Логическим развитием дискретных приборов явилось создание бортовых вычислительных машин, теоретические основы которых были заложены Я.Е. Айзенбергом, Б.М. Коноревым, В.Г. Щербаченко. С 1965 года в лаборатории Г. С. Бестаня началось создание серии таких машин, первенцем которых была экспериментальная БЦВМ — 1А100 с ограниченной системой команд на потенциальной системе элементов «Тропа-1». Разработка штатной БЦВМ началась в 1968 году разработкой унифицированного процессора М4М, на основе которого было создано более десяти вариантов бортовых вычислителей. Основными разработчиками этих машин были И. И. Корниенко, Ю. Г. Нестеренко, Д. М. Смурный, Б. Я. Сукачев, В. А. Калмыков и еще целый ряд энтузиастов этого направления. С 1976 года начата разработка серии БЦВМ на больших интегральных схемах и к 1979 году создана БЦВМ на базе процессора М6, которая вместе с ее модификациями была использована на боевых ракетных комплексах и на суперракете «Энергия». Принципы многоярусного мажоритирования, разработанные А. И. Кривоносовым, широко применялись в этих и последующих разработках, БЦВМ и обеспечили высокую надежность их функционирования. Ответная цифровая аппаратура, аппаратура «земли» разрабатывалась под руководством Е. М. Михлина, а затем Ю. И. Федченко, специалистами Ю. А. Терещенко, Э. А. Вольфовским, Г. М. Гехтом, И. И. Трофимовым, Ю. А. Сычевым. Параллельно шло создание мощной экспериментальной базы, основу которой составляли универсальные вычислительные комплексы. Усилиями Я. Е. Айзенберга на предприятии был создан самый мощный вычислительный центр, непрерывно оснащаемый быстродействующими ЦВМ, создаваемыми в СССР и в странах социалистического содружества. Комплексные стенды, наряду с вычислительным центром и аппаратурой автономных испытаний приборов, становятся основной базой экспериментальной отработки систем управления и их приборов. Соответственно растет и когорта опытных испытателей — Г. И. Лящев, А. И. Передерий, Л. М. Бондаренко, В. Я. Страшко, Е. А. Сенько, С. Е. Славнов, Е. Н. Харченко, В. П. Назаров, Ю. В. Салло.
Исключительную роль в разработке и создании аппаратуры систем управления имело опытное производство, по сути дела завод, имеющий свой расчетный счет в банке и планирование. Завод был создан О. Ф. Антуфьевым и Е.А. Морщаковым, а на протяжении более двадцати лет до 1987 года директором завода был Г. А. Борзенко. Георгий Андреевич непрестанно обеспечивал расширение производственных возможностей завода, оснащение его цехов самым совершенным оборудованием, внедрение передовой технологии. Цех изготовления печатных плат стал образцово-показательным цехом отрасли, а серийные заводы, изготовлявшие аппаратуру по документации ОКБ, целиком заимствовали отработанную технологию опытного завода и, зачастую, изготовление аппаратуры велось по взаимной кооперации. Заводом было освоено производство модульной аппаратуры с применением машинных методов изготовления и контроля. Механическое производство оснащалось станками с ЧПУ, организовался цех входного контроля ЭРИ, автоматизировалась проверка параметров выпускаемой аппаратуры. Сборочные цеха и цех кабельного производства, руководимые В. К. Овсянниковым, Г.Г. Витковым, А.С. Страмаусом, добиваются бездефектного производства аппаратуры. Многие работники этих цехов становятся ведущими специалистами отрасли. Увеличение объемов работ и их сложность потребовали создания в г. Запорожье в 1966 году филиала ОКБ со своим опытным производством под руководством С. В. Раубишко. Филиал к моменту его создания уже имел опыт работы — девять научно-исследовательских работ было выполнено по заданию ОКБ-1. К середине семидесятых годов филиал самостоятельно провел разработку систем управления ряда комплексов, в том числе объектов «Целина» и «Океан», системы разделения возвращаемого аппарата «Алмаз», системы дистанционного ввода боевых заданий комплексов СС-18 и СС-19, телеметрических систем для многих объектов, включая комплекс «Буран».
В филиале выросли замечательные специалисты Б. Н. Гавранек, В.П. Яничкин, С.В. Каплун, В.П. Колосов, В. А. Конофьев, Е.Е. Борейко и многие другие, создавшие ряд уникальных систем: БИРС — бортовая информационно-распределительная система ракеты-носителя «Энергия», система управления бортовым комплексом «Алмаз», система телеметрической информации в микроэлектронном исполнении, многие приборы комплекса «Буран», воздушного командного пункта управления пуском МБР и ряд других работ. Главный инженер филиала В.П. Тесленко был зачинателем работ по волоконной оптике и внедрению в инженерную практику систем автоматизированного проектирования. Эти работы высоко оценены в отрасли и в последующие годы на их основе выполнены многие инженерные разработки. Пример запорожского филиала, в кратчайшие сроки вышедшего на самый высокий уровень производства радиоэлектронной аппаратуры ракетно-космической техники, показывает потенциальные возможности индустриальных городов Украины, имеющих прекрасную научно-производственную основу и квалифицированных инженерно-технических работников.
К началу семидесятых годов практически закончилось организационное и научное становление предприятия, его производственной кооперации и кооперации смежных НИИ и ОКБ, ведущих разработку отдельных систем и приборов. Заслуга в этом, в первую очередь, принадлежит директору и Главному конструктору предприятия В.Г. Сергееву и его ближайшим соратникам, в первую очередь Г.А. Борзенко, Г.И. Лящеву и А. Ф. Соболеву.
Прочной опорой разработок ОКБ становятся три мощных завода: наш опытный завод Г. А. Борзенко, Киевский радиозавод Д. Г. Топчия с «нашим» Главным конструктором А. И. Гудименко и харьковский завод им. Т.Г. Шевченко во главе с Ю.И. Загоровским и А.П. Шпейером. Несколько позже к производству аппаратуры подключается запорожский опытный завод «Электроавтоматика» во главе с Ж.Г. Очеретом. Важнейшую роль в украинской ракетной корпорации играли московский институт гироприборов НИИ-944 В.И. Кузнецова, Московский прожекторный завод В. А. Окунева, киевский завод «Арсенал» — по системам прицеливания и еще целый ряд предприятий в Ленинграде, Минске, Воронеже, Каменск-Уральске, Северодонецке и других городах Советского Союза. Основой украинской корпорации было головное ОКБ-586 в Днепропетровске во главе с М.К. Янгелем, гениальным инженером и блестящим организатором, а впоследствии В.Ф. Уткиным.
Каждый год 24 октября все более и более редеющая группа далеко немолодых людей собирается у трех мраморных обелисков. Это могилы первого Главного конструктора ОКБ-692 Бориса Михайловича Коноплева, начальника отдела Иосифа Абрамовича Рубанова и старшего инженера Михаила Ивановича Жигачева, погибших в этот день 1960 года при первой попытке пуска ракеты 8К64 (Р16). Речей нет, скромные букеты осенних цветов, несколько минут молчания. Такие же посещения могил погибших товарищей происходят во многих городах страны, а также у братской могилы города Ленинска (космодром «Байконур»).
Долгие годы события того дня были покрыты непроницаемым покровом секретности. В газете «Правда» был напечатан некролог о гибели маршала артиллерии М. И. Неделина, да и то с явным искажением правды: «... при исполнении служебных обязанностей, в результате авиационной катастрофы...» По официальным данным, представленным в ЦК КПСС, погибло 74 человека военных и штатских специалистов, получили ранения и ожоги разной степени сложности еще 53 человека. Среди погибших оказалось много людей руководящего уровня: маршал артиллерии Неделин, Главный конструктор Коноплев, заместители Главного конструктора Концевой, Берлин, Фирсов, начальники управлений полигона полковники Носов, Григорян, Осташев, начальник отдела Рубанов и ряд других. То обстоятельство, что после объявления часовой готовности непосредственно у ракеты находился маршал Неделин как председатель Государственной комиссии по испытаниям этой ракеты, говорит о чрезвычайном значении, которое придавалось этой работе.
В последнее время появился ряд публикаций о событиях того дня, пытающихся установить виновника, найти дефекты в аппаратуре и агрегатах ракеты, выявить ошибки в работе боевого расчета, определить, насколько полно была завершена экспериментальная отработка, особенно системы управления. Некоторые моменты искусственно затеняются, другие, наоборот, выпячиваются, причины ищутся в опыте и квалификации разработчиков и испытателей, в давлении со стороны партийно-государственного и военного руководства. Безусловно, все это в какой-то мере имело место, да и предварительная экспериментальная отработка была далека от завершения. Можно только утверждать, что ни одна из ракетных систем, созданных в Советском Союзе, никогда и ни одним из Генеральных конструкторов не представлялась к летным испытаниям с полным завершением всех необходимых испытаний и отработок. Главная причина таилась в стремлении всех создателей этой ракеты от Главного конструктора М.К. Янгеля, председателя Госкомиссии М.И. Неделина до рядового конструктора и рабочего, не считаясь ни со временем, ни с риском для жизни, возможно скорее дать стране так необходимую, именно жизненно необходимую ракету. Военно-политическая обстановка в конце пятидесятых годов была предельно угрожающей, и это особенно хорошо понимали разработчики такого оружия, как ракетно-ядерное, знающие истинное положение с этим оружием у нас и за океаном. Следует напомнить, что накануне, 8 октября, был широко разрекламирован пуск американской ракеты «Атлас» на фантастическую дальность 14500 км. Наша ракета 8К64 была достойным ответом.
Уже гораздо позже Президент АН СССР А.П. Александров в беседе с корреспондентом газеты «Правда» К. Смирновым так охарактеризовал грозовую обстановку тех дней: «... был разработан и утвержден Президентом США план войны. Дата атомного нападения на СССР намечалась на 1957 год. Планировалось на территории нашей страны взорвать в общей сложности 333 атомных бомбы и уничтожить около 300 городов». Повторяю: мы об этом знали; знали, что страна окружена военными базами США и НАТО, и что единственным средством предотвращения войны была угроза ядерного возмездия, причем непосредственно по территории США. Мы знали и то, что наши ракетно-ядерные силы вопреки заявлениям ТАСС практически неспособны были выполнить задачу сдерживания. По состоянию на 1960 год США имели, кроме многочисленных баз вокруг СССР, стратегическую авиацию, океанские флоты и около 40 стартовых позиций межконтинентальных баллистических ракет. У нас же было всего 4 позиции королевской ракеты Р7 (8К71), принятой на вооружение в начале 1960 года. Дальность ее полета была всего 8000 км вместо необходимых 11000-12000. Она была малопригодной для эксплуатации в войсках, т. к. имела открытый незащищенный старт с громоздкой системой радиоуправления и системами заправки жидким кислородом. Надежность ее была также низкой.
Так, при летно-конструкторских испытаниях первые четыре пуска были аварийными, но уже пятый удачный пуск был использован ТАСС для заявления о создании в СССР межконтинентальной ракеты! Настолько велика была в этом необходимость! Запуск этой ракетой первых искусственных спутников Земли в 1957-1958 годах следует считать большой удачей, т.к. вслед за тем последовал аварийный пуск. Из 16 ракет, предназначенных для совместных испытаний, четыре было аварийных, четыре имели значительные отклонения от цели и только половина полностью удачными. На модифицированной ракете (8К72) три запуска в 1958 году к Луне были аварийными из-за возникавших в полете продольных колебаний. В то же время в США велись успешные и планомерные работы по программам «Атлас», «Тор» и «Юпитер». Никто нигде не писал, какой шок был вызван запуском ракеты «Атлас» на дальность 14500 км, произведенный накануне, 8 октября 1960 года, т. е. в те дни, когда ракета 8К64 готовилась к пуску, а королевская 8К72 после восьми аварийных пусков к Луне в 1959 году и двух аварий в 1960 году была закрыта. Ракета 8К78, запущенная через два дня (10 августа 1960 года) после запуска ракеты «Атлас», только открывала длинную серию неудачных пусков общим числом более двадцати. Можно понять, как стремились в этих условиях разработчики ракеты 8К64 поскорее сказать свое веское слово — запустить первую, по-настоящему боевую межконтинентальную ракету! Кроме того, не последнее значение имело и соперничество двух великих — Янгеля и Королева и, соответственно, их коллективов. Нужно помнить, что пуски ракет происходили с пусковых площадок одного и того же полигона. Мы встречались друг с другом, обмен информацией был свободным, некоторые фирмы были смежниками, а головной заказчик — общим.
Третья мировая война была настолько очевидным фактором, что ее угроза предопределяла действия и нормы поведения всех, кто участвовал в создании и испытаниях ракет и ядерного оружия. Трудно сказать, влияло ли психологически осознание того, что, например, на город Харьков в те дни было нацелено, по официальным данным, семь ядерных боеголовок. Стремясь всемерно ускорить пуск ракеты и ни в коем случае не оказаться виновными в задержке, каждый разработчик, каждая организация стремились максимально подготовить свою систему. Так, разработчики пневмогидравлической системы, опасаясь, что при штатном пуске может произойти задержка из-за непрорыва пиромембран в магистралях компонентов, пошли на прорыв их нештатно, и компоненты, заполнив подводные магистрали, готовы были поступить в двигатели при срабатывании соответствующих клапанов. Эта операция была выполнена буквально «с колена», с помощью срочно разработанного ОКБ-692 пульта, что привело к первым ошибкам с прорывом мембран. Если бы прорыв мембран был выполнен «штатно», т. е. по отработанной и утвержденной технологии, то, во-первых, это произошло бы в момент пуска ракеты, когда на позиции не было людей, а во-вторых, никакие операции и работы с системой управления и комплексной схемой не могли привести к запуску двигателей.
Разработчики ампульных батарей, опасаясь, что их «задействование», т. е. автоматическое заполнение электролитом в процессе пуска может не произойти, произвели эту операцию вручную. Батареи были установлены на борт ракеты и подключены, в результате чего на борту появилось рабочее напряжение. Таким образом, два основных элемента, обеспечивающих безопасность работы с ракетой, были устранены. Компоненты топлива поступили к клапанам двигателя, управляемым системой управления, и было подано питание на элементы управления. Установка гироприборов В.И. Кузнецова в исходное положение, абсолютно безопасная без поданного напряжения и целых мембранах, выполняемая тем же прибором, который запускает двигатель, стала смертельно опасной. Отсюда можно утверждать, что при штатной технологии пуска схема запуска обеспечивала безаварийный пуск. Последующие ее доработки были направлены на усиление этой безопасности. Любое отступление от технологии или ошибка операторов не могли привести к несанкционированному пуску. Обвинить в этой ситуации комплексную схему СУ и ее разработчика И. А. Дорошенко, по крайней мере, неграмотно.
Проследим еще раз кратко ход событий. Первая ракета Р16, предназначенная к пуску, была создана на заводе «Южный машиностроительный» и прибыла на полигон в конце сентября 1960 года. Испытания ее в МИКе (монтажно-испытательном корпусе) на редкость, для первых ракет прошли без серьезных замечаний, и они устранялись силами специалистов, находящихся на полигоне. Менее чем через месяц ,21 октября, ракета была установлена па старте 41 площадки. Ее предстартовые испытания прошли без замечаний и были закончены к 23 октября. В тот же день ракета была заправлена компонентами топлива. Вот здесь и начались отклонения от технологической схемы пуска, причем, при прорыве пиромембран были допущены ошибки — обнаружена течь одного из компонентов (подставили корыто), самопроизвольно подорвались пиропатроны отсечных клапанов газогенератора первого блока маршевого двигателя первой ступени. В целом было допущено семь отступлений от штатной схемы пуска, два из них оказались фатальными. Пуск был перенесен на 24 октября, и утром Госкомиссией было принято решение о продолжении подготовки к пуску при допущенных отступлениях от штатной технологии работ. Большинство специалистов высказалось за продолжение работ и пуск, отдельные голоса, требовавшие осторожности, тонули в общем хоре. Около 250 человек, окружавших ракету, готовы были на любой риск, лишь бы пустить ракету. Вот она стоит, готовая к пуску, гордо и грозно возвышаясь над пусковым столом.
Победа близка, еще последнее усилие, и победный грохот ее двигателей будет достойным ответом американцам, запустившим накануне свой «Атлас». К счастью, большая группа офицеров дивизии, которая должна была получить на вооружение ракету, была уведена со старта до объявления часовой готовности. Остается непонятным, что никто ни в ОКБ-586, ни в ОКБ-692, ни в НИИ-944 не сообразил, что нельзя запускать программный токораспределитель II ступени при наличии напряжения на борту и прорванных пиромембранах... Произошло непоправимое: в процессе контроля исходного состояния гироприборов запущенный ПТР А-120, как и было положено, подал команду на ЭПК ВО-8 и в 18 часов 45 минут местного времени запустился двигатель II ступени. Факел прожег баки первой ступени. Все это произошло в считанные доли секунды. Громадный факел пламени охватил площадку, раздавались взрывы, в пламени гибли люди, находившиеся на площадках обслуживания и у подножья ракеты. Ужас охватил всех участников пуска, по разным причинам оказавшихся вне места катастрофы. Янгель, отошедший покурить, рвался в огонь, его с трудом удерживали... «Он был на один шаг от смерти. Судьба подарила Михаилу Кузьмичу один шанс из миллиона», — говорил Д.Ф. Устинов. Громадное облако желто-черного дыма поплыло в сторону 95 площадки, отравляя все живое на своем пути. Несмотря на строгий запрет, утром следующего дня страшная весть дошла до Москвы, Харькова, Днепропетровска и других городов.
Строгая секретность только благоприятствовала многочисленным домыслам, слухам и предположениям. Родные и близкие осаждали проходные предприятий в этих городах, требуя ответа на один и тот же вопрос: «А мой сын, муж или брат жив?»
