В начале августа поступила команда готовиться к вылету на полигон. В средине месяца на комплекс стенд-старт планировали вывезти доработанное макетное изделие — предстояла генеральная репетиция проведения первого пуска МКС "Буран".

— Виссарион Леонидович, разрешите вылететь на полигон всем сектором. Надо же обкатать молодых ребят, включая вашего Ковалева. Да и сам столько лет уже не был на полигоне, — попросил Николаева.

— Ребят отправляй. А тебе лететь нельзя, Афанасич. Я не собираюсь за тебя отвечать. Мазо полетит, он за сектором и присмотрит, — выложил свое решение начальник отдела.

— Он присмотрит, — сказал ему и ушел переживать свою обиду.

— Что невесел, Афанасич? — встретился по дороге Лазуткин, так и застрявший в должности начальника группы.

— Чему радоваться? Снова на полигон не пустили. Что я за начальник, если мой сектор летит на работы, а я остаюсь здесь?

— Да ты радоваться должен, Афанасич. Таких орлов вырастил. Твои ребята там все на виду. Саша Акимов так полковников выстраивает, что я, бывший капитан, завидую. А Игорь Колосанов? А Леночка ваша? Поражаюсь. Мои молодые специалисты только и выучили, где архив находится. Шага самостоятельно ступить не могут. А твои уже работы на полигоне ведут. Как тебе так удалось? Честное слово, завидую, Афанасич, — спел мне панегирик Лазуткин.

— Вот увидишь, Владимир Иванович, все это вдруг окажется заслугой Мазо. Он с упорством маньяка примазывается к этой работе. Носом чую, есть у него какой-то план, — поделился своими сомнениями с Лазуткиным. Зачем? Не знаю...

— Анатолий Афанасьевич, а я не могу лететь на полигон, — неожиданно обратился ко мне Алексей, главная беда нашего сектора. За все это время он так и не научился работать. Сначала с ним мучился в группе Отто я, а теперь мучается Акимов, который пришел к нам гораздо позже Алексея, но уже возглавил группу.

Впервые они встретились, когда Акимов прилетел с полигона, поверив в свои силы настолько, что рискнул бросить вызов мне. А Алексей прибыл с моря, где все лето пробыл пионервожатым в детском лагере нашего предприятия.

— Анатолий Афанасьевич, а мне два выговора объявили, обычный и строгий, — обрадовал он меня тогда.

— За что же?

— За пионеров. Один раз сбежали из лагеря на танцы, а второй раз пьянку устроили.

— Что сказать. Ты, Алексей, похоже, нигде работать не сможешь, — сказал ему тогда.

Несколько раз пытался отправить его на полигон с ребятами, но он всякий раз ускользал. Всегда у него оказывалась веская причина.

Что же он придумал на этот раз?

— Меня жена не пускает, Анатолий Афанасьевич, — удивил он меня, — Она боится оставаться одной.

— Почему? Что за причина?

— Ей скучно. Она сама вам позвонит, Анатолий Афанасьевич, — предупредил он меня.

Жена действительно позвонила. Никакие мои доводы, что отказ от поездки не на пользу ее мужу, не убедили женщину, которая заявила, что деньги ей не нужны, а муж ездить на полигон не будет никогда...

— Саша, что-то твоего Тюрина давно не видел. Где он? — спросил Акимова.

— Похоже, заболел, — ответил он.

— Почему не выяснил? Вдруг ему помощь нужна.

— Ему другая помощь нужна, — загадочно ответил Акимов.

— Ну-ка, Саша, раскалывайся. Что случилось?

— Работать не хочет... В армию собрался.

— В какую армию? — удивился я.

— Хочет стать кадровым офицером, — сообщил Акимов.

Что ж, с этим придется разбираться самому. Узнав адрес общежития, направился к прогульщику. Тюрин оказался в своей комнате.

— В чем дело, Сергей? Почему не ходишь на работу? — спросил его.

— Не нравится мне такая работа, — честно ответил молодой человек.

— А какая нравится?

— Мне нравится служба в армии. Я с детства жил в военных городках и всегда хотел стать офицером.

— Почему же не стал?

— Не прошел медкомиссию.

— А ты думаешь, сейчас пройдешь?

— Думаю, пройду.

— Проходи. Кто бы возражал? А ты в курсе, Сергей, что за прогулы можешь быть уволен по статье? Кто после этого возьмет в кадровые офицеры недисциплинированного штатского?

— Это правда?

— Как и то, что ты штатский. Ты инженер, но у тебя нет военного образования... Ну, хорошо. Допустим, тебя возьмут в кадры, присвоят лейтенантское звание. Тебе сколько лет?

— Двадцать три.

— Очередное звание ты получишь в двадцать шесть. Твои ровесники в это время станут капитанами. Ты, Сергей, неперспективный, а потому капитаном станешь не ранее тридцати, а майорское звание — твой предел. В этом звании ты уйдешь на пенсию. Тебя устраивает такая карьера?

Мы долго спорили. Я рассказал Тюрину о своем опыте военной службы. Рассказал об одном волонтере, который перевелся в кадры, но которого уволили в первых рядах, как неперспективного офицера. Никакие мои доводы не воспринимались упрямцем.

Единственное, что он вынес из нашей беседы — нельзя быть нарушителем дисциплины. Больше претензий к Сергею Тюрину у меня не было. Через полгода он уволился с предприятия в связи с призывом на военную службу.

Лет через двенадцать мы случайно встретились с Тюриным в вагоне метро.

— Ну, как служба? — спросил его.

— Уволили меня из армии, Анатолий Афанасьевич. Как вы и говорили, в первых рядах. Но до капитана все-таки дослужился, — сообщил Сергей, — Вот теперь снова приспосабливаюсь к жизни на гражданке. Вы были правы, Анатолий Афанасьевич. Зря вас тогда не послушал, — признался он...

Вскоре удалось "пристроиться" и Алексею.

— Анатолий Афанасьевич, у Панарина освободилась должность помощника. Вы не будете возражать, если я туда перейду?

— Алексей, ты хорошенько подумал? До тебя там работал дедушка-пенсионер. Классная работа. Квалификации не требует. Перспективы никакой.

— Меня это устраивает.

— Тогда не возражаю, — избавился я, наконец, от нашей обузы.

Больше у меня проблем с этим составом сектора не было. Вскоре весь сектор, кроме Алексея и меня, выехал на полигон...

Отдохнуть, разумеется, не удалось. Николаев пополнил сектор сразу шестью молодыми специалистами, и мне снова пришлось превратиться в преподавателя.

А в сентябре в наших комнатах стало шумно — вернулись с полигона наши командированные, и за некоторые столы пришлось посадить сразу по два человека. Мы постепенно превратились в полноценный сектор средней численности...

В канун октябрьских праздников почти весь отдел, как обычно, отправили на овощехранилище. Я был старшим от отдела и руководил ставшими уже привычными за много лет работами. Неожиданно меня вызвали к телефону. Звонили от Караштина.

— Анатолий Афанасьевич, я вас прошу срочно прибыть ко мне, — попросил меня лично Караштин, когда я поднял трубку.

— Владимир Михайлович, я на овощехранилище, — ответил ему.

— Ну и что. Я жду вас.

Делать нечего. Прямо в рабочей одежде сел в машину и минут через пятнадцать оказался в кабинете Караштина.

— Анатолий Афанасьевич, что у вас за вид? — удивился хозяин кабинета.

— Рабочий, Владимир Михайлович. Я же предупредил, что нахожусь на овощехранилище.

— Извините, я подумал, что мне просто придется вас дольше ждать, чем обычно.

— Я на машине, Владимир Михайлович.

— Понятно. Ну что, Анатолий Афанасьевич, кажется, мы с вами дождались настоящего дела. В феврале планируется вывоз летного изделия на стенд-старт. Ориентировочный срок пуска — май месяц. У вас есть всего два месяца на разработку законов управления. Январь мы берем себе. Справитесь, или снова будем создавать комплексную бригаду?

— Зачем? У нас теперь целый сектор и достаточный опыт. Справимся, Владимир Михайлович. Важно, чтобы эта работа попала в наш план, — слукавил я.

— План-график уже подписан. Эта работа за вами, — сообщил Караштин радостную для меня новость. Сразу отлегло от сердца. А я то думал... Слава Богу, Шульман все-таки не отобрал у нас работу, как обещал. Что ж, наш задел позволяет сделать ее и за месяц, но зачем об этом знать Караштину...

И снова, как когда-то в комплексной бригаде, мы работали ударными темпами. Об этом времени помнили лишь четверо из состава сектора, да еще те, кто помогал нам тогда, но остался за бортом нового коллектива. Прослышав о нашей работе, многие из них подходили ко мне в надежде принять в ней посильное участие. Все помнили, как щедро премировали тогда всех участников той работы.

Обратился к Николаеву. Оказалось, напрасно.

— Это ваша плановая работа, Анатолий Афанасьевич. Выполните план, получите обычную квартальную премию. На большее не рассчитывайте, — официально заявил начальник отдела.

Ссылаясь на его слова, "разогнал" потенциальных помощников. Но слухи тут же дошли и до наших исполнителей, тоже, очевидно, надеявшихся на приличную премию. Темпы работы стали падать.

— Получается, Анатолий Афанасьевич, выгодней сначала работу провалить, а потом быстро сделать, навалившись всей толпой? — спросил меня как-то Акимов.

— Выходит, так, — ответил ему, разделяя его мысли, — Ничего, Саша, если пуск пройдет успешно, никого не забудут, — ободрил своего лучшего исполнителя, еще не подозревая, как ошибся в своих предположениях.

В конце концов, все правильно. Наш труд оплачивается, а премия это так, подарок судьбы.

Несмотря на спад энтузиазма, еще до новогодних праздников мы сдали согласованный документ в архив. А с января мы с Акимовым и Прозоровым переселились к Шульману. Предстояла проверка работы закона управления на комплексном стенде.

Сколько же удобств операторам мы предусмотрели в этой версии закона — "говорящие" схемки и короткие тексты-подсказки, ссылки на страницу документа, с которой можно ознакомиться, пока идет операция, предполагаемое время, оставшееся до конца операции и еще много чего.

Но случилось то, о чем предупреждал Валера Бабочкин — все наши "удобства" не потянула вычислительная машина, а потому пришлось ограничиться лишь самым необходимым.

Уже тогда понял, что мы сделали максимум возможного. Именно этот закон управления будет теперь работать не только на первом летном изделии, но и, с минимальными доработками, на всех последующих. Сделать что-то большее можно, лишь сменив вычислительную базу АСУ, что в ближайшей перспективе вряд ли возможно.

Мне вдруг стало скучно...

Так уже в январе месяце восемьдесят седьмого года пришел к выводу, что моим следующим шагом будет создание комплексного стенда сектора, на котором можно работать с моделью ракетно-космического комплекса. Как этого добиться, пока не представлял, но твердо знал, что буду сражаться за это со всей энергией, на которую только способен. Потому что только в этом увидел будущее моего сектора...

В феврале в отделе стало тихо — половина отдела, во главе с руководством, улетела на полигон. И я остался один, без персонала и в тревожных раздумьях.

Постепенно жизнь вошла в размеренный ритм. Большую часть рабочего времени проводил в технической библиотеке, а в оставшееся делал наброски пояснительной записки, в которой обосновывал необходимость создания комплексного стенда с задачей моделирования работы ракетно-космического комплекса. Вскоре эта работа захватила настолько, что не заметил, как подошел месяц май.

А в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое мая восемьдесят седьмого года я в последний раз дежурил на комплексном стенде АСУ. И уже пятнадцатого случилось то, о чем предупреждал специалистов на совещании у Губанова. Не сработал клапан термостатирования — тот самый, на который случайным образом пал выбор Главного конструктора. Что делать? Засуетился Шульман, его программисты и операторы. А что сделаешь, если нет гелиевого поезда. Так и ответил Шульману на его вопрос.

Вскоре позвонили с полигона и сообщили, что разработчики пневмогидравлической системы все-таки нашли выход — сработали клапаном, расположенным рядом. От встряски отказавший клапан все же закрылся.

Дальнейшая подготовка прошла, как по нотам. И уже вечером в половине десятого мы увидели на многочисленных экранах старт ракеты-носителя "Энергия" с космическим кораблем "Полюс"...

Лишь на следующий день узнал, что задача пуска не была выполнена до конца. И хотя его основная цель — испытание новой ракеты-носителя, получившей свое имя "Энергия" — была достигнута, подвел космический корабль "Полюс", не вышедший на орбиту и упавший в океан рядом со второй ступенью носителя.

Тем не менее, этого оказалось достаточно, чтобы признать пуск в целом неудачным с соответствующими выводами.

— В вашу бочку меда случайно попала ложка дегтя. Но она не ваша. Низкий вам поклон, создатели нового носителя "Энергия", безукоризненно выполнившего свою задачу, — приветствовал нас министр на традиционном митинге работников НПО "Энергия" по случаю успешного пуска.

Увы, его низкий поклон оказался единственной наградой за успех предприятия. Ни благодарностей, ни иных наград и премий так никто и не получил...

Настало время летних отпусков, и в отделе снова стало тихо. Людям дали отдохнуть перед началом следующего этапа работ. Мы уже знали, что второй пуск состоится со штатного стартового комплекса, а полезной нагрузкой будет многоразовый орбитальный корабль-самолет "Буран". Но произойдет это не ранее, чем через год.

А пока мы с Прозоровым, Самойленко и Бабочкиным занялись созданием своего "вычислительного центра" — изготовлением персональных компьютеров, объединив которые в сеть, мы могли бы получить свой комплексный стенд, не хуже стенда АСУ у Шульмана.

Неожиданно нас "застукал" за работой сам Панарин, совершавший обход подразделений.

— Анатолий Афанасьевич, что это за самодеятельность на рабочих местах в рабочее время? Почему ваши люди делают какие-то поделки? — строго обратился он ко мне, держа в руках очередную плату компьютера, подготовленную к травлению.

— Это не поделки, Владимир Николаевич. Это плата персонального компьютера, который мы вынуждены изготавливать своими силами, потому что у нас нет доступа к единственному компьютеру комплекса, — ответил ему.

— Интересно. Действительно плата персонального компьютера? И он будет работать? — удивился Панарин.

— Один уже работает в комнате нашего сотрудника. Нам требуется четыре таких компьютера, объединенных в локальную сеть. Тогда мы сможем выполнить нашу задачу с более высоким качеством.

— Зайдите ко мне через час, Анатолий Афанасьевич, — приказал руководитель комплекса...

Через час вошел в кабинет Панарина с намерением доложить о своих научных изысканиях. На всякий случай даже прихватил с собой наброски пояснительной записки. Оказалось, что руководитель комплекса вызвал меня вовсе не по поводу наших компьютеров.

