О "мозговой атаке"

ноябре 1962 года вскоре после моего поступления на работу в НИИ-88 (ныне — ЦНИИмаш) мне довелось впервые общаться с директором предприятия, фамилию которого до этого я слышал пару раз, но самого ни разу не видел. Впрочем, как оказалось позже, встречал в коридорах главного (шестьдесят пятого) корпуса, да не знал, что то был директор.

Это была первая, а потому и самая запомнившаяся встреча с главою института.

Итак, как-то ноябрьским днем мой непосредственный начальник лаборатории А.Д. Коваль вбежал к нам в рабочую комнату и предупредил, что нас всех (!) вызывает к себе на совещание директор предприятия. Посыпались вопросы: почему всех, о чем будет идти речь, брать ли с собой отчеты.

Оказалось, что Юрий Александрович уже тогда часто пользовался методикой "мозговой атаки". Это — встречи специалистов разного профиля, на которых они обсуждают заданную проблему: спорят, пикируются, генерируют оригинальные идеи. Поскольку отделу 12 Л.Г. Головина и входящей в его состав лаборатории А.Д. Коваля было поручено исследовать перспективы развития ракетно-космической техники, отечественной и зарубежной, и ее применения в различных целях, накануне обсуждения "космических" вопросов "в верхах" Мозжорин решил послушать самих исполнителей, поспорить с ними. Он хотел "напитаться" идеями, мыслями, в том числе и самыми необычными, "сумасбродными".

Мы дружно прибыли в директорский корпус. До начала совещания оставались минуты. Дверь в кабинет была распахнута настежь, секретарь не слишком дружелюбно требовала не толпиться в приемной, а проходить внутрь. Мы зашли, начали рассаживаться, прибывали новые люди из других отделов.

У длинного стола сидел моложавый мужчина и что-то интересное рассказывал своим соседям. Те неподдельно смеялись. "По-видимому, директор задерживается", — решил я. На краю стола по-прежнему царило оживление. Лицо рассказчика было знакомо: простое, открытое, каких миллионы.

Зазвенел телефон-кремлевка на директорском столе. Рассказчик поднялся, взял трубку: "Мозжорин слушает..."

Моему удивлению не было границ. Я до этого много слышал о директоре: доктор наук, генерал, умнейший человек, участник Великой Отечественной. И вдруг — небольшой, негенеральский, рост, гражданский, чуть примятый костюм. Манеры человека давно знакомого, почти родственника, без рисовки и начальственной осанки. Да, действительно, я видел его ранее на территории института, в коридорах главного корпуса. Но человек этот совсем не был похож на директора. Я-то знаю, какими бывают руководители больших и малых рангов: надутые, избыточно заполненные чувством собственной важности и незаменимости.

Началась "мозговая атака". Юрий Александрович просил нас не стесняться, говорить все, что на ум придет. Тема разговора — пилотируемые полеты: около Земли и к Луне. Какие нужны космические корабли, какие ракеты-носители?

Людей, раскрепощенных искренним вниманием руководства, прорвало. Идеи фонтанировали. Разговор вышел за пределы очерченных рамок. Затронули и автоматические спутники — метеорологические, связные. Даже МБР не забыли. В.М. Суриков развивал мысли об использовании снимаемых с боевого дежурства ракет в качестве носителей космических аппаратов. А.Д. Коваль и Е.С. Глубоков упоминали о системе УБРА (уничтожения боевых ракет противника на активном участке их полета). Мозжорин задавал много вопросов выступавшим, тактично прерывал увлекшихся: "Так, так, это хорошо, это я понял, спасибо. Пойдем дальше. Кто еще имеет суждения?.."

Атмосфера, как в семейном кругу. Войдя в азарт, некоторые стали перебивать друг друга, горячились. Юрий Александрович умело дирижировал. "Мозговые атаки", запомнившиеся мне, касались пилотируемых и грузовых кораблей серии "Союз", унифицированных ИСЗ, пилотируемого полета на Луну (Н1 -Л3), ее облета человеком (Л1).

Уже намного позже я узнал (от Ю.А. Мозжорина), что Д.Ф. Устинов тоже устраивал у себя "посиделки" на научно-технические темы, и перед поездкой к нему Юрий Александрович всегда готовился.

Правда, справедливости ради надо отметить, что в последние годы своего директорства Мозжорин для оценки перспектив развития РКТ реже прибегал к "мозговым атакам" с участием широкого круга специалистов, ограничиваясь совещаниями с минимальным составом участников.

Видимо, на то были объективные причины, в частности, направления совершенствования техники и проектные облики космических аппаратов со временем приобрели более четкие и конкретные очертания, чем в 60-е годы. Космонавтика поступательно устремлялась к ясным целям. Два мощных космических локомотива (советский и американский) твердо выбрали свой путь, двигаясь почти параллельными курсами по далеко проложенным рельсам, непрерывно сверяя друг с другом свои скорости.

И лишь в конце XX века наш локомотив, встретив на своем пути бурелом так называемых реформ, резко затормозил свое движение, далеко пропустив вперед своих друзей-врагов. Юрий Александрович, как и все мы, тяжело переживал возникшие трудности. Он уже не был директором, но иногда мы, как и прежде, по несколько человек заходили в его новый, недиректорский, кабинет и обсуждали будущее РКТ. Но это были уже не "мозговые атаки", а, скорей всего, стенания отступивших, разбитых отрядов, потерявших и технику, и личный состав ("одних уж нет, а те далече").