Как во всяком рискованном и важном событии, в котором принимает участие большая группа людей, появляются лидеры, зачастую определяющие поступки и действия официальных руководителей. В данном случае такими лидерами оказались два человека: Василий Антонович Концевой и Инна Абрамовна Дорошенко. Эти два человека взаимно дополняли друг друга. Василий Антонович обладал решительным характером, мужеством, готовностью идти на риск лично. Он никогда не посылал на опасное дело своего подчиненного, а если такие случаи возникали — шел сам. Инна Абрамовна вносила значительную долю эмоциональности в эту пару лидеров. Эта ее черта, наряду с настойчивостью в отстаивании своего мнения. не позволяла ей как следует обдумать ситуацию и воспользоваться в полной мере своими знаниями или советами коллег. Оба они имели уже значительный опыт совместной работы и лидерства, доверяли друг другу полностью, и если кто-то из них что утверждал, то другой и не пытался взять под сомнение это утверждение. Для них ракета, стоявшая на стартовом столе, была не более чем очередная ступенька в их технической биографии. Это как та стадия в карьере автолюбителя, когда после первой десятки тысяч километров на счетчике его автомобиля ему кажется, что он все превзошел и ... наступает самый опасный период его водительской биографии.
Излишняя самоуверенность успокаивающе действовала на окружающих, включая маршала Неделина и Главного конструктора Янгеля, которые так нуждались в людях, действующих без тени сомнения. Конечно, после трагедии, как всегда, не было недостатка в тех, кто говорил: «А я предупреждал!» А.Я. Харченко уверяет, что, глядя на решительные действия Инны Абрамовны, Рубанов, якобы полушутя, заявил: «Эта баба, в конце концов, нас взорвет!» Зная интеллигентность Иосифа Абрамовича, я слабо верил в это и долго сомневался: стоит ли приводить эту фразу. В. С. Будник, заместитель Янгеля в тот период, утверждал, что он советовал после обнаружения течи компонентов слить горючее из ракеты, устранить все выявленные замечания, т.е. задержать пуск на 10 — 12 дней, а это предложение противоречило общему настроению. Могу только повторить, что вся масса разработчиков и испытателей готова была на все. Успех был необходим, казалось, что еще последнее усилие, и он будет достигнут. Все шли охотно за лидерами, верили в них. Неделин у заправленной ракеты был также спокоен, как и полтора десятка лет назад на огневых позициях своих артиллеристов у озера Балатон при отчаянной атаке эсэсовских танков. Янгель также был спокоен и немногословен. Он не вмешивался в ход последних работ, целиком доверяя своим испытанным заместителям и соратникам.
В результате работы Государственной комиссии по расследованию причин аварии, возглавляемой Л.И. Брежневым, появилось два документа: «Техническое заключение по выяснению причин катастрофы с изделием 8К64 №ЛД1-ЗТ, произошедшей при подготовке его к пуску в в/ч 11284 24 октября 1960 года» и «Сообщение в ЦК КПСС». Оба документа имели высший гриф секретности: «Совершенно секретно. Особая папка». Первый документ явно не оправдывал своего назначения. Причин аварии он не выяснил, предельно сглаживал все «острые углы». То, что его подписала от ОКБ-692 только И.А. Дорошенко, как единственный представитель ОКБ-692, говорит о том, что обычно хладнокровная и обстоятельная женщина была, буквальным образом, выбита из колеи, шокирована страшным происшествием. Комплексная схема, за разработку которой отвечало ОКБ-692 и Дорошенко лично, безусловно, имела недостатки, которые и должны были быть выявлены, как и по другим системам и агрегатам, в ходе летных испытаний. Но не эти недостатки привели к аварии. Они не могли привести к ней при точном соблюдении технологии работ, кстати сказать, утвержденной всеми ответственными организациями во главе с головной — ОКБ-586.
Поверхностная причина — нарушение технологии работ, и в этом трудно винить кого-либо или какую бы то ни было организацию. Каждое отступление от принятой технологии, утвержденное Государственной комиссией, само по себе не представляло опасности. Но их было не менее семи, и эта сумма никем досконально рассмотрена не была или не было понято, что она уже привела II ступень ракеты в такое состояние. Все меры предохранения были сняты, а запущенный прибор А-120 выполнил одну из своих функций — подачу команды на ВО-8, т.е. на запуск двигателя. Конечно, комплексную схему можно было построить и так, что при наличии напряжения па клеммах бортовой батареи или прорванных мембранах в магистралях компонентов, запуск прибора А-120 с наземной аппаратурой был бы невозможен. Можно было установить ряд блокировок, запрещавших прохождение команд на ВО-8. Однако было принято решение четкого соблюдения технологии работ, когда прорыв мембран и задействование батарей производился в автоматическом цикле пуска в нужной последовательности, а запуск прибора А-120 производился только в полете после завершения полета I ступени. Вот что было штатной работой, и теперь понятно, насколько глубоки были отступления от этой штатной работы, на которую только и была рассчитана комплексная схема.
Полувековая история ракетной техники в СССР, а теперь в России, полна примерами, когда головной организацией при любой аварии, не разобравшись, сваливается вина на систему управления. До некоторой степени такая стратегия оправдывалась тем, что система управления обычно участвует во всех операциях и управляет всеми агрегатами ракеты, включая пневмогидросхему, двигатели, системы расхода компонентов, разделение ступеней, отделение ГЧ и т.д.; ее неисправности труднее идентифицировать. Характерным в этом плане является случай, произошедший 25 июня 1997 года при управлении объектом «Прогресс» во время стыковки со станцией «Мир» (космонавт Циблиев). Произошел удар по модулю «Спектр». В этой операции не участвовала ни одна система, ни один прибор Хартрона, но, тем не менее, на весь мир было объявлено по ОРТ, что виноват Хартрон! Вскоре всем стало ясно, что Хартрон ни при чем, однако, ни опровержений, ни извинений так и не последовало, несмотря на то, что руководитель Хартрона Я.E. Айзенберг дипломатично предоставил возможность руководителям Российского космического агентства и ОРТ достойно выйти из некрасивого положения.
Неудобно читать фразу из технического заключения: «Непосредственной причиной катастрофы являются недостатки комплексной схемы СУ, допускающей несвоевременное срабатывание ЭПК ВО-8, управляющего запуском маршевого двигателя II ступени»... Поневоле напрашивается аналогия: «Непосредственной причиной убийства является спусковой крючок, допускающий выстрел при его нажатии». Техническое заключение подписали 16 человек, очень известных и уважаемых... Видно, так было нужно.
От второго документа — доклада в ЦК КПСС, достаточно посмотреть на фамилии, его подписавших, вообще трудно ждать объективности: «Нарушение порядка подготовки к пуску выразилось в том, что переустановка ШМ СУ второй ступени в исходное положение производилась при заполненной топливом пусковой системы ДУ и включенном электропитании». Заключение этого документа было в целом если не благоприятным, то, во всяком случае, содействовало продолжению работ по ракете 8К64.
Печальным было возвращение нашей экспедиции с полигона. Три гроба привез А.И. Гудименко, взявший на себя эту печальную миссию. Прощаться с погибшими, закрытые гробы с останками которых были установлены в одном из клубов Харькова, пришли тысячи харьковчан. Траурная процессия растянулась на многие кварталы, печально и торжественно играла музыка.
На нашем предприятии, обвиненном в произошедшей трагедии, несколько дней длилось шоковое состояние и растерянность, никто из замов погибшего Коноплева не решался брать Управление в свои руки, многие ждали и предсказывали репрессии и расследование, работы прекратились. Однако вскоре поступило сообщение, что никто не будет наказан, и нужно как можно скорее приступить к работам, проанализировать все технические решения и обеспечить пуск второй ракеты в ноябре-декабре текущего года. Первыми полностью пришли в себя О.Ф. Антуфьев и A.M. Гинзбург. Они сумели успокоить коллектив и постепенно ввести его в рабочее русло.
В ноябре месяце 1960 года начальником и Главным конструктором предприятия был назначен В.Г. Сергеев. Его спокойный и обстоятельный характер, опыт работы, скрупулезный и практичный подход к решаемым проблемам подходил к сложившейся непростой ситуации в коллективе. Первым делом Владимир Григорьевич завершил организационно-структурное формирование предприятия, четко определил функциональные обязанности подразделений. Это немедленно сказалось на производимых работах.
Особое внимание уделялось созданию производственной базы. Наряду с усилением собственного опытного производства на долгие годы к работам ОКБ были подключены два мощных серийных завода: Киевский радиозавод и Харьковский завод им. Шевченко. Особое внимание производству уделял О.Ф. Антуфьев. Благодаря его энергии и «пробивной» способности наше опытное производство непрерывно стало пополняться современным оборудованием, быстро росло число рабочих, привлекались самые высококвалифицированные специалисты. Параллельно с этим большое внимание уделялось научно-творческому сотрудничеству с ведущими научно-исследовательскими институтами Советского Союза, руководимыми В.И. Кузнецовым, С.П. Парниковым, В.П. Арефьевым, В. А. Окуневым, А.С. Мнацаканяном и др. Ведущей фирмой, для которой ОКБ-692 разрабатывало СУ, оставалось ОКБ-586, руководимое М.К. Янгелем. Должен сказать, что по моим первым наблюдениям и по многим событиям в будущем, взаимоотношения Сергеева с Янгелем не сложились с самого начала. При одном из первых посещений Днепропетровска я помню, как Владимир Григорьевич очень расстроенным вышел из кабинета Янгеля. Мы с ним вышли за проходную, я уже не помню о чем шла речь, но я успокаивал Владимира Григорьевича, что все постепенно наладится. Может быть, Янгель был недоволен тем, что Сергеева направили без консультации с ним («с подачи» Н.А. Пилюгина?). Не утверждаю, что все это так и было, но тогда мы в это верили, не имея достоверной информации.
Новизна и нестандартность разрабатываемой аппаратуры требовали оригинального оборудования и специальной технологии. В этом вопросе опыт и умение Е.А. Морщакова сыграли важную роль.
К февралю 1961 года был выпущен комплект аппаратуры по существенно доработанной документации. Последовавшие два пуска были неудачными — потеря устойчивости при полете II ступени. Это был тот период, когда в полной мере отделу стабилизации и его руководителям А.И. Гудименко и Я.Е. Айзенбергу довелось решать задачу обеспечения устойчивого полета динамически сложного объекта. Ракета 8К64 имела 4 громадных бака с жидким наполнением, изменяющимся по глубине процессе полета и расположенных по схеме «тандем». Конструкция ракеты, при общей длине около 30 метров, представляла собой гибкий хлыст, колебания которого существенно затрудняли обеспечение устойчивого полета. Соответствующей теории не было, а практический опыт работы с объектами такого масштаба ограничивался королевской «семеркой», имевшей принципиально отличительную конструктивную схему «пакет». Помощь многих академических ученых в основном сводилась к «советам» и общим рассуждениям, особенно плодотворным в столовой, где на стакане с чаем или компотом можно было демонстрировать колебания жидкого наполнителя. Тем не менее, задачу нужно было решать, и ответственность за ее решение лежала целиком и полностью на руководстве отдела. И задача была решена, более того, это был период, когда в Харькове зародилась и затем развилась школа динамиков, которую возглавил Я. Е Айзенберг, и в которую затем вошли такие видные инженеры и ученые, как В. Н. Романенко, В. А. Батаев, В. Г. Сухоребрый и еще целый ряд первоклассных специалистов. Впоследствии совершенствование систем стабилизации десятков объектов, для которых ОКБ вело разработку систем управления, велось с использованием самых передовых научно-технических идей, методов и оборудования. Можно с полным основанием сказать, что в конечном итоге была создана самая передовая школа динамиков (не только в масштабах Советского Союза), обеспечившая стабилизацию различных объектов, в том числе суперракеты «Энергия», по сложности динамической схемы, не имеющей близких аналогов в мире и совершившей полет в экстремальных погодных условиях. Примечательно, что при пусках «Энергии» в сложнейших условиях штормовой погоды было полное доверие к нашей организации со стороны головной организации и заказчика в вопросах обеспечения безаварийного пуска.
Замечаний, доработок по ракете 8К64 было много. Трудно налаживалось производство на серийных заводах. Большие трудности были и по системе управления, к серийному производству которой были подключены заводы Украины, в числе и Харьковский завод им. Шевченко. Планы изготовления аппаратуры сами по себе были тяжелыми, но подлинным тормозом производства были непрерывные доработки — следствие продолжавшихся летно-конструкторских испытаний.
Уже в 1962 году, почти за два года до принятия ракеты на вооружение, началась установка ее на боевое дежурство с параллельным обучением персонала воинских частей. Если при этом учесть, что ракета имела ядерную боевую часть, и что при боевом дежурстве вводилось полетное задание, т.е. каждая ракета была нацелена на определенную цель на территории противника, то становится ясно, насколько велика была опасность несанкционированного пуска и, следовательно, несанкционированного возникновения термоядерной войны.
Установка ракеты на боевое дежурство — операция по своей ответственности и сложности не имеющая аналогов в военной технике. Эта операция для первых образцов велась под непрерывным контролем партийного аппарата на уровне ЦК, и каждая задержка в выполнении графика работ тотчас же становилась предметом разбирательства. Новую ракету, ее особенности эксплуатирующая воинская часть знала слабо и опыта работы с ней не имела. Заводские бригады с участием разработчиков совмещали выполнение работ с обучением персонала позиции и всегда были готовы к срочному выезду в процессе эксплуатации (если возникали вопросы). Психологическое воздействие ядерной боеголовки, опасность несанкционированного пуска или аварии на позиции давили непосильным грузом на каждого. Новички, впервые попавшие на позицию, где к ракете была пристыкована боевая часть, поневоле понижали голос, как и комнате, где лежит покойник.
В нашей организации в период установки первых ракет 8К64 на боевое дежурство во всех подразделениях было организовано круглосуточное дежурство ведущих специалистов. В приемной Главного конструктора у аппарата в/ч-связи дежурил инженер испытательного пятого отделения, которое отвечало за эти работы. Он обязан был принять вопрос по связи и немедленно привлечь к его решению нужных специалистов. Обстановка была настолько напряженной, что даже Сергеев редко пользовался аппаратом в/ч-связи, целиком передав его испытателям.
На этой почве возник инцидент, со временем получивший статус анекдота. В пятом отделении работал инженер под необычной фамилией — Водка. Однажды во время его дежурства в приемной Сергеева раздался звонок аппарата в/ч-связи:
— Свяжите меня с Сергеевым.
— Сергеев занят. Просьба аппарат не занимать.
— Немедленно свяжите меня с Сергеевым. Я полковник Рюмкин, кто у аппарата?
— Водка.
— Немедленно прекратите ваши неуместные шутки. Кто у аппарата?
— Водка.
— !!!!
И только потом Сергеев успокоил вышедшего из себя полковника: «У него действительно фамилия Водка! Владимир Водка».
Несмотря на принятые организационные и технические меры, мир был на грани войны. Известно достаточно много случаев, когда обнаруживалось нечто такое, от чего у ответственных товарищей волосы на голове вставали дыбом. Об одном таком случае мне рассказал В.М. Михайлов — руководитель военной приемки № 257, а затем районный инженер при ЖБ-692. Дело заключалось в том, что в системе управления ракеты был прибор, непосредственно выдающий команду на пуск ракеты замыканием контактов двухпозиционного реле.
Это реле имело два устойчивых положения в обесточенном состоянии: с разомкнутыми и замкнутыми контактами, выдающими соответствующую команду на пуск. Прибор и реле были последним элементом в длинной цепочке, по которой шла команда «пуск» и в которой было много различных ухищрений, обеспечивавших защиту от ошибочного пуска. Однако, как обнаружили наши военные, в случае замены этого последнего прибора на стартовой позиции, реле могло быть уже с замкнутыми пусковыми контактами, так как их положение не контролировалось ни на заводе-изготовителе, ни в воинских частях при эксплуатации. Так что все меры защиты вполне могли оказаться обойденными, и при подаче питания на борт ракеты, стоящей на боевом дежурстве или после замены прибора, мог произойти несанкционированный запуск. Это было обнаружено тогда, когда уже несколько десятков ракет стояло на боевом дежурстве, и уже были случаи замены злополучного прибора, к счастью, в нужном положении реле. Военное представительство тотчас же доложило об этом В.Г. Сергееву, по тревоге было поднято командование ракетных войск, и первой мерой был переданный на все позиции запрет на замену этого прибора.
Впоследствии этот дефект был устранен, по что пережил в ту памятную ночь Главный конструктор и все лица, причастные к этому!? Владимир Михайлович рассказывал, что когда он докладывал об этом будущему Главкому ракетных войск стратегического назначения М.Г. Григорьеву, то последний ходил бледный по кабинету и непрерывно глотал таблетки. Неудивительно, Григорьев был председателем Госкомиссии при испытаниях ракеты и затем командиром дивизии, принявшей ее на вооружение.
Одной из самых нудных и длительных процедур при летных испытаниях ракеты и при ее подготовке к сдаче заказчику было закрытие замечаний заказчика и его служб. Вначале составлялся сводный перечень таких замечаний, указывались против каждого замечания подразделение ОКБ, автор, его руководитель, ответственный за закрытие. Затем начиналась сама процедура закрытия. Факт закрытия оформлялся соответствующим протоколом, к которому прикладывался отчет об испытаниях или исследованиях. Замечаний было сотни, были дельные и нужные замечания, но много было и перестраховок. Споры длились часами, были случаи, когда спорщики переходили «на личности»...