Ракета-носитель "Энергия" с космическим кораблем "Полюс" на комплексе стенд-старт

— Анатолий Афанасьевич, я решил перевести ваш сектор в отдел Фалеева. По-моему, у вас возражений не должно быть. Они, очевидно, будут у Николаева. Поэтому я вас прошу не информировать его до поры до времени. В нужный момент я сам поставлю его в известность, — обрадовал меня Панарин.

Вышел от него в приподнятом настроении. Кажется, здравый смысл восторжествовал. Неожиданно наткнулся на Николаева.

— Афанасич, зайди, — пригласил он в свой кабинет, — Потрясающая новость. Мазо переводят к Фалееву. Наконец я от него избавлюсь, — радовался как ребенок Маленький Наполеончик.

— На какую должность? — спросил его, понимая, что менять шило на мыло Мазо не с руки.

— Не удивлюсь, если вместо Фалеева, — подтвердил мою мысль Николаев.

Настроение резко упало. Как же мне надоел этот карьерист, с упорством маньяка рвущийся в дело, которого никогда не поймет, но зато готов возглавить...

Дня через два меня пригласил к себе Фалеев:

— Ну что, Афанасич, скоро будем работать вместе? — спросил он. "Знает он что-нибудь, или просто пытается выпотрошить меня?" — подумал я.

— Откуда такие сведения? — спросил его.

— От Панарина. А он разве с тобой не говорил?

— Намекал... Но я не воспринял это всерьез, — выкрутился я из щекотливой ситуации, — Ну и что вы мне предложите в этот раз? Хотелось бы знать место заслуженного сектора в вашем отделе?

— Нормальное место. Такое же, как у сектора Соболева.

— Соболева? — удивился я, — А куда вы Четверкина дели?

— Володю планирую заместителем. Ему будут подчинены оба сектора.

Какой кошмар. Унижение, с которым может сравниться разве что мое временное подчинение Отто. Впрочем, причем здесь этот кошмар? Вместо Четверкина, несомненно, будет Мазо, а то, глядишь, и сам Фалеев. Что ж, в любом случае переход к Фалееву мне ни к чему. Тогда что же делать? И вдруг меня осенило.

— Борис Васильевич, а вы в курсе, что ваш отдел решили усилить мощной фигурой стратегического масштаба?

— Какой такой фигурой? — забеспокоился Фалеев.

— Спросите Николаева, а лучше самого Панарина, — посоветовал ему.

Через пару часов оба отдела знали все о предполагаемых переводах, но не от меня. Меня же непрерывно атаковали любопытствующие, которым отвечал, что не в курсе.

— Афанасич, ты в курсе, что вместе с Мазо переводят твой сектор? — снова вызвал меня Николаев.

— Доброжелатели уже сообщили. Впрочем, я и сам догадался, когда вы сказали, что переводят Мазо. Кто он такой без этого сектора, а с сектором фигура.

— Что делать будем, Афанасич? — искренне расстроился Николаев.

— Лично я с Мазо не пойду. Пусть сектор переходит, а я не хочу.

— Правильно, Афанасич. Оставайся в отделе. Если будут угрожать, что лишат должности, я тебя замом сделаю. Только не уходи.

— Не в должности дело. Чем я у вас заниматься буду, если законы уйдут? Это для меня важней всего, Виссарион Леонидович.

— Да хотя бы анализом комплексных проверок, Афанасич. Шинкин за три года ничего не сделал. Работа провалена. Возьмись. Ты сделаешь, Афанасич.

— Я то может и сделаю. А там у вас новый друг появится. И забудете все на свете.

— Клянусь, Афанасич, никогда не забуду. Ну что, договорились?

Я молча кивнул головой, еще не понимая, во что вляпался...

— Анатолий Афанасьевич, Панарин вызывает, — подошел ко мне Мазо, — Нас с тобой к Фалееву переводят, — пояснил он.

Пока шли к руководителю комплекса, Мазо был сама вежливость и предупредительность. Похоже, не зря Бродский часа два консультировал его накануне.

— Вы понимаете, Анатолий Афанасьевич, что Николаев это пустой номер. И Панарин так думает. У Фалеева мы с вами развернемся. К нему новая оргтехника поступает. Компьютер. Я вам там обеспечу режим наибольшего благоприятствования. Думаю, что и Фалеев недолго продержится. Это тот же Николаев. У нас с вами там откроются замечательные перспективы, — сыпал Мазо явно не своими словами.

"Тоже на зама намекает... Забудет, как и Николаев, едва до должности доберется. До моей должности... Мне ее и Караштин, и Елисеев обещали", — успел подумать, пока шли к кабинету Панарина.

— Анатолий Семенович, готовьте документы о переводе вас и сектора Зарецкого в отдел триста сорок один, — выдал указание Панарин, не обращая на меня ровно никакого внимания, словно меня и не было в его кабинете.

"Зачем тогда вызывал? Мог бы одного Мазо вызвать. Боится чего-то. Чего? Ну, конечно же, моего отказа", — решил я.

— Владимир Николаевич, одно уточнение. Лично я никуда переходить не собираюсь, — решился я на бунт.

— Как так, Анатолий Афанасьевич? Мы переводим ваш сектор. Мы с вами об этом уже говорили, и вы дали согласие. Почему вы вдруг изменили вашу позицию? — возмутился Панарин.

— Потому что вы сообщили мне тогда не всю информацию, Владимир Николаевич... Типичная некорректная задача... А потому не удивительно, что ответ оказался не верным. Сейчас условия полные, и решение, соответственно, стало иным, правильным, — ответил ему.

— Что вы загадками говорите?.. Вы хоть понимаете, что сектор мы все равно переведем, с вами или без вас? Но тогда вы уже не будете начальником сектора, — приступил к ожидаемым угрозам руководитель комплекса.

— Делайте, что хотите, — ответил ему, встал и вышел из кабинета. Меня не удерживали...

— Ну что, Афанасич? — озабоченно встретил меня в коридоре Николаев.

— Бунт на корабле, — ответил ему.

— Правда? — обрадовался он, — Ну, молодец. Я тебе этого никогда не забуду. Спасибо, Афанасич, — засуетился Маленький Наполеончик.

"Знал бы ты, Виссарион, что ты, оказывается, пустой номер", — мелькнула развеселившая меня мысль.

— Слушай, Афанасич, ты бы поспрашивал своих, может, кто еще не захочет переходить? — вдруг озаботился Николаев.

— Как так? Сектор и так ослаблен, — возмутился я.

— Тебе то, какое дело? — удивил меня Николаев, — Человеком больше, человеком меньше.

— Кто вас конкретно интересует? — спросил его в лоб, заранее зная ответ.

— Ковалев, — не обманул моих ожиданий Виссарион...

— Афанасич, подойди, что покажу, — подозвала меня Вера Журавлева, едва вышел из кабинета. Она по-прежнему сидела за секретаря.

Это оказался список резерва на замещение освобождающихся должностей. Ковалев был утвержден в резерв на должность заместителя начальника отдела. Меня в том списке вообще не было...

Я не стал исполнять просьбу Николаева. Мне было противно. "Странные люди. Как же они делают ракеты?.. Впрочем, самый странный здесь это я. А они как раз люди как люди", — с грустью размышлял я...

— Анатолий, что у вас там происходит? — вдруг закричал в телефонную трубку Шульман, — Почему я ничего не знаю? Ты обязан обо всем докладывать мне. Ты же мой человек. Ты работаешь на меня. А я узнаю обо всем со стороны. Кто против меня работает?.. Я должен немедленно узнать, кто против меня работает, — нес он какую-то оскорбительную чушь. Я молча положил трубку. Это был мой последний разговор со странным человеком, который вдруг возомнил себя моим хозяином.

— Меня, старого еврея, обвел вокруг пальца какой-то Зарецкий, — как-то раз передал мне от него привет его сосед Рабкин. Так и не понял, вокруг какого пальца обвел тогда Шульмана, внезапно потеряв дело, которое когда-то спас и которому отдал душу...

— Анатолий Афанасьевич, вы разве с нами не переходите? — спросил как-то Акимов, вызвав меня в коридор.

— Нет, Саша. Мне с Мазо не по пути, — ответил ему.

— А как же ваша работа? Неужели бросите?

— Законы сделаны, Саша, они работают. Самое время кому-то стричь купоны. Почему бы ни Мазо. Он, в отличие от меня, на полигон ездит.

— Я тоже не хочу работать с Мазо. Как мне остаться в отделе, Анатолий Афанасьевич?

— Обратись к Николаеву, — порекомендовал ему.

Неожиданно с такой же просьбой ко мне обратился Володя Прозоров. Вдохновленный его темпераментной речью, к Игорю Колосанову подошел сам.

— Я бы тоже остался в отделе, — ответил Игорь, — Но на днях перехожу в Службу главного конструктора. Я же баллистик, Анатолий Афанасьевич. К вам попал по ошибке, но нисколько не жалею. Спасибо вам большое, Анатолий Афанасьевич, и удачи, — пожелал он.

Удивила Лена Перешеина:

— Не могу я его бросить одного.

— Кого его?

— Ковалева.

— А-а-а.

Подходить к кому-либо еще больше не захотелось.

Вскоре нас с Акимовым освободили от занимаемых должностей и вывели за штат. Нам сохранили наши минимальные оклады, но мы автоматически попали в число кандидатов на увольнение. Остался в отделе и Прозоров, правда, в отличие от нас, в штате.

СЕКТОР АНАЛИЗА

А пока в отделе и в комплексе ничего не происходило. Все сотрудники сектора оставались на своих местах и продолжали работать по плану. Я и Акимов по-прежнему исполняли свои должностные обязанности, потому что вместо нас так никого и не назначили. Но постепенно у меня появилось ощущение, что нахожусь в вакууме.

Не знаю, что наобещал Мазо моим подчиненным, но многие, похоже, клюнули на его посулы, не понимая, что это всего лишь наживка, чтобы на время сделать их сторонниками его планов. Добившись цели, он вряд ли даже вспомнит о своих обещаниях, и уж тем более сомнительно, что их выполнит. Мне, да и не только мне, это так знакомо вот уже много лет. А моим юнцам? Откуда им это знать?..

И уже не только Ковалев, но и рядовые исполнители по любым вопросам бегали напрямую к Мазо, словно меня и Акимова, все еще их начальников, не было на месте.

Возможно, следовало бы поступить как-то иначе, но именно в те дни мне почему-то показалось, что бороться за что-то конкретное без поддержки сектора попросту не имеет смысла... За что бороться?.. За свое дело? Оно уже обрело зримые черты, и в творческом плане стало мне не интересным... За свою должность? Сама по себе, без захватывающей работы, она казалась мне бессмыслицей... За свой коллектив? По всем признакам он уже тихо предал меня. Молчал профсоюз, молчали наши всегда активные комсомольцы, молчал даже наш единственный коммунист Ковалев. Так что бороться мне было действительно не за что...

Зато в эту битву, которая несколько месяцев сотрясала комплекс, быстро включились партийные и общественные организации отдела и комплекса, рассматривая скопом и в розницу персональные дела скандалистов. Временами представители сторон обращались ко мне за компроматом, но я всех отсылал к Николаеву, включая и апологетов самого Николаева.

Сам же Николаев времени не терял.

— Афанасич, срочно формируй сектор анализа, — приказал он мне уже через месяц моего заштатного существования.

— Из кого формировать и с какой целью? — спросил его.

— Цель Шинкину еще три года назад поставили, только он со своей задачей так и не справился. Пора инструкции делать, а у него даже методик нет... Вообще ничего нет... Людей я тебе наскребу на две группы. Правда, теперь не до выбора. Бери, что дам... В общем, Афанасич, вся документация должна быть разработана к пуску... Посоветуйся с телеметристами Воршева. Может, помогут, — проинструктировал меня Николаев. Это был первый и последний инструктаж начальника отдела.

В течение недели сектор анализа был почти сформирован. Его ядро составила наша "гвардия законников" — Акимов, Прозоров и буквально "выцарапанный" у Шинкина Самойленко. Битву за Бабочкина мы, к сожалению, проиграли.

Наполнитель сектора, как и ожидал, оказался разнородным: два ведущих инженера предпенсионного возраста наряду с двумя молодыми инженерами-мамами, работающими по четыре часа, — это границы, между которыми расположились все остальные его работники.

И никто из пополнения сектора не горел энтузиазмом месяцами работать по десять-двенадцать часов в сутки без праздников и выходных. Нет, это был совершенно иной сектор, чем тот мой первый, где не боялись напряженной работы.

Из всех сотрудников сектора некоторое понятие о телеметрии имела лишь Галя Жарова, работавшая когда-то в секторе Меди. Увы, она и Нина Васильевна Фокина тут же уехали на все лето в пионерлагерь предприятия.

А мой старый приятель Рабкин, лишенный, в связи с переводом, возможности "сидеть" в командировке, был недоволен всем и тут же затребовал себе помощника, который работал бы под его руководством, и с которого можно было бы хоть что-то спросить, вместо того, чтобы это что-то делать самому.

Мои попытки как-то оживить людей, сообщив им о важности и ответственности предстоящей работы, вызвали обратную реакцию — большая часть работников тут же впала в состояние перманентной апатии и заторопилась в отпуска и отгулы, выклянчивая их у Николаева самыми бессовестными способами.

Встретился с Шинкиным, который на мои вопросы ответил, что понятия не имеет, о чем я его спрашиваю. Никакой такой работой он не занимался, и заниматься не намерен.

Встретившись с Воршевым, узнал, что на МКС "Буран" телеметрируется около десяти тысяч параметров. При комплексных проверках, как и в полете, весь поток информации поступает по телеметрическим каналам и записывается на носители информации. Информацию для анализа отбирают из общего потока и представляют в удобном виде. А далее специалисты по своим методикам анализируют отдельные параметры или их совокупность и делают выводы.

Этой работой можно заниматься практически постоянно. Ракета уже давным-давно стартовала, результаты пуска известны, а телеметристы могут месяцами разбираться в хитросплетениях данных, пытаясь докопаться до первопричины ее аварийного пуска.

Иное дело предстартовые комплексные проверки систем. Здесь, по данным анализа телеметрической информации, требуется как можно быстрее выдать ответственное заключение — можно пускать ракету, или нельзя? А если нельзя, то почему? При этом требуется указать дефект с точностью до съемного прибора, заменив который можно устранить тот самый дефект, обнаруженный при проверках. Словом, типичная задача диагностики технических систем.