В наших речах сквозила тревога, неуверенность в завтрашнем дне космонавтики, безысходность. Юрий Александрович в общем разделял наше настроение, оно было созвучно его собственному. Запомнились слова Мозжорина, которые передаю приблизительно, по памяти:

— Нынешняя ситуация в некоторой степени мне напоминает первые месяцы войны в 1941 году. Мне, молодому парню, да и не только мне, тоже не виделось выхода из, казалось бы, безнадежной ситуации. Армия отступала, теряя живую силу и вооружение. Многие промышленно развитые районы захвачены немцами, заводы эвакуированы на восток, неизвестно, когда они начнут обеспечивать фронт военной техникой, оружием, боеприпасами. Но вскоре появились первые проблески надежды. То в одном пункте дали супостату по морде, то в другом выстояли с честью. И так, мало-помалу, по крупицам собирая силы и дух, раскрутили маховик, который не останавливался уже до самого Берлина. Правда, тогда были и всеобщая идея — наше дело правое, и всесокрушающая уверенность — враг будет разбит, победа будет за нами. Это большое дело — иметь идею и веру, всех объединяющую: от солдата и крестьянки до Верховного главнокомандующего.

Если оценивать перспективы выхода из сегодняшнего кризиса, в котором находится Россия, то думаю, что в конце концов найдется способ, как вылезти из глубокой прорвы. Вот только нет идеи, всех объединяющей, хотя по-крупному она очевидна — спасать Россию.

О пилотируемых полетах

В конце 1962 г. ОКБ-1, находясь на вершине славы (после полетов первого ИСЗ и Ю.А. Гагарина), разработало проект ракетно-космического комплекса "Союз" для облета Луны человеком. В составе комплекса был пилотируемый корабль "Союз-7К", разгонный блок "Союз-9К", три танкера-заправщика "Союз-11К". Проект был утвержден главным конструктором С.П. Королевым в декабре 1962 г. Вскоре для рассмотрения (экспертизы) данных материалов была создана межведомственная комиссия во главе с председателем директором НИИ-88 Ю.А. Мозжориным.

Помнится, мы с В.В. Алавердовым были включены в одну из рабочих групп, которой поручалось оценить реализуемость проекта и технические параметры корабля 7К и беспилотных аппаратов 9К и 11К. Это было, по существу, головное направление работы экспертной комиссии. Руководил группой Л.Г. Головин — начальник отдела 12 (космического) НИИ-88. Через месяц в нашей группе уже сложилось определенное мнение о проекте. Предложенная схема облета Луны представлялась сложной, требовалось в первую очередь решить нелегкую задачу: добиться надежной автоматической стыковки на орбите. Таких стыковок намечалось четыре — после выхода на околоземную орбиту разгонщика 9К к нему трижды подходят заправщики ПК, а затем двухместный пилотируемый корабль 7К. Смонтированный таким образом комплекс стартует к Луне, облетает ее и возвращается к Земле. Перед входом в атмосферу спускаемый аппарат отделяется от 7К, тормозится и мягко приземляется. При этом ОКБ-1, нацелившееся на решение космической задачи общегосударственного значения, ориентировалось только на собственные силы (конструкторские, производственные). Совершенно игнорировался задел и возможности других предприятий страны. В то время известно было, что в ОКБ-52 (главный конструктор В.Н. Челомей ) вовсю велись работы над носителем УР-500, более мощным, чем королевская "семерка". Да и заводы-изготовители космической техники располагались не только в Подлипках.

Мы в рабочем порядке доложили результаты исследований Юрию Александровичу. Вернее сказать, доклада не было, а состоялась беседа. Высказанные замечания и рекомендации он воспринимал, как свои собственные, и по ходу разговора дополнял новыми аргументами, техническими деталями. Затем взял текст частного заключения и самостоятельно принялся за редактирование. "Избегайте птичьего языка, — говорил он, указывая на множество сокращений и аббревиатур. — Они затемняют смысл. У вас везде, я вижу, ДПО, СКДУ, ДРК, ИО, БО... Ведь кроме разработчиков и вас, познакомившихся с этим неделю назад, никто не знает этих АБВГД". Кроме этого, он всячески сглаживал "острые углы". Где у нас было "необходимо", он ставил — "целесообразно". А там, где однозначно утверждалось, что в намеченные сроки предлагавшиеся технические решения не реализуемы, он писал: "Требуется дополнительно обосновать возможность создания в течение ближайших..." Вот тогда я впервые убедился, что Ю.А. Мозжорин — мастер компромиссов и гаситель споров. А как прикажете изъясняться с самим Королевым — напористым и авторитетным? Юрий Александрович не диктовал, а уважительно советовал главному конструктору еще раз рассмотреть детали (!) технической концепции облета Луны.

Но на этом исправления не закончились, и Мозжорин оставил текст у себя, как выразился, на вечер. А уже утром Л.Г. Головин передал нам страницы, испещренные рукой директора. По существу, он переписал все заново.

Меня всегда удивляло, так сказать, писательское мастерство Юрия Александровича, хотя речь шла о сугубо инженерно-техническом тексте. Он находил убедительные, хотя и несколько длинноватые грамматические обороты, которые ярче высвечивали наши сухие категоричные выкладки, делали их более мягкими и одновременно — более доступными для понимания. Помню, В.В. Алавердов, питавший в то время слабость к лихо закрученным фразам и словосочетаниям, с восторгом повторял отдельные мозжоринские ремарки, говорил: "Пишет, как Лев Толстой". Кто-то уточнял: "А вот А.Т. Горяченков (заместитель директора) сравнивает его с Тургеневым". В.В. Алавердов шутя: "Юрий Александрович пишет лучше, чем все Толстые и Тургенев вместе взятые".

