳеодидакта (такъ назывался путешественникъ) безплотнымъ духомъ и формально заявляетъ, что Ѳеодидактъ странствуетъ въ качествѣ духа. Генiй Космiилъ — очень удачное названiе — обязавшiйся ввести неофита во всѣ страны небеснаго мiра „начиная съ земнаго шара и до послѣднихъ предѣловъ звѣздной сферы", устраняетъ трудности пути и объясняетъ тайны этого неизвѣданнаго мiра. Начинаютъ они свою планетную экскурсiю съ Луны и завершаютъ ее Сатурномъ; оттуда они отправляются на твердь небесную, гдѣ и заканчивается первый дiалогъ. Второй дiалогъ составляетъ космотеологическую теорiю сотворенiя мiра, гармонiи сферъ и предназначенiя небесъ. Не можемъ отказать себѣ въ удовольствiи перевести слова автора, излагающаго въ предисловiи планъ своей книги. „Чтобы въ настоящемъ сочиненiи не было недостатка въ томъ, что относится къ строенiю вселенной, объясняетъ авторъ, — во второй части книги говорится о божественномъ Провидѣнiи и его дѣйствiи, о небѣ Эмпиреѣ, о воображаемомъ пространствѣ, о свѣтопреставленiи, о непостижимыхъ безднахъ судебъ Божiихъ и о превосходствѣ католической религiи, въ видахъ вящшей славы Господа, Его пресвятой Матери и во спасенiе душъ ближнихъ нашихъ. Привѣтствую тебя читатель и будь здоровъ".

Въ тотъ день, когда Ѳеодидактъ былъ объятъ экстазомъ, восхитительная гармонiя преисполнила восторгомъ все существо его и погрузила его въ мистическую истому. Дѣйствiе этой сладостной мелодiи настолько было могущественно, что душа не могла уже оставаться узницею въ своей прозаической тѣлесной темницѣ: могучiя и фантастическiя видѣнiя осѣнили ее; она воспарила въ высь и, какъ-бы погруженная въ дремоту, увидѣла себя въ пустыняхъ неизвѣстнаго мiра. Но вскорѣ къ ней приблизился мужъ необычайнаго вида: голова его и лицо были лучезарны; глаза его сверкали подобно раскаленнымъ углямъ; его дивная одежда не имѣла никакой извѣстной формы; онъ имѣлъ большiя и свѣтлыя крылья; ноги и руки его были краше драгоцѣнныхъ камней; въ десницѣ онъ держалъ шаръ, на которомъ были изображены блуждающiя звѣзды и многоцвѣтныя сферы. При видѣ этого дивнаго существа Ѳеодидактъ задрожалъ, волосы поднялись дыбомъ на головѣ его, голосъ остановился въ гортани: Vox faucibus haesit (автору, повидимому, знакомъ Виргилiй). Но сладчайшiй въ мiрѣ голосъ сказалъ ему: „Встань и ничего не страшись, Ѳеодидактъ. Услышаны молитвы твои и посланъ я къ тебѣ, что-бы повѣдать славу и величiе всемогущаго Господа, насколько это возможно для смертныхъ. Имя мнѣ Космiилъ; я служитель Всевышняго и генiй сего мiра; мой священный ореолъ знаменуетъ славу херувимовъ; пламенные глаза мои — это свѣтъ небесный; шаръ, который я держу въ одной рукѣ, есть символъ звѣзднаго мiра; вѣсы въ другой рукѣ — символъ законовъ божественныхъ. Гряди, сынъ мой: предъ нами путь въ небеса, величiе Творца и великолѣпiе твари. Пойдемъ, чадо мое!"

Итакъ, нашъ странствователь отправляется на Луну. Во время переѣзда онъ наблюдаетъ послѣдовательные виды, въ которыхъ представляется Земля, видимая съ различной высоты, но (очень курьезное наблюденiе) прежде чѣмъ прибыть на Луну, онъ въ послѣднiй разъ взглянулъ на нашъ мiръ, причемъ и увидѣлъ, благодаря объясненiю Космiила, земной рай — трехугольную страну на берегахъ Каспiйскаго моря, сверкающую неизрѣченнымъ свѣтомъ. Илiя и Энохъ ждутъ въ ней дня суднаго. Приблизясь къ Лунѣ, путешественникъ ощущаетъ притягательную силу послѣдней и начинаетъ дрожать всѣмъ тѣломъ, такъ какъ ему кажется, что онъ разможжитъ себѣ голову объ какую-нибудь скалу. „О, что ощущаю я, сладчайшiй наставникъ души моей! Молю тебя, охраняй раба твоего; если ты покинешь меня, куда направлю я стопы мои, куда понесусь я, гдѣ будетъ предѣлъ странствованiямъ моимъ? Но Космiилъ при помощи ласковыхъ рѣчей возстановляетъ мужество Ѳеодидакта и убѣдивъ его, что хотя никто изъ смертныхъ не возвращался изъ странъ этихъ, такъ какъ никому собственно и не приводилось побывать въ нихъ, продолжаетъ оказывать ему свою защиту и нѣжно печется о немъ. Затѣмъ онъ дунулъ на него, вслѣдствiе чего Ѳеодидактъ навсегда освобождается отъ органическихъ потребностей голода и жажды и ни одна стихiя не можетъ уже производить на него своего губительнаго дѣйствiя.

Луна представляетъ ему чрезвычайно прiятные пейзажи: глубокiя долины, длинный цѣпи горъ, моря, озера и острова. Рѣки стремятся къ океану; обрывистые холмы увѣнчаны блестящими скалами, поля зеленеютъ. Странное однакожъ дѣло! Ихъ оцвѣчиваетъ не трава, а драгоцѣнныя лунныя камни, свойственные этому мiру. Но если-бы путешественнику вздумалось доставить ихъ на Землю, то они сами собою возвратились-бы на Луну, ихъ „естественное мѣстопребыванiе". Вода на Лунѣ чиста и прозрачна; такой на Землѣ нѣтъ. Но въ рѣкахъ и моряхъ не оказывается ни малѣйшей рыбки, на поляхъ ни единой былинки, а на материкахъ Луны отъ вѣковъ не ступала нога ни единаго животнаго. Вмѣсто растенiй, тамъ растетъ какая-то плѣсень, похожая нѣсколько на металлическую кристаллизацiю. Послѣ этого слѣдуетъ ожидать, что на Лунѣ нѣтъ людей: и дѣйствительно, свѣтило это вполнѣ необитаемо. Послушаемъ превосходныя разсужденiя Космiила: Земля есть естественная обитель человѣка, поэтому на Лунѣ и нѣтъ людей; если нѣтъ на ней людей, то нѣтъ и животныхъ, слѣдовательно не оказывается надобности и въ растенiяхъ; послѣ этого вполнѣ понятно, что Луна необитаема... Такъ какъ Богъ создалъ свѣтила собственно для Земли, говоритъ онъ дальше, то было-бы совсѣмъ безполезно, если-бы Онъ населилъ Луну животными: какъ нѣтъ двухъ гармонiй, такъ нѣтъ и двухъ вселенныхъ. Если-бы на Лунѣ находились люди, спрашиваетъ Ѳеодидактъ, то какой видъ имѣли-бы они? Сынъ мой, сказалъ генiй, — отвечая на твое безразсудное предположенiе, скажу тебѣ, что они скорее походили-бы на чудовищъ, чѣмъ на людей. Такъ какъ влажное начало не обладаетъ на Лунѣ тѣми свойствами, какими обладаетъ оно на Землѣ, то органы, требующiе влаги, необходимо должны атрофироваться; то-же самое можно сказать и о началѣ сухомъ, стужѣ и теплѣ. Только обитатели Земли и могутъ существовать въ условiяхъ человѣческихъ тварей.

Пребыванiе на Лунѣ проходить въ наблюденiяхъ и бесѣдахъ. Не мѣшаетъ упомянуть, что собесѣдники ясно видятъ оттуда, что Земля нисколько не вращается вокругъ своей оси; вмѣстѣ съ тѣмъ они очень прiятно бесѣдуютъ на счетъ незримыхъ отношенiй, существующихъ между семью планетами и семью главнейшими органами тѣла человѣческаго.

Можно-ли употреблять при обрядѣ крещенiя чистыя и свѣтлыя воды, которыми орошаются долины Венеры? Безъ сомнѣнiя, да и почѣму-бы нельзя? Развѣ онѣ не обладаютъ свойствами водъ земныхъ, такъ какъ четыре стихiи распространены повсюду и неразложимы? За исключенiемъ, конечно, водъ, производимыхъ огнемъ, растенiями и металлами и не составляющихъ стихiйнаго начала*).

*) Замѣтимъ мимоходомъ, что химiя видоизмѣнила нѣсколько подобнаго рода воззрѣния.

Съ Венеры Земля представляется въ видѣ простой звѣзды. Она имѣетъ свои фазы какъ здѣсь, такъ и вездѣ; впрочемъ, авторъ послѣдователенъ въ своихъ убѣждѣнiяхъ и придерживается системы Птолемея, по которой Венера находится между неподвижною Землею и вращающимся Солнцемъ. Въ самомъ дѣлѣ извѣстно, что Земля не представляетъ фазъ обитателямъ Венеры; впрочемъ, планеты имѣютъ фазы только для тѣхъ мiровъ, которые превосходятъ ихъ въ постепенности разстоянiй отъ Солнца. Съ Венеры Солнце кажется громаднымъ огненнымъ океаномъ.

Путешественникамъ представляется великолепный островъ и они вступаютъ въ одну лучезарную обитель, о которой ничто не можетъ дать намъ понятiя. Чувство обонянiя услаждается благоуханiями амбры и мускуса; растенiя, какъ-бы состоящiя изъ драгоцѣнныхъ камней, украшены дивными красками, а солнечные лучи переливам своего свѣта возвышаютъ ихъ красоту. Но напрасно ищетъ человѣкъ живаго существа: ничего не находитъ онъ и только неодушевленная природа представляется его взорамъ... Но вотъ, съ одного свѣтлаго холма спускается группа несравненой красоты юношей; напрасно старались-бы мы описать ихъ совершенства: такой красоты не выразить человѣческимъ словомъ. Они облечены свѣтлыми одеждами, на который Солнце проливаетъ нѣжные оттѣнки и переливы своего свѣта. Вотъ они спустились съ холма; одни изъ нихъ держатъ въ рукахъ цитры и кимвалы и волны гармонiи разносятся въ воздухѣ; другiе несутъ дивныя корзины, наполненныя розами, лилiями, гiацинтами и нарциссами... При видѣ такого зрѣлища, Ѳеодидактъ, изнемогая подъ обаянiемъ музыки, благоуханiй и красоты, готовъ уже привѣтствовать преславныхъ представителей рода человѣческаго въ этомъ великолѣпномъ мiрѣ, но Космiилъ останавливаетъ его и объясняетъ, что существа эти не принадлежать къ семьѣ человѣка. Только Земля обитаема людьми; что-же касается этихъ существъ, то это ангелы, служители Всевышняго, охраняющiе мiръ Венеры согласно съ предначертанiями природы. Затѣмъ Космiилъ продолжаетъ объяснять, что сказанные ангелы изливаютъ по дольнимъ мiрамъ благотворныя дѣйствiя Венеры, благодаря которымъ обитатели Земли, родившiеся подъ этою счастливою звѣздою, отличаются красотою, любезностью и прекраснѣйшимъ характеромъ.

Нѣкоторые писатели старались истолковывать бесѣды Кирхера въ обратномъ смыслѣ и не давая себѣ труда или удовольствiя прочесть этотъ огромный фолiантъ въ пятьсотъ страницъ, только слегка касались его напыщенной латыни. Они полагали, что нашъ экстатикъ населялъ планеты сообразно съ астрономическимъ значенiемъ мiровъ, не смотря даже на то, что самъ Кирхеръ постоянно отвергаетъ это, не видитъ въ небесныхъ пространствахъ ни малѣйшихъ признаковъ рода человѣческаго, а въ отношенiи живыхъ существъ находитъ тамъ однихъ только безсмертныхъ духовъ.

Прежде чѣмъ оставить восхитительную сферу Венеры, Ѳеодидактъ проситъ у Космiила позволенiя взять что-либо изъ разсѣянныхъ по ея полямъ дивныхъ вещей, съ тѣмъ, чтобы доставить ихъ на Землю. Но Космiилъ объясняетъ ему, что Венера составляетъ „естественное местопребыванiе" этихъ предметовъ; предоставленные самимъ себѣ, они немедленно-же, въ силу своей природы, возвратилiсь-бы назадъ, или превратились въ предметы земные, послѣ чего Ѳеодидакту ничего ужъ не остается, какъ только искренно раскаяться въ своей неумѣстной любознательности.

Меркурiй производитъ удивительное дѣйствiе какъ на тѣло, такъ и на духъ; онъ сообщаетъ намъ остроту разума, смышленность, таланты, силу, здоровье, дѣятельность и живость. Едва Ѳеодидактъ ступилъ ногою на почву Меркурiя и напился воды изъ ближайшаго источника, какъ тотчасъ-же онъ почувствовалъ себя совсѣмъ другимъ человѣкомъ, какъ физически, такъ и нравственно и едва не пустился въ плясъ, точно кровь въ жилахъ его превратилась въ ртуть. Разъ навсегда замѣтимъ, что по системе Кирхера, граничившей съ судебною астрологiею, но отвергавшей послѣднюю, планеты считались орудiями, служащими Богу какъ для нравственнаго воздѣйствия на мiръ, такъ и для физическаго управленiя послѣдними

На Меркурiѣ проходятъ свѣтлыя горы и золотистая равнины. Свѣтъ его отличается такимъ блескомъ, что безъ особой милости Божiей глаза смертныхъ не могли-бы переносить его, а зной на Меркурiѣ такъ силенъ, что все органическое необходимо должно тамъ погибнуть. Поэтому, кромѣ вышеприведенныхъ уже основанiй противъ обитаемости планетъ, вообще существуютъ и другiя, не менѣе основательныя причины, клонящiяся не въ пользу климатическихъ условiй Меркурiя. Если путешественники наши и встретили на Меркурiѣ группу старцевъ, которыхъ головы были увѣнчаны лучезарными ореолами, съ бородами изъ чистѣйшаго золота, съ свѣтозарными крыльями и съ кадуцеями въ рукахъ, то, само собою разумѣется, то были духи, правящiе мiромъ Меркурiя.