Но все всегда имеет конец. Так было и по ракете Р16 (8К64), которая в 1964 году была принята на вооружение, при этом точность стрельбы ее была выше оговоренной в тактико-технических требованиях, да и по другим параметрам эта ракета действительно соответствовала требованиям, предъявляемым к ракетам этого класса. Награды разработчикам посыпались как из рога изобилия. Известен и анекдот, связанный с принятием ее на вооружение. Группа главных конструкторов во главе с М.К. Янгелем и в присутствии Главкома ракетных войск маршала Бирюзова начала рассуждать возле карты, куда нацелить, где расположить старты и т.д. Бирюзов остановил эти рассуждения и рассказал по этому случаю анекдот: «Попадья-матушка в постели с нетерпением ждет попа-батюшку. Он на коленях перед иконами совершал молитву, в которой часто повторялись слова «... укрепи и направь, ... укрепи и направь...» Матушка слушала, слушала и, наконец, говорит: «Ты больше проси укрепить, а направить, я сама направлю!» «Так и вы, — закончил маршал,— больше думайте, как укрепить вашу ракету, а куда направить — это дело военных!»
Вообще к месту рассказанный анекдот или реплика способствовали взаимопониманию, а мастера острого слова весьма высоко ценились. Одним из них был А.И. Гудименко, причем, он не щадил никого своими остротами и отпускал их так умело, что редко кто обижался, а если и обижался, то не подавал вида. Доставалось от него и Сергееву, который довольно часто становился мишенью острот и шуток, т.к. иногда говорил такие фразы, которые затем становились «классическими». В.К. Копыл одно время записывал такие выражения нашего шефа, накопил их достаточно много и часто зачитывал нам, начальникам комплексов, когда мы собирались на совещание у Сергеева и ожидали его прихода. Однажды Копыл заявил, что кто-то из нас его предал, рассказав об этом шефу: «Смотрите, вот я при вас рву свои записи и больше записывать не буду!» Он тут же выполнил свою угрозу. А жаль, там были шедевры!
Иногда поступки шефа были весьма экстраординарны. Сели мы в поезд Москва-Харьков. Вечер. Нас, «своих», в купе четыре человека, готовим ужин. Я нарезал колбасу и готовил помидоры, вырезал мелкие дефекты, то место, где крепится хвостик помидора. Все вырезанное складывал в кучку на листок бумаги. Вдруг шеф: «Ты, интеллигент! Что ты делаешь?» Берет всю кучку отходов и отправляет себе в рот. Или помню, в разгар совещания в его кабинет заходит Н.Т. Цыпкин — секретарь парткома предприятия, подходит сзади к стулу шефа, что-то говорит ему на ухо, шеф ему отвечает, затем Цыпкин уходит. Буквально через пару минут шеф вдруг засуетился, схватил трубку телефона прямой связи с секретарем и говорит: «Лера, соедини меня с Цыпкиным, он только что мне откуда-то звонил по телефону!» Мы все невольно рассмеялись. Одно время Владимир Григорьевич завел такой порядок: на совещание к нему в кабинет все должны являться в галстуках, даже летом, когда все ходили в рубашках с коротким рукавом без пиджаков. С нарушителями этого порядка он поступал весьма гуманно: приказывал своему помощнику А.И. Гуржиеву принести галстук (у того на вешалке было несколько «дежурных» галстуков), провинившийся одевал галстук и клал на стол один рубль. После совещания галстук подлежал сдаче.
Однажды в жаркий день сижу я в кабинете, без галстука. Раздается прямой звонок телефона: «Зайди ко мне». Иду к нему. В кабинете большая группа высокопоставленных гостей, висят плакаты, таблицы и графики, которые готовил я для какого-то доклада. «Помоги нам разобраться тут кое в чем», — говорит шеф. Я беру указку и начинаю пояснять, и вижу, через две-три минуты шеф подзывает Гуржиева, что-то говорит ему тихо, Гуржиев уходит, затем возвращается со злополучным галстуком и вручает его мне. Я, ни на минуту не прекращая пояснения, завязываю галстук, достаю из кармана металлический рубль и кладу его на стол шефа, также ни на минуту не прекращая своих пояснений под удивленными взглядами присутствующих: «Вот чудаки!»
Не было на предприятии человека, которому бы Владимир Григорьевич в чем-либо не помог. Доброй и прекрасной души человек! Большой заслугой Владимира Григорьевича, несомненно, является то, что ему удалось, благодаря своему уравновешенному характеру, стабилизировать моральную обстановку в ОКБ после трагедии 24 октября. Люди были убеждены, что только выполнение той задачи, во имя которой так ужасно погибли их товарищи может быть в какой-то мере компенсацией этой потери, но не оправданием. Роль Сергеева в создании на предприятии системы, исключающей подобные случаи, трудно переоценить. При такой системе обеспечивалась полная отработка создаваемых систем, безопасность и безаварийность самых ответственных работ, включая установку ракет на боевое дежурство. Стенд, на котором можно было воспроизвести реальные условия и отработать все режимы функционирования аппаратуры, становился основным инструментом в ОКБ. Для этой цели было создано и укомплектовано опытными специалистами специальное подразделение. Принципом их работы становится самая скрупулезная проверка всех решений, какими бы простыми и очевидными они не казались. Впоследствии, кроме комплексного стенда, были созданы стенды для специализированных работ, касающихся отработки математического обеспечения, алгоритмов управления и т.д. Эти принципы были надежно привиты всему руководству ОКБ. Любимым изречением Сергеева было: «Материалы на стол!» Никакие доводы, соображения, интуиция в расчет не брались. Нужны были результаты моделирования, стендовой отработки, испытаний и расчетов.
Трагедия 24 октября являлась поворотным пунктом в истории нашего предприятия и в судьбе его работников. Сдача на вооружение ракеты Р16 как бы завершила период становления. Впереди были новые работы, все более и более ответственные.
Круг интересов в последующие годы расширялся: системы управления для глобальной ракеты, ракеты с разделяющимися головными частями индивидуального наведения (кассетной), космические корабли и искусственные спутники Земли, ракеты-носители для выведения ИСЗ на орбиту, крылатые ракеты с самонаводящейся боевой частью, система управления для лунной программы и, наконец, как венец нашего технического творчества — суперракета «Энергия» многоразовой космической транспортной системы «Буран».
Система управления играет определяющую роль в совершенствовании ракетно-космических комплексов, а ОКБ становится диктатором во многих вопросах их технического построения. Только совершенствование системы управления обеспечивает фантастическую точность стрельбы при дальности 12-14 тыс. км для моноблочных и кассетных баллистических ракет и 40 тыс. км для глобальной ракеты, т.е. в пределах большого круга планеты Земля! При этом обеспечивается автоматизм подготовки, расчета и ввода полетного задания по любой цели; автоматизм в выполнении операций космических кораблей на орбите, включая стыковку и изменение метода выполнения заданной программы в случае возникновения неисправности в системах и агрегатах корабля. Применение в системе управления компьютерных систем, снабженных математическим программным обеспечением на уровне программы, анализирующей обстановку с помощью непрерывно поступающей информации от чувствительных элементов, позволило реализовать наведение головной части на цель по радиолокационной карте местности, предотвратить взрыв или пожар при возникновении аварийной ситуации в двигателях ракеты. Можно представить, как возрос научно-технический уровень ученых и инженеров ОКБ, способных разработать теоретические основы таких систем и реализовать их в аппаратуре. Казалось, нет предела возможностям и свершениям. Вслед за «Энергией» на повестке дня становилась разработка еще более мощной ракеты «Вулкан», способной вывести на орбиту Земли груз весом до 200 тонн, универсальную космическую платформу и осуществить полеты к Луне, Марсу, Фобосу...
Трагедия 24 октября для нас, работников Хартрона, остается болезненной и сейчас, спустя многие годы. Многочисленные публикации в печати некомпетентных журналистов, на все лады трактующих события тех времен и обвиняющих нашу фирму, уже мало трогают. Однако книга глубокоуважаемого нами Б.Е. Чертока, где трагедии 24 октября посвящена целая глава и где опять звучат те же обвинения, не может остаться без внимания. Нагнетая обстановку, Борис Евсеевич заявляет; «... изделие 8К64, не покидая стартовой площадки, уничтожило больше людей, чем погибло в Лондоне, в среднем, при попадании десяти боевых ракет ФАУ-2 во время Второй мировой войны». Трудно возражать против этого утверждения, но почему-то Борис Евсеевич забыл, что ровно через три года 24 октября королевская «девятка» при пожаре в незаправленном состоянии уничтожила семь человек, и он при этом не говорит, что это соответствует одной ракете ФАУ-2 при обстреле Лондона. Но не это главное. В книге противопоставляются системы управления разработки Пилюгина и Коноплева, якобы Коноплев не учитывал опыт предыдущих разработок. Это просто неверно. В действительности комплексная схема ракеты Р16 разрабатывалась еще до прихода Копоплева учениками и сподвижниками Пилюгина во главе с его соратником — Л. М.Гинзбургом, хорошо знавшим системы ракет Р12 и Р14. Объем отработки, методика и инструментарий были полностью позаимствованы с этих ракет. Более того, при создании Р16 сплошь и рядом звучали слова: «А мы это так делали на 8К63!» Гинзбург был, кстати сказать, Главным конструктором системы управления ракеты 8К63. Порядок поставок аппаратуры также тщательно контролировался и военным представительством. Стендовая отработка ничем не отличалась от пилюгинской, а утверждение: «Одержимость Б.М. Коноплева собственными новыми идеями мешала ему объективно воспринимать многое, уже проверенное и надежное», также неверно. Борис Михайлович свои действительно новые идеи пытался реализовать на следующей ракете 8К66, к созданию системы управления которой мы приступили еще при его жизни. Попытка обогнать «девятку» Королева или «порадовать» советский народ к Октябрьским праздникам пуском, также почти не имеют отношения к делу. Нужна была. именно ракета Р16, а не «девятка», — это понимали все — от техника до маршала, и это заставляло нас, разработчиков и испытателей, не считаясь с усталостью, недосыпанием, отсутствием нормальных условий жизни, наконец, с риском делать все возможное для скорейшего пуска ракеты. Удачный первый пуск ракеты — это ее рождение, затем предстоит ее «учить» летать. Маршал Неделин скорее подчинялся общему настроению, чем был его инициатором. Думаю, что он не должен был разбираться в тонкостях происходящего на старте, скорее всего, он только понимал, что должен быть со всеми. То, что Борис Евсеевич пишет о якобы имевших место по часовой готовности поисков и устранения замечаний к электрической схеме, просто его догадки. В действительности шли обычные предстартовые работы, а запуск ПТРа второй ступени был произведен не по инициативе офицера, сидевшего в бункере за пусковым пультом, а по указанию В.И. Кузнецова, в последний момент высказавшего опасение, что его приборы могут оказаться не в исходном состоянии. Для нас, сотрудников ОКБ-692, как и для представителей военной приемки, картина произошедшей катастрофы ясна. Мы многократно обсуждали ход событий, и пришли к единодушному заключению, о котором я уже говорил: при работе в соответствии с принятой технологией пуск прошел бы нормально и говорить о наличии неисправностей или ошибок в электрической схеме можно только по незнанию. О блокировках в схеме, рассчитанных «на дурака», можно говорить сколь угодно долго, к тому же есть такие «дураки», что и блокировок может оказаться мало. При последующих доработках действительно ввели много блокировок, большинство из которых затем были убраны. Осталось в этой части только выделение в отдельную защищенную шину питания, обеспечивающую запуск двигателей. Кроме того, убрали со стартовой позиции машину обслуживания. Другие мероприятия носили перестраховочный характер. Главные же мероприятия, в основном направленные на наведение порядка и дисциплины на стартовой позиции и допуск к ней после заправки, провел Янгель.
Единственной неясностью остался вопрос о том, знали или не знали Инна Абрамовна и Михаил Иванович о том, что будет прокручиваться ПТР второй ступени? Последствия этой операции она и Жигачев должны были знать. Остальные из наших сотрудников, бывших в это время на СП, и тем более на наблюдательном пункте, об этой операции не знали. Это говорит только о том, что решения в эти последние часы перед пуском принимались «на ходу» без должного обсуждения со специалистами. Роль Главного конструктора системы управления В.И. Кузнецова и его «команды» вообще осталась в тени.
Нарушение порядка на стартовой позиции, и в этом вина также ложится на ОКБ-586, заключалась еще и в том, что наше военное представительство было фактически отстранено от участия в обсуждении и принятии решений. Формула, провозглашение которой, по-видимому, принадлежит Янгелю: — «испытания проводит промышленность», сыграла свою отрицательную роль. Наши военные представители, среди которых были весьма компетентные специалисты, с присущей им дотошностью и знанием комплексной схемы, несомненно, задались бы вопросом о допустимости запуска ПТРа второй ступени при наличии напряжения на борту и прорванных мембранах в топливных магистралях. Тогда еще в практике подготовки ракеты к пуску не было ставших впоследствии традиционными заседаний Государственной комиссии с заслушиванием Главных конструкторов и военных представительств о состоянии и готовности их систем к пуску.
Я не склонен разделять мнение многих моих коллег, прочитавших обвинительное заключение в наш адрес Б.Е. Чертока, что это сделано с умыслом и является элементом общей в наши дни антиукраинской кампании. Борис Евсеевич не мог опуститься до этого. Я думаю, сказалось отсутствие правдивой информации о событиях тех дней и фактических данных о степени экспериментальной отработки системы управления до вывода ракеты на старт. Ведь после катастрофы 24 октября уже через четыре месяца пуск ракеты в части электрической схемы прошел без замечаний. В такой короткий срок переделать существенно схему, отработать ее, апробировать аппаратуру, поставить ее на ракету, пройти техническую позицию и осуществить пуск невозможно. Это только подтверждает тот вывод, который сделали наши разработчики и военные представители, понимая и свою долю ответственности в страшной судьбе 126 человек: только неконтролируемое нарушение отработанной технологии выполняемых операций при пуске привели к катастрофе, а не ошибки и неисправности в системе управления, которые якобы устранялись по часовой готовности. Никогда не думал, что Борис Евсеевич может это утверждать. Обвинить же нашу организацию и конкретно Инну Абрамовну в нарушении технологии работ, особенно в части прорыва «с колена» разделительных мембран или в установке бортовых батарей в задействованном виде, по меньшей мере, абсурдно. И до, и после этой аварии в нашей организации всегда придавалось первостепенное значение экспериментальной отработке. Об этом свидетельствует факт отсутствия аварий по вине аппаратуры нашей разработки ряда ракет: 8К63, принятой на вооружение в 1958 году, последующих испытаний ракет 8К64, 8К67; сотен пусков ракет-носителей 11К63 и беспримерной по своим уникальным возможностям 11К65, единственной в мире и в СССР глобальной ракеты 8К69 (королевская глобальная ракета просто «не получилась» и ее макеты в двух экземплярах возились по Красной площади «для устрашения» иностранных гостей). Ракета 11К69, которой были запущены десятки ИСов и УСов (истребителей и управляемых спутников), не имела такой массы дефектов и отказов, как модификация королевской ракеты 8К78, используемая с 1960 по 1966 год для запуска объектов к Луне, Марсу, Венере и спутников связи «Молния-1». Очень впечатляющая таблица этих пусков приведена Б.Е. Чертоком в своей книге «Ракеты и люди». Всего таблица содержит 43 пуска этой ракеты. Первые 24 пуска ее полностью аварийные, причем отказы чередуются между системой управления и агрегатами ракеты на всех ее ступенях. По причинам этих отказов сказать, что при этом решались какие-то сложные научно-технические проблемы, весьма трудно. Самые обычные отказы отдельных приборов, отказ клапанов, недостаточная эффективность рулевых органов(!), негерметичность, отказы двигателей, замерзание горючего еще на стартовой позиции, три отказа преобразователей тока, невыясненные причины и простое разгильдяйство. Наконец, при 25 пуске успешно запущена «Молния-1» — ее третий экземпляр. При последующих 18 пусках — опять семь аварийных.
Каждая авария объяснялась новизной и сложностью решаемых задач. Очередной объект, направляемый к Луне, Марсу или Венере, оставшийся «болтаться» на околоземной орбите, объявлялся очередным «Космосом», над назначением которого безуспешно ломали голову западные аналитики. Трудно представить, что было бы с любой другой кооперацией, например, Янгеля, Челомея или Решетнева, с которыми мы работали в это время, при такой статистике?!
Сообщения ТАСС всегда были весьма оптимистичны, мы им верили, хотя находясь на полигоне и общаясь друг с другом, особенно с общими смежниками и военными, мы знали многое, что было скрыто за этими сообщениями.
Мои отношения с Борисом Евсеевичем, искреннее уважение к нему, заставляет меня сожалеть о том, что я невольно ввязался в «полемику» с ним. Единственным оправданием этому может быть, слишком тяжелое обвинение в гибели наших коллег, вынести которое не в силах одной организации и тем более одному человеку — женщине.
Опытно-конструкторское бюро ОКБ-586, возглавляемое М. К. Янгелем, создав тройку ракет, перекрывших весь диапазон дальностей стрельбы от 1200 км до 12000 км (ракеты 8К63-Р12, 8К65-Р14 и 8К64-Р16), в последующие годы все усилия направило на дальнейшее их совершенствование. Наша фирма в первые годы после ее создания строго шла в кильватере Янгеля, разрабатывая системы управления его ракет. Одновременно с летными испытаниями ракеты 8К64 интенсивно велась разработка ракеты 8К66. Вскоре работы по ней были прекращены и начата разработка новой ракеты, получившей закрытый индекс Р36. В соответствии с тактико-техническими требованиями Министерства обороны она должна была иметь три типа боевого оснащения: легкую головную часть моноблочного типа на дальность стрельбы до 14000 км, тяжелую моноблочную головную часть с дальностью стрельбы до 12000 км и глобальную (орбитальную) головную часть с дальностью стрельбы в пределах одного витка ИСЗ. Существенно повышались требования к точности стрельбы, боеготовности, защищенности стартовых позиций при дистанционном управлении стрельбой. Состав разработчиков оставался практически неизменным при одном важном для нашей фирмы уточнении — она однозначно определялась Постановлением Правительства головной по системе управления, а В. Г. Сергеев назначался Главным конструктором системы управления.