Вскоре назначили пленарное заседание комиссии, на котором каждый руководитель группы должен был доложить о результатах работы по своему направлению. Участники заседания прибыли на территорию ОКБ-1, в то здание, где ранее размещался знаменитый В.Г. Грабин, а в описываемое время блистали М.К. Тихонравов, П.В. Цыбин, Б.Е. Черток, Е.Ф. Рязанов, К.П. Феоктистов, П.В. Флеров. Собрались в небольшом конференц-зале на 2 этаже. Поражало обилие военных в зале — от капитанов до полковников. Они толпились у плакатов и чертежей, развешанных на стенах, листали книги многотомного проекта, высокими стопками выложенные на столах.

И вот в конференц-зал вошел генерал в сопровождении ведущих работников ОКБ-1 и военных (среди них был космонавт А.Г. Николаев). Я присмотрелся к генералу — да это же Юрий Александрович! Никогда до этого не приходилось видеть его в генеральском мундире. До чего же форма преобразила его. Внушительный, прямо-таки царственный вид. А может быть эта внушительность объяснялась не столько мундиром, сколько тем искренним уважением к нашему директору, что исходило от присутствующих.

Открывая заседание, Мозжорин кратко и очень доходчиво рассказал о существе проекта, охарактеризовал важность разработок ОКБ-1 для перспектив развития космонавтики, объяснил задачи экспертов и предоставил слово К.П. Феоктистову. Вначале тот спросил, сколько времени отпускается ему на доклад. Юрий Александрович ответил уклончиво, дескать, особых ограничений нет, поскольку тема достаточно новая, но и растягивать слишком не стоит. Такое начало уже создавало атмосферу беседы, а не совещания. Первые десять минут Феоктистов говорил, как и подобает лектору, плавно и поучительно. Так учитель разъясняет ученикам материал школьной программы.

Но Юрий Александрович был настроен именно на беседу и вскоре начал задавать попутные вопросы, удивительно разнообразные: о радиокомплексе (бортовом и наземном), о системах обеспечения жизнедеятельности и энергопитания, о конструкции отсеков... Феоктистов, против ожидания, не обижаясь, что его перебивают, переходил от одной проблемы к другой. Получился интереснейший диалог Мозжорин -Феоктистов. Военные и гражданские слушатели, сидевшие в зале, соблюдали субординацию и в диалог не вмешивались. И лишь когда основные действующие лица, что называется "выдохлись", посыпались вопросы из зала. Но, странное дело, ничего кардинально нового, кроме того, что прозвучало в диалоге, затронуто не было. В основном это были вопросы, уточняющие или несколько развивающие ранее поднятые проблемы.

Затем выступали руководители экспертных групп, Мозжорин расспрашивал мало. Создавалось впечатление, что ему уже все ясно. А когда докладывал Л.Г. Головин и, как мне казалось, несколько резковато критиковал проект, Юрий Александрович вообще молчал. Он не хотел здесь, при народе, ломать копья. Главная битва должна была разгореться при формировании общего заключения, впереди предстояли тяжелые диспуты с самим Королевым и в министерстве.

Впоследствии ситуация сложилась так, что проект пилотируемого корабля 7К был доработан в расчете на две его модификации — для околоземных операций (7К-ОК) и для облета Луны (7К-Л1).

Первая модификация явилась первоисточником знаменитых пилотируемых кораблей серии "Союз" — незаменимых транспортных средств при эксплуатации орбитальных станций (попутно заметим, что танкер ПК тоже нашел применение, он превратился в грузовой корабль "Прогресс" и вовсю использовался, и используется до настоящего времени в ходе снабжения орбитальных станций сухими грузами и топливом, а вот разгонный блок 9К приказал долго жить).

Вторая модификация соответствовала первоначальному замыслу: в этом корабле космонавты должны были облететь вокруг Луны и возвратиться на Землю. Но в качестве носителя планировалось применять мощную трехступенчатую ракету УР-500К, которую успешно разрабатывало ОКБ-52.

Несколько слов о варианте УР-500К-Л1. Я уж не помню точно, кому в НИИ-88 конкретно принадлежала идея этого варианта. У меня отложилось в памяти, что родоначальниками замысла были Ю. А. Мозжорин и В.М. Суриков. Именно они и еще 2-3 исполнителя (в том числе Г.В. Кукина и автор этих строк) были авторами основополагающего отчета, в котором содержалось подробное обоснование концепции с расчетами и принципиальными схемами. То что идея объединения носителя и корабля зародилась не в тех ОКБ, которые их разрабатывали, сомнению не подлежит. Юрий Александрович лично переписывал многие страницы отчета, особенно те из них, где приводились аргументы в пользу объединения усилий двух крупнейших ракетно-космических организаций страны — ОКБ-1 и ОКБ-52. Он же писал и "сопроводиловки" к отчету в адреса С.П. Королева, В.Н. Челомея, начальника главка А.И. Якунина, в которых округло и интеллигентно доводил нашу идею до их высочайшего внимания. И хотя главные конструкторы двух знаменитых ОКБ, мягко говоря, не испытывали симпатий друг к другу, предложения НИИ-88 они восприняли и взялись за разработку и реализацию проекта.

Как известно, комплекс УР-500К-Л1 создали и отработали в летных условиях, но облет Луны пилотируемым кораблем не состоялся: приоритета стране он уже не давал (накануне один из кораблей "Аполлон" уже побывал в окрестностях Луны), а научный урожай собрали в период предыдущих полетов космических аппаратов серий "Луна" и "Зонд".

О полетах к Луне

В середине 60-х годов много сил и времени в ОКБ-1 и в НИИ-88 отнимал ракетно-космический комплекс Н1-Л3, предназначавшийся для кратковременной высадки людей на Луну и возвращения их на Землю. В то время у нас в институте твердой уверенности в надобности такого дорогостоящего комплекса не было, хотя отсутствовали и убедительные доказательства его ненужности. Однако уже вышли соответствующие директивные постановления партии и правительства, предписывавшие подготовить и осуществить лунную экспедицию раньше американцев, хотя последние уже давно работали над проектом "Сатурн-5"— "Аполлон".