Теперь хоть стало понятным, почему Шинкин любыми способами отказывался от этой работы. Зачем ему такая ответственность? Но для него это была лишь часть деятельности его сектора, а для нас она становилась основной работой, которую к тому же необходимо выполнить в ограниченные сроки.

Получив хоть какие-то исходные данные, моя голова закипела. Почти мгновенно возник четкий план работы. Понять мой замысел могла только наша "гвардия", а потому тут же собрал ее и поставил задачу. И работа сдвинулась с мертвой точки, пошла...

Уже через день стало ясно, как все множество параметров разбить на обозримые подмножества с тем, чтобы в каждом из них исключить часть параметров, значения которых в процессе проверок не меняются.

Подключив к этой работе всех наличных сотрудников, недели через полторы мы, наконец, выявили всего тысячу меняющихся параметров в десяти условных пересекающихся подмножествах — по сотне на каждое. Это уже было в пределах человеческих возможностей...

Как бы помогла в нашем случае математическая модель. Ведь с ее помощью мы легко могли бы выявить диагностические параметры, которые четко указывали на исправность или неисправность прибора. Но такой модели пока не было, а потому мы могли применить лишь методики экспертных оценок.

И я принялся за обучение сотрудников едва сформированного сектора анализа. Медленно, но верно на месте топкого болота вдруг стали появляться островки некой тверди, о которую уже можно было хотя бы опереться. К концу месяца я почувствовал уверенность, что мы справимся и с этой нашей задачей. Получив конкретную работу и методику ее исполнения, люди преображались буквально на глазах.

Погруженный в работу, я не замечал, что происходит вокруг, а когда оглянулся, было поздно.

— Афанасич, принимай сектор Смирнова, — неожиданно заявил Николаев, вызвав меня к себе.

— А сектор анализа? — с удивлением спросил его.

— Это и будет сектор анализа. У Смирнова только группа Копытова и осталась, которая боковушками занимается. Ну и пусть себе занимается. Зато тебя и Акимова сразу на должность поставлю, — изложил он свой план.

— А Смирнова куда? — спросил его, смутно предполагая какой-то подвох.

— Тебе, какая разница? — нахмурился Николаев, — Смирнов назначен заместителем начальника отдела, — после длинной паузы вдруг решился он раскрыть "секрет", который все равно на днях бы раскрылся. Я молчал. Виссарион, "обещавший" эту должность мне, похоже, нашел очередного нового друга, — А что ты хочешь, Афанасич? Как я тебя поставлю замом? Ты же беспартийный, а Смирнов коммунист. Зато теперь хоть могу на его должность поставить. Будешь штатным начальником сектора, — вдруг громко принялся оправдываться Маленький Наполеончик...

Вскоре у меня оказался самый большой сектор в отделе — около тридцати человек. Порадовал не только сам Сергей Копытов, но и его группа, состоявшая в основном из скучающей по реальной работе необученной молодежи. Это было как нельзя кстати — наша миниатюрная гвардия энтузиастов получила неплохое пополнение.

Закипела и общественная работа. В группе Копытова работала Лена Васильева — прирожденная общественница. Не было ни одного собрания отдела, на котором она ни выступила бы с разгромной критикой неважно чего. Но это были не пустые выступления и критика ради критики. Большинство ее предложений основывалось на здравом смысле, и тут же находило поддержку не только воинствующего меньшинства нашего отдела, но и большей части его равнодушного болота. Словом, руководство отдела вынуждено было с ней считаться.

Поговорив с Леной, узнал, что после института она несколько лет проработала мастером цеха на заводе по производству электронной аппаратуры. Едва ни стала начальником цеха, но по личным обстоятельствам вынуждена была перевестись из Брянска на наше предприятие. Яркая блондинка с незаурядными способностями, кипела нерастраченной энергией.

Лена Васильева быстро стала не только украшением нашего сектора, но и мощным тараном во всех смутных вопросах, которые можно было решить только таким способом.

— Ну, Анатолий, знаешь, мою слабость, — позвонил как-то Шульман, впервые после нашей долгой размолвки, — Такую Леночку прислал... Я ей и так бы все подписал, только за один ее вид, а она, оказывается, еще и умница... Где ты ее прятал, Толя?.. Всегда присылал какую-то страшненькую... В общем, если что надо, всегда шли Леночку, — высказал он свои пожелания, без замечаний согласовав один из наших первых документов...

Похоже, именно от Васильевой Шульман впервые получил правдивую информацию о наших дрязгах по поводу сектора "законников" и узнал, наконец, причину, по которой я вынужден был остаться в отделе.

— Ничего, Толя, я тебе помогу избавиться от Мазо, — уже на следующий день позвонил мне наш "главный законник", — Я его навсегда удалю от законов управления, — пообещал он, забыв, очевидно, что тот сектор вместе с Мазо уже приписан к другому отделу, а я руковожу совсем другим сектором.

Мне так и не удалось узнать, почему сектор Ковалева с треском провалил, в общем-то, простую корректировку закона управления, связанную с различием ряда систем стартового комплекса и комплекса стенд-старт. Шульман, ознакомившись с дефектным извещением, не преминул воспользоваться ситуацией и предложил Караштину поставить вопрос о передаче законов управления из испытательного комплекса в комплекс разработки АСУ и наземных систем, что в сложившейся ситуации было вполне логично. Разумеется, если забыть о том, что кроме наземных систем есть еще куча бортовых, которыми подразделения Караштина не занимались. Но те системы не менялись, а потому в извещении не были представлены.

Караштин поддержал предложение Шульмана, и вскоре вопрос был решен, как и следовало ожидать, не в пользу нашего комплекса.

Накануне решающего совещания Панарин все-таки вызвал меня к себе и показал то злополучное извещение:

— Анатолий Афанасьевич, посмотрите, пожалуйста, работу вашего бывшего сектора.

Быстро полистав документ, обнаружил множество так называемых скрытых ошибок, характерных для начинающих программистов. Несколько бесконечных циклов, из которых не было выхода, и еще кое-что в том же духе. Когда-то и Акимов делал такие же ошибки. Увы, Ковалев, подписавший документ, даже не Акимов. Да и Мазо вряд ли мог обнаружить эти изъяны.

— Ну, как? — спросил Панарин, едва я закрыл утвержденный им документ.

— Плохо, Владимир Николаевич. Похоже, забыли, чему учил, — ответил руководителю комплекса и показал отмеченные недостатки.

— А это устранить можно?

— Не только можно, но и нужно, иначе система зависнет.

— Значит, Караштин прав, — задумчиво сказал Панарин и отпустил меня.

Вскоре узнал, что законы управления переданы для ведения в отдел Земцова. Оставшийся без работы сектор, Фалеев тут же благополучно "вернул" Николаеву, причем вместе с Мазо.

— Что будем делать, Афанасич? — тут же вызвал меня Николаев, — Сектор Ковалева вернули в отдел.

— А я здесь причем?

— Тебе люди нужны?

— Эти нет, — не раздумывая, ответил ему.

Он, похоже, все понял. Людей распределили по всем секторам, кроме моего. И сектор "законников" растворился в отделе, словно его и не было никогда...

Сложнее было с Мазо. "Его" должность уже прочно занял Смирнов.

— Вот видишь, Афанасич, как же я был прав, когда назначил Смирнова, — призывал меня порадоваться вместе с собой Николаев, — А с твоим бы назначением все еще возились, и к возвращению Мазо явно не успели, — напрашивался на комплимент Маленький Наполеончик.

Что ж, пусть потешит себя иллюзиями. Ведь теперь Мазо со всей яростью обманутого в больших надеждах человека обрушится за него. Долго ли он устоит под его мощным натиском? И, слегка покривив душой, все же подсластил пилюлю начальнику отдела:

— Вы прозорливы, как всегда, Виссарион Леонидович, — похвалил расплывшегося в довольной улыбке Николаева.

Мазо вновь возглавил изрядно поредевший сектор двигателистов, насчитывавший едва ли с дюжину активных штыков. Естественно, это его не устраивало, и он кинулся в очередной бросок за вожделенной должностью.

Для начала он представил новую штатную структуру отдела, в которой обозначил свое место в качестве зама начальника отдела. И снова с упорством маньяка начертил свою клешню, протянутую к моему сектору анализа.

— Как ты на это смотришь? — спросил Николаев, показывая творчество Мазо.

— Как на конец моей работы в вашем отделе, — ответил ему. Николаев нахмурился.

— Ну, положим, в законах Мазо не разбирался, а в телеметрии он дока. Еще на полигоне служил в отделе анализа, — зачем-то напомнил он мне послужной список Мазо.

Я в очередной раз почувствовал себя обманутым. Не ответив, вышел из кабинета, доплелся до комнаты и плюхнулся в свое старенькое кресло — бывшее Кузнецова, а еще раньше самого Королева. Как же хорошо все начиналось, и как плохо кончается. Я вдруг понял, что больше не смогу работать в этом отделе...

— Что-то случилось, Анатолий Афанасьевич? — подошла ко мне Лена Васильева.

— Да ничего, Леночка. Все нормально, — ответил ей.

— Вижу, как нормально... Может, чем-то могу помочь? — предложила она.

— Вряд ли. Хотя, как знать, — вдруг решился я и рассказал ей всю историю наших взаимоотношений с Мазо и поддерживающим его во всем руководством.

— В принципе, Анатолий Афанасьевич, я уже кое-что слышала. Что-то даже Акимов рассказывал... В общем, вы стойте на своем, а мы вас в обиду не дадим. Всю общественность поднимем... Надо будет, до Вачнадзе дойдем, а Мазо с Николаевым на место поставим, — решительно заявила Васильева. Не знаю, почему, но я вдруг почувствовал в ее лице надежную опору, как когда-то в Акимове...

А в курилке поздравляли Четверкина. Оказалось, что Фалеев, опасаясь возвращения Мазо, стремительно оформил беспартийного начальника сектора своим заместителем. Смог же ведь!

Эта новость буквально взбесила Мазо. Даже через закрытую дверь кабинета доносились раскаты его громового голоса:

— Какой-то задрипанный техник!.. У Мухаммеда кружочки рисовал!.. А тут пашешь, пашешь, а все там же!.. Бродский обещал, ты обещаешь!.. Где обещанное, Виссарион?!

Что ответил Николаев, слышно не было.

— Я не собираюсь ждать!!! — громыхнул Мазо и стремительно выскочил, судя по всему, в направлении кабинета Панарина.

Через неделю на доске объявлений вывесили приказ. Так Мазо вновь стал замом Николаева, но с сохранением должности начальника сектора...

А уже через день новоявленный зам затребовал меня к себе с отчетом о проделанной работе. Пришлось зайти к Николаеву и заявить, что если Мазо не оставит меня в покое, тут же напишу заявление об уходе. Похоже, подействовало.

Постепенно жизнь вошла в период относительного спокойствия. Режим работы оставался напряженным, но размеренным, без потрясений. В него уже втянулась большая часть сектора, включая наших молодых мам, которые все чаще уходили с работы после обеденного перерыва, а не до него, как раньше.

Особым режимом пользовались Прозоров с Самойленко, которым разрешил работать в домашних условиях — в комнате Прозорова, где был наш единственный компьютер. Мы втроем пытались создать демонстрационную модель, с помощью которой можно было бы показать возможности моделирования ракетно-космического комплекса.

Мы взяли за основу одну из конкретных систем. Я описал ее работу неким законом управления. Потом мы с Володей написали программу, и вскоре ребята начали экспериментировать с полученным произведением.

С утра мы разбирали итоги вчерашней работы, намечали планы, и ребята уходили к компьютеру. Все бы хорошо, но однажды их хватился Николаев. Мне не удалось оправдать их отсутствие. Пришлось открыться.

Последствия оказались неожиданными — Николаев захотел лично все осмотреть на месте. Ознакомившись с нашими достижениями, он надолго задумался.

— Афанасич, действительно можно сделать модель всего комплекса и получать подобные результаты?

— Разумеется. Это всего лишь изменение масштаба.

— А как все-таки проверить достоверность ваших результатов?

— Только практикой, Виссарион Леонидович. А до нее, сравнивая наши данные с мнением специалистов. Хотя это так, первое приближение.

— Афанасич, а откуда ты все это знаешь?

— Что-то из литературы, а что-то, как говорят, творю, выдумываю, пробую.

— Слушай, Афанасич, а вдруг ты такого навыдумывал... А отвечать, кто будет?

— Лицо, которое утвердит наши документы, — пошутил я на свою голову.

— Так это лицо потом с меня спросит по полной программе.

— А как же, — совсем добил я Маленького Наполеончика.

— Не-е-ет... Тебя надо почаще контролировать, Афанасич, — решил, наконец, Николаев, — Слушай, ты изложи все популярно, чтобы я понял. Страничек на пять. Больше я не прочитаю. И с управленцами свяжись. Пусть посмотрят твои выводы. Все равно с ними документы придется согласовывать, — порекомендовал он...

Несмотря на занятость, дня за три все же подготовил пояснительную записку для Николаева. Прочел он ее с большим интересом. Конечно же, сразу посыпались вопросы. Отвечая на них, попутно корректировал текст. Кончилось тем, что Николаев отнес ту записку Панарину.

Не помню, кому из них пришла в голову мысль о публикации, но именно с той поры она прочно засела и в моей голове. Я стал постепенно преобразовывать ту пояснительную записку в статью для нашего отраслевого журнала...

Поход к нашим кураторам ничего не дал. Зато они предложили съездить вместе с ними в Харьков с тем, чтобы основательно поработать с разработчиками системы управления, где всегда можно найти нужных людей, занятых этой же проблемой.

Николаев идею одобрил. Мало того, что начальник отдела решил ехать лично, он взял с собой Брылкина и Жарову. Внушительная делегация поехала и от кураторов. Я же радовался тому, что рядом снова были Кожевников и Зубков.

Целую неделю мы работали с утра до вечера. И к удивлению Николаева, харьковчане почти полностью одобрили нашу методику диагностики.

— Да-а-а, Афанасич... Теперь мне понятно, почему Мазо так за тебя уцепился. Похоже, он в ученые собрался, — то ли пошутил, то ли всерьез сказал Виссарион вечером, когда мы собрались в гостинице, чтобы отметить успешное завершение нашей командировки и завтрашний отъезд.

Под общее настроение удалось договориться, что останусь на выходные в Харькове. Я и предположить не мог, что то была моя последняя командировка в родной город.

— Афанасич, ты бы хоть показал свой Харьков, — попросил Николаев, — А то целую неделю пробыли и ничего не увидели, кроме кабинетов и гостиницы.

Увы. И пятница у Николаева и Брылкина оказалось занятой. Только мы с Галей Жаровой, отметив командировку, сразу после обеда покинули предприятие.