К этому времени, т. е. к 1963 году, наша фирма ОКБ-692 была уже полностью сформировавшейся организацией с необходимым составом смежных организаций, опытным производством, серийными заводами и запасом идей и разработок в части построения и конструирования аппаратуры, однако их удалось в полной мере реализовать только на глобальном варианте ракеты. Дело в том, что в этот период на сцену выступила новая сила — ОКБ-52 во главе с В. Н. Челомеем с далеко идущими планами в области создания ракетных систем самого различного назначения. Предполагалось разработать две боевые ракеты межконтинентальной дальности: легкую УР-100, тяжелую УР-200, носитель космических объектов УР-500 и сверхтяжелый носитель УР-700 как составной элемент Лунной программы УР-700-ЛК-700. Таким образом, ракетами УР-100 и УР-200 Челомей вторгался в сферу действий М.К.Янгеля, а системой ракет УР-500, УР-700-ЛК-700 — в сферу С. П. Королева, где велась разработка лунной программы Н1-ЛЗ. Смерть С. П. Королева 14 января 1966 года, задержка на 4 месяца с назначением В. П. Мишина Главным конструктором ОКБ-1 и естественные трудности в создании программы Н1-ЛЗ, где не последнюю роль в самом начале работ играл разлад между Королевым и Глушко, привели к явному отставанию этой программы от намеченных сроков и, как следствие этого, предложение В. И. Челомея о передаче ему этих работ и соответствующего финансирования. Владимир Николаевич имел мощную поддержку со стороны Н. С. Хрущева, и опасность, что ОКБ-586 М. К. Янгеля будет оттеснено на второй план, была вполне реальной. О силе В. Н. Челомея говорит такой факт. Приняв решение перейти к разработке межконтинентальных баллистических ракет, Челомей запросил у Янгеля документацию по ракете Р14. Этот запрос оставлен был без внимания до тех пор, пока не прозвучал окрик со стороны ЦК на самом высоком уровне. Дело приняло такой серьезный оборот, что в течение двух недель, бросив все другие дела, в ОКБ-586 срочно готовили к отправке комплект соответствующей документации. Зная, с какими силами придется иметь дело, Янгель в качестве защитной меры решил всемерно форсировать работы по ракете 8К67 и выставить в качестве основного аргумента готовность ракеты, т.е. «она уже летает». Для этого было срочно изготовлено десять ракет — «короткий вариант», мало чем отличающихся от ракеты 8К64, система управления практически была взята с ракеты 8К64, и в таком составе были начаты летные испытания.
Постановление ЦК КПСС и СМ по ракете Р36 (8К67) было принято 12 июня 1962 года(№ 584-238). Через пять лет, в 1967 году, баллистический вариант ракеты был принят на вооружение, а глобальный вариант — два года спустя. Трудно сказать, благодаря чему Янгелю удалось отстоять ракету, по-видимому, значение имела смена генсека Н. С. Хрущева Л. И. Брежневым в 1964 году, назначение министром обороны Д. Ф. Устинова и создание в 1965 году Министерства общего машиностроения во главе с С. А. Афанасьевым. Работы В. Н. Челомея были значительно урезаны, практически остались только две разработки — УР-100 и УР-500.
В целом же обстановка благоприятствовала Янгелю и созданной им кооперации предприятий, несмотря на трагедию с ракетой 8К64. Прежде всего, конец пятидесятых и начало шестидесятых годов характерны нарастанием соревновательности между СССР и США не только в ракетной технике, но и в космической. Заняв прочные позиции в области межконтинентальных баллистических ракет, Янгель широко использовал поддержку военных, в том числе и в Научно-исследовательском институте Министерства обороны — НИИ-4. Королев в области боевых ракет отходил на задний план, переключив все свое внимание на космос. Его успехи в запуске первого ИСЗ в 1957 году, полет «Луны-1» 2 января 1959 года, прилунение «Луны-2» 14 сентября 1959 года, фотографирование обратной стороны Луны 4 октября 1959 года и особенно исторический полет Ю. А. Гагарина 12 апреля 1961 года, имели не только научно-исследовательское значение, но и говорили о высоком уровне науки и техники в СССР. Ответ Америки внешне выглядел не очень убедительно, но прочный фундамент будущих, потрясших человечество достижений, был заложен основательно. Конгресс США утвердил финансирование лунной программы «ALSEP» (Apollo Lunar Surface Experiment Package) через сорок дней после полета Гагарина, а президент Д. Кеннеди установил срок: «... до истечения десятилетия ...» Таким образом, с началом шестидесятых годов связан новый виток ракетно-космической гонки. Естественно, участвуя в создании ракет Янгеля, составивших основу самого мощного стратегического вооружения, мы следили за успехами Королева в космических исследованиях, на первых порах довольствуясь своей ролью и теми начинаниями, которые предпринимались ОКБ-586. Расстановка сил в этот период в ракетно-космической технике характеризовалась формулой, авторство которой принадлежало нашим военным: «Королев работает на ТАСС, Янгель — на нас, а Челомей — в унитаз!» Справедливость этой формулы держалась не долго, челомеевские ракеты серии УР-100 и ракета-носитель УР-500 уже к концу десятилетия прочно завоевали право гражданства и заняли свое место в ракетно-ядерном и космическом арсеналах.
Казалось, что мы прочно заняли ведущее место в ракетно-космической технике, но уже в 1962 году появились первые признаки нашего отставания. В мае стартует «Центавр», с двигателем на водороде и кислороде, в 1964 году «Сатурн» выводит а орбиту ИСЗ весом 8 тонн, предвосхищая полет «Сатурна-5» в 1967 году — мощной ракеты-носителя программы «Apollo». Вместо того чтобы сосредоточить усилия ракетно-космической промышленности на лунной программе, в 1964 году выходит Постановление Правительства о начале работ фирмы Челомея по ракетно-космической программе «Алмаз», по сути дела дублирующей работы Королева, Характерным в этом плане было высказывание Н.А. Пилюгина, как всегда меткое, полное сарказма. На НТС министерства рассматривались вопросы распределения массы мелких работ по космосу среди предприятий отрасли. В зале висело множество плакатов с планами и графиками работ. Кто-то из присутствующих задал вопрос: «Существует ли долгосрочная космическая программа СССР?» Николай Алексеевич встал, широким жестом показал на все плакаты: «А вот здесь она размазана тонким слоем!» Сказывалась слабость отраслевого НИИ и министерства, всесилие Главных конструкторов. В области пилотируемого космоса особенно остро ощущалось отсутствие долгосрочной программы исследований. В то время как в Штатах основной программой государственного масштаба была лунная программа, и ей было подчинено все, даже промышленность работала только на нее. У нас только Королев со своими традиционными смежниками пытался осилить эту задачу. Ни Челомей, ни Янгель не привлекались должным образом к этим работам. Челомей пытался вести свою параллельную лунную программу, но дальше проектных проработок пойти не успел. Королев вынужден был привлечь к разработке двигателей для ракеты-носителя H1 новую в ракетной технике организацию Министерства авиационной промышленности Н. Д. Кузнецова вместо испытанной фирмы В. П. Глушко. Причиной фатальной для всей разработки замены были разногласия между Королевым и Глушко о компонентах топлива для этой ракеты, а авторитетный арбитр отсутствовал. Следствием этого явилось то, что, во-первых, разработка ракеты-носителя Н1 сильно отстала от намеченных сроков, а во-вторых, при летных испытаниях аварии следовали одна за другой, в том числе и со взрывом на стартовой позиции, разрушившим дорогие и трудоемкие сооружения старта, что задерживало на многие месяцы проведение дальнейших работ.
Работы же по теме УР-500К-Л1, предусматривавшей облет Луны двумя космонавтами и имевшей шанс на успех, начались со значительной задержкой опять же по вине королевского ОКБ-1, в основе которой лежало нежелание делить славу с ОКБ-52 Челомея, создавшего еще в 1965 году пригодную для этой цели ракету-носитель «Протон», выводившую на околоземную орбиту полезный груз массой до 20 тонн. Таким образом, вместо того, чтобы направить все силы на координирование и подчинение общей цели всех отраслей мощной ракетно-космической промышленности, ОКБ-1 и вновь созданное в 1965 году Министерство общего машиностроения с завидным упорством продолжали пуски кораблей «Восток», «Восход», «Союз» с задачами одновременного полета кораблей «Восток-3,4», полета женщины («Восток-6»), полета трех космонавтов («Восход-1») и т. д.
Если посмотреть, что же делалось за океаном в это время, то станет ясно, что, повторив полеты Гагарина и Титова, американцы приступили к подготовке своих космонавтов для выполнения основной задачи — полета к Луне с высадкой на ее поверхность. В течение 1965-1966 годов в космос уходит десять кораблей «Джемини» («Джемини-3» — «Джемини-12») с будущими астронавтами, совершившими беспримерный подвиг века. Астронавты Джеймс Ловелл и Фрэнк Борман, впервые достигшие на корабле «Ароllо-8» района Луны и совершившие ее облет, летали в космос на кораблях «Джемини-7» и «Джемини-12», причем Джеймс Ловелл — дважды. Астронавты Джон Янг, Юджин Сернан и Томас Стаффорд, впервые вышедшие на корабле «Ароllо-10» на окололунную орбиту и спустившиеся до высоты около 12 км к ее поверхности, совершили по два полета на тех же кораблях «Джемини». И, наконец, отважная тройка — экипаж легендарного «Ароllо-11», совершившего посадку на лунную поверхность, в составе Нила Армстронга, Эдвина Олдрина и Майкла Коллинза, летали на «Джемини». В общем, из двенадцати астронавтов, ступивших на поверхность нашей космической соседки, шесть человек прошли подготовку на кораблях «Джемини», а два астронавта — Джон Янг и Юджин Сернан совершили по два полета на кораблях «Apollo», Все это говорит о тщательной подготовке и фундаментальности проведения экспедиций на поверхность Луны. Мы с восхищением воспринимали довольно скудную информацию о ходе выполнения программы «Apollo», надеясь, что случится чудо, и первым ступит на поверхность Луны наш соотечественник. В. Н. Челомей пытался совершить это чудо, и нам довелось участвовать в разработке проектных материалов по теме УР-700-ЛК-700 в качестве разработчиков системы управления тяжелой ракеты-носителя УР-700, разгонного блока и корабля ЛК-700. Легко представить, с каким энтузиазмом мы взялись за эту работу и вели ее более трех лет: с мая 1965 года по апрель 1969 года, понимая, как безвозвратно потеряно время и как бесхозяйственно организована работа. Уже после первого полета к Луне «Apollо-8» (декабрь 1968 года) стало ясно, что мы работали впустую, хотя и до этого мы понимали, что разработка двух лунных программ в СССР заранее обречена на провал. Окончательно остатки наших надежд рухнули вместе со взрывом королевской Н1-ЛЗ в феврале 1969 года, а триумф «Apollо-11» 16-24 июля этого же года поставил последнюю точку. Горечь нашей неудачи смешивалась с восхищением подвигом американцев. Как никто другой, мы понимали, каких усилий это стоило тем, кто выполнял эту программу и нес ответственность за жизнь людей, посылаемых в космические дали. Что пережили создатели корабля в те 8 суток и 3 часа, в течение которых длился полет «Ароllо-11»?!
Так называемый групповой полет кораблей «Союз-6», «Союз-7», «Союз-8», последовавший вскоре за полетом «Apollo-11» (11-13 октября), вызвал только чувство недоумения и досады тем, как бездарно мы потеряли первенство в освоении космоса. Чисто административно-чиновное закрытие темы Н-1, последовавшее в 1974 году после закрытия лунной программы, по крайней мере, на 10-12 лет задержали создание в СССР ракеты, способной выводить на орбиту грузы до 100 тонн и более. По мнению специалистов ОКБ-1, участвовавших в создании H1, ракета, несмотря на аварийные четыре первых пуска (что в ракетной технике не является чем-то необычным), могла быть доведена до кондиции, что дало бы прочный фундамент для дальнейшего развития космонавтики в нашей стране, включая создание многоразовой транспортной системы типа «Шаттл». Закрытие нашей лунной программы отрицательно сказалось и на развитии космонавтики в США — исчез дух соревновательности, а попытка партнерства в космосе — «Ароllо-Союз» имела жалкий вид в глазах специалистов и продолжена не была. В силу этого, американская программа, известная как «Postapollo», и предусматривавшая дальнейшее освоение Луны, также не была осуществлена. Понятно недоумение второго человека, ступившего на поверхность Луны Э. Олдрина: «Исследователи будущего будут изумлены тем, что столь грандиозная программа была навсегда забыта и закрыта!» Мы можем только добавить, что это была блестяще выполненная программа, продолжение которой явилось бы значительным шагом в освоении околоземного пространства и использовании его энергетических ресурсов. Что же ищет человек в бескрайних просторах космоса? В чем прелесть полетов в небо?! Неужели действительно — в падении. Нет, ответ ясен и прост — неугасимая экспансия человечества сначала в пределах планеты, а затем вне ее. Сомнений в целесообразности использования ближайшего околоземного пространства ни у кого уже нет. Но что может дать нам чуждый мир Луны и планет, мир без жизни, без воздуха, без воды, с перепадами температуры в десятки и сотни градусов?
Существуют десятки реальных, полуфантастических и фантастических проектов использования свободного космического пространства, Луны и ближайших планет Солнечной системы, создания баз, поселений и изменения условий на них. Специфические условия космоса могут быть использованы, в первую очередь, для энергетики, расширения ресурсной базы и получения материалов с экстремальными свойствами. К необходимости возврата к программам интенсивного проникновения в космос призывают западные футурологи (Форрестер, Шульц, Мартин), предсказывая упадок технологической эры в развитии человеческого общества вследствие естественного истощения ресурсов Земли, роста народонаселения, загрязнения среды и падения в глобальном масштабе среднего уровня жизни. Выход из этого положения — освоение космического пространства; все другие меры только затягивают переход к постиндустриальному, аграрному образу жизни, т.е. наступление всеобщего социально-экономического коллапса. Доктор Т. Мартин в 1989 году в докладе на заседании Британского межпланетного общества четко сформулировал альтернативу в будущем развитии человечества: «...space age, or a stone age» («...космический или каменный век»).
Отмечая в июле 1989 года двадцатилетие высадки американских астронавтов на лунную поверхность, президент США Д. Буш провозгласил возврат к лунной программе и к ее дальнейшему расширению: «Мы должны совершить снова возврат к лунной программе пилотируемого исследования Солнечной системы — к постоянным исследованиям в космосе». (SF XI.8z.T.9). Буш рекомендовал Национальному Космическому Совету создать план пилотируемых миссий на Луну и Марс. Будущее покажет, не будет ли снова, как и в 1969 году, отдано предпочтение земным делам типа «стратегической оборонной инициативы», тем более, что сейчас для США может оказаться более выгодной экспансия в страны Восточной Европы и Северной Азии.
Если в области исследования космического пространства в шестидесятые годы Советский Союз явно потерял ведущее положение, то в создании боевых ракетных комплексов, в оснащении армии стратегическим вооружением Янгель со своей корпорацией смежных организаций, а к концу шестидесятых годов и Челомей, прочно удерживали лидирующее положение. Летные испытания ракеты 8К67, начатые ее «коротким» вариантом, шли успешно. Конструкция ракеты и ее систем обеспечивали выполнение основных требований, а неизбежные при летных испытаниях аварии, как правило, были следствием отдельных упущений или недоработок. Два пуска оказались аварийными из-за ошибки в расчете на прочность обтекателей, прикрывающих рулевые приводы 1 ступени.
На ракете в качестве рулей использовались 4 «малых» реактивных двигателя, работающих на тех же компонентах, что и основные маршевые двигатели, расположенные в районе нижнего торца ракеты симметрично в двух взаимно перпендикулярных плоскостях. Двигатели слегка выступали за габариты ракеты и были защищены от набегающего потока при полете обтекателями, под которыми непосредственно располагались рулевые машинки. Первая ракета успешно стартовала, но при прохождении максимума скоростного напора, где-то в районе семидесятой секунды полета, потеряла устойчивость. Анализ телеметрии показал, что одна рулевая машинка была обесточена. Естественно, вина ложилась на систему управления и, как всегда в таких случаях, были рассмотрены все возможные причины и приняты меры, предотвращающие повторение возможных неисправностей. Однако при следующем пуске авария повторилась. Тогда руководитель пусков (в то время майор) А. С. Матренин собрал всех — и штатских, и военных и широким фронтом, цепью, как в наступлении, провел это войско цепью по обширному району, где падали остатки развалившейся ракеты. Была найдена злосчастная рулевая машинка, подводящие питание провода оказались отрезаны, как ножом. Догадаться далее было не трудно. Под напором набегающего потока верхняя часть обтекателя срезалась и, в свою очередь, перерезала провода. При дальнейшем анализе было установлено, что имела место ошибка в расчете прочности обтекателя. Редкий случай — виновные во главе с начальником прочнистов ОКБ-586 были наказаны. Совсем необычный случай был с ракетой, если мне память не изменяет, за номером семь. Холодным ноябрьским утром после всех обычных работ и переживаний я и В. Г. Сергеев наблюдали за пуском. Объявлены поочередно все готовности и, наконец, старт. Как и положено, мы сначала четко видим запуск рулевых двигателей, и вот должны запуститься и маршевые. Но что это? Время идет, ракета стоит на пусковом столе, ясно видно как отклонились тангажные камеры, т.е. как бы ракета уже ложится на курс, но маршевые двигатели бездействуют, наконец, на 73 секунде после запуска ракета взрывается. Громадное облако пламени и дыма подхватывает сильный ветер и уносит его прочь, к счастью, от стартовой позиции. Обстановка прояснится после проявления и анализа пленок телеметрии. Если на телеметрии зафиксирована команда «контакт подъема», то система управления и вместе с ней и мы не виноваты, а если эта команда отсутствует, то это значит, что наземная аппаратура по какой-то причине не выдала команду на запуск или бортовая аппаратура ее не исполнила. И в том, и в другом случае виновата система управления. И вот мы с Владимиром Григорьевичем сидим в кабинете Янгеля. Галась Михаил Иванович ходит по кабинету и априори ругает нашу фирму и Сергеева: «Опять у тебя ... простой случай ... и вы не умеете ...» и т. д. и т. и в том же духе и с применением слов усиления. Михаил Кузьмич, сидевший неподвижно за столом на своем месте, наконец, не выдерживает и резко останавливает Михаила Ивановича, который срывает злость на заглянувшем в кабинет конструкторе. Наконец, сообщают, что пленки проявлены и разостланы на специальных смотровых столах. Я бегу, опережая всех, и вот уже на соответствующей дорожке ясно вижу метку «контакта подъема», т.е. контакт сработал на нестартовавшей ракете. Как и положено, сразу же наземная аппаратура была отключена от борта. Я возвращаюсь в кабинет Янгеля. Туда в это же время вносят мокрый от компонентов, доставленный со старта агрегат, носящий название «упор контакта подъема». Это довольно простое механическое устройство, крепящееся на пусковом столе, и с помощью подвижных элементов и зажимов на них поджимается контакт подъема. Несмотря на то, что операцию установки этого устройства осуществляют и контролируют двое штатских и двое военных специалистов, на правильно установленном упоре зажимы как следует не были зажаты и вибрация от запустившихся рулевых двигателей привела к тому, что упор отошел и контакт подъема подал сигнал, соответствующий старту ракеты. Как разбирал Михаил Кузьмич этот случай, Владимир Григорьевич и я не стали слушать.