По истинѣ, у насъ не хватаетъ словъ, какъ и не хватало ихъ Кирхеру, для описанiя дѣйствiя, производимаго Солнцемъ на смертныхъ, которые посѣщаютъ это свѣтило. Ставить съ нимъ въ параллель семь чудесъ мiра, это значило-бы сравнивать ноль съ безконечностью; всѣ библейскiя выраженiя: шемесъ, гамма, шересъ, ничтожны въ сравненiи съ дѣйствительностью и восторгъ нашего экстатика достигаетъ до того, что Ѳеодидактъ умоляетъ уже и заклинаетъ своего покровителя не во имя любви, чести, гуманныхъ чувствъ, но во имя... внутренностей милосердая Божiя: Rogo te per viscera misericordiae Dei, ne me derelinquas, o Kosmiel! Генiй и не оставляетъ Ѳеодидакта и, благодаря заботамъ Космiила, путешественники спускаются на поверхность Солнца на прекрасномъ пурпуровомъ облакѣ.

Подобно всѣмъ планетамъ, Солнце состоитъ изъ четырехъ стихiй; на немъ существуютъ моря и материки. Его моря, состоящiя изъ пламенной влаги, представляются въ дивномъ, невыразимомъ разнообразiи различныхъ влагъ и особыхъ свойствъ огней; таковы вообще солнечныя воды. Что касается его плотныхъ частей, то онѣ обладаютъ страннымъ свойствомъ: онѣ пористы и во всѣхъ направленiяхъ проникнуты каналами, въ которыхъ обращаются различныхъ свойствъ огни. Но фактъ, заслуживающий особеннаго вниманiя, состоитъ въ общемъ строенiи почвы Солнца, изрытой ячейками, имеющими видъ ромбоидальныхъ, лежащихъ одна на другой, фигуръ. Въ ячейкахъ этихъ, подобно новаго рода меду, заключенъ солнечный огонь, который находится такимъ образомъ въ плотной матерiи, какъ-бы въ „нѣкоемъ дивномъ сосудѣ", по слову Эклезiаста.

Кромѣ того, огромные солнечные кратеры извергаютъ въ воздухъ пары и газы. Этими внутренними волненiями, вмѣстѣ съ движенiемъ Солнца вокругъ оси, обусловливаются безпрестанныя бури, происходящiя на поверхности свѣтила. По своему составу, Солнце вполнѣ разнородно, вопреки мнѣнiю Аристотеля, и заключаетъ въ себѣ зародыши вещей и существъ. (Укажемъ, кстати, на одно новѣйшее слово: панспермiя, которое въ книгѣ Кирхера прописано всѣми буквами: Corpus Solis panspermia pollet). Изъ солнечной урны истекаютъ всѣ богатства планетнаго мiра.

Кирхеръ полагаетъ, что Солнце въ тысячу разъ больше земнаго шара. В этом отношенiи онъ был ближе къ истинѣ, чѣмъ Бержеракъ, по мнѣнiю котораго Солнце больше Земли только въ четыреста тридцать четыре раза. Чтó находится на этой громадной планетѣ — этого и разсказать нельзя; здѣсь мѣсто всякому великолѣпiю. Однажды невдалекѣ отъ путниковъ, разразился огненный дождь, подобный нашимъ водянымъ дождямъ; но по мѣрѣ того, какъ расходились тучи, вокругъ путешественниковъ разливался все большiй и большiй свѣтъ. Тамъ, гдѣ носились тяжелыя и мрачныя тучи, царилъ полусвѣтъ, а порою и относительная темнота. Чрезвычайно странная мысль: находясь на Солнцѣ, вмѣстѣ съ тѣмъ можно находиться и не среди вѣчнаго свѣта.

Пятна, замѣчаемыя нами на Солнцѣ, производятся, во первыхъ, вѣтрами, которые зараждаются въ извилинахъ солнечныхъ тѣлъ, поднимаются въ атмосферу и помрачаютъ блестящую поверхность дневнаго свѣтила, и, во-вторыхъ, парами, поднимающимися на всемъ пространствѣ Солнца. Что касается солнечнаго свѣта, то онъ чистъ и подобенъ свѣту Эмпирея; лучи Солнца относятся къ огнямъ второстепеннымъ, обладающимъ свойствомъ проницать и сожигать, а свѣтъ его — къ огнямъ третьяго разряда.

Кометы — это дщери Солнца. Онѣ происходятъ отъ страшныхъ изверженiй, порою происходящихъ на его поверхности и затмѣнiй, намять о которыхъ сохраняется въ исторiи, какъ напримѣръ о затмѣнiи, послѣдовавшемъ за смертiю Цезаря. По прошествiи извѣстнаго времени, кометы очищаются въ пространствѣ отъ облекающихъ ихъ паровъ и дѣлаются звѣздами. Не входя въ разсмотрѣнiе космографическихъ теорiй благодушнаго патера, перенесемся въ мiръ Марса, прибавивъ однакожъ. что генiи Солнца не въ примѣръ совершеннѣе ангеловъ Венеры и что безъ защиты добрѣйшаго Космiила, нашему герою нѣсколько уже разъ пришлось бы умереть отъ восторга и умиленiя.

Внезапная перемѣна и полнѣйшее превращенiе! Дѣйствiе, производимое Марсомъ, настолько зловредно, что не достигнувъ еще планеты этой, Ѳеодидактъ ощущаетъ уже зловонiе удушливыхъ и смрадныхъ паровъ, а зрѣнiе его непрiятно поражено ужаснымъ видомъ багровой планеты. Къ счастiю (мы было и забыли упомянуть объ этомъ), его генiй-хранитель постоянно имѣетъ при себѣ нѣкiй волшебный пузырекъ, заключающiй въ себѣ дѣйствительнѣйшее противоядiе противъ всякаго рода путевыхъ невзгодъ. Еще до прибытiя на Солнце, эликсиръ этотъ подкрѣплялъ Ѳеодидакта и предохранялъ его отъ дѣйствiя зноя; со временемъ онъ согрѣетъ его, если окажется въ этомъ надобность, а теперь укрѣпитъ противъ гибельнаго соседства Марса. Подъ защитою этой панацеи путешественникъ вступаетъ въ мiръ Марса и не безъ ужаса видитъ онъ его страшныя поля, ощетинившiяся пылающими вулканами, пересѣкаемыя огненными рѣками, изрытыя пламенными горнилами и огнедышащими пропастями. Почва Марса, какъ кажется, состоитъ изъ сѣры, мышьяка и другихъ ядовитыхъ веществъ; озера его наполнены нефтью и смолою; въ атмосферѣ, насыщенной смрадными испаренiями, носятся страшныя массы тучъ. Обитель суровая и гибельная, нога человека никогда не отпечатлѣетъ слѣдовъ своихъ на твоей сернистой почвѣ; ни одинъ изъ смертныхъ не явится сюда съ тѣмъ, чтобы задохнуться отъ твоихъ губительныхъ газовъ! Да не надѣются служители смерти, приставленные для твоей охраны — громадные, страшные всадники, сидящiе на свирѣпыхъ коняхъ, извергающихъ ноздрями пламя — да не надѣются служители смерти, чтобы мало-мальски уважающее себя существо послѣдовало по стопамъ Кирхера; оставайся одинокою въ области смерти, о злополучнѣйшая изъ планетъ, обитать въ которой рѣшился-бы только одинъ Вулканъ, не имѣй онъ основательныхъ поводовъ ненавидѣть тебя! Что касается до насъ, существъ сознательныхъ и разумныхъ, то мы поднимемся одною сферою выше и будемъ держать путь нашъ къ великолепному мiру, царящему въ горнихъ пространствахъ.

Четыре Луны въ различныхъ фазахъ носились по небу и въ воздухѣ ощущался сильный запахъ амбры, когда Ѳеодидактъ опустился на высокую гору неизвестной планеты. Свѣтлыя воды протекали по ея долинамъ и можно-бы было побожиться, что путешественники возвратились на Венеру, если-бы только послѣдняя планета не находилась къ первой въ отношенiи яйца ласточки къ яйцу куриному. При томъ разстоянiи, въ которомъ Юпитеръ находится отъ Солнца, свѣтъ дневнаго свѣтила не можетъ быть предоставленъ собственнымъ силамъ, а потому четыре Луны Юпитера присоединяютъ къ освѣщенiю, получаемому ими отъ Солнца, свойственный имъ свѣтъ, вслѣдствiе чего на водахъ, на землѣ и на облакахъ Юпитера происходитъ дивная игра свѣта. Если прибавимъ еще къ этому дивную гармонiю, носящуюся въ уединенныхъ мѣстахъ и по берегамъ сладко-журчащихъ ручьевъ и, главное, какое-то невыразимое благоуханiе, о которомъ ничто въ нашемъ мiрѣ не можетъ дать намъ ни малѣйшаго понятiя, тогда мы поймемъ изумленiе и восторгъ новаго пришельца въ этомъ царственномъ мiрѣ. Послушаемъ однакожъ разговоръ нашихъ собесѣдниковъ: Utrum homines in globo Jovis sint.

— Мнѣ кажется, что хорошо-бы поступила премудрость Бога, помѣстивъ подъ столь кроткимъ небомъ и въ столь великолѣпномъ мiрѣ какiя-либо разумныя существа, способныя наслаждаться его благами.

— Развѣ тебѣ неизвѣстно, другъ мой, что если ты еще живъ, то обязанъ ты этимъ моему покровительству и что если-бы кто-либо изъ смертныхъ прибылъ сюда естественнымъ образомъ, то онъ немедленно-же испустилъ-бы духъ?

— Безъ сомнѣнiя. Но если-бы эта планета была населена людьми иначе организованными и могущими жить здѣсь?

— Изъ вышеприведенныхъ доводовъ для тебя должно выясниться, что Земля составляетъ естественное мѣстопребыванiе рода человѣческаго; въ этомъ отношенiи она не можетъ быть замѣнена ничемъ другимъ.

— Но если на Юпитерѣ, какъ и на Землѣ, существуютъ четыре стихiйныя начала, возражаетъ Ѳеодидактъ, — то почему не могли бы существовать здѣсь насекомыя, эти крошечныя существа, зараждаемыя броженiемъ растительныхъ веществъ? (Изъ этого видно, что ученiе о самозарожденiи никогда не прекращалось).

— Способъ, какимъ происходитъ въ мiрѣ этомъ смѣшенiе стихiйныхъ началъ на столько различенъ отъ способа, какимъ совершается это на Землѣ, что ни одна тварь не можетъ родиться здѣсь. Ищи, сколько хочешь, но не найдешь ты здѣсь ни одного животнаго.

Но Ѳеодидактъ не теряетъ присутствiя духа.

— Если-бы Провидѣнiе помѣстило здѣсь, добавляетъ онъ, существа обоего пола, то развѣ они не стали-бы размножаться, каждое сообразно со своею породою?

— Удивляюсь я твоему неразумiю, отвѣчаетъ невозмутимый генiй, обнаруживая однакожъ нѣкоторую долю смущенiя. Но гдѣ-же необходимыя для жизни условiя? Гдѣ воздухъ, пища? Где животныя и растенiя?

— Прости моему невѣденiю, о Космiилъ, продолжаетъ собесѣдникъ, — но скажи мнѣ, умоляю тебя, почему занесенныя сюда сѣмена не могли-бы прозябать, почему нельзя воздѣлывать эту заглохшую почву, повидимому столь удобную для обработки?

Божественный Космiилъ возвращается къ своему излюбленному тезису и отвечаетъ, что все земное — сѣмя-ли, зародышъ-ли — стремится къ Землѣ и находится въ приличныхъ ему условiяхъ только въ своемъ естественномъ мѣстопребыванiи. Все занесенное на планету Юпитера, немедленно-же возвратилось-бы на Землю, въ силу свойственнаго ему стремленiя, или обратилось-бы въ недѣятельное стихiйное вещество Юпитера.

И добродушный Кирхеръ заканчиваетъ словами: Recte et sapienter omnia decidisti. Увы! Не смотря на свою премудрость, генiй очень ошибался (надѣемся, что въ этомъ, покрайней мѣрѣ, отношенiи съ нами будутъ согласны). Вотъ новыя и не менѣе интересныя мысли, въ которыхъ Кирхеръ равнымъ-же образомъ сбивается съ прямаго пути, не смотря даже на все остроумiе его соображенiй.

По отъѣздѣ съ Земли, философы наши тотчасъ-же замѣтили, что нѣтъ у нихъ ничего такого, чѣмъ-бы можно было измѣрять теченiе времени и они не знали даже, которое теперь число. Правда, Космiилъ, обладавшiй отличнымъ зрѣнiемъ, по прибытiи на Солнце замѣтилъ, что въ Римѣ праздновали тогда св. Петру и Павлу, но все-же путники не знали, день-ли теперь или ночь. Отсюда изысканiя относительно дней Юпитера. Такъ какъ планета эта въ одиннадцать разъ больше Земнаго шара, то, по заявленiю Космiила, продолжительность ея дня сохраняетъ тѣ-же отношенiя и заключаетъ въ себѣ 284 часа. Какъ извѣстно, это вполнѣ невѣрно, но вотъ одно очень странное совпаденiе. Продолжительность года на Юпитере и продолжительность земнаго года съ точностью опредѣляется отношенiемъ 11 въ 8, почти-равнымъ отношенiю дiаметра Юпитера къ дiаметру Земли, такъ что годъ Юпитера выражается не 365, а числомъ 4,500. Дѣйствительно, соображенiя о продолжительности дня на первыхъ порахъ кажутся правильными; но дело въ томъ, что выводы, представляющiеся намъ чрезвычайно логичными, не всегда кажутся таковыми законамъ природы и дни Юпитера, далеко не будучи продолжительнѣе земныхъ дней, въ два раза короче послѣднихъ.