Троллейбусом доехали до парка Горького, а оттуда пешком прошли мимо училища прямо к нашему старенькому домику.

— Вот здесь я жил до отъезда в Казахстан, — показал Галке на окна второго этажа.

— Какой чудесный домик, — восхитилась Жарова, — А мы зайдем?

— Там сейчас никого нет. Брат на работе, а родители с младшим братом живут совсем в другом месте, довольно далеко отсюда, — пояснил ей.

Мы прошли через большой двор и минут через пятнадцать уже были на площади Дзержинского. Мимо парка Шевченко дошли до стеклянной струи. Попали и к каскаду. Оттуда, не спеша, за час добрались до вокзала.

— Ну, как Харьков? — спросил Николаев, уже сидевший с Брылкиным и Зубковым в вагонном купе.

— Чудесный город, очень красивый и зеленый. В хорошем месте провел Афанасич свое детство. А домик, какой у них замечательный, — отозвалась Жарова. Мне было приятно.

Мы простились до понедельника, и я отправился на новую квартиру, где меня ждали мама, братья и тетя Клава московская...

— Толик, а как ты относишься к Горбачеву? — неожиданно спросила тетя, — Ты знаешь, он мне так нравится. Такой простой, доступный. С людьми на улицах запросто разговаривает. Что там, в Москве, о нем говорят?

— Тетя Клава, — удивился я, — Как может нравиться руководитель партии?.. Говорит он много, только толку от этого... Перестройка, демократия — одни слова... А в магазинах как не было ничего, так и нет. Даже в Москве стало хуже. У нас на работе раньше дефицит распределяли, а сейчас выдают талоны на масло, на сахар и даже на водку и стиральный порошок... Полный бред.

— Ну, вот, тетя Клава, я же тебе говорил, — присоединился к нам Володя, — А ты не верила. Кстати, Толик, ты случайно ни видел по телевизору последнее выступление Полунина, где он говорит другому клоуну: "Низзя"?

— Видел, — рассмеялся я, — Прямо перед самым отъездом. Посмеялся от души.

— Ну и о чем же оно? — лукаво заулыбался брат.

— Конечно, о Коммунистической партии, — мгновенно ответил ему, вызвав его смех и возмущенные вопросы мамы и тети:

— Откуда, Толик?.. При чем здесь партия?.. И ты туда же?.. Да там ни слова о партии не сказано, — возмущались они.

— А разве обязательно надо прямо говорить? — смеялся довольный Володя, — Вот видите, и Толик правильно понял. Низзя и все тут... Одни вы не хотите понять... Горбачев вам нравится. Ха-ха-ха, — веселился брат...

В понедельник, едва появился на работе, вызвали к Панарину.

— Анатолий Афанасьевич, что за самодеятельность? Почему ваши люди работают на каком-то самодельном компьютере как надомники? Вы хоть понимаете, что нарушаете режим секретности? Да если кто из первого отдела узнает, представляете, какой скандал будет? Выговором вы не отделаетесь... Немедленно прекратите это безобразие, — выдал указания руководитель комплекса. "Ну, Николаев. И здесь растрепался", — подумал я.

— Владимир Николаевич, был бы у нас компьютер, мы бы до безобразия не опустились. Николаев вам доложил итоги командировки?

— Доложил. Это конечно хорошо, но нарушений допускать нельзя.

— Так без компьютера, Владимир Николаевич, мы бы не сделали то, что сделали... Вручную за такой короткий срок добиться хороших результатов невозможно.

— Я подумаю, что для вас можно сделать. А работу на дому прекратите, — отпустил меня Панарин.

Конечно же, мы не прекратили наши изыскания, лишь перенесли их на выходные дни. Постепенно мы сделали модели всех систем и получили необходимые диагностические параметры. Так никто из посторонних и не узнал, каким образом вместо десяти тысяч телеметрических параметров в наш десяток инструкций попала лишь сотня.

Если они были в норме, поводов для беспокойства не было. Извлечь и проанализировать эту сотню параметров можно было в течение часа. А это значило, что мы выполнили требования заказчика, даже не прибегая к автоматизации процесса анализа.

Если же любой из основных параметров не укладывался в норматив, еще через полчаса мы могли достоверно указать неисправный прибор на ракете.

В сентябре восемьдесят восьмого года мы выпустили полный комплект документов, обеспечивающих анализ результатов предстартовых проверок систем МКС "Буран".

Вскоре поступила команда вылететь на полигон. Вновь и вновь я пытался доказать необходимость своего участия в предстоящих работах, и слышал в ответ лишь жесткое "нет"...

В полупустых рабочих комнатах и коридорах отдела потянулась скучная осень. Меня не отпускало чувство неудовлетворенности — почти весь сектор на полигоне, а я здесь, с "инвалидами", как у нас называли тех, кому по тем или иным причинам нельзя было ездить в командировки.

После месяцев напряженной работы вдруг возникло ощущение избытка свободного времени. И я в очередной раз принялся за статью для отраслевого журнала. Уже недели через две понял, что больше не смогу в ней изменить ни слова. Все в ней выверено до последней точки. Придумал и заглавие: "Программная система "Экспресс-анализ"...

Установка ракеты-носителя "Энергия" с орбитальным кораблем "Буран" на стартовый комплекс

Работа над статьей заставила по иному взглянуть на весь процесс проектирования сложных технических систем, создаваемых сразу на сотнях предприятий-смежников, разрабатывающих их компоненты. Сколько же времени уходит на согласование технических параметров, а проблемы несогласованности порой возникают в самые неподходящие моменты, когда сделать уже ничего нельзя или можно, но огромной ценой.

Размышляя над этой проблемой, часто вспоминал слова нашего кадровика Петрова: "В любом подразделении творчески работают один-два человека, а все остальное — балласт, наполнитель. Моя бы воля, на предприятии оставил бы каждого двадцатого. Весь балласт уволил бы без всякого сожаления". Я взял лист бумаги и вывел заголовок очередной статьи: "Программная система "Проект-сервис". И понеслось, поехало...

ЗИГЗАГИ "ПЕРЕСТРОЙКИ" И РКК "ЭНЕРГИЯ"

Перед октябрьскими праздниками получил первую и последнюю благодарность от Николаева. Он сообщил с полигона, что комплексные проверки прошли нормально. К нашим документам замечаний не было. Уже началась предстартовая подготовка. Мне очень хотелось узнать, как работает АСУ, но справиться было не у кого. Звонить "законникам" Шульмана не хотелось. Решил, что если что-то случится, узнаю и так. А нет сообщений, значит все в порядке.

Прошли все сроки, а информации о пуске не было. Не выдержал, позвонил на комплексный стенд. Оказалось, что за минуту до запуска двигателей произошло аварийное прекращение пуска. Уже начали слив компонентов топлива. Ориентировочная задержка дней на десять. И еще узнал, что АСУ пока работает без замечаний. Что ж, хоть это приятно.

Понятно и то, что после устранения дефекта, вызвавшего отбой предстартовых операций, комплексные проверки придется повторить...

Пятнадцатого ноября восемьдесят восьмого года пуск МКС "Энергия-Буран" все же состоялся. Я узнал о нем по радио. А до того момента никто даже не удосужился сообщить нам хотя бы дату пуска. В общем, сюрприз удался.

Спустился в кабинет Панарина. От Алексея узнал, что все прошло на редкость удачно и скоро ожидается автоматическая посадка орбитального корабля на посадочную полосу Байконура. Ее будут показывать по телевизору. Получил приглашение посмотреть на это историческое событие в прямой трансляции. Благо в кабинете был телевизор.

Нечто подобное много лет назад мы смотрели в московском телецентре на Шаболовке. Тогда я попал в группу специалистов ЦКБЭМ, которой показали в записи первую посадку американского космического корабля "Спейс-Шаттл".

И вот на экране, как и тогда, в небе появилась почти неразличимая точка. Она все ближе и ближе к земле. Когда смотрел на американский корабль, не покидало ощущение, что наблюдаю приземление скоростного истребителя, правда, необыкновенно крупных размеров. Удивляло и то, что это был планер, и к земле его вел пилот, не имеющий права на ошибку. Сейчас же планером управляла автоматика. Такого еще никто не делал. Это впервые в истории человечества.

Старт МКС ""Энергия-Буран" 15 ноября 1988 года

Удивительно точно громадная махина коснулась колесами земли и покатила по полосе, подобно заурядному самолету. А мимо, на небольшой высоте, проскочил истребитель сопровождения. Чудо свершилось!

И я знал, что вместе со всеми причастен к этому историческому событию. Почти четырнадцать лет мечтал об этом полете, не жалея времени и сил, чтобы он состоялся и как можно скорее.

Вот только странно, но стоило космическому самолету остановиться на полосе, меня вдруг охватило ощущение стороннего наблюдателя. "Хорошо хоть телевизор пригласили посмотреть. И на том спасибо", — подумал, выходя из кабинета Панарина...

А вскоре возвратились Победители. Все традиционно поздравляли прибывающих с успехом, словно в том была только их заслуга. Но уже на следующий день жизнь вошла в привычные берега. И теперь уже прибывшие из длительной командировки коллеги спрашивали у нас, а что же будет дальше. Увы, этого, похоже, не знал никто в ГКБ.

Внезапно в работе возникла затяжная пауза. И заскучавший было народ обратился к политике. Как всегда, гудели курилки, обсуждая политические новости, сотрясавшие страну. А вскоре кто-то принес в нашу комнату портативный радиоприемник, и его уже не выключали, даже когда заходил Николаев. Вместе со страной мы с интересом слушали прямые трансляции заседаний Верховного Совета СССР. Новые люди. Необычные речи. Слова, слова, слова...

Неожиданно меня вызвал Николаев и познакомил с новым необычным подчиненным — старшим инженером Ковзаловым.

— Николай Иосифович, какими судьбами? — удивился, увидев его в кабинете начальника отдела.

— Вы знакомы? — в свою очередь удивился Николаев.

— Дольше, чем с вами, Виссарион Леонидович. Я же служил на полигоне, если вы это еще ни забыли.

— Понял, Афанасич. Николай Иосифович твой новый работник, — представил мне Ковзалова Николаев, — Будет работать в твоем секторе старшим инженером.

Увы, отставной полковник Ковзалов в секторе проработал не более месяца. Едва уволился помощник Панарина Алексей, его место тут же занял Николай Иосифович...

А январь восемьдесят девятого поразил смертью нашего Генерального конструктора Валентина Петровича Глушко. Не знаю, почему, но у меня вдруг возникло ощущение невосполнимой потери. И, прежде всего, оттого, что не был уверен, сможет ли его преемник сохранить лидирующую роль ГКБ НПО "Энергия"...

А как это отразится на программе МКС "Энергия-Буран"? Не сомневался, что стремительно нищающая страна уже не способна поддерживать на достойном уровне столь великое достижение своей науки и техники...

Автоматическая посадка "Бурана" 15 ноября 1988 года

— Афанасич, как там твоя статья для журнала, готова? — спросил Николаев, вызвав к себе, похоже, исключительно по этому поводу.

— Давным-давно, — ответил ему.

Бегло полистав мой последний вариант статьи, Николаев задумался.

— И это все ты написал один? — робко намекнул он.

— Нет, в соавторстве с моим начальником Мазо, — пошутил в ответ.

— Так уж и с Мазо? — продолжил ходить кругами Виссарион.

— А с кем же еще, раз он мой начальник?

— Как будто у тебя других начальников нет, — снова намекнул он.

— Ладно, намек понял... Так и быть, сейчас зайду к Панарину, — сделав тупое выражение лица, ответил ему.

— Ни хрена ты не понял, — нахмурившись, заявил Николаев, опустив глаза в стол.

Я молча вписал его фамилию рядом со своей и протянул ему блокнот, раскрытый на последней странице.

— Распишитесь, Виссарион Леонидович.

— Это еще зачем?

— А вдруг откажетесь от авторства.

— Ну, это ты напрасно... Никто же не поверит, — неожиданно засмущался Маленький Наполеончик, — Не откажусь, — после продолжительной паузы вдруг решительно взял он ручку, — Возьми у секретаря красивую папку и топай к Филину Главному. Я ему звонил. Он должен прочесть и подписать. А потом сдашь материалы в типографию. Там тебя тоже ждут, — выдал указания начальник отдела...

Филин Главный действительно меня ждал.

— Заходи, садись, — сходу предложил Вячеслав Михайлович.

Он молча взял протянутую мной папку, раскрыл ее и углубился в чтение. Я внимательно наблюдал за его реакцией, пытаясь определить его отношение к прочитанному.

— Занятная статья, — высказался, наконец, Филин, дочитав ее последнюю страницу, — Чья это работа, Анатолий Афанасьевич? — неожиданно спросил он.

— Там написано, Вячеслав Михайлович, — ответил ему.

— Я читать умею, — улыбнувшись, вдруг взглянул он мне прямо в глаза. Меня буквально поразил этот его доброжелательный взгляд. Лишь однажды точно так же на меня посмотрел Алексей Станиславович Елисеев, когда подписал разработанный нами закон управления.

— Моя, — ответил ему, не отводя взгляда.

— Я так и подумал, — снова улыбнулся он, — Работа замечательная, Анатолий Афанасьевич. Чуть развить и на диссертацию потянет... Только причем здесь Николаев?

— Как вам сказать, Вячеслав Михайлович, — неопределенно промямлил я.

— Да никак не говори. Публикуйте уж, "авторы", — иронически подчеркнул он слово "авторы", взял ручку и молча подписал разрешение на публикацию, — Желаю успехов, Анатолий Афанасьевич Зарецкий, — протянул мне руку заместитель Главного конструктора.

Я уже двинулся к выходу из кабинета, когда Филин, словно что-то вспомнив, вдруг окликнул меня:

— Анатолий, а почему я тебя давно не видел на полигоне?

— Не пускают, — остановился я на полпути к выходу из кабинета.

— Соавтор? — усмехнулся Филин, — Все ведущим работаешь, Анатолий? — неожиданно спросил он.

— Нет, Вячеслав Михайлович. Уже три года начальником сектора.

— Чем занимается ваш сектор?

— Анализом комплексных проверок.

— А разве этим ни управленцы занимаются?

— Они анализируют только данные, фиксируемые их наземной аппаратурой управления, а мы данные телеметрии всех систем изделия.

— Понятно. И сколько времени занимает ваш анализ?

— Не более часа.

— По всем системам?

— Совершенно верно.

— Анатолий Афанасьевич, ты садись, пожалуйста, — указал он мне на стул, — Если не возражаешь, продолжим наш разговор.

— Не возражаю, — вернулся я за его стол.

— Так вы что, уже используете методику, изложенную в статье?