Но не всегда однозначно удавалось определить причину аварии. В таком случае намечалось несколько возможных причин, и по каждой из них принимались меры. Часто телеметрия не давала нужной информации, а на месте падения ракеты обычно лежала куча металлолома, по которой невозможно было установить причину аварии. Одна из ракет потеряла устойчивость уже при полете второй ступени и упала в нескольких десятках километров от Омска. К месту падения вылетела комиссия с заданием по обломкам попытаться установить причину аварии. Вот что рассказал В. К.Копыл, участник этой комиссии, главный разработчик прибора усилитель-преобразователь (УП), попавшего под подозрение. Правда, в его рассказе просматривается некоторая избирательность его памяти. Падение ракеты вблизи крупного города вызвало бурную активизацию деятельности местного КГБ, подогреваемую, по-видимому, из центра. Прежде всего, в области была сформирована и распространена версия события: потерпел аварию автоматически управляемый самолет, жертв нет. Затем силами КГБ и местных военных частей «бренные останки» ракеты были собраны в одно место и поставлена охрана.
Комиссию встретил высокопоставленный сотрудник КГБ в чине полковника, оказавшийся чрезвычайно гостеприимным. Первым делом комиссия в полном составе была привезена на какую-то загородную дачу, где состоялось обильное возлияние с закуской из жареных гусей. Затем комиссию посадили в две машины — ГАЗ и РАФ. Копыл попал в машину ГАЗ, которую взялся вести полковник, отстранив солдата-водителя за слишком «медленную» езду, на что солдат среагировал словами: «От старшины попадет и Вам, и мне!» Тем не менее, полковник повел машину и, когда на довольно узкой дороге впереди показалась машина, выехавшая навстречу и ведомая старшиной, полковник злорадно заявил: «Сейчас посмотрим, какие нервы у твоего старшины!» Нажав на акселератор, он вывел машину на встречную полосу движения. У пассажиров хмель как рукой сняло, но полковник с азартом гнал машину и только в последний момент, когда столкновение казалось неизбежным, перевел машину на свою полосу движения. Окажись у старшины нервы послабее, и если бы он плохо знал своего начальника и попытался уступить ему дорогу, столкновение было бы неизбежным. Машины остановились, старшина обматерил полковника — своего начальника, затем солдата-водителя — своего подчиненного, соблюдая субординацию только с местоимениями «Вы» и «ты». Инцидент был полностью исчерпан тем, что тут же в посадке был расстелен брезент, появились опять в изобилии жареные гуси и все остальное.
На месте, где были собраны останки ракеты, все повторилось снова, потом ресторан в Омске, опять дача, где состоялись проводы комиссии и подписание заключения. Обратный путь комиссии был не менее «тяжелым», яростной болтанке была противопоставлена «кровавая Мэри» — так называлась оздоровительная смесь спирта с томатным соком. Когда же я с целью накопления статистики спросил у Виталия Кирилловича, что же было причиной аварии, он удивленно посмотрел на меня и начал опять что-то рассказывать о жареных гусях, высоко оценивая Омское КГБ, так как по его словам во всех случаях, а их было четыре или пять, гуси были великолепно зажарены и прямо с духовки. Должен заметить, что не только у Копыла сложилось хорошее мнение о нашем КГБ — у меня было много встреч с этой организацией, и все они оставили самые приятные воспоминания. Первая встреча состоялась сразу же после окончания института. Меня пригласили в знаменитое «серое здание» и предложили работу, я отказался. Разговор был предельно вежливым и доброжелательным. Мой отказ не имел никаких отрицательных последствий.
Ракета 8К67 формально была принята на вооружение в 1967 году, а ее установка на боевое дежурство практически началась двумя годами раньше. Моему отделу, кроме разработки инструкции по составлению боевого полетного задания, что было естественным завершением работы по любой ракетной системе, досталась чрезвычайно ответственная и настолько же рутинная работа по переводу программ тангажа, скорости и программы циклично-импульсного интегратора в импульсный код. Дело в том, что эти программы, получаемые при расчете так называемой «попадающей» траектории, получаются в физических величинах, т.е. в градусах и метрах в секунду, а запись их на магнитных носителях (проволоке) осуществляется в импульсах, и вот этот перевод был чрезвычайно кропотливой, нудной и не допускающей ни единой ошибки работой, выполняемой для каждой стартовой позиции и для каждой цели. Кроме того, необходимые для выполнения этой работы исходные данные носили чрезвычайно секретный характер и поступали к нам под грифом «Совершенно секретно. Особой важности», так как в какой-то мере раскрывали не только расположение наших стартовых позиций, но и объекты, на которые были направлены эти ракеты. Большой объем работы, а также ее секретность вынудили меня создать отдельную группу под руководством Б. Н. Березина и разместить се в отдельном помещении. Естественно, наши режимные службы уделяли особое внимание этой группе, материалам, поступающим и разрабатываемым этой группой. Из всей работы группы они понимали одно — ни один импульс не должен быть потерян, представляя его себе как нечто реальное и чрезвычайно маленькое. Я как-то в шутку в присутствии начальника режима сказал Березину, указывая на щели в паркетном полу его помещения: «Смотри, Борис Николаевич, закатится импульс в щель, не найдешь!» Какое же было удивление и веселый смех, когда появилась служебная записка службы режима с требованием настелить в этой комнате линолеум! Этого начальника службы режима вскоре Сергеев уволил за то, что он не пропустил на работу одного из сотрудников третьего отделения, отрастившего за время отпуска бороду, а фотография на пропуске была без бороды. Этот парень не стал настаивать, а преспокойно ушел и не приходил несколько дней. Ему, естественно, оплатили вынужденный прогул, а виновнику припомнили все прегрешения подобного рода и явную тупость.
Принятие ракеты на вооружение сопровождалось еще одной процедурой, которую не любили разработчики. Это было закрытие «замечаний». Эти замечания выдавались Заказчиком в лице военного представительства, управления, института заказчика, комиссией по летным испытаниям, нашим отраслевым институтом и т. д. Все замечания сводились в единый документ в виде громадной таблицы, содержащей, кроме самого замечания, указания: кто выдал замечание, срок его реализации, кто ответственен за его закрытие, метод закрытия, сроки и т.д. Кроме того, составлялся протокол закрытия, где обобщались материалы в виде отчетов, расчетов, испытаний, результатов моделирования. Некоторые замечания по договоренности снимались, опять-таки соответствующим протоколом. По тем замечаниям, по которым договориться на «рабочем уровне» не удавалось, созывались совещания на более высоком уровне, вплоть до Главных конструкторов. На уровне Янгеля по ракете 8К67 было вынесено 173 замечания; разбор и принятие решений в присутствии ответственных за их закрытие и выдавших их происходил на 42 площадке в кабинете М.К. Янгеля. Заседание вел сам Михаил Кузьмич. Это был тот случай, когда в явном виде проявилась неприязнь Янгеля к Сергееву. Нужно сказать, что Владимир Григорьевич при всех его многочисленных положительных качествах, человеческой доброте л отзывчивости обладал упрямым и несговорчивым характером, и поэтому не смог с самого начала сработаться с Янгелем, пристроиться в кильватере и во всем следовать за Головным конструктором, как это делали другие смежники. Закрытие замечаний шло быстро. Михаил Кузьмич умело и решительно «давил» и разработчиков и заказчиков, но как только замечания касались системы управления, Владимир Григорьевич вносил поправки, возникали споры. Дело приближалось к полуночи, все устали, да и вопросы не были сложными. Янгель не выдержал, вспылил: «Все! Я больше не могу! Завтра звоню в ЦК — либо я, либо Сергеев!» Сергеев вскочил и вышел в коридор. Через две-три минуты тягостного молчания Янгель обратился к А.И. Гудименко: «Анатолий Иванович, бери дело в свои руки. Сергеев больше не будет работать». Гудименко, который в то время был главным инженером ОКБ, быстро закрыл несколько вопросов, соглашаясь с мнением Янгеля, но в это время вошел Сергеев, извинился перед Янгелем, зачеркнул решения по тем вопросам, которые принял Гудименко, и с небольшими изменениями их закрыли. Такие случаи, как этот, суммируясь, портили отношения Сергеева с Янгелем, с одной стороны, и с Гудименко — с другой. Семейные неурядицы Гудименко в конце концов привели к тому, что он был снят с должности и только с помощью Янгеля назначен Главным конструктором Киевского радиозавода. Мы все были огорчены уходом Анатолия Ивановича. Он был справедливым и решительным человеком. а меня связывала с ним дружба еще со студенческой скамьи.
Вскоре после принятия ракеты 8К67 на вооружение в ОКБ Янгеля родилась идея: сделать на ее базе простейший вариант кассетной головной части на три блока. Идея была простой: каждый из трех боевых блоков устанавливался на специальных направляющих, расположенных под некоторым углом к продольной оси ракеты, и при скольжении блок получал дополнительную скорость в том направлении, куда были направлены эти направляющие. Поворотом головной части и индивидуально подаваемой автоматом дальности команды на сход каждой боевой части, достигалось наведение их на отдельные цели в пределах небольшой площади. В тех условиях это было большим достижением: простыми мерами утраивалось число боевых блоков и число поражаемых ими целей. Работа нашла широкую поддержку в политическом руководстве, в кругу военных и велась с большим напряжением — важно было и иметь, и демонстрировать наши возможности при ограниченном числе шахтных пусковых установок. Это был тот период, когда и |в США, и у нас разворачивались работы по созданию разводящихся головных частей (они еще назывались кассетными или индивидуальным наведением). Для моего отдела это была интересная и перспективная работа, прорабатывались самые различные идеи и постепенно вырисовывался облик такой головной части, реализованной на новой янгелевской ракете 15A14, ее последующих модификациях и на «сотках» Челомея. В основу идеи такой головной части легла, по сути дела, третья ступень с двигателем малой тяги, способная к маневрированию в процессе полета с целью обеспечения таких параметров (скорости и координат), при которых отделяемая боеголовка достигала бы заданной цели в районе расположения. Роль системы управления для реализации такой идеи была определяющей, и решить такую задачу можно было только с использованием вычислительной машины с высоким быстродействием. Лучшие силы отдела во главе с начальником лаборатории С. С. Корумой занялись решением этой задачи. Однако простейшая и несовершенная система разведения трех головных частей, стоящей на боевом дежурстве ракеты 8К67, требовала привлечения значительных сил отдела, насчитывавшего в своем составе около 80 человек. Нужно сказать, что и в ОКБ в целом работы над разводящей головной частью ракеты 8К67 не пользовалась поддержкой, т.к. для многих это была рутинная работа, да и было много чисто технических возражений против ее проведения. Так, например, точность стрельбы ухудшалась, троированная система управления дальностью распадалась на три отдельных сдублированных канала, выдающих команды на три головные части, и т.д. Но конечная цель — утроение числа боевых блоков, заставляла мириться с этими недостатками и с «непрестижностью» работы на фоне новых идей, работой над созданием бортовой вычислительной машины и др. Нужно еще добавить, что ОКБ-586 и лично М. К. Янгель придавали очень большое значение этой работе. Она, кроме всего прочего, показывала преимущества тяжелых боевых ракет разработки Янгеля перед легкими ракетами В. Н. Челомея, где нельзя было при существующем весе боевых частей создавать многоблочные кассетные головные части. Мне приходилось лавировать между этими двумя работами. Кроме того, в это же время отдел вел и целый ряд других работ — по ракете-носителю 11К65, глобальной ракете 8К69, пороховой ракете 8К99, разворачивались работы по лунной программе Челомея. Все эти работы были чрезвычайно интересные, их хотелось выполнять.
В этой обстановке произошла еще одна моя встреча с КГБ. Однажды звонит мне заместитель Сергеева по режиму и кадрам Н. А. Решетов и говорит мне, что я должен явиться завтра к 10.00 в областной отдел КГБ, пропуск будет заказан и т. д. О цели вызова он мне не сказал, но заметил, что вопрос простой, мне не о чем беспокоиться, понимая, что приглашение в КГБ явление не из приятных. На следующий день я явился в это серое здание. Меня встретили и провели в небольшой кабинет на третьем этаже. Хозяина не было на месте, и я остался один. Обстановка в кабинете была довольно стандартная: большой письменный стол без единой бумаги на нем, приставной столик, сейф, шкаф, стулья, традиционный портрет Дзержинского... Так я сидел в одиночестве минут 15-20, пока не появился хозяин кабинета — мужчина около 50 лет в штатском костюме. Он поздоровался со мной за руку, открыл сейф и достал небольшую папку, сел за стол и начал разговор с извинения за то, что мне пришлось его ждать. Затем он изложил суть вопроса, который заключался в том, что в КГБ на меня поступило заявление, инкриминирующее мне некоторое пренебрежительное отношение к новым перспективным работам и предпочтение малоперспективной работе по ракете 8К67 и соответствующее этому распределение сил и возможностей отдела. Когда он говорил мне об этом, папка была раскрыта перед ним, но я успел заметить, что письмо было на двух страницах. Почерк, который я на расстоянии 2-8 метров рассмотреть как следует не мог, мне ни о чем не говорил. Я спросил у него: «Могу и я ознакомиться с эти письмом?» Он ответил, что в этом нет необходимости, и он сам зачитает нужные выдержки из него, прикрыв при этом папку. В процессе нашей дальнейшей беседы он так и не зачитал мне ни одного отрывка из этого письма, употребляя только отдельные выражения типа «недостаточно активно», «частная модернизация», «некоторый ущерб обороноспособности» и т.д. Естественно, я не получил ответа и на вопрос, кто автор письма. Я только понял, что наши обсуждения и споры в отделе и на предприятии о приоритетности работ перекочевали сюда в КГБ. Я обстоятельно изложил собеседнику свою позицию по данному вопросу, акцентируя его внимание на двух тезисах: первое -— значение возможности утроить число головных частей, уже стоящих на боевом дежурстве и находящихся в производстве ракет 8К67, и этой работе придается огромное значение в ОКБ Янгеля, в ЦК и в Министерстве обороны, и второе — новым перспективным работам я лично и мой отдел уделяем должное внимание. Работы выполняются по плану и на должном техническом уровне, разработаны новые методы и способы управления многоблочными головными частями, что мы работаем в унисон таким же работам у Янгеля и Челомея, и свою часть работы выполним в установленные сроки и на нужном техническом уровне. Мой собеседник оказался весьма компетентным человеком в этих вопросах, и как только я понял это, мне стало просто с ним говорить, тем более, что я по некоторым признакам с самого начала нашей беседы понял, что он далеко не разделяет мнение автора письма, кем бы он ни был. Касаясь основных идей и их технической реализации для новых перспективных работ, я постарался вкратце изложить их суть и показать, что в этом плане тяжелые ракеты Янгеля по своим боевым качествам позволяют обеспечить создание таких систем, которые не будут иметь аналогов ни за рубежом, ни в Советском Союзе. Военно-политические задачи сегодня наиболее полно и дешево решаются именно «незначительной частной модернизацией» ракеты 8К67, как выразился автор письма. Наша беседа продолжалась более двух часов, и в завершение, с моей стороны, приобрела явно наступательный характер. Я приводил все новые и новые аргументы в обоснование своей позиции. Я видел, что мой собеседник понимает меня и склонен разделить мои убеждения. Это придавало мне уверенность и усиливало убежденность моих аргументов и доводов. Беседа завершилась тем, что Николай Иванович, так он себя назвал в ответ на мое пожелание узнать, с кем я имею дело, предложил мне кратко изложить свою позицию на бумаге. Я на предложенном мне листе изложил два своих основных тезиса и расписался. Распрощались мы с Николаем Ивановичем очень тепло, пожали друг другу руки с пожеланием успехов в работе и с заверением, что мы делаем общее дело. Дальнейших последствий эта встреча не имела. Я попытался определить, кто же был автором письма? Для этого я составил список возможных лиц, выстроив их в порядке убывающей вероятности. Некоторое время пытался «наводящими» вопросами получить хотя бы некоторую информацию. В конце концов, в моем списке осталось всего три человека, но к окончательному выводу я так и не пришел и вскоре забросил это занятие.