Путешественникамъ представился случай мимоходомъ привѣтствовать ангеловъ-хранителей. То были человѣческiя, высокаго роста существа; шли они важною поступью, облеченныя царскими мантiями, величественно развѣвавшийся подъ дуновенiемъ вѣтра; ихъ осанка и лица дышали величiемъ; въ правыхъ рукахъ они держали украшенные драгоцѣнными камнями мечи, а въ лѣвыхъ — курильницы съ благоуханiями. При приближении путешественниковъ, духи улетѣли на облакѣ, а наши странствующiе рыцари закончили свою поѣздку на Юпитеръ, посѣтивъ спутниковъ этого громаднаго мiра.

Побывавъ на Юпитерѣ, путешественники отправились въ мiръ Сатурна — планету роковую, обитель горестей, стужи и однообразiя; человѣкъ немедленно умеръ-бы тамъ, если-бы до того еще онъ не погибалъ отъ зловредныхъ дѣйствiй, свойственныхъ природѣ Сатурна. Духи, правящiе этимъ мiромъ, молчаливы; ходятъ они, понуривъ головы, удрученные гнетомъ внутренняго созерцанiя; въ правыхъ рукахъ у нихъ косы, въ лѣвыхъ — губительные яды. Съ высоты Сатурна они мстятъ за праведниковъ и людей угнетенныхъ, наказываютъ грѣшниковъ и нерѣдко испытываютъ добродѣтельныхъ невзгодами и горестями. Таковъ Сатурнъ, таковы его генiи, таково впечатлѣнiе, произведенное имъ на Ѳеодидакта. Не будь эта планета, послѣдняя въ системѣ мiра, хорошею обсерваторiею для наблюденiя свѣтилъ и отличнѣйшимъ предлогомъ для разглагольствований о суетѣ дѣлъ человѣческихъ, (самыя блестящiя изъ послѣднихъ и не замѣтны въ такомъ отдаленiи), то наши собесѣдники и не останавливались-бы на Сатурнѣ, а прямо вознеслись-бы на твердь небесную.

Прибывъ на небеса, Кирхеръ, повидимому, чрезвычайно изумляется тому обстоятельству, что находится онъ не среди сонма созвѣздий и тутъ-же задается вопросомъ: гдѣ роги Овна, перевязь Орiона, Насѣдка и ея цыплята? На Венерѣ онъ замѣчаетъ, что звѣзды находятся одна отъ другой въ такомъ разстоянiи, что Солнце не можетъ освѣщать ихъ и что онѣ обладаютъ собственнымъ свѣтомъ. Они переносятся на Сирiусъ, огромное Солнце, вокругъ котораго вращается Луна, подобная нашей (можно подумать, что Кирхеръ разгадалъ строенiе звѣздной системы), затѣм отправляются уже на полярную звѣзду. Во время переѣзда отъ экватора къ полюсу, возникаетъ вопросъ: возможно-ли, чтобы столь далекiя свѣтила втеченiе сутокъ обращались вокругъ незамѣтной точки Земли? Для выясненiя этого факта авторъ допускаетъ существованiе эфира, извѣстнаго у Евреевъ подъ именемъ ракгангъ и проницающаго всѣ тѣла въ ихъ сокровеннѣйшемъ составѣ. Эфиръ движется округъ Земли, а небесныя тѣла, погруженные въ эту газообразную матерiю и проникнутыя ею необходимо должны следовать за эфиромъ. Если-бы мы спросили, какою силою звѣзды приводятся въ движенiе, то Космiилъ отвѣтилъ-бы, что духи, подобные тѣмъ, съ которыми мы уже познакомились на планетахъ, направляютъ каждое свѣтило по пути, указанному предвѣчными законами. Ѳеодидактъ не можетъ однакожъ понять возможность столь быстраго движенiя свѣтилъ, но Космiилъ объясняетъ ему, что Богу столь-же возможно позволить сферамъ, управляемымъ генiями, совершать теченiе свое по своду небесному въ двадцать четыре часа, какъ возможно ему, Космiилу, въ одно мгновенiе ока перенести Ѳеодидакта съ Сирiуса на полярную звѣзду. (Дѣйствительно, великолѣпный отвѣтъ!). Шейнеръ и Мерсеннъ доказали, что камень, падающiй съ неба на Землю, совершилъ-бы свой путь не болѣе чѣмъ въ шесть часовъ; но если-бы нашлись люди, непремѣнно добивающiеся естественнаго примѣра возможной скорости матерiи, то имъ можно-бы указать на быстроту молнiи. Впрочемъ, въ конце концовъ не мѣшаетъ вспомнить и о неисповѣдимости дѣлъ Божiихъ. Затѣмъ начинаютъ бесѣдовать о происхожденiи временныхъ звѣздъ, а именно о звѣздѣ, появившейся въ Кассiопеѣ въ 1572 году, о безконечности мiрозданiя, и при мысли, что пространство, по сущности своей, не можетъ имѣть прѣделовъ, авторъ чувствуетъ себя въ очень неловкомъ положенiи. Но какъ эта мысль относятся собственно къ числу теологическихъ промаховъ, то Кирхеръ и не можетъ формулировать ее. Путешествiе заканчивается благодарственною молитвою Создавшему, во славу человѣку, такъ много непостижимаго.

Очень-бы намъ хотѣлось съ такою-же подробностью изложить вторую часть путешествiя, но по недостатку мѣста, волею-неволею приходится закончить нашъ обзоръ.

Прибавимъ, однакожъ, что надъ пространною твердью небесною находится неподвижный Эмпирей, въ которомъ пребываютъ Сынъ человѣческiй и Дѣва Марiя и въ который внидутъ избранники Божiи послѣ страшнаго суда. Эта свѣтлая область, превосходящая своимъ сiянiемъ лучезарнѣйшiя солнца, окружаетъ вселенную, подобно окружности, охватывающей свой центръ. Если мы и не видимъ ея ослѣпительнаго свѣта, то потому только, что между нею и твердью небесною простирается громадная пелена водъ, водъ горнихъ, отдѣленныхъ, во второй день сотворенiя мiра отъ водъ дольнихъ. Разсуждая, съ одной стороны, о безпредѣльности Эмпирея, окружающаго всю вселенную, а съ другой — о незначительномъ числѣ праведниковъ, авторъ, повидимому, стремился къ двумъ противоположнымъ идеямъ. Въ видахъ населенiя обширной области Эмпирея, Кирхеръ поступилъ-бы гораздо благоразумнѣе, если-бы, оставивъ въ сторонѣ незначительное число избранниковъ на Землѣ, онъ смотрѣлъ на остальные мiры, какъ на обители, изъ которыхъ, въ день милосердiя, души праведниковъ вознесутся въ послѣднее, уготованное для нихъ жилище.

Монахъ привелъ насъ къ аббату и если на пути къ Гассенди мы встрѣчаемъ Кирхера, то это приноситъ не мало чести послѣднему.

Обитаемы-ли свѣтила? De Coeli Siderymque substantia (cap. VI, Sintne Coelum et Sidera habitabilia? — Syntagma philosophicum? anno 1658, posthume).

Въ древности всѣ полагали, за исключенiемъ Эпикура,что звѣзды обладаютъ жизнью; иные имѣли дерзать считать ихъ божествами, другiе полагали, что каждою планетою правитъ духъ, приставленный для ея охраны; но все это не больше, какъ пустыя гипотезы, порожденныя досужею страстью къ умозрѣнiямъ. Обитаютъ-ли на Луне и на другихъ свѣтилахъ разумныя существа, духи или демоны, вмѣшивающiеся в дѣла земнаго человѣчества — это мысль, относящаяся къ области метафизики; дѣло-же науки состоитъ въ выясненiи вопроса, на столько-ли, какъ и Земля, звезды могутъ быть обитаемы животными, имѣющими некоторое сходство съ тварями, населяющими нашъ мiръ и не встречается-ли въ ихъ средѣ порода человѣческая, или какiя-либо существа, имѣющiя извѣстное соотношенiе съ нами. Другими словами, желанiе узнать — Луна, Солнце и звезды такiе-ли мiры, какъ и земной шаръ или, чтó одно и то-же, подобны-ли небесныя тѣла нашей Земле, — является вполнѣ законнымъ. Такая мысль существовала уже у древнихъ: Орфей, Пиѳагоръ и Эпикуръ упоминаютъ о ней и если Лукiанъ могъ описать свои похожденiя у обитателей Луны, Венеры и Солнца, то мысль эта необходимо пользовалась нѣкоторою извѣстностью въ его эпоху. Какъ кажется, она въ особенности была распространена по отношенiю къ Лунѣ, которую поперемѣнно называли то небесною Землею, то земнымъ свѣтиломъ. Пиѳагорейцы учили, что Луна обитаема животными и растенiями красивейшими и бóльшими чѣмъ наши въ пятнадцать разъ. Говоря о лунныхъ яйцеродныхъ женщинахъ, зародышъ которыхъ въ пятнадцать разъ больше зародыша земныхъ женщинъ (по словамъ Неокла Кротонскаго, такое яйцо упало однажды съ Луны), Геродотъ, повидимому, намекаетъ на подобныя-же воззрѣнiя. Ксенофанъ говоритъ, что въ вогнутой сторонѣ Луны находится другой мiръ и другая порода людей, живущихъ точно такъ, какъ и мы, а Цицеронъ добавляетъ, что это обитаемый мiръ, со многими городами и горами; такого-же мнѣнiя Макробiй на счетъ обитателей Луны.

Такъ говоритъ философъ Гассенди. Возраженiя, основанныя на наблюденiи видимыхъ явленiй, добавляетъ онъ, не могутъ поколебать этихъ положенiй. Плутархъ приводитъ слова Гераклита, сказавшаго, что обитатели обращеннаго къ намъ полушарiя Луны должны быть, подобно Иксiону, прикрѣплены къ земле, чтобы не падать; но такiя соображенiя не имѣютъ никакого смысла и обитатели Луны въ равной мѣрѣ могутъ опасаться, чтобы мы не попадали на нихъ въ то время, когда вслѣдствiе движенiя Земли, мы занимаемъ положенiе, противоположное существамъ, находящимся вверху, по направленiю къ звѣздамъ. Говоря о климатѣ, температурѣ и атмосферическихъ условiяхъ, вообще упускаютъ изъ вида, что обитатели Луны по природѣ своей отличны отъ земныхъ тварей и притомъ въ гораздо большей мѣрѣ, чѣмъ различныя существа, живущiя въ нашемъ мiрѣ, такъ какъ условiя ихъ существованiя несовместны съ условiями обитаемаго нами земнаго шара. Ни животныя наши, ни растенiя не могутъ существовать на Лунѣ; но это не составляетъ еще причины, по которой лунные люди не могли-бы питаться извѣстнымъ способомъ. Размышляя о губительномъ зноѣ тропическаго климата, о жарахъ, вѣчно господствующихъ подъ земнымъ экваторомъ, о ледяной стужѣ зимнихъ ночей и высокихъ горъ, и переходя затѣмъ къ луннымъ днямъ и ночамъ, изъ которыхъ какъ тѣ, такъ и другiе равны пятнадцати земнымъ днямъ и ночамъ, намъ кажется, что вслѣдствiе такихъ крайностей Луна не можетъ быть обитаема. Однакожъ дѣло не такъ. Существа, родящiяея и умирающiя въ лунномъ мiрѣ организованы иначе, чѣмъ те, которыя родятся и умираютъ у насъ. Понять этого мы не можемъ; такъ точно не могутъ понять условiй нашего существованiя и жители Луны, допустивъ, что они твари разумныя.

Различiя, существующая между Селенитами и обитателями Земли, еще въ большей мѣрѣ проявляются между различными планетами нашей системы. Меркурiй и Венера находятся ближе къ Солнцу, чѣмъ Земля, а Юпитеръ, Марсъ и Сатурнъ удалены отъ Солнца на громадное разстоянiе. Слѣдовательно, вещество Меркурiя и Венеры должно быть тѣмъ совершеннѣе и тѣмъ болѣе оно соотвѣтствуетъ свѣту и теплотѣ, чѣмъ ближе находятся эти планеты къ свѣтозарному источнику и чѣмъ больше проникнуты они его великолѣпнымъ сiянiемъ. Напротивъ, мiры Сатурна, Юпитера и Марса состоять изъ вещества тѣмъ болѣе грубаго и тѣмъ менѣе соотвѣтствующаго свѣту и теплотѣ, чѣмъ въ большемъ разстоянiи находятся они отъ свѣтозарнаго центра и въ меньшей степени пользуются его благами. Надѣляя жизнью невѣдомыя существа, могущiя обитать въ мiрахъ этихъ, съ другой точки зрѣнiя мы приходимъ къ возможности предположенiя, что между ними существуетъ слѣдующая градацiя: жители Меркурiя малы, но за то они совершеннѣе обитателей Венеры; послѣднiе малы, но за то совершеннѣе жителей Земли и такъ дальше. По аналогiи мы можемъ допустить, что обитатели Луны гораздо меньше обитателей Земли; такимъ образомъ, надежда увидѣть когда-либо, при помощи телескопа, лунныхъ жителей, оказывается несостоятельною. Мы полагаемъ, что въ отношенiи совершенства организации мы равны луннымъ жителямъ, такъ какъ Луна находится въ среднемъ разстоянiи отъ Солнца, хотя по временамъ она то приближается къ нему, то удаляется отъ него.

Въ этомъ состоитъ великая теорiя Гассенди. Впослѣдствiи Боде и Эммануилъ Кантъ выскажутся въ дiаметрально противоположномъ смыслѣ.