Единственное, в чем НИИ-88 не соглашался с ОКБ-1, — это схема полета на Луну. Даже после того как разработчик увеличил грузоподъемность носителя Н1 с 75 до 95 т полезного груза, мы считали схему СОЛ (стыковка около Луны) нереализуемой. Эту схему на заре века предложил Ю.В. Кондратюк. Чтобы согласно ей осуществить лунную экспедицию, необходимо было, по нашим расчетам, иметь носитель грузоподъемностью порядка 150 т. Дополнительную уверенность в своей правоте сотрудникам НИИ-88 придавало то, что разработать комплекс предстояло в сверхсжатые сроки и ориентироваться на создание легких бортовых систем в короткое время не приходилось.

Прямо сказать об этом Юрий Александрович не мог. По-видимому, авторитет С.П. Королева и его ОКБ был сильнее уверенности в квалификации собственных исполнителей. Директор требовал от нас провести тщательные проектно-поисковые проработки, которые подсказали бы конструктивный выход из создавшегося положения. Известно было, что в США приняли схему СОЛ, но они разрабатывали более мощный, чем у нас, носитель — "Сатурн-5" — грузоподъемностью 130 т. За исполнение задания Юрия Александровича взялась группа во главе с А.Д. Ковалем, в которой активную роль играли молодые Ю.С. Пронин, В.Я. Садовский, В.В. Вахниченко, В.М. Суриков, А.И. Рембеза, автор этих строк и другие. Они рассмотрели ряд новых схем: СОЗ — стыковки около Земли с прямым полетом на Луну (без выхода на орбиту ее искусственного спутника), СОЗОЛ — стыковки (сборки конструкции) у Земли и далее полета на Луну по схеме СОЛ. Последний вариант обладал наибольшими резервами массы.

Отчет со вклеенными чертежами получился претолстым (по-моему, около 500 листов). Юрий Александрович остался очень доволен ("Это наша библия"), утвердил отчет, и мы срочно отправили его в ОКБ-1. Но там хранили молчание. В то время, когда НИИ-88 как головной институт отрасли еще не приобрел веса в глазах многих ОКБ и министерства в качестве идеолога, не принято было замечать его предложения и рекомендации.

Работы по прочности, аэрогазодинамике, материаловедению более или менее принимались в ОКБ, а общепроектные исследования и суждения о перспективах развития космонавтики не встречали понимания.

Забегая вперед, скажу, например, что на наши предложения о разработке модульных орбитальных станций с несколькими стыковочными узлами для причаливания пилотируемых и грузовых космических кораблей и об организации полетов международных экипажей на станцию К.П. Феоктистов не без иронии спросил меня: "А что, институт превратился уже в Министерство иностранных дел?"

Но вернемся к комплексу Н1-Л3. До нас дошли слухи, что нашим отчетом, в котором содержался сравнительный анализ различных схем полета на Луну, очень заинтересовался цитировавшийся только что К.П. Феоктистов. Он, якобы, предлагал провести аналогичные проработки в ОКБ-1. Слухи подтвердились позже, когда после смерти С.П. Королева (январь 1966 г.) Константин Петрович начал конфликтовать с В.П. Мишиным и, подчеркивая скороспелость технических решений по Н1-Л3, ссылался на проработки института Мозжорина. Об этом нам рассказывал сам Юрий Александрович и работники ОКБ-1. Параллельно с общесистемными исследованиями лунной экспедиции все подразделения института работали над заключением на предэскизный проект Н1-Л3. Идеологическую часть заключения, где рассматривались общие характеристики комплекса, его надежность, сроки создания, технико-экономические показатели, "опекал" лично Юрий Александрович как председатель институтской комиссии, и в какие-то периоды мы с директором почти каждый день по 2-3 часа и более сидели над текстом заключения. Работать с Мозжориным было приятно: Юрий Александрович никогда не показывал, что он старший, что руководитель (чего я не мог сказать о некоторых заместителях директора), не допускал личных выпадов или подковырок. Часто шел на компромисс. Бывали случаи, когда Мозжорин, прервав спор, молча долго что-то писал, затем подкидывал мне листики: "Читай. Ну как? Ты заметил, я твою мысль не выбросил, оставил".

Однажды утром Юрий Александрович вызвал меня к себе. "Слушай, — сказал он весело. — На меня жалуются. Знаешь кто? Королев. Говорит, что мы что-то тут молча пишем, им не показываем. Я ему говорю: Сергей Павлович, но вы же тоже молчите! Мы вам отчет выслали, где рассмотрели альтернативные варианты полета. Реакции от вас никакой. Он мне на это — ни слова, но сказал, что сегодня к нам придут Прудников и Рязанов и будут читать заключение. Я ответил: пусть приходят, — назвал твою фамилию и комнату, где ты сидишь. Бодайся с ними пока один и слушай, что будут говорить. Они люди опытные. В случае чего я тебя прикрою, не бойся. Тверди, что ты пишешь общее заключение на основании частных. Начальство, Мозжорин в том числе, дескать, подробно еще не смотрело заключение. Будут наседать, скажи: научное обоснование принципиальных положений заключения содержится в нашем отчете. Держи его под рукой обязательно. Главное, узнай, чем они конкретно недовольны. Где сможешь, сопротивляйся, но авансов не давай, говори, что доложишь их замечания на комиссии: обсудим".

Испытал я тогда жесточайшее давление со стороны королевских асов, именно такими асами были Иван Савельевич Прудников и Евгений Федорович Рязанов. Но об этом особый рассказ и не здесь. "Это не доказуемо, высосано из пальца", — горячился обычно невозмутимый Рязанов. И как же я в тот момент мысленно благодарил Юрия Александровича за его совет держать отчет при себе. Рязанову на его реплику я возражал: "Вот в этом отчете все проработано, он вам давно выслан". И указывал на толстый том, который заранее взял в первом отделе и положил на стол. По реакции уважаемых гостей было видно, что отчет им знаком.