Как и в любом ведомстве, в КГБ, кроме умных людей, с: которыми всегда можно было найти общий язык и решить любой вопрос, были и недалекие, а то и просто глупые люди. Одно время заместителем Сергеева по режиму (значительное лицо на фирме) был некто Шварчевский — в прошлом сотрудник КГБ, дослуживший до чина полковника. Мне довелось слышать его рассуждения на тему «кто есть кто». Он говорил примерно так: «Мы вас, специалистов, наняли на работу, и вы должны ее выполнять, а мы будем контролировать!» Кого он понимал под словом «мы» нетрудно догадаться, а в разряд «специалистов» включались все вплоть до министра. Другими словами, вся страна в его понимании была громадной «шарашкой», «мы» — это охрана лагерей, все остальные — заключенные. Его уволили с этой должности в период хрущевской оттепели, когда выяснилось, что в период Отечественной войны он командовал заградотрядом и отдал приказ стрелять по отходящему под натиском фашистов стрелковому полку. Дело происходило на переправе через Днепр и закончилось тем, что командир полка переправил полк в другом месте и ударил с тыла по окопавшемуся на восточном берегу Днепра заградотряду, захватив при этом некоторые документы, которые были опубликованы в период оттепели. Все ответственные участники расстрела, включая Шварчевского, были уволены. К счастью, таких людей, как Шварчевский, было мало. Н. А. Решетов, также бывший работник КГБ, занимавший пост заместителя по режиму, был умным и спокойным человеком, всякие неизбежные происшествия по режиму улаживал без лишнего шума.
Параллельно с работами по баллистическому варианту ракеты Р36 велись работы по ее глобальному варианту с индексом 8К69. Это был принципиально новый вид ракеты, обусловленный схемой ее полета. Если баллистическая ракета совершала управляемый полет только на активном участке, составляющим незначительную часть полной траектории, то глобальная, или орбитальная ракета, совершала управляемый полет на значительном участке траектории вплоть до входа боевой части в плотные слои атмосферы в районе цели. Соответственно ракета имела участок выведения, как и баллистическая, заканчивающийся выведением головной части на орбиту искусственного спутника Земли. Затем совершала управляемый полет па орбите. В нужный момент включалась тормозная двигательная установка, обеспечивающая сход с орбиты, и только после завершения ее работы отделялась боевая часть, которая совершала свободный, т.е. неуправляемый полет к цели. При такой схеме полета функции системы управления существенно усложнялись, много проблем возникало с обеспечением точности стрельбы, ведь предельной дальностью для ракеты был виток ИСЗ (около 40000 км). Нами были разработаны и тщательно проанализированы несколько схем полета, соответственно требований к системе управления и орбитальной части. В конечном итоге был принят вариант, особенностью которого была необходимость коррекции траектории полета с помощью радиовысотомера, работающего в двух точках орбитального полета и в обеспечении угла входа боевого блока в плотные слои атмосферы с углами, близкими к углам входа обычной баллистической головки.
Последнее обстоятельство было самым трудным в реализации, т. к. требовало значительного запаса топлива при торможении, но иного способа сведения рассеивания точек падения за счет возмущений, действующих на атмосферной части падения, к приемлемой величине мы не видели. Управление же на этом участке по ряду причин было проблематичным — не существовало рулевых органов, способных работать в условиях плазмы, значительные (до 150 единиц) перегрузки и т. д. Много сил и энергии было потрачено при обосновании предложенной нами схемы полета, много было скептиков и открытых противников этой разработки. Последним словом в этом вопросе было решение М. К. Янгеля. Вооружившись расчетами, графиками и таблицами при поддержке наших коллег-баллистиков из ОКБ-586 А. А. Красовского, Н. Ф. Герасюты, И. А. Ханина и других, мы несколько дней обсуждали все варианты лично с ним.
Мне лишний раз пришлось убедиться, насколько Михаил Кузьмич был блестящим инженером, каким громадным запасом знаний и какой прекрасной интуицией он обладал! Несмотря на то, что он почти сразу принял предложенный нами вариант схемы полета, конкурирующие варианты были так же тщательно рассмотрены, многократно перепроверены и сравнены с помощью специально составленной таблички. Решение вылилось в краткую бумагу, в которой фигурировала нужная нам цифра — 42% топлива на торможение по весу орбитальной части. Это была директива для проектантов и конструкторов. После этого мы приступили к выдаче технических заданий на аппаратуру системы управления. Гироплатформу разрабатывал институт НИИ-944. Работой непосредственно руководил блестящий инженер и ученый И.Д. Блюмин. Меня с ним связывали самые тесные и дружеские отношения, он был моим официальным оппонентом. Мы с ним многократно переходили на «ты», но, по-видимому, мое уважение к нему было столь высоким, что я невольно возвращался на «Вы», а он следовал в этом отношении за мной. Под его руководством была разработана гиростабилизированая платформа с гидроблоками на поплавковом подвесе. На ней устанавливались два гироскопических гироинтегратора и нуль-индикатор боковой скорости. Информация с гироинтеграторов с помощью сельсин-датчиков поступала на сельсин-приемники специального прибора, разработанного нашей организацией. На сельсинах-приемниках были установлены фотодатчики импульсов, разработанные В. А. Маринушкиным еще для ракеты-носителя 11К65. Импульсы фотодатчика, частота следования которых была пропорциональна действующим на гироинтеграторы ускорениям, поступали в электронные счетно-решающие приборы, обеспечивающие задачи выведения глобальной головной части на заданную орбиту и регулирование скорости ракеты в нормальном и продольном направлениях. Начало работы тормозной двигательной установки задавалось по времени, корректируемом с помощью радиовысотомера, измерявшего высоту орбиты над уровнем океана в двух точках траектории. Дозирование тормозного импульса осуществлялось дополнительным гироинтегратором с осью чувствительности, установленной жестко вдоль продольной оси головной части. Электронные счетно-решающие приборы разрабатывались нашей организацией в отделении, руководимом А. Н. Шестопалом. Основными разработчиками этих приборов были Д. Н. Мерзляков, И. В. Бодаев, Г. С. Бестань, Э, В. Лысенко, Н. В. Бунчучная, Д. М. Смурный. Конструкции приборов разработаны Н. Н.Филатовым, С.С.Матвеевым, И. А. Авраменко. Наземная проверочно-пусковая аппаратура для этих бортовых приборов соответственно разрабатывалась с использованием дискретных принципов в отделе Е. М. Михлина, Э. А. Вольфовским и Г. М. Гехтом. Разработчика радиовысотомера мы нашли в Министерстве авиационной промышленности. Им оказалась небольшая, специализирующаяся на этих приборах организация в городе Каменск-Уральске, руководимая В. С. Фоминым. Нам пришлось работать непосредственно с его заместителем В. М. Жуковым, который руководил разработкой и был ее душой. Требования к высотомеру были чрезвычайно жесткими, подобных аналогов в авиационной технике не было. Высотомер должен был работать в условиях космического пространства до высоты 600 км и иметь предельную ошибку в измерении высоты не более 150 метров. Эксплуатационные требования были не менее суровыми и определялись условиями эксплуатации изделий ракетной техники в воинских частях. Тем не менее, организация блестяще справилась с этой задачей и заслуга в этом также в значительной мере принадлежала В. М. Жукову. Характерно то, что многие вопросы мы с ним решали на основе устных договоров и простых телефонных звонков, и я не помню случая, чтобы не были выполнены взятые обязательства. После того, как были созданы опытные образцы аппаратуры, в том числе и высотомер, и подтверждены их характеристики, что в свою очередь обеспечивало возможность создания глобальной ракеты, способной поразить с высокой точностью цель в любой точке земного шара, интерес к ракете возрос и, как это бывает, разгорелись не совсем чистые страсти вокруг нее. Наиболее характерным примером в этом плане было заявление М. С. Рязанского (НИИ-885) на одном из совещаний у В. Д. Калмыкова. Когда уже вся аппаратура была разработана, изготовлены первые образцы, включая летный, он сказал: «Я принял решение установить па ракете радиовысотомер. Прошу Вашего указания тов. Сергееву выдать и согласовать с институтом техническое задание». Дело в том, что в соответствии с Постановлением Правительства по ракете Р36, на которой первоначально планировалось установить радиоуправление, Главным конструктором радиосистемы был назначен М. С. Рязанский. В процессе работ было установлено, что автономная система управления обеспечивает необходимую точность стрельбы, и разработка радиосистемы, использование которой было затруднено при шахтном варианте, была прекращена.
Я был возмущен заявлением Рязанского, так как он, не имел никакого отношения к разработке и заявил, что аппаратура уже изготовлена, нет сомнений в ее работоспособности, она уже прошла испытания на вертолете с имитацией высоты полета до 600 км и т.д. Валерий Дмитриевич, для которого подобные «игры» не были новостью, спокойно погасил разгоравшиеся страсти и дал указание выдать техническое задание Рязанскому на конкурсной основе, дав срок для этой работы 3 месяца. Через три месяца мы собрались снова у Калмыкова, теперь у меня была мощная поддержка в лице радиоспециалистов Г. А. Барановского и В. М. Жукова. Рязанского на совещании не было, а материалы, разработанные и представленные его коллегами за три месяца, не могли конкурировать с тем, что доложил В. М. Жуков. Валерий Дмитриевич принял «соломоново» решение — продолжать обе разработки, понимая, что с началом летных испытаний, которые уже начинались, вопрос с высотомером Рязанского, которого еще не существовало в металле, сам по себе отпадет. Так и случилось.
Если и случались некоторые осложнения в наших взаимоотношениях с фирмой Фомина, то причиной была наша организация. Однажды затруднения возникли с оплатой счета за поставленную аппаратуру. Бумага долго ходила по всем нашим многочисленным службам, потом приехал Жуков и тоже несколько дней ходил с этой бумагой, но никто не решался дать «добро» на оплату двух или трех миллионов рублей, т. к. фирма не значилась по Постановлению в числе разработчиков ракеты. В отчаянии Жуков зашел ко мне в кабинет, но на все мои звонки также поступали неопределенные ответы и ссылки друг на друга. Тогда в возмущении я взял красный карандаш и поперек счета крупными буквами написал «Оплатить!», поставил дату и расписался. К нашему удивлению все дальше пошло без задержек. Работами по ракетам 8К67 и 8К69 уже в полной мере руководил В. Г. Сергеев, и в этот период проявились его организационные качества, требовательность и энергия. Безотказно работало его выражение: «Материалы на стол!» Любое предложение, любое техническое решение должно быть обосновано и подкреплено расчетами, моделированием или экспериментами. Владимир Григорьевич в работе был неутомим, работал в своем кабинете до поздней ночи и, естественно, мы приспосабливались к его стилю работы. Периодически появлялись приказы, запрещавшие нам уходить с работы без его разрешения. Если ему предстояло ехать на какое-либо важное совещание и этом было известно заранее, то все, кто готовил ему материалы (плакаты и тезисы доклада), несколько дней не знали покоя. Все подвергалось критике, многократно переделываюсь, корректировалось. Он любил краткость и четкость, как в докладах, так и в подписываемых им бумагах и отчетах. В целом работа ОКБ носила четкий и организованный характер. Ошибки в работе анализировались, и, если вопрос выносился к Сергееву, то он досконально разбирался, вызывались «на ковер» все, имеющие отношение к рассматриваемому вопросу. Виновные наказывались редко, а если и наказывались то, как правило, частичным лишением премии и так, что виновному не на что было обижаться. Если возникала необходимость решить вопрос со смежной или головной организацией, то нужные люди немедленно отправлялись в командировку, причем, если возникали затруднения с билетом на поезд или самолет, то Владимир Григорьевич тут же решал этот вопрос по телефону, пользуясь своим положением. Каждый из нас всегда имел в готовности «командировочный портфель» со всем необходимым, даже если командировка предполагалась «туда и назад» на своей машине в Днепропетровск. Однажды утром звонит прямой телефон, поднимаю трубку и слышу голос Владимира Григорьевича: «Спускайся вниз, едем на два часа в Днепропетровск». У подъезда уже стояла его «Волга» и через три часа мы были в Днепропетровске, а вечером уже сели в самолет Янгеля и оказались на полигоне, даже не имея с собой зубной щетки. Впрочем, в этом не было ничего особенного. Были случаи и более комичные. Однажды утром звонит Владимир Григорьевич из Москвы — мне и А. И. Гудименко быть к пяти часам в Министерстве, в кабинете начальника главка М. П. Гусакова. Мы прибыли в Министерство, у вахтера прошли по списку на совещание к министру и предстали перед нашим шефом точно в срок. «Сидите в кабинете Михаила Павловича, я вас позову, как только понадобитесь», — и ушел. Мы расположились в кабинете, рабочий день закончился, секретарь ушла и на этаже воцарилась тишина. Вначале мы занялись изучением журналов, потом я воспользовался диваном, а Анатолий Иванович некоторое время ворчал, а потом составил несколько стульев, благо они были мягкими, и мы мирно уснули. Проснулись глубокой ночью, совещание давно закончилось. Владимир Григорьевич забыл о нашем существовании, и мы оказались в интересном положении, т. е. нам нужно было пройти мимо двух вахтеров — один на этаже, другой при выходе из министерства, без пропусков и среди ночи в спящей Москве. Мы двинулись в путь по длинному коридору, опасаясь, что вахтер подымет тревогу раньше, чем мы объясним ему сложившуюся ситуацию. Вахтером оказалась женщина. Вначале она, заслышав наши шаги, закричала: «Стой! Кто идет?», а затем, когда мы вышли из-за поворота коридора, стала размахивать револьвером и требовать, чтобы мы легли на пол. С величайшим трудом, пользуясь умением Анатолия Ивановича разговаривать с женщинами, мы достигли взаимопонимания и даже уговорили ее позвонить своему коллеге на выходе из Министерства, чтобы он нас выпустил. Еще через час мы пешком добрались до гостиницы, которую Гудименко назвал «гостиница партийных босяков», где нас и приютили на несколько часов. Другой случай подобного рода начинался примерно так же. Уже под конец рабочего дня дежурный по предприятию сообщил группе начальников отделов, что Сергеев звонил из Москвы и передал, что мы должны быть у входа в министерство завтра к 9.00. В требуемом составе и в заданное время мы были на Китайском проезде в небольшом скверике напротив входа в здание Министерства и ждали своего шефа. Он появился около девяти часов внезапно, мы так и не поняли, откуда. Посмотрев на нас с нескрываемым удивлением, задал один вопрос: «А вы что здесь делаете?!», — и, не дожидаясь ответа, перешел через дорогу и скрылся в здании Министерства. Мы решили подождать еще с полчаса, — а вдруг шеф вспомнит, затем разъехались, благо, в Москве всегда были дела у каждого.
Ракета 8К69 представлялась как первая в мире глобальная ракета, способная поразить цель в любой точке земного шара и с любого направления. Последнее обстоятельство требует некоторого пояснения. Если представить, что стартовая позиция этой ракеты находится в определенной точке на территории СССР, а конкретная цель — в любой другой точке земного шара, то ракета может поразить ее с двух почти противоположных направлений. Если территория противника имеет некоторую протяженность, например, с запада на восток, то цели на ее территории могут быть поражены с двух также почти противоположных совокупностей направлений, широта которых зависит от протяженности территории противника. Если территория возможного расположения стартовых позиций также имеет некоторую протяженность, то это обстоятельство расширяет угловой диапазон возможных направлений подхода к целям. Для конкретных условий глобальная ракета практически требовала удвоения защитных мер вероятного противника по сравнению с необходимой защитой от баллистических ракет. Для полной ориентации в этом вопросе с достаточной степенью приближения необходимо иметь в виду, что и для глобальной и для баллистической ракеты цель, стартовая позиция и центр Земли должны практически лежать в одной плоскости, и в этой плоскости расположена траектория полета ракеты. Для баллистической ракеты — дальность стрельбы не позволяет иметь две возможные траектории в этой плоскости, для орбитальной — это может быть реализовано. Для окончательной ясности в этом вопросе следует указать, что оговоренная степень приближения определяется влиянием вращения Земли и полетом ракеты на относительно коротком активном участке траектории. В заключение следует сказать, что в конечном итоге было развернуто некоторое количество стартовых позиций, ракеты которых нацеливались на вновь возникающие и на недосягаемые для баллистических ракет цели. Основное применение ракета нашла после некоторых доработок для выведения в космос засекреченных спутников типа ИС (истребители спутников) и УС (управляемые спутники). Их запуск производился в основном с 95 стартовой позиции. Ракета на установщике выезжала из ангара по специальной железнодорожной ветке, затем автоматически устанавливалась в вертикальное положение и стартовала после проведения необходимых проверочно-пусковых операций в автоматическом режиме. Наблюдая эту процедуру, невольно вспоминаешь кадры из научно-фантастических фильмов... Группа разработчиков этой ракеты, включая автора этих строк, была Удостоена Государственной премии СССР.
Начало летных испытаний совпало с созданием Министерства общего машиностроения под началом С. А. Афанасьева, с которым нам довелось работать с 1965 до 1983 год, т. е. почти двадцать лет, а знакомство с ним продолжалось и далее, вплоть до развала ракетно-космической промышленности. Мне представляется, что Сергей Александрович был идеальным министром и прекрасным человеком. Он был одним из создателей советской индустрии, человек сталинской закалки, прошедший в самые тяжелые годы для нашей страны путь от наладчика автоматов до министра ракетно-космической промышленности, обеспечившей на протяжении десятилетий безопасность страны и ее приоритет в космических исследованиях. Блестящая студенческая подготовка в МВТУ (сталинский стипендиат, диплом с отличием), колоссальный производственный опыт на заводах оборонной промышленности в период войны и послевоенного расцвета индустрии, опыт общения и подлинное уважение к воспитавшим его людям труда, твердый характер, непреклонная воля в достижении поставленной задачи, ставили его в один ряд с титанами нашей промышленности, создавшими оружие для армии в годы войны и надежный щит в годы противостояния. Не объясняется ли наше падение тем, что такие люди сошли с арены активной деятельности?