Что касается Солнца, то въ отношенiи условiй обитаемости оно представляется намъ на столько совершеннѣе Земли и другихъ планетъ, на сколько превосходитъ оно послѣднiя красотою и величiемъ. На первыхъ порахъ кажется, будто лучезарная, подобная Солнцу планета, громадный центръ свѣта и теплоты, не можетъ быть обитаема; но присмотрѣвшись къ многообразiю земныхъ тварей, обусловливаемому различiями ихъ мѣсторожденiя, воздуха, материковъ и водъ, мы необходимо должны допустить, что есть существа, созданныя собственно для этого свѣтлаго и пламеннаго царства. Они приспособлены къ другимъ условiямъ жизни; будучи перенесены на Землю или на другiя планеты, они погибли-бы отъ холода, подобно тому какъ наши воздушныя животныя гибнутъ въ водѣ, а водныя — въ воздухѣ. На подобныхъ выводахъ, вполнѣ примѣнимыхъ къ звѣздамъ, устанавливается идея обитаемости громаднаго числа этихъ далекихъ свѣтилъ. Правда, звѣзды видимы только въ формѣ свѣтлыхъ точекъ, затерявшихся въ пространствѣ тверди небесной и только при помощi большихъ усилiй воображенiя можно представить себѣ, что на поверхности этихъ далекихъ свѣтилъ находятся обширныя поля. Поэтому звѣзды представляются мысли въ видѣ необитаемыхъ странъ и безполезныхъ пустынь. Но разсудокъ не можетъ довольствоваться этимъ, особенно если вспомнимъ, что Земля, видимая съ Сатурна и освѣщенная Солнцемъ, произвела-бы на насъ такое-же впечатлѣнiе. Вмѣстѣ съ кардиналомъ Куза, два столѣтiя тому назадъ утверждавшимъ подобныя-же положенiя, мы полагаемъ, что свѣтила небесныя обитаемы животными, людьми и растенiями, хотя способъ ихъ существованiя различенъ отъ того, который преобладалъ при сотворенiи земныхъ тварей.

Есть люди, которые могутъ возразить, и которые дѣйствительно уже возражали, что вселенная создана собственно для земнаго человѣчества и что поэтому нѣтъ никакой надобности расширять область жизни. По нашему мнѣнiю, мы не составляемъ цѣли творенiя; мы полагаемъ, что Богъ есть конечная цѣль своихъ дѣлъ. Для собственной славы онъ сотворилъ все — насъ и прочiя твари. Развѣ для насъ создалъ Онъ ангеловъ, вѣчно предстоящихъ Ему, хвалящiхъ и славящихъ Его? Гдѣ были мы, когда звѣзды утреннiя воспѣвали славу Его, когда всѣ сыны Бога поклонялись Ему? Скажите: неужели всѣ метеоры, всѣ ископаемыя, всѣ растенiя и животныя, находящiяся въ пустыняхъ, на поверхности Земли и въ пучинахъ морскихъ, созданы только для человѣка? Въ такомъ случаѣ, существованiе ихъ вполнѣ безполезно. Не будемъ-же на столько дерзновенны въ нечестiи нашемъ, чтобы предполагать, будто Богъ не могъ создать въ другихъ мiрахъ не только подобныхъ намъ, но и превосходящихъ насъ тварей, которымъ извѣстны эти мiры, которыя умѣютъ цѣнить ихъ красоту и славятъ Творца всего сущаго.

Подобныя мысли внушаются намъ самолюбiемъ нашимъ. Думать, будто Богъ создалъ все для насъ, что всѣ предметы, находящiеся внѣ мiра, безполезны для нашего предназначенiя и на основанiи этого немедленно заключать, что существованiе ихъ находится внѣ законовъ природы — это значило-бы слишкомъ ужъ льстить достоинствамъ нашимъ. Неужели не довольно того, что Онъ почтилъ насъ своимъ видимымъ присутствiемъ — насъ, прахъ и персть; удостоивъ насъ бесѣды Своей; искупилъ насъ Своею драгоцѣнною кровiю; стяжалъ намъ вѣчную славу и блаженство; неужели послѣ этого мы не согласимся допустить, что Онъ могъ создать другiя существа и надѣлить ихъ естественными дарами, не имѣющими прямаго отношенiя къ нашей пользѣ? Неужели Богъ не могъ имѣть въ виду полученiе отъ нихъ славы, независимо отъ насъ? Неужели Онъ не могъ создать ихъ только для себя, а не для насъ?

Гассенди иногда считали послѣдователемъ доктрины о душѣ мiра, такъ какъ многiя мѣста въ его многочисленныхъ сочиненiяхъ, повидимому, оправдывали такого рода заключенiя. Однакожъ онъ всѣми силами старался отклонить комментаторовъ своихъ отъ подобныхъ толкованiй. Вопреки пиѳагорейцамъ, Гассенди допускалъ душу мiра только въ смыслѣ несознательной всемiрной силы, оживляющей каждый атомъ матерiи; но сила эта не есть Богъ. Богъ управляетъ мiромъ, какъ кормчiй управляетъ кораблемъ и на столько-же не составляетъ части вселенной, на сколько капитанъ не составляетъ части своего корабля. „Это особенная сила, разлитая во всемъ мiрѣ; какъ-бы нѣкая душа, она связуетъ и соединяетъ всѣ части мiра, противодѣйствуетъ ихъ распаденiю, сплачиваетъ ихъ въ одно цѣлое, земное съ земнымъ, лунное съ луннымъ и устанавливаетъ между ними извѣстныя взаимныя отношенiя, связь и сродство. Посредствомъ Луны, Меркурiя, Венеры и другихъ мiровъ она производитъ еще болѣе всеобщее дѣйствiе и все связуетъ во едино; во всякомъ случаѣ, она различна отъ души сознательной и мыслящей и не способна къ воспринятiю даровъ духовныхъ и благодати. Она находится въ зависимости отъ Бога, но сама по себѣ не есть Богъ; Богъ недѣлимъ и не присущъ преходящимъ формамъ". Слѣдовательно, Гассенди не пантеистъ.

Движенiе въ пользу обитаемости свѣтилъ высказывалось въ эту эпоху людьми самыхъ противоположныхъ направленiй. Въ 1667 году, преподобный Бакстеръ, состоявшiй капелланомъ въ армiи парламента противъ Кромвелля, возносился духомъ къ звѣзднымъ мiрамъ, предшествуя въ этомъ отношенiи Ѳомѣ Чальмерсу и Фрейссину. Правда, съ его точки зрѣнiя, равно и съ точки зрѣнiя тупыхъ богослововъ нашей эпохи, ученiе наше доставляло отраду нѣжнымъ сердцамъ относительно числа осужденныхъ; во всякомъ случаѣ, входить въ подробности такого рода мы не станемъ. „Я знаю, говоритъ онъ, — что дѣло это темное и намъ неизвѣстно *), обитаемы-ли свѣтила небесныя, или нѣтъ. Но сообразивъ, что едва-ли найдется на сушѣ, въ водахъ и въ воздухѣ хоть одно мѣсто, которое не было-бы обитаемо; что люди, четвероногiя животныя, птицы, насѣкомыя и пресмыкающiяся наполняютъ почти все пространство мiра — мы доходимъ до мысли о возможности, а это почти равно неопровержимой несомнѣнности, что въ такой-же мѣрѣ населены части вселенной, болѣе обширныя и значительныя, и что на нихъ живутъ существа, соотвѣтствующiя объему и величiю своихъ обителей. Такъ точно, въ дворцахъ обитаютъ не такiе люди, какiе живутъ въ хижинахъ... Какъ-бы мы ни называли ихъ, но я не сомневаюсь, что число обитателей Земли въ сравненiи къ числу обитателей планетъ находится въ отношенiи 1 къ 1,000,000". Слѣдовательно, по мнѣнiю Бакстера, планеты не только обитаемы, но каждая изъ нихъ населена „согласно съ ея значенiемъ". „Я не понимаю, говоритъ авторъ „Христианизма и свободнаго изслѣдованiя", — какимъ образомъ онъ могъ согласить эту мысль съ преобладающимъ значенiемъ, сообщаемымъ библейскою космогонiею нашей планетѣ въ системѣ мiрозданiя, такъ какъ первый-же стихъ книги Бытiя ставитъ на одну и ту-же ступень Землю и остальныя части вселенной".

*) Reasenn of christian religion.

Изъ главы о св. Ѳомѣ видно, что въ ту-же эпоху приверженцы „ангельскаго учителя", монашествующiе и мiрскiе богословы, схоластики и профессора оспаривали во Францiи такой взглядъ на природу, взглядъ, который съ каждымъ днемъ прiобрѣталъ больше и больше значенiя при помощи собственныхъ силъ. Со времени Сирано до Бержерака чрезвычайно стали заботиться о Лунѣ и такая заботливость перешла даже на театральныя подмостки. Всемъ извѣстно, что зимою 1684 года итальянскiй театръ произвелъ страшнѣйшiй фуроръ "Арлекиномъ, королемъ Луны" и что „весь Парижъ" спѣшилъ похохотать въ этомъ спектаклѣ. Случилось это мѣсяцъ спустя по смерти Корнеля, но успѣхъ этой арлекинады заставилъ публику забыть о потерѣ, понесенной театромъ въ лицѣ его творца.

Писатель, котораго мы представимъ теперь, не на столько серьезенъ, какъ Бакстеръ, но обладал способностью усвоивать себѣ мысли всѣхъ предшествующихъ ему авторовъ, онъ, на удивленiе потомству, выражаетъ ихъ въ своей личности.

Фонтенель. — Бесѣды о множественности мiровъ.

Изъ числа всѣхъ сюжетовъ, затронутыхъ племянникомъ Корнеля: научныхъ, историческихъ, академическихъ и похвальныхъ рѣчей, театральныхъ рецензiй, статей литературныхъ сюжетовъ разнообразныхъ и многочисленныхъ, полное изданiе которыхъ 1676 года составляетъ одиннадцать томовъ, — только небольшая и прекрасная книга О множественности мiровъ всплыла, какъ говорится, на поверхность воды и спасла репутацiю своего автора. Многiе писатели позавидовали-бы такому наслѣдiю. Сколько ихъ погибло, не оставивъ ни одного достойнаго вниманiя произведенiя, сколько ихъ обязаны своею преходящею славою только благосклонности или неумѣлости современныхъ критиковъ! Но книга Фонтенеля уцѣлѣла и съ того времени въ глазахъ потомства она олицетворяетъ какъ своего автора, такъ и самый вопросъ о множественности мiровъ, затмѣвая своимъ блескомъ всѣ, написанныя по этому предмету сочиненiя.

Хотя книги безъ всякихъ достоинствъ и увѣнчиваются иногда успѣхомъ, но изъ опыта извѣстно, что вообще дольше другихъ продерживаются книги дѣльныя и истинный успѣхъ достается въ удѣлъ только произведенiямъ, заслуживающимъ быть вознагражденнымъ славою. Не смотря на фривольность книги Фонтенеля, она пользовалась успѣхомъ не только во Францiи, где и въ настоящее время она составляетъ занимательное и назидательное чтенiе, но и у иностранцевъ, читающихъ ее въ переводѣ. Самъ авторъ долго могъ наслаждаться ея успѣхомъ. Извѣстно, что блестящiй секретарь Академiи наукъ жилъ ровно сто лѣтъ (1657— 1757), слѣдовательно втеченiе болѣе семидесяти лѣтъ онъ слышалъ шумъ, происходившiй вокругъ его произведенiя въ изящномъ мiрѣ регентства. Хотя, по собственнымъ словамъ Фонтенеля, сердце его никогда не билось ни энтузiазмомъ, ни любовью, хотя никогда не принималъ онъ близко къ сердцу ни одного чувства, ни одного дѣла, ни одной истины, ни одного принципа; хотя на девятидесятомъ году отъ роду онъ могъ сказать, что никогда онъ не плакалъ и, какъ истый нормандецъ, имѣя полныя руки истинъ, никогда и никому не открывалъ послѣднихъ, — не смотря на все это, Фонтенель пользовался расположенiемъ многихъ и могущественныхъ покровителей. Въ особенности любилъ его регентъ. Говорятъ, что однажды онъ сдѣлалъ Фонтенелю следующее предложенiе: „Г. Фонтенель, не угодно-ли вамъ переселиться въ Пальрояль? Человѣкъ, написавшiй книгу о множественности мiровъ, долженъ жить во дворцѣ". — „Ваше высочество, философъ занимаетъ немного мѣста и не перемѣняетъ его. Впрочемъ, завтра я переселюсь въ Палэрояль со всѣмъ скарбомъ моимъ, т. е. съ туфлями и ночнымъ колпакомъ". Съ того времени онъ жилъ во дворцѣ, гдѣ и написалъ свою книгу — „Основанiя геометрiи безконечнаго", о которой Фонтенель говаривалъ: „Это книга, которую поймутъ семь или восемь европейскихъ математиковъ; во всякомъ случаѣ, я не принадлежу къ ихъ числу".

Одинъ изъ нашихъ современниковъ говоритъ, „что ходя подъ солнцемъ, Фонтенель не видѣлъ неба, женщинамъ онъ не открывалъ своего сердца; видѣлъ виноградникъ, но не отвѣдывалъ его пурпуровыхъ гроздiй; восемьдесять лѣтъ жизни онъ потратилъ на изукрашенiе ленточками самыхъ пошленькихъ истинъ; воспитывалъ цвѣты, не имѣющiе аромата; забавлялся потѣшными огнями слога, оставляющими послѣ себя только мракъ, и взвѣшивалъ, какъ говоритъ Вольтеръ, остроумное словцо или эпиграмму на вѣсахъ изъ паутинной ткани; это былъ поэтъ бездушный, безъ всякаго величiя и естественности, болтавшiй только для ученыхъ современныхъ женщинъ".*). Чтобъ имѣть о книгѣ непосредственное понятiе, раскроемъ ее и станемъ читать. Первая-же страница представить намъ превосходнѣйшiй образчикъ слога Фонтенеля и его философскихъ прiемовъ; но будемъ перелистывать книгу, останавливаясь, какъ и слѣдуетъ, на самыхъ блестящихъ страницахъ. Первыя слова Фонтенеля напоминаютъ Сирано де-Бержерака**), но возможно-ли, чтобы два умныхъ человека не встретились, если стучатся они въ одну и ту-же дверь?

*) А. Houssaye, Galerie du dix-huitième siècle.

**) Шарль Нодье говорить, что Фонтенель заимствовалъ свои «Мiры» въ «Путешествiи на Луну», Вольтеръ — своего «Микромегаса», а Свифтъ — свои «Путешествiя Гулливера». — Но если два писателя встрѣчаются въ мысляхъ, то въ правѣ-ли выводить изъ этого, что второй обобралъ или скопировалъ перваго?