— Частично, Вячеслав Михайлович. У нас нет вычислительной машины, как у управленцев. Если бы она была, то весь анализ шел бы в темпе приема телеметрической информации. Заключение мы имели бы сразу по окончании комплексных проверок.

— Лихо... И давно ваш сектор этим занимается?

— Около года.

— А до этого, чем занимался?

— Ничем. Сектор анализа был сформирован под эту задачу.

— А до сектора анализа ты, чем руководил?

— Сектором разработки законов управления.

— А кто им сейчас управляет?

— Нет этого сектора. Законы управления переданы для ведения Земцову.

— Так это вы, Анатолий Афанасьевич, разрабатывали законы управления? — неожиданно удивился Филин.

— Совершенно верно, Вячеслав Михайлович. Сначала руководил комплексной бригадой, созданной для их разработки, а затем сектором того же назначения.

— Понятно, Анатолий Афанасьевич... Значит, это вы нам подбросили две тысячи аварийных ситуаций, будь они неладны?

— Мы, Вячеслав Михайлович... Но не со зла, а чтобы вам не скучно было, — пошутил я.

— Скучно не было. Разгребали до самого пуска... Ну, что ж, Анатолий Афанасьевич, еще раз пожелаю вам успехов. Спасибо, — пожал мне руку Филин Главный...

Вскоре все ГКБ потрясла новость о назначении Генеральным конструктором НПО "Энергия" Юрия Павловича Семенова. В программе МКС "Энергия-Буран" Семенов курировал создание орбитального корабля "Буран", в то время как Борис Иванович Губанов был Главным конструктором ракеты-носителя "Энергия" и многоразовой космической системы в целом. Никто не сомневался, что из двух первых заместителей Генерального конструктора преемником Глушко будет Губанов.

И вот теперь курилки бурлили, обсуждая столь важное событие. Особенно удивляло сообщение, что назначение, якобы, состоялось по просьбе коллектива НПО "Энергия".

— Кто нас спрашивал? — громко возмущался Миша Бычков, — Уверен, что это работа Коли Зеленщикова. Наверняка он, как парторг, и походатайствовал за Семенова от имени коллектива... Представляешь, Афанасич, парторга предприятия суют во все премиальные списки. Он, якобы, обеспечивает партийное руководство успешными пусками, — рассмеялся он своим беззвучным смехом и пулей выскочил из курилки.

Братья Зеленщиковы, Николай Иванович и Борис Иванович, одно время работали в нашем комплексе, но поскольку оба занимались космическими кораблями, наши пути до сих пор никак не пересекались. Кроме того, что они существуют, никакой иной информации о них у меня не было.

— С Борисом я училась в школе, — сообщила мне Галя Жарова, — Ты обратись к нему, а через его брата можно и на Семенова выйти, — порекомендовала она, когда я в очередной раз получил отказ Панарина в предоставлении нам для работы персональных компьютеров.

Мне не хотелось ходить зигзагами, предложенными Жаровой, а потому решил обратиться напрямую к Генеральному конструктору. В основу адресованной ему докладной записки положил выводы из своей очередной статьи "Программная система "Проект-сервис".

Я все еще шлифовал текст записки, когда громом среди ясного неба прозвучало известие о назначении Николая Ивановича Зеленщикова заместителем Генерального конструктора. Все сомнения отпали, и я сдал докладную записку в приемную Генерального конструктора. От секретаря узнал, что уже завтра можно узнать, кому будет адресована моя записка.

Сутки прошли в томительном ожидании. Наконец мне позвонили из приемной: "Зайдите". В приемной секретарь молча показала мне резолюцию на моей докладной: "Зеленщикову. Коля, разберись. Если что-то стоящее, помоги. Семенов".

— Спасибо вам большое. Обрадовали, — поблагодарил секретаря, — Что дальше?

— Ждать известий от Зеленщикова. Сегодня документ будет у него, — ответила секретарь...

И снова томительное ожидание. Дней через пять меня вызвали к Борису Ивановичу Зеленщикову.

— Слушай, Анатолий, расскажи мне все своими словами, — попросил Зеленщиков младший, на столе которого я увидел свою записку с резолюцией Семенова.

— Там все написано моими словами, — ответил ему, огорченный тем, что оказался в начальной точке зигзага, подсказанного Жаровой.

— Я прочел, но ничего не понял, — нахмурился Борис Иванович.

— Странно, — удивился я, — Там ничего сверхъестественного нет. Спрашивайте, отвечу на ваши вопросы, — предложил ему.

— Вот вы утверждаете, что, имея модель ракетного комплекса, вы можете дать заключение, пускать ракету, или не пускать. Как это понимать, если решение принимает Главный конструктор?

— Одно другому не противоречит. Интуиция Главного конструктора тоже основана не на пустом месте. Он знает объем и данные отработки, результаты предстартовых проверок изделия и еще много чего. Тем не менее, его решения не бесспорны, а, по сути, те же "орел-решка". Предлагаемая модель основана на той же информации, но ее результат не качественный, как у Главного, а количественный — численный показатель надежности предстоящего пуска. Если этот показатель порядка тридцати процентов, ни один Главный не решится на пуск, а если свыше девяноста — пускайте смело. Это уже не "пол-потолок" и умный вид, а объективная информация к размышлениям.

— Понятно... А что вы понимаете под "элементами самообучения" вашей системы?

— Именно то, что написано. Кроме обычного моделирования в систему постоянно поступают данные реальных пусков, которые, естественно, инициируют изменения модели, или ее самообучение.

— Заумно все это. Ладно, пойдемте к Николаю Ивановичу, — предложил он.

Вскоре мы попали в кабинет Зеленщикова старшего.

— Николай Иванович, я посмотрел по твоей просьбе докладную Зарецкого, переговорил с ним. Мне кажется, что его следовало бы определить к заму Генерального по безопасности. По тематике там ему самое место. Материал интересный. Стоит поддержать, — кратко доложил Борис Иванович.

Неожиданно на столе замигали лампочки какого-то допотопного переговорного устройства, и из динамика донесся голос, судя по всему, самого Семенова:

— Коля, я тут наградные списки смотрю по "Бурану", — при первых же словах Генерального Николай Иванович жестом приказал нам удалиться. Мы двинулись к выходу, а следом донеслось на весь кабинет, — Ты что себе хочешь? Звезду Героя или Ленинскую премию? — спрашивал Семенов своего новоиспеченного заместителя, бывшего во время нашей Победы парторгом предприятия. Его ответа мы уже не услышали...

Минут через пять нас пригласил улыбающийся Николай Иванович.

— Боря, сведи его с людьми. Будем планировать на должность заместителя Главного конструктора по надежности и безопасности пусков. Успехов, товарищ Зарецкий, — протянул мне руку заместитель Генерального конструктора.

— Ну, повезло тебе, Анатолий. Под настроение попал, — пожал мне руку Борис Иванович, — Ладно, иди на место, с тобой свяжутся.

Разумеется, о своих приключениях и возникших в отношении меня планах Зеленщикова никому не рассказал. Трудно было поверить в сказку. "Отойдет, одумается", — мысленно махнул рукой на невероятное, не укладывающееся в голове решение зама Генерального.

Через день мне позвонил ведущий конструктор Бугров из Службы Главного конструктора:

— Зарецкий, зайди ко мне. Ты мне нужен, — безапелляционным тоном приказал он и повесил трубку.

Странно. Мы с ним не пересекались уже давным-давно. Мои документы подписывали другие ведущие. Что же ему потребовалось? Делать нечего, пришлось топать в ЛКК.

— Слушай, Зарецкий, ты, говорят, что-то интересное предложил Семенову, — сходу атаковал меня Бугров, — Сейчас мне пробивают должность заместителя Главного конструктора по надежности и безопасности. Зеленщиков сказал, что тебя переведут в мое подчинение. Будешь делать свою систему под моим руководством.

— Ну и кем меня к вам переведут? — спросил его.

— Начальником группы. Радуйся, Зарецкий.

— Чему? Я уже три года начальник сектора.

— Да-а-а? — удивился Бугров, — А я думал, ты ведущий. Слушай, расскажи о своем предложении. Должен же я знать, чем буду заниматься.

— Некогда мне. Я и так бросил секретную документацию, пришел по первому зову. До свидания, — попрощался я с Бугровым. В душе все кипело от возмущения. Этого мне только ни хватало. Работать под началом Бугрова в должности, которую уже давно перерос. Спасибо...

Не успел вернуться из ЛКК, меня вызвал наш Филин.

— Анатолий Афанасьевич, что ты там еще затеял? Кому и что ты писал, и куда тебя переводят? Что ты никак не успокоишься? В который раз мы с тобой беседуем на одну и ту же тему? — вывалил он свои претензии.

— Я дал свои предложения Генеральному в надежде получить компьютеры для работы. Генеральный переслал мою докладную Зеленщикову. Тот, похоже, принял свое решение. Ни о каком переводе ничего не знаю, — слукавил я, решив, что вариант Бугрова не для меня.

— А Борис Зеленщиков сказал, что знаешь, — укоризненно глянул на меня Филин.

— Пойду, спрошу у него, — ответил Борису Николаевичу.

— Не ходи, Анатолий Афанасьевич. Ту должность ни ты, ни Бугров не получите. Да и вообще, вряд ли ее пробьют. А сменить должность начальника сектора на начальника группы, не понимаю... Компьютер ваш сектор на днях получит... Можно считать наш разговор оконченным, Анатолий Афанасьевич?

— Можно, — ответил ему, без сожаления расставшись с еще одной сказочной перспективой...

— Анатолий Афанасьевич, — подошел ко мне Прозоров, — Меня сейчас Мазо вызывал. Спрашивал, что может делать компьютер, — улыбаясь, проинформировал он.

— Ну, и что ты ответил?

— Сказал, что может делать все.

— Правильно. А он?

— Сказал, что я над ним издеваюсь. И приказал изложить ему все в письменном виде. Что мне писать?

— Напиши крупными буквами то, что сказал устно. Можешь добавить, что в перспективе еще сможет петь, плясать, крутить фильмы. И добавь еще что-нибудь из области фантастики.

— Да он же меня убьет.

— Не убьет. Скажи, что компьютер скоро будет в нашем секторе. Тогда и посмотрим документацию.

— Действительно скоро?

— Филин сказал, на днях получим, — обрадовал я Прозорова...

И вот, наконец, мы увидели это чудо позавчерашнего дня. По своим характеристикам наша первая "персоналка", марки ЕС-1840, была на порядок хуже самоделки Прозорова. Но ее собрали на свободном столе, и она заработала, окруженная толпой любопытных сотрудников отдела.

Зашел даже Николаев:

— А вы знаете, Анатолий Афанасьевич, что для работы компьютера требуется отдельное помещение, оборудованное кодовым замком и сигнализацией?

— Это же персональный компьютер, Виссарион Леонидович. Лет через десять они будут стоять на каждом рабочем месте, — попробовал возразить ему.

— Это требование приказа по предприятию. Ознакомьтесь и выполняйте. К тому же, Анатолий Афанасьевич, это не персональный компьютер, как вы тут утверждаете, а ЭВМ отдела, — выдал указания начальник. Выслушав перла начальственной мудрости, Прозоров и Самойленко стремительно ринулись из комнаты, едва сдержав распиравший их смех...

За неделю мы выполнили все требования приказа. Появились и свои плюсы. Весь сектор переселили в самую большую комнату отдела. Мы, наконец, впервые собрались все вместе. К тому же, в нашу комнату теперь можно было зайти только с ведома дежурного.

Мы быстро заменили отечественное программное обеспечение Майкрософтом, что тут же дало нам громадное преимущество перед многочисленными претендентами на наш компьютер.

— Разве ваш компьютер работает на иностранном языке, Анатолий Афанасьевич? — спросил меня как-то Мазо.

— На английском, Анатолий Семенович, — ответил ему.

— А как на нем сможет работать сотрудник, не знающий языка?

— Никак... Пусть учит язык и сдает зачеты.

И почти полгода после этого разговора Мазо добивался, чтобы Николаев заменил "англоязычный компьютер" на русскоязычный. Мы же тем временем монопольно пользовались единственным компьютером отдела...

То было славное время освоения мировых достижений. Наши корифеи Прозоров, Самойленко и Хатукаев, — буквально ежедневно приносили "новинки", которыми обменивались энтузиасты программирования. Пиратские копии неведомых программ, полное отсутствие документации и справочной литературы, недостаточные знания языка, — это уровень, с которого мы стартовали в увлекательный мир компьютерного "софта". В этом мире еще господствовал Нортон, а о скором явлении Windows никто даже не подозревал.

Очень быстро мы вышли на гребень волны, отобрали все необходимое для работы и в дальнейшем лишь поддерживали достигнутый уровень. Вскоре наш славный Бейсик был заброшен, а мы полностью перешли на профессиональный язык программирования Си.

Так же стремительно сектор разделился на три группировки: программистов, пользователей и принципиальных противников компьютерных технологий.

Как ни бился с ведущими инженерами Рабкиным и Брылкиным, они категорически отказались подходить к компьютеру. Их даже не привлекли компьютерные игры, запускать которые я разрешил лишь в обеденный перерыв, когда множество "энтузиастов" обеду и шахматам предпочли Тетрис.

— Афанасич, зайди, пожалуйста, к нам, — пригласил меня как-то Четверкин.

Я зашел в их комнату, где увидел действительно чудо техники — новенький "айбиэмовский" компьютер.

— Стоит, как целая "Волга", — похвалился Четверкин, — Представляешь, мы его включили, а он не работает, да и не знаем, куда какие проводки втыкать, — пожаловался он.

— Как вы увидите, работает он, или нет, если вы даже монитор не подключили, — рассмеялся я.

Быстро собрав компьютер, запустил его, и вскоре на экране возник цветной Нортон. Окружившая стол толпа, во главе с Фалеевым, была в восторге.

— А дальше, что делать? — спросил Четверкин.

— Все, что вам потребуется, — рассмеялся в ответ, — Сейчас пришлю Прозорова с Самойленко. Они научат, — пообещал ему.

— Вот это компьютер, — с завистью вздохнул Прозоров, вернувшись от соседей лишь к концу рабочего дня.

К нашему ЕС-1840 он больше не подходил. А вскоре и толпа игроков переместилась в комнату отдела Фалеева — там появился целый арсенал "стрелялок" и "догонялок", которыми молодежь занималась с утра до вечера, оставаясь даже после работы...

Наши корифеи вернулись лишь через месяц, когда мне удалось, наконец, выбить из Панарина такой же компьютер. Еще через полгода мы получили еще две персоналки. Но к тому времени на наше "богатство" стал претендовать весь отдел.