Впервые «в деле» мне довелось видеть нашего министра при первом пуске ракеты 8К69 на предельную дальность полета. Ракета стартовала с одной из площадок Байконура, совершила почти полный виток вокруг Земли, цель располагалась в районе полигона «Капустин Яр». Старт ракеты прошел нормально, и когда она скрылась в низкой облачности — была холодная и сырая погода, — вся группа, человек 25-30 во главе с Сергеем Александровичем зашла в помещение банкобуса, где на стене висела большая карта мира с нанесенной на ней трассой полета ракеты и отмеченными характерными точками расположения кораблей на Тихом и Атлантическом океанах. На столах в стаканах был заготовлен горячий чай, и все поспешили им согреться, в том числе и я с Владимиром Григорьевичем. Однако министр, взяв под руку Сергеева, довольно, как мне показалось, грубовато, сказал: «Погоди чаевать! А ну показывай, где и что у тебя происходит», — и подвел Сергеева к карте. Владимир Григорьевич начал было что-то объяснять, но министр его прервал словами: «Погоди, ты если не знаешь вообще, то не берись мне рассказывать! Кто у тебя знает?» Владимир Григорьевич тут же представил меня. Далее на протяжении почти полутора часов мы провели у карты. Технику полета я, естественно, знал досконально, объяснял министру, что происходит в полете, отвечал на его вопросы, в том числе и на такие: почему сделано так, а не иначе? Считаю, что этот разговор на многие годы обеспечил то, что министр всегда ко мне относился уважительно, даже несмотря на то, что он за это время «закатал» мне два выговора по министерству из четырех, которые я «честно заработал». Потом министр потребовал, чтобы нам принесли чай, и мы уже со стаканами в руках продолжили разговор у карты. Полет ракеты проходил нормально. По громкой связи шли доклады с наблюдательных пунктов, кораблей ТОГЭ и, наконец, пришло сообщение с ИП в Крыму, о том, что наблюдали торможение над Черным морем. Время начала торможения, незначительные отклонения по высоте орбиты в точках работы высотомера говорили о малом отклонении ракеты от заданной цели, о чем я сказал министру, когда сообщили данные визуальной привязки точки падения, которая оказалась в пределах двух километров, после чего он поздравил всех присутствующих с успехом. Нужно сказать, что точность стрельбы этой ракетой была выше ее баллистического варианта даже при стрельбе на предельную дальность. Дело в том, что отклонения от цели по дальности за счет ошибок активного участка полета эффективно корректировались радиовысотомером, а ошибки по направлению для дальности 20 и 40 тыс. км близки к нулевым. Последнее обстоятельство легко объясняется тем, что для невращающейся Земли все орбиты пересекаются в одной точке для этих дальностей вне зависимости от ошибок в задании направления стрельбы. Учет вращения Земли вносит лишь небольшие коррективы в это утверждение. Когда я все это объяснил министру, он тут же подозвал Янгеля и упрекнул его в том, что проверка точности стрельбы проводится не в самых неблагоприятных условиях. Янгель стал объяснять министру, что пуски «вкруговую» имеют больше политическое значение, чем техническое. По-видимому, этот аргумент был убедительным — окончание разговора я не слышал, но все последующие пуски этой ракеты продолжались по этой же цели.
При одном из очередных пусков я с А. И. Гудименко, в то время Главным инженером предприятия, по каким-то делам были в министерстве. Мы сидели в кабинете А. Н. Зубова, начальника нашего главка. Хозяина кабинета не было, мы имели связь по в/ч аппарату и ЗАСу с полигоном и к нам поступали данные о полете. В моей записной книжке были все необходимые данные и я, сопоставив их с данными, поступившими с полигона, понял, что отклонение точки падения будет очень незначительным в пределах 1-1,5 км. Не успел я сделать эти прикидки, как вошла в кабинет секретарь Зубова и сказала, что министр срочно вызывает Гудименко. Анатолий Иванович ушел и минут через 10 — 15 возвратился несколько в расстроенном состоянии и сказал мне, что министру сообщили, что по данным системы «Вега» ракета не долетит до цели 93 км. Разработанная Г. А. Барановским (входившим тогда в состав ОКБ-692) радиотехническая система внешнетраекторных измерений «Вега», проходила в это время отработочные испытания, и ее один комплект был установлен для контроля траектории падения головной части ракеты 8К69. Это она дала такой прогноз отклонения точки падения. Я еще раз проверил свои данные и заявил Анатолию Ивановичу, что даю голову наотрез, что ракета не отклонится от цели более 1 км и пусть Барановский со своей «Вегой» не спешит с докладами министру. «Идем к министру!» — решил Гудименко. И вот мы уже в кабинете министра и Анатолий Иванович, указывая на меня, заявил: «Вот он дает голову на отрез, что «Вега» врет и отклонение точки падения не должно превосходить 1 км!» Я выложил министру данные о полете, сравнил их с расчетными, правда 1 км не называл, но сказал, что отклонение точки падения будет очень незначительным. Минут через 10-15 звонит аппарат в/ч связи, и министр повторяет нам одну фразу: «Взрыв наблюдали в районе цели!» Мы уже собирались уйти, как вдруг министр сказал: «Постой, так «Вега» же твоей епархии?!» После чего Анатолий Иванович остался в кабинете, а я ушел. В этот же период была у меня еще одна запомнившаяся встреча с Сергеем Александровичем. Приезжаю я однажды в Министерство и в нашем главке встречаю А.И. Гудименко, он мне и говорит: «Внезапно меня вызвал министр на коллегию по точности стрельбы. Будут сравнивать наши ракеты с американскими и т. д. Давай мне твой блокнот, я не готовился и думаю, что министр меня подымет». Я достаю свои записи, где в зашифрованном, понятном только мне одному виде, записаны все данные о пусках наших ракет и кое что о точности американских. Мне всегда было необходимо все это иметь под рукой. Я начал расшифровывать Анатолию Ивановичу, но времени уже не оставалось и он сказал: «Пойдешь со мной и там на коллегии мне все это дашь в случае необходимости». У входа в зал заседаний, это было еще до сооружения правого крыла здания министерства на Миусской площади, как всегда за столиком сидел представитель режима со списком приглашенных, в котором, естественно, меня не оказалось. «Подождем министра, и он прикажет тебя впустить». За 2-3 минуты до начала коллегии пришел Сергей Александрович. Гудименко сказал ему, что меня нет в списке, но ему нужен консультант и указал на меня. Министр взглянул на меня и сказал: «Если он все знает, тебе еще нужен консультант, то ты мне не нужен». При этом он показал рукой, чтобы я заходил, и я прошел, а Гудименко пришел чуть позже, и мы с ним сели рядом. Коллегия прошлa нормально, я успел набросать нужные данные, и Анатолий Иванович успешно доложил — он это умел хорошо делать, а цифры точности наших ракет отличались в лучшую сторону, что в конечном итоге привело к тому, что ракеты 8К67 и 8К69 были приняты с характеристиками по точности лучшими, чем было задано в тактико-технических требованиях Министерства обороны.
Однако при летных испытаниях ракеты 8К69 не все шло нормально. Пуски ракет №7 и 8 были аварийными. Получилось следующее: в ракете №7 на 81 секунде отказывает следящая система, т.е. выходит из синхронизма сельсинная передача вращения от гироинтеграторов к фотодатчикам. Как следствие, не выдается команда на разделение ступеней, запуск двигателя второй ступени и ракета, как у нас говорили в этих случаях, ложится «за бугор». Телеметрия хода процесса очень точно фиксирует и остается только понять причину выхода из синхронизма следящей системы.
У меня в одной из лабораторий был собран натурный стенд этой системы, и мы начали поиски причины, которая бы при скорости задатчика, соответствующей скорости прецессии, на 81 секунде выводила бы систему из синхронизма. Так как система была дублирована, то ни одна неисправность не воспроизводила картину отказа, произошедшего в полете. В процессе попыток на модели воспроизвести картину отказа было высказано мною предположение, что при неблагоприятном сочетании допусков в конструкции сельсина-приемника возможно при увеличении перегрузки смещение оси так, что торец ее упирается в крышку подшипника. Это приводит к увеличению трения и, как следствие, выходу передачи синхронизма. Предположение довольно правдоподобно подтверждалось экспериментом и, доработав прибор, мы пошли на очередной пуск. Ракета №8 повторила картину аварии практически один к одному, и примерно на той же секунде полета... Началась новая серия поиска причины аварии, которая закончилась тем, что совершенно случайно было обнаружено в гиростабилизированной платформе НИИ-944 изменение фазировки питания. Новая схема прибора с измененной фазировкой, как и положено, была прислана нам на согласование, и отдел П. Н. Пинскера, согласовав схему, не обратил внимание на то, что буквы S и Т в обозначении фаз переставлены. Петр Николаевич Пинскер имел чин полковника, руководил отделом точных электромеханических приборов и одновременно курировал гироскопию. Это был глубоко интеллигентный и образованный человек с прекрасно развитым чувством юмора. Он умел к любому случаю рассказать анекдот или присказку и делал это умело и весело и, что самое главное, сам при этом так заразительно смеялся, что даже виновник веселого инцидента не обижался, а смеялся вместе со всеми. С Петром Николаевичем было очень приятно работать и, так как наши отделы вели параллельные разработки, то мы часто с ним ездили в командировки. Вот теперь он и его отдел оказались виновниками потери двух ракет, за летными испытаниями которой следили все, вплоть до Генсека,
Петр Николаевич мог уладить вопрос без жертв, но он не проявил нужной выдержки. Состоялся тяжелый разговор с Сергеевым и при этом, как мне сказал он потом, была затронута честь советского офицера. В результате он подал заявление на увольнение «по собственному желанию». Моя попытка уладить этот вопрос с Сергеевым оказалась запоздалой и ни к чему не привела. Петр Николаевич устроился работать на соседнее предприятие — завод п/я 201. Вся эта история оставила очень неприятное впечатление, тем более, что виновником, по существу дела, была организация НИИ-944, поменявшая фазировку в схеме, а в сопроводительном письме, где перечислялись все изменения, это изменение не было указано. К сожалению, во всем этом разобрались позже. Несоответствие было устранено, и дальнейшие летные испытания ракеты шли без серьезных осложнений. Параллельно с работами по боевым ракетным комплексам велись работы по созданию ракет-носителей искусственных спутников Земли. Инициатором этих работ выступало ОКБ-586, а основной идеей было использование боевых ракетных комплексов, израсходовавших свой ресурс. Эти работы шли вторым планом, им не придавалось такого значения, как боевым ракетам. Находились энтузиасты этих работ и дело, зачастую, шло весьма успешно. Так была создана ракета-носитель 11К63, и в 1961 году вышло Постановление правительства по ракете-носителю 11К65 (№984-425 от 30 октября 1961 года). Идея была простой — боевая ракета средней дальности 8К65 дополнялась второй ступенью, система управления разрабатывалась заново. Этой работой руководило ОКБ Янгеля, но конкретно разработку вела молодая организация М. Ф. Решетнева в городе Красноярске. Разработчиком системы управления была определена наша организация — ОКБ-692.
Второстепенность разработки позволяла широко использовать всевозможные новшества, т.е. идти на определенный риск. Руководство предприятия при этом оказалось как бы несколько в стороне, полагая, что в случае неудачи спрос будет невелик. Пользуясь этим в системе управления ракеты в полной мере, как в бортовой, так и в наземной проверочно-пусковой аппаратуре, были использованы новые дискретные принципы построения аппаратуры в системах, которые вел мой отдел — автомат выведения, система регулирования скорости и управления тангажным разворотом. Автомат стабилизации и системы управления боковым и нормальным движением ракеты строились на аналоговых принципах. Работы по созданию дискретных приборов велись в лаборатории Д. Н. Мерзлякова, где работали энтузиасты этого направления — И. В. Бодаев, Г. С. Бестань, Д. М. Смурный и другие. Это были грамотные и инициативные инженеры и им принадлежит заслуга не только в создании приборов этого типа — они проложили дорогу к созданию бортовых вычислительных машин, осуществивших подлинный революционный переворот в ракетно-космической технике. Принципиальным вопросом в построении таких систем было сопряжение цифровых счетно-решающих приборов с гироскопическими приборами, выходными параметрами которых были аналоговые величины, в частности, для гироскопических измерителей скорости это была угловая скорость прецессии. Решением этой проблемы было создание оригинального устройства — фотодатчика В. А. Маринушкиным. В этом приборе угловая скорость вращения любого вала преобразовывалась в частоту следования электрических импульсов. Прибор позволял различать направление вращения вала, что было весьма важно, и выдавать только импульсы, соответствующие поступательному вращению вала, отсеивая помехи, рожденные колебательными движениями, вибрациями и т.д. Эта задача, достаточно сложная, и решалась созданием хитроумной логики электрической схемы входной части счетно-решающего прибора и сдвигом по фазе поступающих с фотодатчика двух синусоидальных сигналов. Над этой частью схемы пришлось долго поработать и испытать много разных вариантов построения. Вот почему днем рождения автомата выведения с дискретным СРП мы считаем 12 июля 1962 года, когда гироинтегратор с фотодатчиком был установлен на вибростенде, сопряжен со счетным прибором, и при самых жестких режимах вибрации по всем трем независимым каналам с точностью до одного импульса мы получили одни и те же значения скорости. Этот эксперимент открыл дорогу к установке дискретной аппаратуры на борт ракеты. Первым прибором с фотодатчиком был гироскопический интегратор, разработанный саратовским КБ под руководством А. К. Ваницкого, впоследствии фотодатчики устанавливались и на приборах разработки НИИ-944.
Изготовление аппаратуры системы управления нашим производством было сопряжено с рядом трудностей. Во-первых, дискретная аппаратура требовала нового технологического оборудования, новых специалистов по ее изготовлению и регулировке, новых комплектующих. Во-вторых, изготовление аппаратуры велось вторым планом. Во всех случаях на производстве отдавалось предпочтение аппаратуре боевых ракетных комплексов 8К67 и 8К69. Однажды был выпущен даже приказ, запрещающий в цехах нашего завода изготовление аппаратуры ракеты 11К65 в течение года. Однако энтузиастов новой аппаратуры, как среди разработчиков, так и среди производственников было достаточно много, и изготовление новых приборов шло практически в установленные сроки даже с учетом того, что молодая организация Решетнева часто меняла и уточняла исходные данные на нашу аппаратуру. Однажды, когда уже поставочный комплект был готов к отправке, потребовалось практически заново сделать прибор, управляющий двигательной установкой второй ступени. Конструкцию прибора у нас разрабатывал П. Н. Проничев, прекрасный и опытный конструктор, отличавшийся эмоциональным, взрывным характером. В данном случае Павел Николаевич, который уже не раз серьезно дорабатывал этот прибор по все новым и новым изменениям и уточнениям исходных данных то от разработника двигателя А.М. Исаева, то от разработчика второй ступени — М. Ф. Решетнева, имел веские основания для выражения своего возмущения. Попытки головной организации «в рабочем порядке» заставить Проничева переделывать прибор и вслед за ним и соответствующие блоки наземной аппаратуры в весьма жесткие сроки, не привели к нужному результату, и вопрос был вынесен на уровень Главных конструкторов. М. Ф. Решетнев принял правильное решение: подключить к решению вопроса М. К. Янгеля, полагая, что только он «справится» с Сергеевым. Наиболее остро стоял вопрос со сроками необходимых доработок, которые требовали времени около полугода, а Решетнев требовал 2-3 месяца.
Решено было провести совещание в Днепропетровске в субботу, и наша бригада в составе 8 человек во главе с Владимиром Григорьевичем рано утром на двух машинах выехала в Днепропетровск. Однако сразу же выяснилось, что Решетнев сумел добраться только до Москвы, и совещание было перенесено на следующий день — воскресенье. У каждого из нас в ОКБ-586 всегда было много дел, чем мы и занялись, а на следующий день к десяти часам собрались в кабинете Янгеля. Михаил Кузьмич сидел за своим рабочим столом, Решетнев со своей бригадой — за общим столом по правую руку, наша бригада размещалась напротив. Проничев начал развешивать подготовленные нами таблицы, схемы и графики, но Михаил Кузьмич, который уже легка «принял», не дожидаясь никаких пояснений начал возмущенным голосом речь, которая для нас становилась уже привычной: «Вот ты, Сергеев, опять тормозишь дело! Ты с нами или против нас?»; затем обращаясь к нам: «Образумьте своего Главного конструктора...» и так далее, все более и более возмущенным тоном продолжал свой монолог Михаил Кузьмич. Решетнев сидел молча, уткнувшись в свои бумаги, а мы все по очереди пытались прервать монолог Янгеля и обратить его внимание на наши материалы, но он продолжал в том же духе. Попытки Сергеева перевести разговор в русло техники вызвали только новую волну его недовольства. Наконец Проничев взорвался, он схватил папку с бумагами, грохнул ею со всего размаха об стол и, не стесняясь в выражениях, потребовал его выслушать. Михаил Кузьмич поднял голову, взгляд его быстро прояснился и, как по мановению волшебной палочки, разговор принял совершенно другой характер: Решетнев доложил суть и причину изменений, Проничев — объемы и сроки наших доработок и уже через 2— 3 часа было подписано соответствующее решение. Мы смеялись и поздравляли Павла Николаевича, а он говорил: «Вот так с ними ... нужно разговаривать!»