„Однажды вечеромъ, послѣ ужина, говоритъ Фонтенель, — мы, т. е., я и маркиза, отправились погулять въ садъ. Былъ восхитительный, прохладный вечеръ, вознаградившiй насъ за знойный, перенесенный нами день. Съ часъ тому назадъ взошла Луна и лучи ея, проникая сквозь вѣтви деревъ, производили прiятную смѣсь яркой бѣлизны съ зеленымъ цвѣтомъ, казавшимся теперь чернымъ. Ни одно облачко не скрывало и не помрачало звѣздъ; онѣ казались чистымъ и яркимъ золотомъ, блескъ котораго еще усиливался голубымъ фономъ, на которомъ онѣ находились. Зрѣлище это погрузило меня въ мечты и, быть можетъ, безъ маркизы я промечталъ-бы долго; но присутствiе любезной женщины не позволило мнѣ предаться созерцанiю Луны и звѣздъ.

— Не находите-ли вы, сказалъ я, что такая ночь краше самого дня?

— Да, сказала она. День — это белокурая, роскошная красавица, а ночь — красавица смуглая, болѣе нѣжная.

Такимъ образомъ завязывается любезный разговоръ и мало по малу маркиза начинаетъ томиться желанiемъ узнать, что такое свѣтила небесныя. Но нашъ разсказчикъ неподатливъ. „ Нѣтъ, говоритъ онъ, — меня не упрекнуть въ томъ, что въ саду, въ десять часовъ вечера, я разсуждалъ о философiи съ любезнѣйшею женщиною, какую только я знаю. Потрудитесь поискать въ другомъ мѣстѣ такихъ философовъ".

Но авторъ подвергся-бы жесточайшей мистификацiи, если-бы его грацiозная собесѣдница поймала его на словѣ: въ глубинѣ души ему очень хотѣлось поучить астрономiи свою спутницу и поэтому только онъ такъ легко уступилъ любезнымъ настоянiямъ маркизы. Бесѣда начинается астрономiею, а не идеею множественности мiровъ и въ этомъ отношенiи книга Фонтенеля есть первый трактатъ по части популярной астрономiи. Къ сожалѣнию, авторъ принадлежитъ къ послѣдователямъ системы вихрей Декарта противъ Ньютона; даже имя послѣдняго, какъ кажется, неизвѣстно ему. Вообще, теорiи Фонтенеля ложны въ своихъ основахъ, начиная съ его объясненiй движенiя Земли, подобно кораблю, носящемуся по безднамъ пространства, до теорiи свѣта, уподобляемаго Фонтенелемъ движенiю упругихъ шаровъ.

Первый мiръ, на счетъ котораго Фонтенель высказываетъ свои предположенiя объ обитаемости — это наша сосѣдка, Луна. Чтобы ярче выставить возможность ея обитаемости, Фонтенель сравниваетъ Луну съ Сенъ-Дени, видимымъ съ высоты башенъ парижской церкви Богоматери. „Предположите, говоритъ онъ, — что между Парижемъ и Сенъ-Дени никогда не существовало никакихъ сношенiй и что житель Парижа, никогда не бывавшiй за городомъ, находится на башнѣ храма Богоматери. Если его спросятъ, обитаемъ-ли, по его мнѣнiю, Сенъ-Дени, то онъ съ полною уверенностью ответить — нѣтъ; онъ видитъ жителей Парижа, но не видитъ жителей Сенъ-Дени, да и никогда не слыхивалъ о нихъ. Сколько-бы ни увѣряли его, что находясь на башняхъ храма, жителей Сенъ-Дени нельзя видѣть единственно по причинѣ отдаленiя, но что все замѣчаемое нами въ Сенъ-Дени, очень похоже на находящееся въ Парижѣ, — что въ Сенъ-Дени есть колокольни, дома, стѣны, — что въ отношенiи обитаемости, этотъ городъ похожъ на Парижъ, — все это не принесетъ однакожъ ни малѣйшей пользы нашему буржуа и онъ упорно будетъ стоять на своемъ, что Сенъ-Дени необитаемъ, такъ какъ невидно тамъ ни одной души". Луна — это нашъ Сенъ-Дени, и каждый изъ насъ — это буржуа, никогда не переходившiй за Сену.

Итакъ, обитаемость Луны допускается мало по малу безъ особыхъ затрудненiй и когда впослѣдствiи Фонтенель замѣтилъ, что, быть можетъ, Луна необитаема по причине разрѣженности ея воздуха, то маркиза разсердилась уже не на шутку. Затѣмъ начинаютъ разсуждать о небесныхъ явленiяхъ и въ особенности о затмѣнiяхъ, причемъ возникаетъ вопросъ: не боятся-ли обитатели Луны этихъ явленiй, подобно людямъ, долго боявшимся ихъ? „Я нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ, отвѣчаетъ писатель. Хотѣлось-бы мне знать, почему лунные жителя должны быть умнѣе насъ и по какому праву они внушали-бы намъ страхъ, съ своей стороны нисколько не опасаясь насъ? Я даже полагаю, добавляетъ онъ, — что такъ какъ были, да и теперь нѣтъ недостатка въ глупцахъ, поклоняющихся Лунѣ, то навѣрно и на послѣдней есть существа, боготворящiя Землю. Изъ этого слѣдуетъ, что мы на колѣняхъ стоимъ другъ передъ другомъ".

Что касается людей въ другихъ мiрахъ, то намекая здѣсь, какъ и въ предисловiи, на извѣстныя теологическiя послѣдствiя, вытекающiя изъ подобнаго наименованiя, Фонтенель положительно увѣряетъ, что люди могутъ существовать только на Землѣ. Въ другомъ мѣстѣ онъ говоритъ, что обитатели другихъ мiровъ — не люди. Хотя дѣло идетъ тутъ собственно о значенiи словъ, но нѣсколько времени нашъ философъ смотритъ на вопросъ съ высшей точки зрѣнiя. Во вселенной, говоритъ онъ, — мы составляемъ небольшое семейство, члены котораго сходны между собою лицами; но на другихъ планетахъ живутъ другiя семейства и лица у нихъ уже другiя. Вероятно, различiя увеличиваются по мѣрѣ разстоянiя планетъ". Если-бы кто-либо увидѣлъ жителя Луны и жителя Земли, то немедленно-же догадался-бы, что они родились въ мiрахъ болѣе сосѣднихъ между собою, чѣмъ обитатель Сатурна и обитатель Земли.

По этому поводу Фонтенель говоритъ объ одномъ мiрѣ, народонаселенiе котораго целомудренно и безплодно; только царица его и плодородна, „но зато плодородiе ея изумительно. Мать всего народа, она произдраждаетъ миллiоны чадъ, вслѣдствiе чего ничѣмъ другимъ и не занимается". Это мiръ пчелъ.

Вскорѣ рѣчь дошла до мiровъ Венеры и Меркурiя. „Природа первой изъ этихъ планетъ очень благопрiятствуетъ любви. Простолюдины Венеры — чистѣйшiе селадоны и сильвандры, а ихъ обычныя бесѣды несравненно изящнѣе самыхъ изысканныхъ бесѣдъ Клелiи".

— Ну, теперь я знаю, каковы обитатели Венеры, прервала маркиза. Они похожи на Гранадскихъ Мавровъ: это маленькiя, опаленныя солнцемъ существа, умныя, подвижныя и вѣчно влюбленныя; они сочиняютъ стихи, любятъ музыку и каждый день придумываютъ какiя-либо забавы, танцы и турниры.

— Позвольте вамъ сказать, маркиза, возразилъ Фонтенель, — что вы не вполнѣ знаете обитателей Венеры. Наши Гранадскiе Мавры въ сравненiи съ ними — чистѣйшiе Лапландцы и Гренландцы по отношенiю холодности темперамента и тупости. Но таковы-ли еще обитатели Меркурiя? Они въ два раза ближе находятся къ Солнцу, чѣмъ мы, и по своей живости это самый взбалмошный въ мiрѣ народъ; я полагаю, что они не обладаютъ даже памятью, подобно большей части негровъ, никогда ни о чемъ не разсуждаютъ и вообще дѣствуютъ зря, въ силу внезапныхъ побуждений; однимъ словомъ, Меркурiй — это домъ умалишенныхъ вселенной.

Затѣмъ Фонтенель дѣлаетъ предположенiе, опровергаемое опытомъ и высказываетъ одно неосновательное сужденiе. Первое состоитъ въ слѣдующемъ: чтобы дни Меркурiя не были слишкомъ продолжительны, эта планета должна обращаться съ большою скоростью; второе — что по ночамъ Меркурiй освѣщается Землею и Луною. Но день Меркурiя на 1 часъ, 5 минутъ и 28 секундъ короче дня земнаго, а Венера и Земля въ очень незначительной мѣрѣ освѣщаютъ ночи Меркурiя.

Блестящiй разсказщикъ впадаетъ и въ другое, подобнаго-же рода заблужденiе относительно видимости Земли для обитателей Юпитера, „во время ночей на планетѣ этой". Съ Юпитера нашъ мiръ представляется въ видѣ маленькой, сосѣдней Солнцу звѣзды, появляющейся за нѣсколько времени до восхода Солнца, или немного спустя послѣ его заката.

Солнце необитаемо; если-же оно обитаемо, то жители его, во всякомъ случаѣ, существа слѣпорожденныя. Это очень прискорбно, прибавляет Фонтенель, — потому что Солнце — страна прiятная. Да и не досадно-ли въ самомъ дѣлѣ? Одно только и есть въ мiрѣ мѣсто, откуда очень легко можно-бы наблюдать свѣтила небесныя, но какъ нарочно никого не оказывается тамъ на жительствѣ.

Добравшись до Юпитера, остроумный разсказчикъ выражаетъ мысль, что если обитатели этого свѣтила и могутъ законно требовать какого-либо преимущества въ отношенiи своихъ спутниковъ, то лишь въ смыслѣ внушенiя ужаса послѣднимъ. Обитатели ближайшей Луны видятъ Юпитера въ тысячу шестьсотъ разъ бóльшимъ, чѣмъ мы видимъ нашу Луну. Какая громадная планета вѣчно носится надъ ихъ головами! Древнiе Галлы опасались, чтобы Луна не упала и не раздавила ихъ, но обитатели этой луны еще съ большимъ правомъ могутъ опасаться паденiя Юпитера.

Хотя маркиза удивляется строенiю и гармонiи небесныхъ тѣлъ, въ особенности по отношенiю закона цѣлесообразности, однакожъ ее очень тревожитъ то обстоятельство, что у Марса не оказывается ни одной луночки, несмотря на то, что эта планета, дальше отъ Солнца, чѣмъ земля. „Я и не думаю скрывать отъ васъ, говоритъ Фонтенель, — что Марсъ не имѣетъ Луны, но, вѣроятно, по отношенiю освѣщенiя своихъ ночей, онъ обладаетъ неизвѣстными намъ рессурсами. Вы видывали фосфорическiя жидкiя и твердыя тѣла; получая свѣтъ отъ Солнца, они проникаются и пропитываются имъ и затѣмъ распространяютъ въ темнотѣ довольно яркiй блескъ. Быть можетъ, на Юпитерѣ есть большiя, высокiя горы, нѣчто въ родѣ естественныхъ фосфоровъ; днемъ онѣ запасаются достаточнымъ количествомъ свѣта, а ночью выдѣляютъ его. Вы не станете отрицать, что довольно прiятно было-бы видѣть, какъ горы эти повсюду загораются послѣ солнечнаго заката и, безъ помощи искуства, производятъ великолѣпнѣйшую иллюминацiю, которая никого не безпокоитъ своимъ жаромъ. Вы знаете также, что въ Америкѣ есть птицы, сверкающiя въ темнотѣ такимъ блескомъ, что при свѣтѣ ихъ можно по ночамъ заниматься чтенiемъ. И какъ знать, что на Марсѣ нѣтъ такихъ птицъ? Съ наступленiемъ ночи онѣ повсюду разлетаются и повсюду распространяютъ дневной свѣтъ".

Какъ видно, у Фонтенеля не было недостатка ни въ остроумiи, ни въ даре изобрѣтательности. Несмотря, однакожъ, на добрую волю маркизы, сдѣлавшейся теперь послушною и уступчивою, Фонтенель не рѣшается помѣстить жителей на Кольцо Сатурна, такъ какъ Кольцо это кажется ему мiромъ ни къ чему рѣшительно негоднымъ. Что касается обитателей Сатурна, то, по словамъ Фонтенеля, „это злополучнѣйшiе въ мiре люди, несмотря даже на помощь, оказываемую имъ Кольцомъ". Впрочемъ, онъ не отказываетъ имъ въ солнечномъ свѣтѣ, но въ какомъ свѣтѣ! Даже Солнце представляется имъ въ видѣ маленькой, бѣлой и блѣдной звѣздочки. Перенесите ихъ въ наши холоднѣйшiя страны, въ Гренландiю или Лапландiю, напримѣръ, и они станутъ обливаться потомъ и задохнутся отъ зноя. Если у нихъ есть вода, то это не вода, а камень, мраморъ; винный спиртъ никогда не замерзаетъ у насъ, но на Сатурнѣ онъ твердъ, какъ алмазъ.

— Картина Сатурна, которую вы рисуете, бросаетъ меня въ дрожь, сказала маркиза, — но говоря недавно о Меркурiѣ, вы просто сожигали меня.

— Эти мiры находятся на двухъ оконечностяхъ великаго вихря, слѣдовательно они необходимо во всемъ должны различаться между собою.

— Значитъ, замѣтила маркиза, — на Сатурнѣ люди очень благоразумны; по словамъ вашимъ, на Марсѣ всѣ они какiе-то безумцы.

— Если обитатели Сатурна и не слишкомъ умны, то, по всѣмъ вѣроятiямъ, они чрезвычайно флегматичны, отвѣчаетъ наблюдатель. Имъ неизвѣстно, что значитъ смѣяться; по цѣлымъ днямъ они собираются отвѣтить на самый пустой вопросъ, съ которымъ обращаются къ нимъ, а Катона изъ Утики они считаютъ большимъ шутникомъ и весельчакомъ.