Разумеется, сотрудники отдела и не собирались ничего изучать. Для них компьютер стал лишь удобной пишущей машинкой. А сектор Мазо вдруг выбился в лидеры, переиздавая море документации. Мое терпение лопнуло, когда к нам образовалась очередь из сотрудников комплекса, каждому из которых требовалось распечатать очередной документ, листов эдак на триста. Непрерывный зубовный скрежет четырех матричных принтеров выводил из себя наших женщин и двух слабонервных ведущих инженеров.

— Владимир Николаевич, вас не удивляет, что во всем комплексе, где уже двенадцать компьютеров, работают лишь четыре принтера, причем только в моем секторе? Все остальные неисправны, — возмутился я, когда меня вызвали на выволочку к Панарину, которому пожаловались, что я, якобы, срываю работу, запрещая печатать срочные документы.

— Разве? — удивился Панарин, — Я проверю. А почему ваши принтеры работают?

— Мы вовремя проводим профилактику и умеем их ремонтировать, — ответил ему, — Но больше всего, Владимир Николаевич, меня возмущает нерациональное использование машинного времени. Большинство сотрудников пользуются компьютером как пишущей машинкой, а все это переиздание документации — ни что иное, как грандиозный обман.

— Как так? — удивился Панарин.

— Выпущенный давным-давно документ набирается один в один на компьютере, печатается на кальке и сдается в архив, как переизданный. Огромный листаж. Почетные места в соцсоревновании. Регулярные премии.

— Да вы что? — с изумлением посмотрел на меня руководитель комплекса.

— То же делает и отдел Фалеева. Вся их автоматизация разработки сетевых графиков — миф. Графики до сих пор рисуют вручную, затем вводят в компьютер один к одному, а тот лишь печатает их на кальке.

— Не может быть, — испуганно смотрел на меня Панарин, — Уже много лет они работают с ленинградским институтом. Столько денег в это вложено. И такие результаты. Это же скандал.

— Владимир Николаевич, все, что они делали много лет, я могу начать делать прямо сегодня. Программы рисования графиков созданы давным-давно. У меня есть несколько вариантов. Могу продемонстрировать.

— Хорошо, Анатолий Афанасьевич, я разберусь, — пообещал Панарин.

Разобрался он или нет, не знаю, но поток "первопечатников" резко пошел на убыль...

На фоне компьютеромании совсем потерялся Саша Акимов. Вначале он старался держаться на уровне, но очень скоро понял, что уступает нашей выдающейся троице по всем статьям. Уступать Саша не привык, а потому он попросту переключился на другой вид деятельности. Его увлекли дебаты по вопросам приватизации нашего предприятия.

И вскоре Акимов стал признанным знатоком моделей приватизации. Он с интересом обсуждал их преимущества и недостатки на всех собраниях коллектива и повсюду, где только кто-то выражал готовность его слушать.

Одновременно с обсуждением перспектив приватизации, руководство запросило предложений сотрудников и трудовых коллективов по изменению структуры управления предприятием. Принимали и любые другие предложения, обеспечивающие переход предприятия на режим самоокупаемости.

Как-то раз нам очень кстати попалась книжечка, где все эти вопросы рассматривались достаточно подробно. Особенно нам с Акимовым понравилась матричная структура управления. Немного пофантазировав, мы развили ее в структуру управления нашим предприятием. Кому мы только ни показывали наш проект. Всем он нравился, поскольку действительно основывался на здравом смысле. Мы не встретили возражений ни по одному пункту проекта, настолько он был рационален.

Убедившись в этом, мы оформили документ и направили наши предложения в комиссию. И только эта комиссия, без всякого объяснения причины, с порога отвергла наши предложения. И Саша закусил удила. Он вступил в борьбу с этой самой комиссией, словно она стала его личным врагом. Лишь через пару месяцев удалось выяснить, что матричная структура не понравилась нашему Генеральному, который просто приказал комиссии ее не рассматривать.

— Да кто он такой?! — возмутился Акимов, — Генеральный конструктор это технический специалист, который не должен лезть в вопросы, его не касающиеся. Это даже не вопрос Генерального директора, такого же наемного работника. Это должны решать акционеры, или избранный ими органы, типа Правление. Увлеченный программированием, я не обращал внимания на инициативы деятельного Акимова, пока это вдруг ни коснулось меня самым прямым образом.

— Анатолий Афанасьевич, — перехватил он как-то раз меня в коридоре, — Я подал вашу кандидатуру на конкурс на замещение должности Генерального директора предприятия. Уверен, вся молодежь будет за вас. Вот тогда мы сможем реализовать нашу структуру управления. Вы согласны?

— Саша, ты хотя бы со мной посоветовался, прежде чем делать такой шаг. Да меня даже в списки кандидатов не включат. Найдут тысячу причин. Вспомнят даже мое мнимое сумасшествие, — возмутился я.

— Какое сумасшествие? — удивился Акимов.

— Так, с языка сорвалось. Саша, ты бы лучше делом занялся, — порекомендовал ему на свою голову...

Меня действительно не включили ни в какие списки. А Саше пояснили, что должность хоть и выборная, но утверждается на самом высоком уровне, а потому записывать кого попало они не намерены. И Саша вдруг сник, потеряв интерес и к делам предприятия, и к работе на предприятии, где он не почувствовал себя хозяином, как призывала "перестройка".

Целый месяц Саша печатал на компьютере какие-то документы. И лишь когда отпечатал все, показал мне. Это был комплект учредительных документов частной организации, которую он задумал создать.

— Все, Анатолий Афанасьевич. Ухожу с предприятия. Буду создавать свое дело. Теперь разрешили заниматься частной деятельностью. Создаю кооператив, — доложил он мне.

— Что за кооператив? — удивился я.

— Возьму в аренду развалившуюся баню в нашем поселке. Отремонтирую и начну зарабатывать деньги, — пояснил он.

— Саша, и тебе это интересно? — спросил его.

— Может, и не очень. Зато никакой секретности. Через семь лет смогу съездить за границу. А что здесь? Никогда ничего не увижу, — сокрушался Акимов.

— Кто тебя выпустит, Саша? — пытался его вразумить, давно смирившись с тем, что тоже никогда не попаду за рубеж, разве что в немыслимом пока исключительном случае.

Недели через три Саша Акимов уволился с предприятия.

А накануне его увольнения над предприятием пролилась завершающая фаза "золотого дождя" — моральные поощрения... Тот единственный на моей памяти период награждения сотрудников за успешный пуск МКС "Энергия-Буран" проходил довольно долго. Объяснялось тем, что процесс оформления наградных документов требовал времени.

Хуже было то, что о наградах руководителей широкие массы узнавали случайно, особенно о наградах, по которым не было публикаций в прессе. Создавалось впечатление, что значительная часть руководителей почему-то стеснялась своих высоких наград. Во всяком случае, мне это показалось весьма странным.

Я, по крайней мере, узнал всего о двух награжденных: Гером Социалистического Труда стал Караштин, лауреатом Ленинской премии — Зеленщиков. О наградах других руководителей мне ничего неизвестно до сих пор.

Ходили слухи, что многие сотрудники получили ценные подарки, включая автомобили, но кто конкретно, так и осталось тайной за семью печатями. Даже в нашем комплексе и в нашем отделе.

А сколько было денежных премий... По отделу периодически бегали какие-то люди с какими-то списками. Когда спросил Николаева, тот ответил, что меня это не касается, потому что во время пуска я не был на полигоне. Но и Шульман не был...

Одним словом, золотой дождь прошуршал мимо, не задев ни одной каплей...

И вот настал момент выбора кандидатов для моральных поощрений. Активу отдела предложили выдвинуть сотрудника, чья фотография будет помещена в "Музее предприятия" на доске участников программы создания МКС "Энергия-Буран", внесших в нее заметный вклад.

Наш сектор выдвинул меня, поручив Акимову охарактеризовать мою деятельность по программе. После его выступления стало ясно, что по всем параметрам конкурентов в отделе у меня нет.

Неожиданно Николаев выдвинул кандидатуру своего заместителя Смирнова, охарактеризовав его как наиболее активного участника этой программы. Сам Борис Федорович не выдержал столь явной натяжки и попросил не рассматривать свою кандидатуру, поскольку руководимая им группа лишь в перспективе должна была обслуживать многоразовые блоки ракеты-носителя, и ни в каких работах пока не участвовала.

Голосование "актива" дало ничейный результат, и тогда Николаев отдал свой дополнительный голос Смирнову.

— Все, Анатолий Афанасьевич, в этом отделе я не останусь ни за что, — подошел ко мне после актива Акимов, — Здесь понятия не имеют о справедливости.

— Не переживай, Саша. Разве только здесь? — ответил ему. Это был наш последний с ним разговор. Больше мы с ним не встречались...

С уходом Акимова я почувствовал, что лишился своей основной опоры... Лена Васильева?.. Несомненно, но лишь в делах общественных. Во всем остальном она не дотягивала до уровня Акимова. Разумеется, я сделал попытку подтянуть ее до высот лидера. Но она и сама понимала, что по ряду причин это вряд ли возможно, а потому даже не стремилась что-то менять в своей жизни.

Увы, никто из моей троицы корифеев тоже не годился на эту роль. Они много знали и хорошо работали, но не были бойцами, способными вести за собой. Каждый из них решал свою личную задачу и мало беспокоился о других и о деле в целом.

Угнетало и отсутствие перспективы. Пошел второй год после успешного пуска МКС "Буран", но о сроках очередного не было даже слухов. И я все чаще стал замечать, что сектор охладел к реальной работе, занимаясь чем угодно, но не прямыми обязанностями. Даже наши корифеи поддались общему настроению.

— Что это у тебя за странная программа? — спросил как-то Прозорова.

— Турбобухгалтер, — смущенно улыбаясь, ответил он.

— Это еще зачем? — удивился я.

— Да я тут немного подрабатываю. Вот решил попробовать автоматизировать свою работу.

— Бухгалтером?!

— А что? Это сейчас становится модной профессией.

— Для девочек.

— Ну, не скажите, Анатолий Афанасьевич. Частники предпочитают мужчин.

— И где же ты подрабатываешь?

— В рекламе собачьего корма, — смутившись еще больше, ответил наш главный компьютерщик. Я не смог удержаться от смеха, — Напрасно смеетесь, Анатолий Афанасьевич. Очень перспективное дело, — оправдывался Володя.

Дело действительно оказалось перспективным. Через полгода Прозоров женился на дочери своего работодателя и переехал из Подлипок в Москву. И однажды он приехал на работу не на стареньком "Запорожце" брата, а на новеньком "Вольво". Через месяц после произведенного фурора он уволился, окончательно посвятив свою жизнь рекламе собачьего корма.

Но еще до Прозорова сектор покинула Галя Жарова. Она без сожаления рассталась с инженерной карьерой и перешла на рабочую должность в новый цех нашего завода, созданный для производства японских кухонных комбайнов. Таким вот неожиданным образом коснулась НПО "Энергия" "конверсия" — это ставшее вдруг модным направление борьбы с военно-промышленным комплексом страны, к коему отнесли и наше ракетно-космическое предприятие...

Так и не дождавшись заветной должности начальника группы, уволился Сергей Гарбузов. Он продал свои старенькие "Жигули", купил потрепанный грузовик и занялся частными грузоперевозками...

Ушел с предприятия и Валера Бабочкин — конструировать бытовую электронику в частной фирме. Радиолюбитель-фанатик попал в свою среду. Через месяц он уже перетащил к себе и своего друга Самойленко...

А потом подошла очередь Бетала Хатукаева. Все чаще он стал отпрашиваться с работы, придумывая самые невероятные причины и смущаясь, при этом, как молоденькая девушка. Но вскоре его тайну раскрыл Рабкин.

— Бетал, как это тебе удалось так ловко устроиться? — спросил он как-то Хатукаева.

— Земляки помогли, — засмущался наш последний компьютерщик, — Анатолий Афанасьевич, мне очень неудобно перед вами, но я тоже решил уволиться, — вдруг решительно объявил он.

Оказалось, что Бетал занялся торговлей крупными партиями металла.

— Вот и наш Бетал гибнет за металл, — выдал я экспромт, оставшись совсем без компьютерщиков.

Стало ясно, что мы уже не сделаем локальную сеть, потому что мне одному тогда это было не под силу...

Вскоре после ухода Бетала вышел из строя один из принтеров. К радости женщин и нервных ведущих, приказал упаковать его в коробку. Мог бы, конечно, попытаться его отремонтировать самостоятельно, ведь уже делал это неоднократно, но вдруг почувствовал, что во мне что-то словно надломилось — я потерял интерес к своему делу.

За первым принтером последовал второй. А когда подошла очередь третьего, отдел возмутился и наябедничал Николаеву.

— В чем дело, Анатолий Афанасьевич? — вызвал он меня, — Почему ваши принтеры не работают?

— Выработали ресурс, — ответил первое, что пришло в голову, — А "Загнанных лошадей пристреливают", — вспомнил название известного тогда фильма, которое оказалось как нельзя кстати.

— Каких лошадей? — спросил Николаев, не видевший, очевидно, того фильма, — Что будем делать без принтеров?

— Сдавать материалы в машбюро, как раньше, — порекомендовал ему.

— Не получится, как раньше, — возмутился Николаев, — Материалы введены в компьютер.

— Но ведь вводились они с каких-то черновиков, а то и вовсе с готовых документов. Вот пусть и сдадут все это в машбюро. А то совсем лишили людей работы, — ответил ему.

Последний принтер женщины, похоже, доломали сознательно. И в комнате, наконец, наступила мертвая тишина. "Именно мертвая", — подумалось тогда...

А вскоре нам объявили о предстоящих грандиозных сокращениях штатов. И начаться они должны с увольнения всех работающих пенсионеров. Засуетился Бродский, все еще "работавший" в нашем отделе. Обычно он появлялся ближе к обеду. Усаживался за стол Николаева и до обеда читал прессу. Иногда в коридоре раздавалось его традиционное:

— И тогда мы с Сергей Палычем вдвоем, — и кто-то останавливался выслушать, что же это они там "с Сергей Палычем вдвоем". А потом Эмиль Борисович уходил на обед и, утомленный приемом пищи, на рабочее место больше не возвращался. И вот теперь эта лафа кончилась — Бродского все же уволили.

Следующим этапом объявили, что могут досрочно оформить на пенсию тех, кому осталось работать до нее не более двух лет. Засуетился Рабкин:

— Нет такого закона, чтобы меня досрочно выгнать на пенсию, — громко возмущался он.

— А тебя и не выгоняют, — успокоил его, — Тебе предлагают. И не бесплатно, а с сохранением оклада.

— Знаем мы этих жуликов, — не согласился со мной Виктор Семенович и решил, что будет сопротивляться до последнего...