О результатах каждого посещения гостей я тут же докладывал Юрию Александровичу. Бывало, в 7-8 вечера они уходят из моей комнаты, звоню дежурному предприятия, прошу соединить с директором, докладываю по телефону. Мозжорин спрашивает: "Силы есть? Сейчас зайдешь или завтра?" Отвечаю: "Силы-то есть, но живу я в Долгопрудном. Боюсь, жена выгонит". При Мозжорине можно шутить. Он идет мне навстречу: "Ну, ладно, завтра. Я тебя найду".

К сожалению, наши рекомендации далеко не все были приняты главным конструктором.

Уже тогда было ясно, что осуществить экспедицию на Луну раньше американцев не удастся. Юрий Александрович во время очередной "мозговой атаки" поставил вопрос о дальнейшей судьбе комплекса Н1-Л3 и, в частности, носителя Н1. Сам он придерживался такой точки зрения: высадка на Луну после американцев, хотя и проигрышна в приоритете, но, безусловно, будет полезна для науки и развития ракетно-космического потенциала страны. Деньги выделены, много уже истрачено. Будет создан мощный носитель, новая экспериментальная база, ЦУП, командно-измерительный комплекс. Получим собственный опыт полетов людей на Луну и работы на ее поверхности, что понадобится для временных лунных баз. Все это непреходяще.

Кто-то сказал: "А так ли уж необходимы именно сегодня экспедиции на Луну? Сейчас это спорт, политика, но не наука. Их время придет позже, когда убедятся, что все выжали из автоматических космических аппаратов". А.Д. Коваль напомнил, что недавно институт предложил разработать автоматический комплекс на базе УР-500К для доставки грунта с Луны, и главный конструктор Г.Н. Бабакин (КБ им. С.А. Лавочкина) воспринял, одобрил эту идею и принимается за реализацию.

Юрий Александрович подытожил результаты дискуссии. Институт считает, что работы над комплексом Н1-Л3 и. в частности, носителем Н1 не прекращать, искать для него перспективные новые задачи (тяжелый самоуправляемый луноход, временные лунные базы и пр.). И эта точка зрения выдерживалась им последовательно до... официального закрытия работ. Позже Мозжорин сам мужественно признал, что его позиция оказалась ошибочной. Носитель Н1, созданный на основе старых принципов, иной перспективы, кроме лунных полетов, не имел. Для многоразовой транспортной системы "земля-космос-земля" он не годился. А что касается пилотируемых экспедиции на Луну, нужных для науки и хозяйственной деятельности человека, их время еще не пришло. Хотя, конечно, было бы заманчиво видеть советского человека на Луне. Это романтично. Вот почему мы снимаем шляпы перед американскими учеными, инженерами, рабочими, космонавтами, которые, создав комплекс "Сатурн-5"-"Аполлон" и обеспечив высадку экипажей на Луне, удовлетворили не только политические амбиции руководства своей страны, но и устремления людей к романтике, к неизведанному.

О прочем и о многоразовой космической транспортной системе

Встречи с Юрием Александровичем Мозжориным по служебным делам касались научно-технических проблем различного калибра. Были среди них эпохальные, крупные, были и мелкие, хотя и немаловажные. Удивляла способность этого человека все держать в голове, всему давать доскональные объяснения.

А ведь кроме ракетно-космической техники ему приходилось иметь дело и с боевой ракетной техникой стратегического назначения. По поводу подобных вопросов в институте с Мозжориным контактировали специалисты из другого куста. В этой области техники были свои конфликты, не уступавшие по накалу страстей "космическим". Чего стоит только "малая гражданская война" (о стратегии ответных действий, о видах базирования отечественных МБР), что уже описано в литературе.

Юрий Александрович был нужен всем и везде — в институте, в министерстве, ВПК, ЦК. Часто, бывая "в верхах", я слышал лестные о нем слова: "Нас тут Юрий Александрович уже просвещал"..., "Сначала было вот такое мнение, но Юрий Александрович надоумил...", "Знаем, знаем, можете не рассказывать, Юрий Александрович все объяснил..."

Запомнился такой эпизод. После очередного удачного полета лунника разработки Г.Н. Бабакина в ЦК, в кабинете В.А. Попова, я оказался за длинным рабочим столом вместе с хозяином кабинета, с академиком Б.Н. Петровым, еще с кем-то из Института космических исследований и КБ им. С.А. Лавочкина (забыл фамилии) и с заведующим отделом науки газеты "Правда" М.Я. Королевым. Коллективно редактировали официальную статью в газету. Каждый вносил свою лепту в правку текста, обсуждали. В конце концов, Попов и Королев сказали, что материал получился убедительный, с достаточным научно-техническим наполнением и вместе с тем доступный для читателя. "Сейчас дождемся Мозжорина, я его пригласил, пусть посмотрит", — заявил Виктор Афанасьевич. Очень интеллигентный академик мягко и робко намекнул, что, вроде бы, и незачем еще смотреть, пора и по домам. А на улице было светлым светло.

Появился Юрий Александрович. Извинился за опоздание: министр задержал. Начал читать. "Хорошо, здорово, — похвалил он наше коллективное творчество. — Вот только небольшое замечание внесу, если не возражаете". Народ не возражал. И Мозжорин пошел писать, попутно объясняя суть своих правок. "Вы слишком много пишете о трудностях мягкой посадки, о том, что она — большое достижение. Но ведь другие (американцы) уже делали такое, да и у нас это не впервые. Что же мы восхищаемся, словно папуас, взявший в руки пуговицу? Давайте сделаем поскромнее этот абзац". Он писал еще долго. Машинистка была на подхвате. Из-под его руки выдергивали листки и отдавали ей в перепечатку.