Такъ населены планеты нашего вихря. Остроумiе царитъ и переходитъ отъ одной бесѣды къ другой и четыре первые вечера прошли незамѣтно. Достигнувъ неподвижныхъ звѣздъ, наши философы избираютъ ихъ предметомъ для бесѣды пятаго вечера и съ полнѣйшею безцеремонностью разсуждаютъ о нихъ. „Маркизѣ очень хотѣлось знать, что станется съ неподвижными звѣздами. — Обитаемы-ли онѣ, подобно планетамъ, спросила она, — или необитаемы? Наконецъ, что мы будемъ делать съ ними? — При нѣкоторомъ желанiи, вы, быть можетъ, разгадаете это, отвѣтилъ я. Неподвижныя звѣзды удалены отъ Земли, по меньшей мѣрѣ, на разстоянiе, равное разстоянiю отъ насъ до Солнца, помноженному на 26,700. Разстоянiе отъ Земли къ Солнцу равно 38.000,000 лье, но если вы прогнѣваете кого-либо изъ астрономовъ, то они помѣстятъ звѣзды еще дальше".

Нѣтъ ни малѣйшей надобности огорчать астрономовъ для того, чтобы они выдвинули неподвижныя звѣзды дальше указанныхъ предѣловъ: такимъ образомъ, ближайшая неподвижная звѣзда (α Центавра) удалена отъ насъ на разстоянiе, равное разстоянiю отъ Земли до Солнца, помноженному не на 27,600, а на 226,000. Фонтенель не имѣлъ понятiя ни о величинѣ Млечнаго пути, ни о громадномъ пространствѣ, занимаемомъ входящими въ составъ его солнцами, когда онъ писалъ, „что малые вихри и Млечные пути такъ близко находятся одинъ отъ другаго, что, по моему мнѣнiю, обитатели одного мiра могутъ разговаривать съ обитателями другихъ мiровъ и даже подавать другъ-другу руки. По крайней мѣрѣ я полагаю, что птицы легко перелетаютъ изъ одного мiра въ другой и что тамъ можно прiучить голубей къ переноскѣ писемъ: вѣдь прiучили-же ихъ у насъ, да и на Востокѣ, доставлять почтовую корреспонденцию изъ города въ городъ".

Но любознательную маркизу болѣе всего интересуютъ обитатели блуждающихъ кометъ. Профессоръ скорбитъ объ условiяхъ ихъ жизни, но слушательница, напротивъ, завидуетъ имъ. Ничего не можетъ быть интереснѣе, говоритъ она, какъ подобное перемѣщенiе изъ одного вихря въ другой. Мы никогда не выходимъ изъ предѣловъ нашего вихря, а потому и ведемъ самую монотонную жизнь. Если жители какой-либо кометы достаточно умны для того, чтобы предвидѣть время вступленiя своего въ нашъ мiръ, то совершавшiе уже подобнаго рода путешествiе напередъ разсказываютъ знакомымъ, чтó они должны увидѣть тамъ. Бесѣдуя, напримѣръ, о Сатурнѣ, они говорятъ: вскорѣ вы увидите планету, вокругъ которой идетъ Кольцо. За нею слѣдуетъ другая планета, а за этою еще четыре другихъ. Быть можетъ, тамъ есть даже люди, обязанные наблюдать моментъ своего вступленiя въ нашъ мiръ и которые кричатъ: „Новое Солнце, новое Солнце!", подобно матросамъ, восклицающимъ: „Земля, земля!"

Несомнѣнно, что ни одно сочиненiе, затрогивавшее нашъ предметъ, не отличалось такою занимательностью; поэтому настоящiй трактатъ пользовался предпочтительно предъ всѣми другими, вполнѣ заслуженнымъ успѣхомъ. Самые незначительные факты служатъ Фонтенелю канвою для прелестныхъ узоровъ. Во время послѣдняго, напримѣръ, вечера, по поводу перемѣнъ, происходящихъ на Лунѣ, Юпитерѣ и звѣздахъ, Фонтенель слѣдующимъ образомъ описываетъ перемѣну, которой подверглась одна гора на Лунѣ. „На Лунѣ все находится въ безпрерывномъ колебанiи, слѣдовательно все измѣняется. Даже одна дѣвушка, которую около сорока лѣтъ тому назадъ наблюдали въ телескопъ, значительно теперь постарѣла. У нея было довольно милое личико; но теперь щеки ея провалились, носъ вытянулся, подбородокъ и лобъ подались впередъ, красота ея миновала и даже опасаются за ея жизнь".

— Что за вздоръ! прервала маркиза.

— Я не шучу, возражаетъ авторъ. На Лунѣ замѣчался какой-то образъ, имѣвшiй сходство съ женскою головкою, выходившею изъ-за скалъ; но въ мѣстѣ этомъ произошли теперь какiя-то перемѣны. Вѣроятно, нѣкоторыя части горъ обрушились, оставивъ на виду только три точки, обозначающiя лобъ, носъ и подбородокъ старой женщины.

— Не кажется-ли вамъ, сказала маркиза, — что какой-то злобный рокъ вездѣ преслѣдуетъ красоту? Какъ нарочно на Лунѣ онъ обрушился на эту женскую головку.

— Въ вознаграждение за это, кончилъ писатель, — перемѣны, происходящiя на нашей Землѣ, быть можетъ содѣйствуютъ красотѣ лицъ, видимыхъ обитателями Луны. Я говорю: „лицъ" въ томъ смыслѣ, въ какомъ слово это понимаютъ на Лунѣ; извѣстно, что каждый прилагаетъ къ предметамъ свои собетвенныя понятiя. Наши астрономы видятъ на Лунѣ женскiя лица, но очень можетъ быть, что женщины, наблюдающiя Луну, замечаюсь на ней красивыя мужскiя лица. Что касается до меня, маркиза, то не ручаюсь, чтобы я не увидѣлъ васъ.

Повторяемъ въ послѣднiй разъ: это самыя милыя мечты, какимъ только можетъ предаваться человѣкъ, слегка затрогивающiй нашъ предметъ и не добивающiйся, чтó въ немъ можетъ заключаться важного и дѣйствительно полезнаго. Фонтенель — истый сынъ своей эпохи. Не доказывается-ли этимъ, что истины научныя и философскiя менѣе привлекательны, чѣмъ вымыселъ? Нѣтъ. Времена измѣнились и мы смѣло можемъ сказать: что-бы мы ни дѣлали теперь, каковы-бы ни были силы нашего воображенiя, но никогда въ романѣ не найдешь столько красоты, разнообразiя и величiя, какъ въ дѣйствительности, разоблаченной отъ всѣхъ вздорныхъ прикрасъ и разсматриваемой въ ея неподдѣльной и непокровенной чистотѣ.

Но долго еще вымыселъ продержится въ средѣ людей. Вотъ, въ виде интермедiи, новое путешествiе на небо: Путешествiе въ мiръ Декарта, о. Данiеля*). Шутка-ли это, серьезный-ли разсказъ — спросите у автора.

*) Авторъ Histoire de France. — Первое изданiе Путешествiя относится къ 1692 году.

О. Данiель, къ концу семнадцатаго столѣтiя, имѣлъ друга, одного благодушнаго восьмидесятилѣтняго старца, бывшаго наперстникомъ Декарта и всѣмъ сердцемъ преданнаго картезiанизму. Въ числѣ открытiй, сдѣланныхъ знаменитымъ авторомъ „Теорiи вихрей", первое мѣсто занимала тайна единенiя души съ тѣломъ въ „кеглевидномъ желѣзѣ", а также и тайна, какимъ образомъ душа разстается" съ тѣломъ. Декартъ часто пользовался этимъ дивнымъ секретомъ и нѣсколько ночей сряду путешествовалъ, оставляя свое тѣло въ усыпленiи. Онъ открылъ секретъ нѣкоторымъ изъ своихъ друзей, и въ числѣ ихъ о. Мерсенну и старцу, о которомъ мы упомянули и который, по смерти философа, часто навѣщалъ Декарта въ небѣ.

Вообще неизвѣстно, какимъ образомъ умеръ Декартъ, да и никогда не было-бы извѣстно, не открой этого повѣствователь въ назиданiе потомству. Три или четыре мѣсяца спустя по прибытiи въ Швецiю, куда королева Христина пригласила его, многоученый философъ заболѣлъ зимою воспаленiемъ легкихъ. Во время болѣзни, которая могла-бы и не имѣть серьезныхъ послѣдствiй, онъ, по своему обыкновенiю, отправился въ мiровое пространство, причемъ душа его до того заинтересовалась космическими наблюдениями, что втеченiе нѣсколькихъ дней и не подумала о своемъ тѣлѣ. Доктора объявили, что Декартъ находится въ крайнѣ опасномъ положенiи: на всѣ вопросы онъ отвѣчаетъ только машинальными движенiями, какъ-бы по привычкѣ; вообще, ему очень трудно; это покинутый уже сознанiемъ автоматъ. Въ столь опасномъ положенiи Декарту поставили банки и прописали другiя сильно дѣйствующiя средства, которыя окончательно истощили его: тѣло Декарта сдѣлалось трупомъ, неспособнымъ ни къ какимъ жизненнымъ отправленiямъ. Не подозревая такихъ подробностей, душа Декарта, по возвращены своемъ, съ крайнимъ изумленiемъ замѣтила полнѣйшую негодность своего тѣла и нашлась вынужденною не входить въ него. Она возвратилась въ третье, излюбленное ею, небо, т. е. въ неопредѣленное пространство, которое Декартъ помѣщаетъ за предѣлами звѣзднаго неба. Но какъ въ этихъ недосягаемыхъ пространствахъ матерiя находится еще въ хаотическомъ состоянiи, то духъ Декарта рѣшился устроить ее по началамъ теорiи Вихрей и создать новый мiръ.

Старецъ открылъ о. Данiелю тайну, при помощи которой можно отрѣшаться отъ своей тѣлесной оболочки и привольно носиться въ пространствѣ, и вотъ однажды ночью, во время полнолунiя, при свѣтѣ звѣздъ, сверкавшихъ на безоблачномъ небѣ, они пустились въ путь въ обществѣ о. Мерсенна, который давно уже распростился съ своимъ тѣломъ. Прежде чѣмъ оставить Землю, они, на основанiи опыта убѣждаются въ достоинствахъ физики Декарта относительно сущности вѣдоизмѣненiй движенiя и вѣчности вещества. Много потребовалось-бы времени для приведенiя ихъ бесѣдъ, которыя длились однакожъ не больше мгновенiя, такъ какъ языкъ духовъ отличается невыразимою сжатостью и краткостью. Наконецъ, говоритъ авторъ, мы направились къ Лунѣ. Моя душа испытывала несказанное блаженство, возносясь въ воздухъ и витая въ тѣхъ неизмѣримыхъ пространствахъ, въ которыхъ, во время единенiя своего съ тѣломъ, она могла носиться только при помощи зрѣнiя.

Это напомнило мнѣ то удовольствiе, которое я испытывалъ порою во снѣ, когда мнѣ снилось, будто я ношусь въ воздухѣ, не касаясь земли. На дорогѣ мы встрѣтили, говоритъ авторъ, безчисленное множество духовъ всѣхъ нацiй и въ числѣ ихъ души Лапландцевъ, Финновъ и Брахмановъ. Тутъ я вспомнилъ, что дѣйствительно мнѣ случалось читать въ нѣкоторыхъ книгахъ, будто этимъ народамъ извѣстна тайна, при помощи которой душа можетъ освобождаться отъ своего тѣла. Около пятидесяти лье отъ Луны находится одна очень населенная область, обитаемая преимущественно философами — стоиками. Начиная съ этого мѣста и до отъѣзда изъ предѣловъ Луны, у меня накопилось достаточно доказательствъ для изобличенiя исторiи во лжи; она показываетъ многихъ лицъ умершими, а между тѣмъ они на столько-же умерли, какъ и самъ Декартъ.

Атмосфера Луны имѣетъ около трехъ лье высотою. Путешественники хотѣли-было вступить въ нее, какъ вдругъ они увидѣли издали три души, который вели чрезвычайно серьезную бесѣду. Заключая по уваженiю, оказываемому имъ ихъ спутниками, наши турiсты тотчасъ-же догадались, что души это не простыя. Дѣйствительно, послѣ надлежащихъ справокъ оказалось, что то были Сократъ, Платонъ и Аристотель, назначавшiе себѣ свиданiе въ виду общей цѣли — возстановленiя статуй своихъ, уничтоженныхъ во время войнъ Турокъ съ Венецiанцами. Эти три личности умерли не такъ, какъ умираютъ обыкновенные люди. Замѣтивъ, что участь его окончательно рѣшена, Сократъ приказалъ своему демону вселиться въ его, Сократа, тѣло и мужаться до конца, а самъ, между тѣмъ, отправился странствовать среди мiровъ небесныхъ. Душа Аристотеля покинула свое тѣло на берегахъ Эврипа, изъ чего его бiографы заключили, будто онъ бросился въ море, но впослѣдствiи былъ выкинутъ на берегъ волнами прилива.

Каждый можетъ видѣть на картахъ Луны, что условныя наимѣнованiя, данныя различнымъ ея странамъ, по большей части заимствованы изъ исторiи. Такъ на Лунѣ есть гора Коперника, гора Тихо, Лейбница и т. д. Но по какому-то странному стеченiю обетоятельствъ, всѣ знаменитые люди, оставившие Землю и переселившиеся на Луну, поселились именно въ тѣхъ странахъ, которыя — конечно вслѣдствiе чистой случайности — мы обозначаемъ ихъ именами.

Въ области Платона, этотъ знаменитый философъ основалъ свою республику, а Аристотель учредилъ свой лицей на горѣ, носящей его имя.