А потом подошла следующая волна сокращений — правда, теперь она обрушилась на предприятие в мутной пене борьбы за дисциплину труда. Прямо с утра представительная делегация во главе с Генеральным конструктором появлялась на проходной и самолично записывала всех опоздавших. Даже не разбираясь с причинами опозданий, несчастных тут же включали в приказ об увольнении, причем со странной формулировкой: "В связи с сокращением штатов". Попробуй, возрази и тут же загремишь по статье: "За нарушение трудовой дисциплины".

"Как же все это знакомо. Похоже, пусков больше не будет никогда", — подумал, когда лишь случайно проскользнул мимо Семенова, уже достававшего свой блокнотик. Хорошо, что догадался не отвлекать внимания занятого важным делом руководителя своим подхалимским приветствием.

А на площадях и улицах Москвы шли нескончаемые митинги и шествия. Не знаю, чего я ждал от них, но вскоре и меня накрыл их опиумный дурман. Люди требовали демократических преобразований, а получили первого президента СССР, которым, разумеется, стал Генеральный секретарь ЦК КПСС. Ничего не изменилось в структуре власти. Ничего не изменилось и в отношениях верхов и низов, а жизнь этих самых низов с перестройкой не стала лучше, скорее наоборот. И я с энтузиазмом слушал речи людей, которые умели говорить, а главное — верили в то, о чем говорили.

И вскоре все чаще путь нашим многолюдным мирным шествиям преграждали военные, скрытые, подобно средневековым воинам, за щитами и вооруженные резиновыми дубинками, названными нашими юмористами "демократизаторами". А в прилегающих переулках уже стояли наготове водометы и другая спецтехника подавления. Странно было все это видеть на улицах Москвы, но еще более странным ощущать, что вся эта мощь подготовлена инициаторами перестройки и направлена ими против своего народа, в том числе, и против меня.

А потом был август девяносто первого — ГКЧП и баррикады у Белого дома. При первом же сообщении о "путче" меня охватило гнетущее чувство безнадежности. Лишь в тот момент понял, как не хочу назад — в коммунистическое будущее. И уже на следующий день мы всей семьей были у Белого дома. Бесконечный митинг огромной безоружной толпы и эти бутафорские баррикады... Какая оборона?.. И дня оказалось достаточно, чтобы на интуитивном уровне возникло ощущение грандиозного обмана. Но с какой целью?

— Ель-цин! Ель-цин! — скандировала демократическая толпа, избравшая нового вождя очередной перестройки. "Ста-лин! Ста-лин!" — позабытым анахронизмом пульсировали те крики в моей голове.

И лишь трагическая гибель случайных людей, которой могло и не быть, заставляет меня здесь остановиться...

— Анатолий Афанасьевич, вы, где были? — спросил Мазо, исполнявший обязанности начальника отдела, едва я появился на работе.

— На баррикадах, — машинально ответил ему.

— Я так и знал, — обрадовался он, — А вы в курсе, что Семенов выпустил распоряжение уволить всех, так называемых защитников Белого дома, как злостных прогульщиков?

— Думаю, он погорячился и отменит свое распоряжение.

— Отвечать вам все-таки придется, Анатолий Афанасьевич.

— Отвечу, если спросят, — буркнул ему и вышел из кабинета Николаева...

А Горбачев меж тем сдавал позицию за позицией. Смотреть на это было тошно. И это лидер перестройки? Чего же тогда ждать от Ельцина?..

Свободы слова мы уже дождались. Поговорили, поговорили, и грянул путч. Не путч, а так, путчишка престарелых комсомольцев. Но путч лопнул, как мыльный пузырь, а с ним "схлопнулась" и перестройка. И что взамен? Независимая Россия? От кого независимая? От своих народов-братьев, веками строивших это государство? Полный бред.

А как увлеченно мы когда-то читали "Огонек" Коротича. Лишь две статьи сразу меня насторожили: "Нужна ли России Средняя Азия" и "Украина обречена стать независимой"... "Только враг мог подбросить эти идеи", — уже тогда не сомневался я...

И вот уже появилась жуткая аббревиатура СНГ, а меня лишили моей Родины — СССР. А моя, теперь уже "историческая Родина", Украина, где, как и в России, веками жили мои предки, а сейчас родители и братья, вдруг стала ближним зарубежьем. Так и мой друг, Саша Дудеев, мгновенно оказался в далеком Кыргызстане, который почему-то стал "ненужным России"...

Вскоре подоспел и спровоцированный "царем Борисом" разрушительный "парад суверенитетов" народов России.

— А ни объявить ли нам Подлипки суверенной державой — княжеством Подлипки-Лихтенштейнские? — шутил я в курилке, смехом встречавшей любую глупость, высказанную бодрым тоном, — А для выхода к Черному морю затребовать у стран СНГ коридор: часть Ярославки, часть МКАД , все Симферопольское шоссе и далее, вплоть до Феодосии.

— Почему до Феодосии? — спросил кто-то из несознательных подданных будущего княжества.

— Потому что там база нашего предприятия, — ответил ему под очередной взрыв смеха обитателей курилки.

"Чем же все это закончится? Неужели и Россию развалят на княжество Московское и прочая?" — мучительно размышлял я в те тревожные дни...

И подобно государству Российскому разваливалось и наше предприятие.

— Представляешь, Афанасич, — поделился как-то Рабкин "государственной тайной", добытой им "по своим каналам", — Наши дундуки продали какой-то липовой фирмочке все станции слежения за космическими объектами и даже аэропорт Внуково-3 со всеми зданиями и самолетами.

— Как можно продать государственное имущество? — удивился я, — Скорей всего, передали на баланс?

— Нет, Афанасич, именно продали. Причем, по смехотворной цене. Якобы, по остаточной стоимости, как утиль. Нашли лазейку, которая допускает.

— А смысл?

— А смысл в самой фирмочке, Афанасич. Основные акционеры той "научной лавочки" — пять десятков домохозяек, жен министерской элиты, и с десяток какой-то шушеры. За копейки все они стали миллионерами. Вот как надо, — восторгался Рабкин.

— Разберутся, Виктор Семенович, все вернут, а виновных накажут, — не сомневаясь в справедливом решении, тут же охладил его восторженный пыл.

— Уже разбираются.

— Ну, вот.

— И знаешь, кто главарь?

— Кто?

— Наш Генеральный. Он все документы подписал... Теперь ему, Афанасич, не отвертеться... Может, нового назначат, глядишь, пуски начнутся. И эти жуткие увольнения, наконец, прекратятся, — мечтательно вздохнул Рабкин.

Я не поверил в то, о чем поведал Виктор Семенович. Слишком неправдоподобной показалась та история неприкрытого мошенничества. Но скрыть скандал не удалось, и вскоре, узнав детали, возмущенно загудело предприятие.

К счастью, все закончилось благополучно. Договор расторгли, имущество вернули, а Генеральный оправдался тем, что не ведал, что подписал "дарственную" на госимущество в таких колоссальных размерах, а уж тем более не знал, что и сам находился в числе "осчастливленных" им акционеров...

Как ни странно, поверили. Ученый человек, что с него возьмешь... Разумеется, настоящих мошенников не нашли. Да и как найдешь, вокруг все уважаемые люди. И за что наказывать, ведь не успели... Дело закрыли за отсутствием состава преступления...

Год девяносто второй опрокинул наши надежды. Новой России не потребовалась созданная Советским Союзом МКС "Энергия-Буран".

— Наши космонавты теперь смогут спокойно летать на американском "Шаттле", — решили министерские чиновники, собираясь на переговоры в Хьюстон...

И моя мечта рухнула в одночасье. Кому теперь нужна модель ракетно-космического комплекса, если сам комплекс никому не нужен. И я подал заявление об уходе по собственному желанию...

Целый месяц находился в состоянии прострации. Надо было искать работу, но ничего не хотелось делать. "Что ж, получу трудовую книжку, устроюсь куда-нибудь программистом", — решил я.

Неожиданно меня вызвали на собрание трудового коллектива отдела, посвященное, как выяснилось, моему персональному делу. Оказалось, что коллектив сектора анализа обратился к руководству отдела и комплекса с просьбой отказать мне в увольнении и обеспечить работой, которая меня бы полностью устраивала. Сектор выразил готовность помогать мне во всех моих начинаниях.

Как и догадался, инициативу проявила Лена Васильева.

— Анатолий Афанасьевич, стоит вам уйти, сектор и его имущество растащат в один момент, — обратилась она ко мне, — Вы создали этот сектор, лучший сектор в отделе. Сами знаете, вся молодежь к нам просится, потому что только у вас она может быстро получить самую современную профессию, стать специалистами. Неужели вам безразлична судьба вашего сектора? Не поверю, — уговаривала она меня на собрании.

Выступил и Николаев. Сдержанно, но однозначно он попросил меня о том же. Что-то с места буркнул Мазо. И тут началось. Не только Васильева, но и Рабкин с Брылкиным обрушились на моего извечного неприятеля, напомнив ему многое из наших с ним отношений.

— Вы, как пиявка, Анатолий Семенович, так и норовите присосаться к способному человеку, чтобы самому воспользоваться его достижениями, — высказалась все та же Лена.

Под занавес собрания выступил Панарин.

— Руководство комплекса не будет возражать, если вы, Анатолий Афанасьевич, займетесь вашей диссертацией. Надеюсь, что смутное время скоро пройдет, и вы с вашим квалифицированным коллективом будете востребованы для новых дел. Прошу вас отозвать ваше заявление об уходе, — попросил меня руководитель комплекса.

Я был растроган таким отношением к себе со стороны моих подчиненных, коллег из других секторов и даже специально приглашенного на это собрание руководителя комплекса. И совершил ошибку — под бурные аплодисменты демонстративно разорвал свое заявление об уходе. Оглядываясь назад, понял, что в результате просто впустую потерял более года...

Мой последний день работы в НПО "Энергия" наступил внезапно. Ранним утром, когда собирался на работу, ничто не предвещало очень близкого конца моей трудовой деятельности и моей научной карьеры.

Все шло, как обычно. Традиционная пятиминутка в отделе. Она уже действительно стала пятиминуткой, правда, в основном из-за того, что вот уже около года у начальника отдела не было никаких новостей для своих подчиненных. Лишь редкие работы с разгонным блоком скрашивали существование отдела.

В нашем же секторе кипела работа на будущее. За год мы вырастили новых программистов и компьютерщиков. В секторе остались только два сотрудника, так и не освоивших компьютер — ведущие инженеры Рабкин и Брылкин.

Полгода назад я вновь обратился к Генеральному конструктору, направив ему свою статью "Программная система "Проект-сервис". И я располагал не только идеями, изложенными в ней. У нас уже была на выходе демонстрационная модель, основанная на последних версиях систем автоматизированного проектирования.

Еще дальше я продвинулся в своей кандидатской работе "Прогнозирующие экспертные системы с элементами самообучения". Уже давным-давно отладил программное обеспечение и приступил к его проверке на основе данных реальных систем. Результаты были обнадеживающими.

Уже более полугода пытался применять новый язык логического программирования "Пролог", но, на мой взгляд, он все еще был далек от совершенства...

Выдав задание на день, занялся своими делами. Неожиданно позвонил Николаев и попросил зайти.

— Афанасич, сколько у тебя людей в секторе? — задал он вопрос, который сразу насторожил. Зачем спрашивать, если знает сам.

— Со мной двадцать три.

— А у Мазо семь человек. У Шинкина вообще всего три женщины остались, — сообщил он факт, известный в отделе почти всем.

— Виссарион Леонидович, у меня за полтора года не уволился ни один человек, а от Мазо с Шинкиным бегут по человеку в месяц.

— Конечно... У тебя есть, чем привлечь людей... Дай волю, все бы к тебе перешли, — сказал Николаев и надолго замолчал. Я уже догадался, что речь пойдет о переводе части людей к Мазо и Шинкину. Но того, что наметил начальник отдела, не мог представить даже в кошмарном сне, — В общем, Афанасич, я решил расформировать твой сектор, — наконец, решился он сообщить главное.

Что ж, это его право. Но перевести людей не проблема. Чем их загрузить, если работы в секторах, куда их переведут, давно нет.

— Что молчишь, Афанасич? — снова прорезался Николаев.

— Вы же все решили, — ответил ему.

— Да, все решил... В общем, Афанасич, мне удалось пробить для тебя должность ведущего инженера. Но если ты и с ней не справишься, придется увольнять, — буквально сразил он меня столь нелепым обвинением, что от возмущения я буквально лишился дара речи.

Я взглянул на него таким испепеляющим взглядом, что на мгновение увидел в его глазах страх. Именно этот животный страх отрезвил меня и вернул из состояния, в котором много лет назад чуть было ни задушил человека.

Еще плохо соображая, встал и двинулся к выходу. Уже открыл дверь кабинета, когда услышал:

— Зарецкий, вернись! — крикнул негодяй, которого в тот момент я ненавидел всеми силами души.

Реакция была мгновенной. Я с такой силой хлопнул дверью, что, похоже, в кабинете обвалилась штукатурка, и от сотрясения упало что-то тяжелое. Молча вошел в комнату сектора и увидел, что все повскакивали с мест и с удивлением и тревогой смотрели на меня.

— Все, ребята... Сектору конец... Я увольняюсь, — сходу выложил новости коллективу, который все понял уже по одному моему виду.

Я сел за свой стол и автоматически стал собирать вещи. В это время в комнату влетел взбудораженный Николаев.

— Васильева, немедленно соберите собрание коллектива отдела, — приказал он.

— Зачем? — спокойным тоном спросила Лена.

— Не ваше дело. Все сообщу на собрании, — буркнул Николаев, — Зарецкий, не вздумайте уйти. Будем обсуждать ваше персональное дело, — обратился он ко мне, даже не глядя в мою сторону.

— Никакого собрания я собирать не буду. Повестка дня должна быть согласована заранее. А вы, Виссарион Леонидович, научитесь себя вести. Что значит "не ваше дело"? — осадила его Васильева. Не ответив, Николаев пулей выскочил из комнаты.

— Афанасич, что случилось? — подошли ко мне Рабкин с Брылкиным и Лена.

— Николаев решил расформировать сектор. Мне предложил должность ведущего, а если и с ней не справлюсь, увольнение.

— Он что, с ума сошел? — возмутился Рабкин, — Пойду с ним поговорю.

Я не стал дожидаться возвращения делегации, отправившейся к Николаеву. Меня трясло, как в лихорадке.

— До свидания, — тут же попрощался со всеми, решив бросить все, как есть, — Желаю удачи, ребята, — сказал я и навсегда покинул комнату сектора, так и оставшись в должности его начальника. Ответом было растерянное молчание моего коллектива...