Академик Б.Н. Петров и два других товарища заранее согласились с новыми правками и ушли. Уже был поздний вечер, когда на "правдинской" машине мы отвезли статью в редакцию, а затем на этой же машине меня отправили домой, о чем Юрий Александрович предварительно договорился с М.Я. Королевым.

Следующим значительным куском работы института, а значит, и его директора, был проект многоразовой космической транспортной системы "Энергия"-"Буран". До выхода директивного решения по поводу этого комплекса, да и после того в идеологических подразделениях института шли принципиальные дебаты. Нужна ли нам многоразовая система, и какова должна быть ее размерность? Группа сотрудников во главе с В.М. Суриковым полагала, что принятая размерность комплекса "Энергия"-"Буран" избыточна. Загрузить систему в каждом полете будет проблематично, значит, эксплуатация ее будет убыточной даже в сравнении с одноразовыми ракетами-носителями, доставляющими груз на орбиту, и со спускаемыми аппаратами, увозящими груз с нее. Поэтому долгой жизни у системы не будет.

Юрий Александрович: "Тогда мы должны убедительно объяснить, зачем американцы делают многоразовую систему". Суриков, хорошо игравший шахматные блиц-партии, быстро отвечал: "Она и для американцев будет убыточной в эксплуатации, но они преследуют другие цели — загрузить производство, дать новый толчок научно-техническому прогрессу, втянуть нас в аналогичную дорогостоящую работу" Видно было, что по-крупному Юрий Александрович был согласен с В.М. Суриковым и его коллегами, но не хотел вступать в противоречие с высшими руководителями. Те уже приняли решение разрабатывать комплекс "Энергия"— "Буран", чтобы лишить американцев возможного одностороннего преимущества перед нами. В то время в США успешно и вовсю работали над системой "Спейс шаттл".

Осторожный В.С. Авдуевский пресекал все разговоры-сомнения по поводу целесообразности создания такого комплекса, и все отчеты, содержавшие "антибурановские", альтернативные, предложения, мы от него скрывали. Юрий Александрович, тем не менее, живо интересовался нашими проработками малоразмерного многоразового корабля, который предполагалось выводить на околоземную орбиту носителем УР-500К. Мозжорин легко согласился встретиться с моим аспирантом А.З. Помпушко, подготовившим кандидатскую диссертацию по данной теме. После этого Юрий Александрович еще не раз интересовался, почему мы считаем, что "Буран" будет недогруженным. Тогда мы показали статистику за прошлые годы в виде графика роста массы научной и другой целевой аппаратуры и оборудования, которые устанавливались на борту всех советских спутников, лунников и межпланетных аппаратов, ранее запущенных в космос. Даже с учетом сохранения темпов ежегодного возрастания общей массы бортового снаряжения получалось, что мы будем в состоянии производить необходимое его количество только в следующем столетии. При этом условно считалось, что обязательно найдутся эквивалентные по массе грузы для возврата их с орбиты на Землю, иначе обратный рейс крупногабаритного многоразового корабля "Буран" будет порожняком. "Значит, необходимо искать задачи в области обороны", — говорил Юрий Александрович.

Я впервые видел Мозжорина несколько растерянным, хотя пессимистом он никогда не был.

По пути к станции "Мир"

Кто-то сказал, что КПД науки, как у паровоза — единицы процентов. То есть из научных результатов в жизнь внедряются лишь крохи, хотя на их получение ученые затрачивают немало времени и сил.

Я попытался представить, что же было внедрено из тех космических проектов, которые в идеологических подразделениях института были проработаны и предложены к реализации. За десятилетие — 1963-1973 гг. — институт выдал "на гора" около 15 проектов, посвященных полетам около Земли, к Луне, на поверхность спутника Земли, в дальний космос. Реализованы были три проекта: облета Луны (неполностью — так как отказались от пилотируемого облета, хотя в автоматическом варианте все было отработано, как говорится, "до звона"), доставки лунного грунта автоматическим аппаратом и, наконец, самый выдающийся — создания модульной станции "Мир".

Последний проект был подробно рассмотрен во время полета первой орбитальной пилотируемой станции (ОПС) "Салют". Наш институт сначала обосновал концепцию и определил основные проектные характеристики ОПС, имеющих два и более стыковочных узла (на первых пяти станциях "Салют" был один узел). К ОПС периодически прибывают с Земли пассажирские корабли типа "Союз" и грузовые аппараты типа "Прогресс" или еще более тяжелые, выводимые на орбиту носителем УР-500К. Благодаря этому обеспечивается длительная и бесперебойная работа космонавтов, в распоряжении которых — уникальная регулярно обновляемая аппаратура. Затем ЦНИИ машиностроения разработал системный проект многомодульных станций, когда каждый модуль решает определенный набор целевых или служебных задач. Затем была предложена международная кооперация и интернациональные экипажи при осуществлении полетов на станции типа "Салют", а в последующем — "Мир". Кстати, название многомодульной орбитальной станции ("Мир") тоже вышло из стен ЦНИИмаша.

Концепцию и проектные материалы по ОПС нового поколения готовили лично Ю.А. Мозжорин, А.Д. Коваль, В.М. Завадский, Ю.А. Фролов, А.Н. Блохин, Л.Н. Никишин, Ю.С. Пронин, Ю.Б. Попов, М.И. Осин, автор этих записей и другие специалисты. Юрий Александрович, как всегда, больше всего внимания уделял эффективности станции, управлению ею, идеологии измерений, созданию наземного командно-измерительного комплекса. Когда у нас наступало некоторое затишье в работе, Юрий Александрович выдавал новые импульсы на продолжение исследований.