Разсуждая объ основныхъ положенiяхъ Аристотелевой физики и окончательно убѣдившись въ ложности ея, особенно по отношенiю къ огненной сферѣ, помѣщаемой подъ Луною и ни малѣйшихъ признаковъ которой они не видели, наши путешественники прибыли наконецъ на Луну, причемъ и убѣдились, что эта планета состоитъ изъ вещества, имѣющаго нѣкоторое сходство съ веществомъ Земли. На Лунѣ находятся поля, лѣса, моря и рѣки. Животныхъ они не замѣтили; во всякомъ случаѣ они полагаютъ, что Луна могла-бы питать животныхъ, если-бы таковыя были занесены на нее. Что касается людей, то ихъ тамъ не оказывается. Сирано ошибся, говоритъ разскащикъ: лунные духи приняли облик человѣческiй съ тѣмъ, чтобы побесѣдовать съ нимъ и освѣдомиться на счетъ земнаго шара и такимъ образомъ ввели Бержерака въ заблужденiе. Здѣсь царство духа и недѣятельной матерiи; мысли не зависятъ здѣсь отъ своей телѣсной оболочки; здѣсь нѣтъ жизни матерiальной. Замѣчаемыя на дискѣ Луны пятна, отчасти состоятъ изъ острововъ, которыми прiятно разнообразятся океаны этого свѣтила, отчасти изъ возвышенiй и долинъ материковъ. Они принадлежатъ разнымъ знаменитымъ астрономамъ или философамъ и носятъ названiя послѣднихъ. Путешественники спустились во владѣнiяхъ Гассенди. Мѣстность эта, говорятъ они, показалась намъ чрезвычайно прiятною и милою, такого, однимъ словомъ, какою могъ создать ее аббатъ, подобный Гассенди, у котораго не было недостатка въ умѣ, знанiи дѣла и свѣдѣнiяхъ. Изъ области Гассенди о.Мерсеннъ привелъ ихъ въ страну, называющуюся по имени послѣдняго. Она очень прiятно расположена въ той же части Луны, какъ и владѣнiя Гассенди, на берегахъ моря Влагъ, составляющемъ большой заливъ луннаго океана и ограниченномъ съ одной стороны материкомъ, а съ другой — перешейкомъ, на северной оконечности котораго находится полуостровъ Мечтанiй. Того же дня они рѣшились отправиться въ полушарiе Луны, всегда обращенное къ Землѣ.

На берегахъ моря Дождей онѣ увидѣли нѣчто въ родѣ большаго, овальной формы города и полюбопытствовали побывать въ немъ. Къ сожалѣнiю, всѣ ведущiя къ нему дороги охранялись душами, не позволившими туристамъ войти въ городъ. То былъ городъ Платона, республика, въ которую никто не могъ проникнуть безъ дозволенiя правителя, но какъ послѣднiй въ то время путешествовалъ, то войти въ его владѣния не представлялось возможности.

Городъ Аристотеля, въ который они затѣмъ прибыли, за моремъ Стужъ, охранялся еще бдительнѣе. Казалось, онъ находился въ осадномъ положенiи и едва старецъ объявилъ, что путешественники принадлежатъ къ числу послѣдователей картезiанской философiи, какъ наружныя войска тотчасъ-же стали въ ружье. Вооруженiе ихъ главнѣйшимъ образомъ состояло изъ силлогизмовъ всѣхъ формъ и видовъ: одни изъ нихъ утверждали существованiе души животныхъ, другiе — необходимость присутствiя въ смешанныхъ формахъ формъ существенныхъ, третьи — абсолютныя свойства. Городъ этотъ похожъ на Аѳины, а одна изъ его частей — на Лицей, въ которомъ нѣкогда преподавалъ свое ученiе Аристотель. Тамъ красуется конная статуя Александра Великаго, которую Побѣда увѣнчиваетъ лаврами. (Памятникъ этотъ, говоритъ авторъ, чрезвычайно похожъ на памятникъ, находящейся въ Парижѣ, на площади Побѣдъ. Всѣ фигуры его, какъ и большая часть статуй на Лунѣ, отлиты изъ серебра). Городъ наполненъ перепатетиками, перипатезирующими отъ утра до вечера.

Путешественники наши отправляются къ озеру Сновидѣнiй, на берегахъ котораго и встрѣчаютъ Гермотима и Ламiю, тѣла которыхъ были сожжены по приказанiю ихъ женъ въ то время, когда ихъ души путешествовали. Они видѣли также Iоанна Скотта и Кардана, живущаго на полуостровѣ Мечтанiй, вмѣстѣ со многими алхимиками и судебными астрологами.

О. Данiэль, о. Мерсеннъ, старецъ и два перипатетика, посланники Аристотеля, отправились въ мiръ Декарта, достаточно ознакомившись с природою Луны. Со скоростью несколькихъ миллiоновъ лье въ минуту, они направились въ небо неподвижныхъ звѣздъ, къ Стрѣльцу и минуя вскорѣ созвѣздiе это, вступили въ неопредѣленное пространство, повидимому пустое, хотя Декартъ и усматривалъ въ немъ всю полноту жизни и первичныя начала, необходимыя для образованiя мiровъ. Не пройдя и шести лье, они дѣйствительно увидели высокую душу этого человека, занимавшуюся своимъ дѣломъ. Благодаря своимъ покровителямъ, авторъ былъ благосклонно принятъ Декартомъ и тотчасъ-же вступилъ въ бесѣду съ философомъ-творцомъ.

Долго разсуждалъ о. Данiэль о вихряхъ, однакожъ никакъ не могъ понять первыхъ основъ этой теорiи, безпрестанно наталкивался на школьныя опроверженiя, не допускавшiя картезiанскихъ мыслей и вдругъ ощутилъ въ себѣ необычайную перемѣну, нѣчто въ родѣ какой-то слѣпоты. Вслѣдствiе этого духовнаго переворота, мысли его обновились и измѣнились. Вмѣсто пустоты, онъ увиделъ въ пространствѣ всю полноту жизни; вместо неподвижности, онъ замѣтилъ какъ атомы группировались по волѣ Декарта, какъ образовался огромный вихрь и подъ рукою учителя совершалось истинное дѣло творчества. Вотъ чѣмъ объясняется это дивное явленiе:

Въ то время, когда душа связана съ тѣломъ, большая часть ея представленiй и сужденiй обусловливается состоянiемъ нашего мозга. Различiе состоянiй этихъ зависитъ отъ различiя представленiй или образовъ, отражающихся на мозговомъ веществѣ или производимыхъ въ мозгу движенiемъ жизненныхъ духовъ. Свойства идей зависятъ отъ различiя этихъ состоянiй, такъ что если-бы вскрыть мозгъ перипатетика и картезiанца, то при помощи хорошаго микроскопа между тѣмъ и другимъ была-бы замѣчена громадная разница. Если душа и не находится въ связи съ тѣломъ, то все-же она соединена съ послѣднимъ незримыми узами и находится съ нимъ въ гармонiи. О. Мерсеннъ, тайно возвратившись на Землю, къ ложу о. Данiэля, въ то время, когда душа послѣдняго занималась вихрями, сообщилъ другое направленiе жизненнымъ духамъ, вслѣдствiе чего они не отправлялись уже путемъ, возбуждавшимъ въ душѣ о. Данiэля перипатетическiя мысли, такъ какъ о. Мерсеннъ направилъ ихъ способомъ, необходимымъ для возбужденiя идей картезiанскихъ. И произвелъ онъ это съ такимъ искуствомъ, что отчасти вслѣдствiе сочувствiя, отчасти въ силу общихъ законовъ единенiя души съ тѣломъ, мысли о. Данiэля внезапно измѣнились и онъ сдѣлался послѣдователемъ Декарта.

Онъ присутствовалъ при образованiи планетной системы, подобной нашей и въ которой наше Солнце, планеты и спутники имѣли тождественныхъ представителей. Движенiе сферъ по орбитамъ, спутниковъ и кометъ, приливы и отливы морскiе, однимъ словомъ — въ системѣ Декарта совершаются всѣ великiя явленiя природы. Восхищенный такимъ зрѣлищемъ, новый прозелитъ хотѣлъ-бы подольше пробыть тамъ, но около тридцати уже часовъ онъ покинулъ свое тѣло и приближался конецъ его свободѣ. Великiй философъ подарилъ ему два великолѣпныхъ зрительныхъ стекла, при помощи которыхъ о. Данiэль могъ съ Земли различать обитателей Луны. Но по возвращенiи домой, его духъ пролетѣлъ сквозь стѣны съ тою страшною скоростью, которою онъ обладалъ во время своихъ странствованiй, причемъ стекла (они были вещественныя) завязли въ стѣнахъ и разбились въ мелкiе дребезги.

Намеки, нерѣдко очень мѣткiе, которыми наполнена эта книга, имѣли большой успѣхъ *). Она была переведена на англiйскiй языкъ и авторъ ничего не упустилъ изъ вида для сообщенiя ей интереса. Къ книгѣ приложено несколько географическихъ картъ Луны и множество рисунковъ, объясняющихъ картезiанскую теорiю и способъ, при помощи котораго знаменитый философъ создавалъ новые мiры. Но бесѣдовать съ нашимъ гостемъ мы не станемъ: является другой астрономъ и обращается къ намъ съ рѣчью.

*) Одновременно съ изданiемъ этого путешествiя въ 1692 году, появилась книга путешествiй Жака Садера въ «Южныя страны». Въ нихъ говорится о неизвѣстныхъ странахъ нашего мiра, которыя своеобразный авторъ населяетъ, по примѣру Лукiана и Раблэ, людьми, не похожими на насъ и стоящими внѣ всякой зоологической классификации.

Christiani Hugenii ΚΟΣΜΟΘΕΩΡΟΕ, sive de Terris coelestibus earumque ornatu conjecturae, 1698. Гюйгенс *). — Космотеоросъ, или гипотезы о небесныхъ мiрахъ и ихъ обитателяхъ.

*) Родился въ 1620, умеръ въ 1695 году.

Въ первый еще разъ наша астрономическая мысль попадаетъ къ математику, величайшему астроному своего времени къ одному изъ первыхъ членовъ Академiи наукъ, основанной Кольберомъ въ 1666 году. Ученый голландецъ занимался изученiемъ физики до истощенiя послѣднихъ силъ своихъ: его многотрудной жизни мы обязаны теорiею свѣта, открытiемъ одного изъ спутниковъ Сатурна и множества туманныхъ звѣздъ. Декартъ предугадалъ будущность Гюйгенса, подобно тому, какъ послѣдний предугадалъ будущность Лейбница. Наблюденiе неба возбудило въ его умѣ идею обитаемости планетъ, но вынужденный, вслѣдствiе отмены нантскаго эдикта, возвратиться на родину къ концу жизни, не взирая даже на расположенiе къ нему Лудовика XIV, Гюйгенсъ нашелъ отдыхъ отъ своихъ сухихъ изысканiй, наслаждаясь этою высокою идеею.

Книга его была издана въ Гаагѣ, въ 1698 году. Четыре года спустя, она появилась въ Парижѣ, въ французскомъ переводѣ, подъ заглавiемъ: Множественность мiровъ. Достойно замѣчанiя, что въ это время въ должности королевскаго цензора состоялъ Фонтенель, которому мы обязаны позволенiемъ напечатать книгу подъ выставленнымъ въ ея началѣ заголовкомъ.

Какъ и Фонтенель, Гюйгенсъ не довольствовался заявленiемъ, что вѣроятно звѣзды обитаемы, подобно нашей Землѣ, онъ хотѣлъ изслѣдовать природу свѣтилъ и ихъ обитателей, отношенiя, могущiя существовать между послѣдними и нами, ихъ тѣлесныя формы, ихъ лица и даже самыя условiя ихъ существованiя. Не смотря однакожъ на проницательность, съ которою онъ указалъ на естественное стремленiе духа нашего заключать обо всемъ съ точки зрѣнiя существенно-человѣческой, Гюйгенсъ дѣлаетъ подобнаго-же рода промахи и антропоморфизмъ неограниченно господствуетъ въ его теорiи.

Представимъ въ краткихъ очеркахъ методъ, которому следовалъ нашъ авторъ. Книга его состоитъ изъ двухъ частей: въ первой части говорится объ обитаемости свѣтилъ вообще, во второй — о каждой планетѣ въ частности. Сначала излагается и допускается система Коперника, затѣмъ рѣчь идетъ о величинѣ планетъ, ихъ дiаметрахъ и способѣ опредѣленiя послѣднихъ. Анатомическими изслѣдованiями доказывается сходство Земли съ другими планетами. (Изслѣдованiя эти показываютъ, что дознанiе анатомической системы какого-либо животнаго выясняетъ, по аналогiи, анатомическое строенiе прочихъ животныхъ того же рода). Затѣмъ Гюйгенсъ разсуждаетъ о превосходствѣ одушевленныхъ предметовъ надъ камнями, скалами и горами. На планетахъ, какъ и на Землѣ, должны находиться одушевленные предметы такого-же рода, какiе мы видимъ на земномъ шарѣ. Вода составляетъ начало всего существующаго на Землѣ. И на другихъ планетахъ есть воды; различiе послѣднихъ отъ водъ земныхъ и способъ, какимъ изъ нихъ возникаютъ одушевленные предметы. Мало по малу устанавливается такимъ образомъ излюбленный тезисъ автора: растенiя и животныя родятся и распространяются на другихъ планетахъ такимъ-же образомъ, какъ и у насъ. Способъ ихъ передвиженiя съ мѣста на мѣсто. — Люди обитаютъ на планетахъ. Хотя человѣкъ самъ по себѣ тварь слабая, во всякомъ случаѣ онъ есть важнѣйшее и первое существо въ мiрѣ. — Люди, обитающiе на планетахъ, обладаютъ такимъ-же умомъ, разсудкомъ и тѣломъ, какъ и жители Земли. Чувства существъ разумныхъ и неразумныхъ, обитающихъ на планетахъ, подобны чувствамъ обитателей Земли. Примѣненiе чувствъ. — Огонь не есть стихiя; онъ существуетъ на Солнцѣ. На планетахъ есть огонь; способъ, какимъ онъ возбуждается, его польза и примѣненiе. — Животныя другихъ мiровъ по величинѣ не разнятся отъ земныхъ животныхъ. Величiе и превосходство человѣка надъ другими животными въ отношенiи разумности. На планетахъ существуютъ люди, занимающiеся науками. Математическiе инструменты, письменность и искуство счиленiя извѣстны на планетахъ, но, быть можетъ, не въ столь совершенномъ видѣ, какъ у насъ. Для того, чтобы пользоваться математическими инструментами, обитатели планетъ должны обладать руками; польза и необходимость рукъ. Искусство, съ какимъ слонъ действуетъ своимъ хоботомъ, какъ рукою. У обитателей свѣтилъ есть ноги; они ходятъ подобно намъ. Подобно намъ, они нуждаются въ одеждѣ: необходимость и польза одежды. По величинѣ и строению тѣла, жители планетъ подобны намъ. — Торговля, общественность, миръ, война, страсти, прiятныя бесѣды — все это должно существовать въ средѣ обитателей планетъ. — Они строятъ себѣ дома, согласно съ требованiями архитектуры; имъ извѣстно кораблестроенiе; они занимаются мореплаванiемъ. — Совершенство геометрiи; ея точныя и неизмѣнныя правила. Обитателямъ планетъ извѣстна геометрiя. — Любопытное разрѣшенiе многихъ музыкальныхъ вопросовъ относительно созвучiй и измѣненiй, существующихъ въ пѣнiи; обитателямъ планетъ извѣстно музыкальное искуство. Исчисленiе всего, существующаго на Землѣ и въ моряхъ наукъ, искуствъ и естественныхъ богатствъ. Все это должно находиться у обитателей планетъ.