— Что будешь делать? — спросила жена, когда рассказал ей обо всем, что произошло.

— Буду искать работу, — ответил ей, все еще переживая внезапное потрясение, в течение дня радикально изменившее мою жизнь.

Недели на две меня оставили в покое. Мне никто не звонил ни по каким вопросам. И лишь по истечении этого срока меня навестил Смирнов.

— Афанасич, почему не ходишь на работу? — спросил он после взаимных приветствий.

— Странный вопрос, Борис Федорович. Мне нечего ответить. Вы же в курсе, что выкинул Николаев. Он же оскорбил меня по всем статьям. Принимать его предложение не собираюсь. Прощать, тем более.

— Все понимаю, Афанасич. Но тебя же уволят по статье за прогулы. Николаев так и сказал.

— Пусть попробует. Тогда ему самому придется уволиться с предприятия. Так и передай ему.

— Это ребячество, Афанасич.

— Борис Федорович, если он не хочет неприятностей, пусть увольняет по сокращению штатов. Будет очередное сокращение, включайте в список. Но на работу больше не выйду.

Примерно через месяц мне позвонили из отдела кадров. Меня уволили из ракетно-космической корпорации "Энергия", как она уже называлась, в связи с сокращением штатов. Это случилось в девяносто четвертом году.

Итак, с ракетной техникой было покончено раз и навсегда. Но с РКК "Энергия" я по-прежнему связан, как акционер нашего предприятия. Да еще связывает память о грандиозной работе, которая много лет увлекала меня настолько, что порой не обращал внимания на козни окружавшей меня кучки негодяев и вдохновенно делал свое дело вместе с моими коллегами, о которых до сих пор храню самые светлые воспоминания...

ЭПИЛОГ

— Послюшай, мой друг Анатолий, — обратился ко мне Серджо Чендерелли, — Пачиму ти не ездить в Италья? Твой два Сергей ездить, ничего не делать. Мой президент сказал, ти нужен, Анатолий.

— Серджо, мне нельзя ездить в Италию еще четыре года. Нет паспорта, — ответил ему.

— Тебья не пускать? Пачиму? Ти бил галери? — удивился он, предположив, что меня не пускают за границу, потому что был в тюрьме — на галерах.

— Почти на галерах, — рассмеялся я, вспомнив наш строгий пропускной режим и колючую проволоку на заборе вокруг предприятия.

— Видим тебья в Италья скоро. Арривэдэрчи, Анатолий, — распрощался со мной представитель итальянской фирмы "Симек", с которой я заключил контракт на поставку оборудования для нашего строящегося камнеобрабатывающего завода.

— Афанасич, какие у тебя проблемы с паспортом? — вдруг спросил мой помощник Виктор Федорович Ганич, которого за глаза в офисе называли "Паблик рэлэйшн", поскольку по основной профессии он был журналистом-международником.

— Работал на режимном предприятии, — ответил ему, — Мне еще года четыре не дадут загранпаспорта.

— Да это сейчас ерунда. Хочешь, я тебя через МИД оформлю?

— Кто же откажется, Виктор Федорович. Только вряд ли выйдет. Я работал в РКК "Энергия".

— Ерунда. Давай туда съездим, я договорюсь, — предложил Ганич, — Недавно физику-ядерщику паспорт сделал, а уж тебе сделаю и подавно. Но придется съездить со мной, — обнадежил он...

Вскоре мы оказались у кабинета начальника службы режима РКК "Энергия".

— Анатолий Афанасьевич, ты что здесь делаешь? — радостно улыбаясь, спросила меня Нелли Миграновна Мартиросян, как оказалось, все еще работавшая у Шинкина. Я рассказал, — Ну, Толя, это не проблема. Хочешь, словечко замолвлю? У меня с этим начальником прекрасные отношения, — предложила она. Я тут же познакомил ее с Ганичем, вскоре они прошли в кабинет начальника, а минут через пять он сам вышел из кабинета:

— Заходите, Анатолий Афанасьевич, — пригласил он, — Что же вы скромничаете? Двадцать лет на нашем предприятии. Ветеран, можно сказать. Генеральный директор завода, а сидите в приемной. Проходите, пожалуйста. Вы у меня почетный гость, — суетился вокруг меня человек, которого у нас все старались обходить стороной.

Обменявшись любезностями, он, подготовленный моей командой, сам перешел к деловой части нашего визита.

— Говорят, вы в Польшу собрались, Анатолий Афанасьевич? — спросил он меня.

— Да, хочу навестить могилы предков, — ответил, как учил Ганич.

— Похвально, пан Зарецкий, — пошутил режимный начальник, — Сейчас мы вам подберем несколько вариантов писем, которые мы обычно отправляем в компетентные органы. Выберите, что вам подходит, — предложил он.

Минут через пятнадцать у нас был готов ответ на запрос, который еще не был даже направлен. Ганич тут же взял себе копию, чтобы немедленно приступить к заказу паспорта, не дожидаясь окончания бюрократической волокиты.

— А вы ни хотели бы побывать на рабочем месте, встретиться с коллегами? — неожиданно предложил любезный хозяин кабинета.

— Разве это возможно? — удивился я.

— У нас ничего невозможного нет, — ответил он, — Для таких гостей все можно.

И вот мы с Ганичем без всякого сопровождения дошли до здания МИКа, поднялись на шестой этаж и вошли в комнату сектора, из которой четыре года назад я ушел в вольное плавание...

— Афанасич, как ты здесь оказался? — выплыл мне навстречу еще больше раздобревший Четверкин. Я оглянулся. Все, как прежде. Те же компьютеры, около которых ни души. Зато за столами сидел весь наш "генералитет": Фалеев, Николаев, Смирнов, Брылкин, Рабкин и еще несколько незнакомых предпенсионного возраста. Ни одного молодого человека.

— Володя, куда я попал? — вместо ответа, спросил Четверкина.

— В отстойник, — улыбнувшись, вполголоса ответил он, — Вот только твоего друга Мазо сегодня нет. В отгуле.

— Что за отстойник? — удивился я. Неожиданно, перебив наш диалог, ко мне бросился агрессивно настроенный Брылкин:

— А вы знаете, что мы тут уже два месяца не получаем зарплату? — буквально прокричал он.

— Ты что, Лукич! — перехватил его Четверкин, — Это же Афанасич... Своего бывшего начальника не узнал? — рассмеялся он, а вслед за ним и весь "отстойник".

— Действительно Афанасич, — бросился мне на шею Александр Лукич, — А я думал, какая комиссия... Дай, думаю, пожалуюсь, а то зарплату уже третий месяц задерживают. А у вас как с зарплатой? Ты где работаешь, Афанасич?

— Ты, Александр Лукич, оклад получаешь, а не зарплату, — поправил его, — А я как ушел от вас, так больше ничего все эти годы и не получал.

— А на что же ты живешь? — удивленно спросил Фалеев.

— Вот я как раз и живу на зарплату, которую сам себе и плачу, — ответил ему.

— Кооператор, что ли? — спросил Четверкин.

— Анатолий Афанасьевич Генеральный директор нашего предприятия, — неожиданно подключился Ганич, — Мы тут были у вас в службе режима для оформления загранпаспорта. Анатолий Афанасьевич должен ехать в командировку в Италию, — закончил он мое представление. В комнате наступила мертвая тишина. Все с изумлением смотрели на меня.

— Да ладно тебе, — успокоил я Ганича, — У нас там что-нибудь осталось? — показал на портфель.

Оказалось, что нет, и вскоре Ганич, по моей просьбе, умчался за спиртным и закуской. Очень захотелось вспомнить старые добрые времена и предпраздничные дни, когда мы ухитрялись неплохо посидеть прямо здесь, на рабочем месте.

— Что это за товарищ с тобой? Что-то лицо знакомое, — спросил Четверкин.

— Журналист-международник. По телевизору часто выступал. Одно время у него была своя передача.

— Точно! — обрадовался Володя, — А куда он ушел?

— Послал за водкой.

— Да ты что? Такого человека?

— Что же мне самому бегать? Он мой помощник. Пусть помогает.

— Ну, ты даешь, Афанасич. Мы бы сами сбегали. Денег вот только нет, — удивил он меня...

Вскоре весь коллектив комнаты и мы с Ганичем уселись за сдвинутые по такому случаю столы.

— Ну, Афанасич, рассказывай, как это тебе удалось стать Генеральным директором? — спросил Фалеев после очередного тоста.

И я рассказал, как три года был безработным и перебивался, чем попало. Как придумал свое дело, годами искал инвесторов и, наконец, нашел. Как строили завод, но вынуждены были все бросить, чтобы не оказаться в кабале у бандитов. Как работаем сейчас, чтобы создать самый современный завод, аналогов которому в России нет.

— А уж Генеральным директором я с первых дней. Больше некому. У меня сырьевая база, все контакты и связи. Это мой проект, и никто его не осуществит лучше меня, — пояснил бывшим коллегам.

— А как с общественной деятельностью? — спросил кто-то из новеньких, судя по всему из бывших политработников.

— Нормально. Я один из учредителей Российской объединенной промышленной партии. Член ЦК. Член Президиума Московского отделения партии. Председатель промышленного комитета.

— Ну, тогда все понятно, — вздохнул кто-то из незнакомых. "Понятно и понятно", — подумал я и не стал объяснять, что пребывание в такой партии не дает ничего, кроме дополнительных обязанностей и нагрузок. Тому, кто этим не занимался, трудно все это понять...

От коллег узнал, что новых тем так и не появилось. По старым в основном работает молодежь. А их всех перевели в ведущие инженеры и поместили сюда, в этот отстойник перед пенсией. Группу ведущих возглавил Четверкин.

Все время, пока мы сидели за столом, Николаев не проронил ни слова. А когда все отвлеклись разговорами с Ганичем, я потихоньку исчез и прошелся по комнатам бывшего нашего отдела. Меня повсюду встречали, как героя. В каждой комнате кто-нибудь непременно, как Брылкин, бросался мне на шею, а Люба Степанова даже расцеловала. И лишь Лена Перешеина, ничуть не удивившись моему появлению, сухо поздоровалась: "Здрасте"...

Мы уже собирались уходить, когда в комнате появился Женя Зубков.

— Что за посторонние в отделе? — строго спросил Женя, как оказалось, начальник этого отдела, — Афанасич? А ты как здесь оказался? — искренне удивился он.

— Да вот направили в ваш отдел для трудоустройства, — пошутил я.

— Да ты что? — озаботился начальник отдела, — Что они там, в кадрах, думают? У нас же нет вакантных мест.

Успокоив его, мы собрались, было, уходить, когда ко мне подошел Николаев.

— Афанасич, похоже, ты до сих пор обижаешься на меня? — спросил он.

— Время лечит, — ответил бывшему начальнику, к которому уже давно не испытывал никаких чувств, словно того и не было на свете.

"Даже хорошо, что все так получилось. А то сидел бы сейчас с ними в этом отстойнике", — подумал, покидая свой бывший отдел...

В следующий раз встретиться с коллективом отдела пришлось лишь через год, да и то по причине печальной. На похороны нашего бывшего сотрудника мы приехали с Емельяновым, который уже с полгода работал в нашем офисе.

И снова первым, кто подошел ко мне, был Володя Четверкин.

— Афанасич, чья это машина? — спросил он, увидев мой серебристый "самолетик", как называла автомобиль жена.

— Моя, — ответил ему.

— Афанасич, ты извини, но покажи, пожалуйста, документы, если не трудно, — удивил меня Володя. Я показал. Посмотрев документы, Четверкин рассмеялся, — Да это все Мазо, Афанасич... Ты когда приезжал, весь отдел потом полмесяца обсуждал твои рассказы... А Мазо всем доказывал, что ты, как всегда, врешь, лишь бы людей завести. Ну, наши, даже Николаев, ему говорили, что не похоже, чтобы врал. И одежда импортная, и человек его сопровождал известный. Да и в службе режима можно справиться. Но Мазо будто переклинило, врет, говорит, и все тут...

— Ну, и ладно, Володя, — махнул я рукой, — А вдруг действительно вру?

— Да ты что, Афанасич... Я то все наблюдал сам. Меня убеждать не надо.

— А документики все-таки проверил, — упрекнул его.

— Да это я так, на всякий случай, — засмущался Володя, — А потом Татьяна Емельянова рассказала, что ее Емельянов и Гарбузов работают у тебя и едут обучаться в Италию... Так с Мазо целая истерика случилась. Не выпустят их, говорит, никуда, и все тут.

— Они, Володя, действительно ездили туда на целый месяц, — подтвердил я.

— Знаю. Татьяна рассказывала и даже водку итальянскую приносила, которую Емельянов оттуда привез.

— А Мазо? — не удержался я.

— В своем репертуаре. Сейчас, говорит, в наших магазинах можно купить любую импортную водку.

— Можно, — рассмеялся я, — А она рассказывала, что и я с ним ездил? Я тогда первый раз, а он уже второй.

— Рассказывала, конечно. Результат тот же... Ну, да хрен с ним, с Мазо... Интересно, Афанасич, как там, за рубежом?

— Да по-всякому, Володя, как и везде... Общий уровень жизни выше, чем у нас. Но люди живут по-разному. Встречался и с миллионерами. Это не наша шантрапа, которая где-то украла свои миллионы. Эти пашут целыми днями. У президента фирмы — "Мерседес", а он приезжает на работу на велосипеде, переодевается, лезет в станок и сам целый день отлаживает его с механиками.

— Да ты что?

— Точно, Володя. Он свое предприятие с нуля сделал. А сейчас оно одно из ведущих в мире. У него около трехсот изобретений в этой области. Представляешь? Это труженик. А то, что он миллионер — это результат его работы.

— Да-а-а, Афанасич... А мы тут пашем, пашем, а результат, — совсем расстроился Володя.

— Ну, не скажи. Наш результат это мировые достижения. Ведь такого мощного носителя, как "Энергия", так до сих пор никто и не создал... А "Буран" до сих пор самый совершенный космический аппарат. И итальянцы это понимают. Я отвечал на их вопросы так четко, что они сами догадались, что как-то с этим связан. Ну, я не стал скрывать... Ты счастливчик, что принимал участие в таком большом деле, сказал мне президент. Я вот, говорит, прекращу работать, ничего не случится, сотни таких фирм еще останутся и будут работать. А ваша работа уникальна. Я, говорит, рад был бы хоть болт для вашего корабля изобрести. Я тогда сразу почувствовал бы себя в брызгах вашего успеха.

— Надо же как... "В брызгах вашего успеха", — рассмеялся Володя.

— В брызгах космической струи, — рассмеялся я вслед за ним...