Очень артистично Мозжорин рассказывал о реакции на наши материалы министерства и главного конструктора ЦКБЭМ В.П. Мишина, хотя официально от них никакие отзывы в институт не поступали. По словам Юрия Александровича Г.А. Тюлину (заместителю министра) в Целом нравились разработки института, но часто в словах Георгия Александровича звучали нотки сарказма: дескать, фантазируете, экзотикой занимаетесь, а с ОКБ не работаете, возможности производства не учитываете. Эх, знал бы он, что всего через каких-то 6 лет на орбите появится "Салют-6", а затем "Мир", которые в полной мере соответствовали проектно-установочным решениям ЦНИИмаша.

Я убеждался, что Юрий Александрович очень точно передавал позицию Г. А. Тюлина, потому что мне с А.Д. Ковалем неоднократно приходилось выслушивать упреки заместителя министра в том же. Мы конечно, искали всесторонние контакты с ЦКБЭМ. На уровне исполнителей — полное взаимопонимание. Но чем выше на иерархической лестнице стояли работники КБ, тем труднее было с ними общаться.

Впрочем, не все конструкторские бюро не замечали нас. КБ общего машиностроения (главный конструктор академик В.П. Бармин) во всем солидаризировалось с нами. С нашей подачи оно даже лунными базами стало заниматься. Проект лунных баз ("Колумб") Тюлин едко назвал Барминградом. Стремясь найти новые задачи для Н1, мы с согласия Юрия Александровича, но вопреки скепсису моего начальника отделения — двигателиста по опыту работы ("Тебе что, делать нечего?", — шепотом спрашивал он) — встречались с В.П. Барминым и докладывали ему о проекте тяжелого лунохода (около 10 т), который автономно, без управляющих команд с Земли, мог преодолевать на Луне большие расстояния, проводя разносторонние селенологические исследования с бурением грунта на большие глубины. Интерес к нашему докладу был преогромный.

Вскоре после нашего проекта "Мир", высланного в адрес ЦКБЭМ, там разработали и выдали в свет значительно более фантастический проект очень крупной модульной станции МОК. А затем нам стало известно, что группа соавторов во главе с В.П. Мишиным оформила заявку на изобретение модульных орбитальных станций. В числе соавторов — ни одного работника ЦНИИмаша. Интересно, что Юрий Александрович никогда глубоко не обижался, сталкиваясь с подобной несправедливостью, которая, конечно же, культивировалась где-то в министерстве. Он молча нес свой крест и не роптал. Все знали, что Юрий Александрович и министр в так называемой "малой гражданской войне" стояли по разные стороны баррикад и у Юрия Александровича надежно отсутствовала министерская защита.

У истинных авторов модульных станций и, в частности, пилотируемой станции "Мир", годами триумфально работающей во славу советской и российской космонавтики, вполне обоснованно осталось чувство горечи от того, что даже словесной благодарности они не получили. Космическая многопрофильная, хорошо оснащенная лаборатория "Мир" является убедительной альтернативой многоразовой системе "Спейс шаттл" (США). Последняя с интервалом в несколько месяцев вылетает на орбиту и доставляет туда тонны уникального оборудования, а уже через неделю все это возвращается на Землю. Какой смысл в таких, по существу, холостых, но весьма дорогих рейдах? При функцинировании нашей станции не используются пустые транспортные операции. Да и экипажи в космосе работают эффективней, ведь они не 5-7 дней трудятся в невесомости, а неделями, месяцами. Сами космонавты отмечают, что на орбите с течением времени у них повышается сноровка, сглаживаются неудобства привыкания к невесомости, которые появляются в первые сутки полета.

В заключение необходимо сказать, что во всех крупных достижениях отечественной космонавтики и боевой ракетной техники стратегического назначения 1960-2000 годов содержится ощутимый вклад головного института отрасли и лично его знаменитого директора Ю. А. Мозжорина. Станция "Мир", также как и МБР в защищенных шахтных пусковых установках (как итог "малой гражданской войны") — это самые значительные памятники его разносторонней и напряженной деятельности.

не посчастливилось работать с Юрием Александровичем Мозжориным с декабря 1964 до мая 1998 года, когда внезапная смерть унесла из жизни этого замечательного человека. Казалось бы, более 30 лет совместной работы позволяют довольно легко написать воспоминания о нем. Но в действительности это было для меня не такой уж простой задачей. Память еще хранит достаточно много событий, деталей отдельных встреч, дискуссий, подготовки и принятия ответственных решений. Необходимо было из всего многообразия событий выбрать значимые, непосредственным участником которых пришлось быть, и при этом написать не о своих действиях, а о стиле работы Мозжорина, охарактеризовать его с разных сторон, чтобы вырисовать обобщенный образ и наиболее характерные черты не только любимого мною директора, но и разносторонне образованного, умнейшего человека.

Более всего и теснее всего мне пришлось взаимодействовать с Юрием Александровичем и на работе, и даже у него дома в тот период, когда в 1968 году на институт, а вернее, на Мозжорина была возложена персональная ответственность за пропаганду достижений отечественной космонавтики и рассмотрение всех подготовленных для опубликования в печати, передачи по радио, показа на телевидении материалов.

Выполнение этих двух задач осуществлять одновременно было архисложно. С одной стороны, нужно было обеспечить массовость и содержательную наполненность публикаций по ракетно-космической технике, а с другой — такое требование ограничивалось секретностью тематики и необходимостью предварительного просмотра значительного количества предназначенных для обнародования материалов с выдачей соответствующего разрешения ведомства. А это скрупулезная работа по проверке и документальному подтверждению приводимых в материалах фактов, правдивости и технической грамотности изложения, наличия или отсутствия нежелательных для опубликования (в том числе секретных) сведений и многое другое.