Перечень этотъ, оставляющiй желать многаго въ отношенiи элегантности, даетъ точное понятiе о теорiи Гюйгенса. Такъ какъ намъ интересно знать, какимъ образомъ авторъ развиваетъ и поясняетъ свои мысли, то главнѣйшимъ образомъ мы станемъ обращаться къ нему съ распросами на счетъ доводовъ, представляемыхъ имъ въ пользу необходимаго сходства, существующаго между нами и обитателями планетъ.

Что касается членовъ вообще, а рукъ въ особенности, то Гюйгенсъ говоритъ: „Развѣ люди могли-бы употреблять математическiе инструменты, зрительныя трубы и чертить фигуры и буквы, если-бы у нихъ не было рукъ? По мнѣнiю одного древняго философа, руки составляютъ такое преимущество, что онъ считаетъ ихъ началомъ всякаго знанiя, выражая этимъ, что безъ помощи рукъ люди не могли-бы развивать свой умъ и не понимали-бы причинъ совершающихся въ природѣ явленiй. Предположите, въ самомъ дѣлѣ, что вмѣсто рукъ людямъ даны конскiя и бычачьи копыта. Въ такомъ случаѣ, не смотря на свои умственныя способности, люди не строили-бы себѣ ни домовъ, ни городовъ, ни о чемъ другомъ не разсуждали, какъ только о пищѣ, бракосочетанiяхъ и самозащитѣ, не имѣли-бы никакихъ познанiй, не знали-бы исторiи прошедшихъ временъ и вѣковъ — однимъ словомъ очень близко подходили-бы къ состоянiю животныхъ. Что можетъ быть пригоднѣе рукъ при производствѣ и изготовленiи безчисленнаго множество полезныхъ вещей?" Разсматривается хоботъ слона, птичiй клювъ, различные органы хватанiя и какъ, въ концѣ концевъ, рука оказывается совершеннѣйшимъ изъ орудiй, то авторъ и заключаетъ, что разумныя существа всѣхъ мiровъ необходимо должны обладать руками, подобными нашимъ. Мы уже видѣли (первая часть гл. XII), что подобныя заключенiя преувеличены и чисто гадательны: тамъ, гдѣ кончаются наши познанiя и представленiя, безконечныя силы природы продолжаютъ дѣло своего свободнаго творчества.

Относительно городовъ и жилищъ на планетахъ, Гюйгенсъ говоритъ: „Есть нѣкоторые поводы полагать, что жители планетъ строятъ себѣ дома; ибо подобно тому, какъ и у насъ, на планетахъ бываютъ дожди, что доказывается грядами измѣняющихся облаковъ на Юпитерѣ. Слѣдовательно, тамъ бываютъ дожди и вѣтры, такъ какъ пары, привлеченные Солнцемъ, необходимо должны опадать на землю. Въ атмосферѣ Юпитера замѣчается вѣянiе вѣтровъ. Чтобы укрыться отъ непогодъ и проводить ночи въ покоѣ и отдыхѣ (у нихъ есть ночи и спятъ они подобно намъ), по всѣмъ вѣроятiямъ жители планетъ имѣютъ все необходимое для ихъ безопасности: они строятъ себе хижины, дома или, подобно всѣмъ земнымъ животнымъ (за исключенiемъ рыбъ), устраиваютъ себѣ жилища въ землѣ. Но, добавляетъ авторъ, — почему непремѣнно хижины и домики? Почему они не могли-бы возводить, подобно намъ, величественныхъ и великолѣпныхъ дворцовъ? Сравнивая съ нашею Землею громадные мiры Сатурна и Юпитера, мы не можемъ найти ни одной причины, которая указывала бы, чтобы обитателямъ планетъ, на столько-же какъ и намъ не была извѣстна изящная архитектура и почему-бы они не строили себѣ дворцовъ, башенъ и пирамидъ, несравненно выше нашихъ, болѣе величественныхъ и пропорцiональныхъ. Въ дѣлахъ своихъ люди выказываютъ почти безконечное искуство, особенно въ отношенiи обдѣлки камней, приготовленiя iзвести и обжиганiя кирпича, въ примѣнении желѣза, олова, стекла и украшенiй изъ золота; но почему обитатели другихъ планетъ должны быть лишены этого искуства?

„Если поверхность планетъ состоитъ изъ суши и воды, подобно поверхности земнаго шара, то, повидимому то-же самое должно происходить на Юпитерѣ; если, съ другой стороны, облака имѣютъ своимъ источникомъ океанъ, то мы необходимо должны допустить, что обитатели планетъ совершаютъ морскiя путешествiя. Мореплаванiе на Юпитерѣ и Сатурнѣ должно оказываться, при помощи столь большаго числа лунъ, чрезвычайно полезнымъ и обитателямъ этихъ двухъ планетъ очень нетрудно опредѣлять градусы долготы, чего до сихъ поръ мы еще не знаемъ. Если у нихъ есть корабли, то вмѣстѣ съ тѣмъ есть и все относящееся къ мореходству: паруса, мачты, якоря, снасти, блоки и рули. Они умѣютъ пользоваться этими предметами для плаванiя во время противныхъ вѣтровъ и при одномъ и томъ-же вѣтрѣ, отправляются въ противоположная мѣста. Быть можетъ, они имѣютъ, подобно намъ, компасы и имъ извѣстенъ магнитъ".

Астрономъ не ограничивается предположенiями на счетъ точныхъ наукъ и ремеслъ и доходитъ до изящныхъ искуствъ и общественныхъ обычаевъ. Его разсужденiя о музыкѣ достойны особаго вниманiя.

„Если обитатели планетъ любятъ музыку и гармоническiе звуки, то необходимо они изобрѣли какiе-либо музыкальные инструменты, такъ какъ открытiемъ послѣднихъ мы обязаны случаю, т. е. натянутымъ веревкамъ, или звукамъ, издаваемымъ тростникомъ или соломинками; изъ этого уже возникли лютни, гитары, флейты и органы, приводимые въ дѣйствiе воздухомъ или водою. Такимъ образомъ, обитатели планетъ могли изобрѣсть инструменты, не менѣе прiятные и нѣжные, чѣмъ наши. Хотя намъ извѣстно, что музыкальные тоны и интервалы съ точностiю опредѣлены и выяснены, однакожъ существовали народы, которыхъ пѣнiе очень отличалось отъ нашего, напримѣръ Дорiйцы, Фригiйцы и Лидiйцы, а въ наше время — Французы, Итальянцы и Персiяне. Очень можетъ быть, что музыка обитателей планетъ отлична отъ нашей, хотя она и прiятна для ихъ слуха; но насколько нѣтъ у наcъ поводовъ полагать, будто она грубѣе нашей музыки, на столько же нѣтъ причинъ не допускать, чтобы они не могли употреблять хроматическихъ тоновъ и прiятныхъ диссонансовъ, такъ какъ сама природа производитъ тоны и полутоны и съ точностiю опредѣляетъ ихъ отношенiя. Наконецъ, чтобы быть намъ равными въ музыкѣ и искусно разнообразить гармонiю, они умѣютъ пользоваться нашими трезвучiями и фальшивыми квинтами и проч., и кстати скрываютъ диссонансы. Хотя и кажется это невѣроятнымъ, но очень можетъ быть, что обитатели Сатурна, Юпитера и Венеры лучше Французовъ и Итальянцевъ усвоили себѣ теорiю и практику музыкальнаго искуства". Тутъ Гюйгенсъ подробно развиваетъ теорiю контрапункта.

Онъ не ограничивается этимъ искуствомъ. „Наслаждаясь общественною жизнью, они должны находить, подобно намъ, большое удовольствiе въ бесѣдахъ, въ задушевныхъ разговорахъ, въ любви, шуткахъ и спектакляхъ. Если предположимъ, что они ведутъ суровую жизнь, безъ всякаго рода удовольствiй и развлеченiй — лучшихъ украшенiй существованiя, безъ которыхъ едва-ли можно обойтись, то ихъ жизнь окажется невыносимою, а наша собственная, наперекоръ разсудку, болѣе прiятною, чѣмъ жiзнь обитателей планетъ".

Гюйгенсъ съ такою любовью и внимательностью занимается обитателями планетъ, точно они принадлежатъ къ числу его родныхъ, ни въ чемъ не отказываетъ имъ и во что-бы то ни стало старается, что-бы они были счастливы и похожи на насъ. (Правильно-ли сочетанiе этихъ двухъ понятiй? Разсуждать объ этомъ мы не беремся). Итакъ, всего вышеизложеннаго недостаточно. „Поговоривъ объ искуствахъ и о томъ, чтó обитатели планетъ имѣютъ общаго съ нами въ отношенiи обычаевъ и удобствъ жизни, полагаю было-бы умѣстнымъ, изъ уваженiя, которое мы чувствуемъ къ нимъ, въ равной-же мѣрѣ упомянуть и о томъ, что имеется у насъ". И онъ дѣлаетъ обзоръ естественнымъ богатствамъ Земли и человѣчества, охотно допуская, что таковыя существуютъ и въ другихъ мiрахъ. „Деревья и травы даютъ намъ плоды свои для пищи и для лекарствъ и, кромѣ того, матерiалъ для постройки домовъ и кораблей. Изъ льна ткется одежда, изъ пеньки и дрока приготовляют нитки и веревки. Цвѣты распространяют прiятный запахъ и хотя нѣкоторые изъ нихъ поражаютъ обонянiе зловонiемъ, хотя и есть ядовитыя растенiя, однакожъ эти цвѣты и растенiя обладаютъ извѣстными качествами и силами, согласно съ цѣлями природы. Какая огромная польза получается отъ животныхъ! Овцы даютъ намъ шерсть для одежды, коровы — молоко; какъ тѣ, такъ и другiя доставляютъ питательное мясо. Мы пользуемся верблюдами, ослами, лошадьми какъ для перевозки нашихъ пожитковъ, вещей и клади, такъ и во время путешествiй. Вспомнивъ о превосходнѣйшемъ изобретенiи колесъ, я охотно надѣляю имъ обитателей планетъ".

„Всѣмъ извѣстно примѣненiе воздуха и воды въ машинахъ, производящихъ громадныя дѣйствiя. Молоть зерно, бить масло, пилить дерево, валять сукно, растирать тряпье для фабрикацiи бумаги — всѣмъ этимъ мы обязаны машинамъ. Не забудемъ упомянуть о живописи и скульптурѣ, о производствѣ стекла, о способѣ полировки его и приготовленiи изъ него зеркалъ, о стѣнныхъ и карманныхъ часахъ съ пружинами *), съ такою точностiю измѣряющихъ теченiе времени. Было бы справедливо допустить, что обитателямъ планетъ извѣстны нѣкоторыя изъ изобрѣтенiй этихъ; но очень можетъ быть также, что большая часть послѣднихъ неизвѣстна имъ; въ вознагражденiе за это, ихъ необходимо надѣлить другими благами, столь-же многочисленными, прекрасными, полезными и дивными, какъ и наши".

*) Гюйгенсъ первый примѣнилъ маятникъ къ стѣнным и спиральную пружину къ карманнымъ часамъ, въ 1657 и 1665 годахъ.

И авторъ заканчиваетъ слѣдующимъ образомъ: „Хотя мы и представили, на основанiи достаточно убѣдительныхъ доводовъ, что въ планетныхъ мiрахъ существуютъ твари разумныя, геометры и музыканты; что они живутъ обществомъ и взаимно дѣлятся своими благами; что у нихъ есть руки, ноги и дома, предохраняющiе ихъ отъ неблагопрiятныхъ влiянiй временъ года; но если-бы какой-либо Меркурiй или иной могучiй духъ привелъ насъ на планеты, то, безъ сомнѣнiя, мы чрезвычайно изумились-бы при видѣ новыхъ людей и ихъ занятiй. Но хотя нѣтъ у насъ ни малѣйшей надежды совершить путь этотъ, во всякомъ случаѣ не слѣдуетъ отказываться отъ самыхъ тщательныхъ изысканiй, по мѣрѣ силъ нашихъ, на счетъ того, въ какомъ видѣ небесныя явленiя представляются обитателямъ каждой изъ планетъ".

Гюйгенсъ ошибался, перенося въ другiе мiры природу земнаго шара и предметы, составляющее достоянiе послѣдняго.

За исключенiемъ этихъ личныхъ и произвольныхъ воззрѣнiй, книга Гюйгенса относится къ числу самыхъ серьезныхъ и ученыхъ трактатовъ о нашемъ предметѣ, особенно тѣ главы ея, въ которыхъ говорится объ астрономiи планетъ. Тутъ мы несогласны съ Гумбольдтомъ и съ похвалою относясь къ семидесятилѣтнему астроному, отводимъ ему почетное мѣсто въ пантеонѣ нашихъ писателей.