Впоследствии молодой коллектив в Красноярске приобрел необходимый опыт. Они выполнили целый ряд очень важных работ, а их первенец — ракета 11К65 сыграла большую роль в развитии космонавтики в СССР — к 1989 году этой ракетой было запущено свыше 700 спутников самого различного назначения серии «Космос», в том числе более двадцати серии «Интеркосмос». Ракета имела прерывистый режим работы двигателя второй ступени, так называемый «пунктир», т.е. полет с выключенным двигателем и возможностью его повторного запуска, а система управления — возможность задания любых программ тангажа, настройки на выдачу команд запуска и остановка двигателя и программ регулирования скорости. Все это давало возможность самого широкого использования ракеты. С ее помощью проводилось вертикальное зондирование атмосферы, выведение спутников на орбиту высотой — до 2000 км, разгон испытуемых объектов вылета до второй космической скорости на нисходящей траектории, что давало возможность отрабатывать головные части МБР, ложные цели и другие элементы их прикрытия, а также аэродинамический макет корабля «Буран». Первый пуск ракеты 11К65 с тремя спутниками состоялся 18 августа 1964 года, т.е. менее чем через три года после выхода Постановления на эту разработку. Подготовка к пуску длилась более месяца, электроиспытания ее на технической, а затем на стартовой позициях занимали также значительный срок. Новая аппаратура требовала длительной отладки. Бригаду прибористов возглавил В. П. Леонов. В нее входили по бортовым приборам: Д. Н. Мерзляков, И. В. Бодаев, Г. С. Бестань, Э.В.Лысенко, наземной аппаратурой занимался Э. А. Вольфовский. Это были инженеры высокого класса. Единственным недостатком этой бригады было отсутствие опыта пусковых работ, отсутствие налаженных личных связей с коллегами как промышленных, так и военных организаций.
Лето в Казахстане выдалось очень жарким, термометр часто переходил отметку 40°С, вода из кранов текла слабой струйкой желтого цвета, ночью многие практиковали мокрую простынь. В то время кондиционер был редкостью, и единственной возможностью отдохнуть от зноя и пыльных ветров была Сыр-Дарья, или, как здесь любовно говорили, просто Дарья, и купание под струями бьющего фонтана соленой воды на берегу Дарьи. Но все это было на центральной площадке, на «десятке» или в городе Ленинске, куда мы приезжали редко. Основное время проводили на сороковых площадках, где, правда, был бассейн, но он, естественно, всех обслужить не мог. Вообще, страдали от жары сильно, работа по 14-16 часов в сутки, жара и всепроникающая пыль изводили людей до предела, и не каждый мог выносить такие условия. Помню, поздно ночью бригада Леонова приехала в гостиницу, ребята валились на кровати, но уснуть было трудно. Я позвонил в Харьков Владимиру Григорьевичу попросил разрешения отправить наш самолет в Ташкент за арбузами и фруктами. Разрешение было получено и бригада добровольцев привезла полный самолет арбузов, дынь, винограда и т.д., которые в Ташкенте в буквальном смысле стоили копейки. Теперь в каждом номере в холодильниках и под душем в ванных лежали эти дары природы.
Стартовая позиция ракеты была оборудована на том же месте, где в октябре 1960 года произошла авария ракеты 8К64, унесшая столько жизней наших товарищей. Подстольное помещение было полностью залито бетоном, но запах гептила и гари был неистребим в этом злополучном месте. Нашу экспедицию в те дни возглавлял А. И. Гудименко, я был фактическим руководителем работ. Одновременно шли летные испытания ракеты 8К67 и основные заботы и интересы Анатолия Ивановича были там.
Анатолий Иванович был весьма дружен с генералом М. Г. Григорьевым, председателем государственной комиссии то летным испытаниям ракеты 8К67, и они иногда устраивали выезды на рыбалку, где происходили довольно обильные возлияния. Обычно в таких «мероприятиях» участвовали все свободные от работ промышленники и военные. Выезжали на автобусах и легковых машинах, как правило, на ночь, утром все уже были на рабочих местах. Понятно, что серьезной рыбалки и не было, рыба в консервных банках и в виде колбасы всегда бралась с собой. Настоящие рыбаки выезжали небольшой группой в свои «заповедные» места, никаких излишеств не позволялось, и уловы были вполне приличными. Я предпочитал принимать участие в рыбалке именно в составе таких групп-профессионалов, где основное ядро состояло из местных военных или людей типа нашего Славы Говоренко. Однажды, когда наметился очередной выезд, и я по какой-то причине не смог принять в нем участие и, более того, на приглашение Анатолия Ивановича в присутствии Григорьева весьма пренебрежительно отозвался о них, как о рыбаках, и посоветовал брать побольше кильки в томатном соусе и т. д. Месть «рыбаков» была своеобразной: под утро я проснулся от того, что к моему лицу прикоснулось что-то холодное и липкое, и голос Анатолия Ивановича: «Ну, что! Кто говорил, что мы ничего не поймаем, кто советовал запастись килькой!?» Открыв глаза, я увидел группу смеющихся и заметно подвыпивших рыбаков в полном составе, а холодным и липким была голова сома — главного их трофея. В столовой гостиницы два или три дня на первое подавали уху из сома, а на второе — его же в жареном виде. По словам очевидцев-рыбаков, он не помещался в «газике» и ему пришлось рубить хвост. У меня есть фотография, правда, другого сома, но из тех же краев, размером больше человеческого роста. Была рыба в тех краях! Даже в восьмидесятые годы специалист по рыбалке Саша Акмен, отпросившись на рыбалку, никогда не возвращался без улова.
Поздно вечером, накануне первого пуска ракеты 11К65, когда все вопросы были решены, бумаги подписаны, сидели мы в кабинете А. С. Матренина, велся обычный в таких случаях «треп». Когда мы уже собирались расходиться, вставать нужно было часа в три-четыре, в кабинет шел офицер в фуражке с красным околышем и положил перед Александром Сергеевичем шифротелеграмму. Матренин пробегает ее глазами, лицо его принимает выражение явного недоумения, и кладет телеграмму перед Гудименко. Анатолий Иванович с присущей ему решительностью возвращает ее Матренину: «Я ее не видел и ты тоже! Скажи лейтенанту, пусть покажет ее тебе завтра!» Матренин возвращает ее офицеру: «Покажешь мне завтра». Тот уходит, и все присутствующие с нетерпением спешат узнать, что же было в этой телеграмме. А там было просто и ясно: «Категорически возражаю против пуска. Сергеев». И без объяснений, без обоснований, и это после того, как многодневные труды и бессонные ночи наконец закончились готовностью ракеты к пуску, началась ее заправка, все многочисленные службы приведены в полную готовность, корабли вышли в море, ближайшие окрестности старта (10-15 км) эвакуированы, да всего и не перечислить, что было уже сделано. При этом присутствовал и А. Ф. Соболев — наш районный инженер, и он один вынужден был принять к исполнению телеграмму Сергеева. Когда рано утром мы готовились, наскоро выпив по стакану чая, занять свои места, в окна гостиницы было видно, как Аркадий Федорович в спортивном костюме занимается физзарядкой, ходьбой и направляется к бассейну.
Пуск ракеты был труден. Отбой по «не набору готовности» проходил четыре раза. Каждый раз проверяли состояние не готовой системы, имитировали ее готовность установкой соответствующей перемычки, и все начиналось сначала. Каждый раз, за пять минут до ожидаемого старта, по громкой связи звучал голос Матренина: «Объявляю пятиминутную готовность к старту!» И так четыре раза, наконец, в пятый раз он изменил традиционную формулу на: «Объявляю пятиминутную готовность к последней попытке к старту!» И ракета, наконец, с победным ревом двигателя стартовала! Это случилось около трех часов дня вместо плановых восьми утра по московскому времени. Полет ракеты проходил удачно, каждые десять секунд звучал голос диктора: «Давление в норме. Полет нормальный!» Правда, я и Валентин Павлович Леонов в начале полета пережили несколько тревожных секунд. Дело в том, что когда наблюдаешь пуск с близкого расстояния, кажется, что ракета не ложится на курс по тангажу, а идет вертикально вверх. Я успел крикнуть Леонову: «Неужели отказал тангажник!», но в это время уже стало видно, как ракета наклонилась и быстро уходит в сторону от старта. Затем громкая связь извещает о разделении ступеней, а затем и об отделении поочередно всех трех спутников. Радость и торжество участников пуска трудно описать, поздравления, объятия, а вечером банкет в одной из самых больших комнат гостиницы и опять тосты и поздравления. Под общие возгласы одобрения я бросил примерно следующую фразу: «Полетела, несмотря на сопротивление Главного конструктора и лично Аркадия Федоровича!» Утром следующего дня в столовой коллеги Решетнева опять сдвинули несколько столов, и один из присутствующих повторил эту фразу, сославшись на меня. Я тотчас же попросил его впредь при повторении этой фразы не называть ее автора, и недаром. Уже по возвращению в Харьков, как-то в начале рабочего дня звонит мне Валя — секретарь Сергеева и говорит, что меня вызывает шеф. Когда я пришел в приемную, она мне сказала, что у Сергеева заместитель министра Л. И. Гусев и я должен подождать в приемной, что было несколько необычно и насторожило меня. Минут через 10 — 15 последовало приглашение зайти. Владимир Григорьевич сидел за своим рабочим столом, а Леонид Иванович — за общим длинным столом и перелистывал какие-то бумаги. Не предложив мне сесть и не ответив на мое «Здравствуйте», шеф повторил сказанную мной фразу с некоторым ее усилением и спросил, говорил ли я ее. Я начал было уточнять ее содержание в сторону смягчения, но он прервал меня и разразился довольно гневным монологом, короче говоря, отчитал меня как следует и закончил коротким: «Идите!» Что уже само по себе было неприятным — переход в обращении с «ты» на «вы». Во время этого инцидента Гусев хранил молчание, но по выражению его лица и еле заметной улыбке я видел, что он вообще-то на моей стороне. Я так и не узнал, о чем они говорили до моего прихода, и зачем этот разговор Владимир Григорьевич провел в присутствии заместителя министра, но впоследствии он никогда не вспоминал об этом и не изменил своего доброго отношения ко мне. Что же касается Леонида Ивановича, то впоследствии, при каждой встрече мы с ним всегда тепло здоровались и разговаривали как добрые знакомые, но я так и не решился расспросить его о содержании разговора с Сергеевым до моего прихода. Кто донес на меня, мне осталось неизвестно.
Вечер в день пуска первой ракеты 11К65 закончился небольшой потасовкой между Гудименко и Соболевым на асфальтированной площадке перед входом в гостиницу. Начало первого раунда мы не видели, но затем я и В. А. Уралов с трудом растащили драчунов — оба были в тяжелом весе. Все это происходило ночью, было темно и последствий боя заметно не было, утром также мы никаких заметных следов не обнаружили.
Последующие летно-конструкторские испытания проходили практически без аварий и трудно провести черту между ее летно-конструкторскими испытаниями и эксплуатацией. Запуск простеньких ИСЗ начался с самого первого пуска, а затем задачи запускаемых спутников все более и более усложнялись, росла и их стоимость. Хотя по прогнозам Головного института министерства предсказывалась в специально выпущенном отчете, что эта ракета-носитель, как и 11К63, не найдет широкого применения. Однако число запусков этими ракетами достигло рекордной величины — 2000!
В этот же период, т. е. в шестидесятые годы, ОКБ велась разработка системы управления пороховой ракеты, получившей индекс 8К99. Для головной организации М. К. Янгеля это была нетрадиционная работа, и по всем признакам это было «нелюбимое дитя». Это была дань моде и заокеанское влияние. Дело в том, что в этот период в Штатах шла разработка первой серии ракет «Минитмен». В открытой печати и в закрытых источниках эта разработка широко освещалась, высоко превозносились преимущества и это, по-видимому, не давало покоя нашему военно-промышленному руководству. Мне довелось присутствовать на многих совещаниях, где этот вопрос обсуждался, особенно, как мне кажется, наиболее активно действовало Министерство оборонной промышленности и его министр Зверев. Наше министерство и лично министр В. Д. Калмыков относились с большой прохладцей к идее пороховых ракет, и одной из причин этого было практически невыполнимое требование по весу аппаратуры системы управления. Дело в том, что вместе с идеей порохового двигателя были позаимствованы и размеры самой ракеты «Минитмен». Вес аппаратуры системы управления по сравнению с ракетой 8К67 должен был быть уменьшен раза в три-четыре. Точность стрельбы должна быть также значительно повышенной. В целом эта разработка никак не вписывалась в тот стройный ряд непрерывно совершенствующихся ракет с жидкостными двигателями и их систем управления и т. д. Как стало ясно впоследствии, эта разработка так и оставалась в рамках янгелевской корпорации тупиковым вариантом. Тем не менее, вышло Постановление, выпущен приказ по ГКРЭ (№ 257 от 31.5.63 г.), определившие нашу организацию в качестве Головной по системе управления, и мы принялись за дело. Наш традиционный разработчик гироскопических приборов — В. И. Кузнецов отказался делать гиростабилизированную платформу весом 25-30 кг, и мы вынуждены были искать нового смежника. К этому делу подключился лично В. Д. Калмыков и после короткого обсуждения вопроса у него, где присутствовали В. Г. Сергеев, я и Пинскер, мы с Петром Николаевичем в тот же день отбыли в Ленинград после предварительного звонка министра Главному конструктору НИИ-49 В.П.Арефьеву. Мы должны были обсудить с ним возможность создания гиростабилизированной платформы с нужными характеристиками, включая малый вес. Вячеслав Павлович встретил нас весьма гостеприимно, рассказал о своих возможностях, показал специальный цех сборки гироскопических приборов, оборудованный по последнему слову техники и практически принял наши требования, оговорив этапность их выполнения. Эта фирма делала гироскопические приборы с астрокоррекцией для самолетов-снарядов «Буря» и «Буран» Лавочкина и Мясищева, и после закрытия этих разработок осталась без работы. Нам показали уже готовые приборы, показали, как работает астрокоррекция, показали результаты экспериментальной отработки подшипников на воздушном подвесе и т. д. В заключение мы составили документ, фиксировавший достигнутую договоренность. После небольшого ужина, прежде чем уехать в Москву, мы должны были в 11 часов следующего дня докладывать министру о результатах нашей поездки. Мы решили на «полчасика» заглянуть к моему другу детства — Г. А. Блудову, работавшему старшим преподавателем в академии им. Можайского. «Полчасика» оказались длительностью почти в целую ночь, и если еще к этому добавить, что его жена, Лида, также моя землячка, работала главным виноделом ликеро-водочного завода, и дома у них был бар с напитками самого различного свойства, то станет ясно, какой вид мы имели утром, садясь в самолет, и только в подвале министерства, в какой-то каморке, мы привели себя в порядок и вовремя явились на совещание. Все прошло хорошо, и фирма Арефьева стала нашим смежником по гироскопии, но мне с Пинскером пришлось в тот же день отправиться в Саратов к Ваницкому с той же миссией. В Саратове мы пробыли два дня и привезли в министерство решение о возможности изготовления приборов Арефьева на заводе. Однако этим воспользоваться не пришлось, так как до массового изготовления приборов дело не дошло. Вскоре техническое задание на командные гироскопические приборы было выдано и согласовано с Арефьевым. Однако это была только часть решаемой проблемы. Главное было то, что аппаратура нашей разработки была чрезмерно тяжелой, и, скрепя сердце, мы приняли решение делать сдублированный вариант. Если в других ракетных комплексах мы ставили три независимых канала и мажоритировали их по схеме «два из трех», допускающей один любой отказ в канале, что в данном случае одна любая неисправность приводила к аварии ракеты. Таким образом, мы делали систему, в которую никто из нас не верил, энтузиастов этой системы не было ни у нас, ни у Янгеля. У них были свои трудности и, не вдаваясь в подробности, скажу, что они привели к тому, что ракета, в конечном счете, получилась полупороховая или полужидкостная, т.е. вторая ступень — с пороховым двигателем, а первая ступень — с ЖРД. В общем, ракета не получилась, несмотря на то, что принимались самые радикальные меры к ее спасению, рассматривались самые невероятные варианты ее построения. В частности, мой отдел, вместе с отделом стабилизации, тщательно рассмотрел вариант со стабилизацией пороховой ракеты вращением вокруг ее продольной оси. При этом основная аппаратура располагалась на первой ступени, где влияние веса на предельную дальность стрельбы было в 5-6 раз ниже, чем на второй ступени. Стабилизация второй ступени осуществлялась ее вращением вокруг продольной оси, принявшей нужное направление в плоскости тангажа. Выключение двигателя должно было производиться гироприбором, работающем в режиме выбега, т. с. без подачи трехфазного питания. Рассматривались и менее экзотические варианты системы управления, однако остановились на традиционной схеме, но без дублирования. Построение автомата дальности, системы регулирования скорости и задание программы тангажа осуществлялось приборами на дискретных принципах. Одноканальность этих приборов сильно беспокоила нас, особенно ощущалась низкая надежность новых электрорадиоэлементов, на которых строились эти приборы. Сказывалось и то, что в цехах осваивались новые технологические процессы: изготовления приборов точной механики, глубокой вытяжки, штамповки и сварки деталей из алюминиевых сплавов и т. д. Приборы в изготовлении шли очень трудно. Наконец, было изготовлено 11 комплектов цифровой аппаратуры, в том числе программники. И вдруг мы обнаружили в наших расчетах ошибку... Два или три дня мы тщетно искали способ ее устранения, не переделывая приборы, на что требовалось более двух месяцев, и это при том, что сроки поставок уже и без этого были сорваны. Назревал колоссальный скандал. Исчерпав все способы исправить ошибку я пошел к Сергееву (без его санкции переделать приборы было невозможно). Захожу в приемную, а меня секретарь приглашает к аппарату в/ч-связи. На проводе Игдалов Иосиф Менделевич и, в буквальном смысле, выливает бальзам на мои раны: «У нас большие изменения в исходных данных, вам придется менять программы! Сколько вам нужно времени?» Необходимое время я с ним быстро согласовал, с большим облегчением зашел в кабинет к Владимиру Григорьевичу и доложил ему о необходимости существенной доработки программирующих устройств в связи с изменением исходных данных головной организацией.