Одному человеку справиться со всем было невозможно. Поэтому в помощь директору из сотрудников института была сформирована группа специалистов, ставших его "глазами и руками" в вопросах экспертизы предназначенных для печати материалов.

Работа эта была не только сложна, но и опасна для исполнителей. Люди зачастую наказывались не за допущенные ошибки, а за эпизоды, просто не понравившиеся вышестоящему руководству.

Юрий Александрович учил нас:

— Любой материал рассматривайте беспристрастно, независимо от известности и занимаемого положения автора. Проверяйте достоверность излагаемых фактов и даже грамотность, рекомендуйте наиболее подходящее время опубликования. Если автор — разумный человек, а ваши замечания и рекомендации — справедливы и достаточно обоснованны, то вы всегда найдете с автором общий язык.

Жизнь полностью подтвердила слова Мозжорина. Десятки известнейших журналистов и писателей стали нашими друзьями, поскольку сразу же осознали, что наша работа не препятствует выходу их материалов, позволяя к тому же исключить многие технические ошибки и неточности и способствуя появлению качественных статей и книг, кинофильмов, радио— и телепередач.

Но наиболее рельефно житейская мудрость Юрия Александровича, его умение предвидеть ход событий, готовность взять на себя всю полноту ответственности (не безоглядно — просто по должности, а продуманно и именно тогда, когда это более всего необходимо) проявлялись при возникновении конфликтных ситуаций, которых у него как главного эксперта было великое множество.

Хорошо помнится самая, пожалуй, крупная из них, затянувшаяся на многие месяцы и переполошившая многих специалистов и руководителей разного ранга. Речь идет о подготовке третьего издания энциклопедии "Космонавтика" под редакцией академика В.П. Глушко. Этот выдающийся ученый и конструктор сделал очень много для пропаганды достижений отечественной космонавтики. Мы давали "добро" на опубликование многих книг и статей Валентина Петровича, нередко получали в благодарность от него вышедшие в свет издания с теплыми словами и автографом. Но при работе над энциклопедией мы никак не могли найти с Глушко общий язык, в частности, по вопросам его производственных взаимоотношений с Сергеем Павловичем Королевым, преобладания в энциклопедии зарубежной (прежде всего, американской) тематики и т.д. Проделанная нами с привлечением десятков специалистов института и смежных организаций работа была просто титанической. Более двух тысяч статей были изучены, проанализированы, исправлены.

Результаты работы были доложены Глушко, ибо только он мог принимать окончательное решение по содержанию энциклопедии. После долгих обсуждений и пререканий настала очередь прямой встречи Юрия Александровича и Валентина Петровича, чтобы определить, в каком виде выйдет в свет книга. События разворачивались очень нервозно, ибо на нас поступила масса жалоб (в том числе анонимных) со стороны недовольных ситуацией или просто дезинформированных авторов и редакторов энциклопедии. Нескончаемым потоком жалобы шли в президиум АН СССР, в Комиссию Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам, министру, в прокуратуру СССР и города, в КГБ, комиссию партконтроля при ЦК КПСС, генеральному секретарю ЦК КПСС и другие инстанции. По жалобам проводились бесконечные разбирательства с приглашением нас на коллегии, парткомы, в прокуратуру и т.д. К счастью, во всех этих инстанциях мы нашли понимание позиции нашего института. Но с Глушко никто не хотел обострять отношения, большинство предпочитало наблюдать происходящее со стороны, с определенным интересом ожидая, чем все закончится. В этих перипетиях Юрий Александрович занимал твердую и принципиальную позицию, ибо понимал: уступи он сейчас Глушко, долго придется "отмахиваться" от всякого начальства. Вместе с тем, Мозжорин старался сохранить хорошие отношения с Валентином Петровичем.

Запомнились события, непосредственно связанные с подготовкой к решающей встрече с В.П. Глушко и с ней самой. Сначала Юрий Александрович (на работе и у себя дома во время болезни) устроил мне поистине экзамен с пристрастием, дотошно вникая во все наши замечания. С подавляющим большинством из них Мозжорин согласился, некоторые по тем или иным причинам отклонил, дополнительно сделал свои замечания. И я был абсолютно уверен, что на запланированную встречу поедет именно он.

Но Юрий Александрович неожиданно (по крайней мере, для меня) принимает решение о том, что на встречу поеду я с необходимыми документами в обоснование замечаний, высказанных институтом. Уже потом я понял, что это обескуражившее меня решение Мозжорин принял еще до нашей встречи с ним. Юрий Александрович постоянно анализировал складывающуюся ситуацию и, конечно же, видел, может быть, даже оскорбительную для Валентина Петровича несопоставимость "весовых категорий". С одной стороны — академик, генеральный конструктор, дважды Герой Социалистического Труда, "дважды коммунист" (как однажды в запальчивости назвал себя сам Валентин Петрович, имея в виду свое членство в ЦК КПСС) и вообще заслуженный и признанный авторитет. С другой — всего лишь начальник отдела, сравнительно молодой человек, еще "ходивший пешком под стол", когда Валентин Петрович уже числился в основоположниках двигателестроения.

Разумеется, Мозжорин прекрасно все понимал. Но это как раз и входило в его стратегию. Мало того, я видел, что Юрий Александрович буквально физически ощущал пристальное внимание к ситуации со стороны всех "площадей" — Старой (ЦК КПСС), Красной (Правительство), Миусской (Минобщемаш), Лубянки (КГБ), предугадывая последствия возможного усугубления конфликта для себя и нас, его подчиненных. И все-таки не сблефовал, не отступил от своего.

Перед самым моим отъездом к В.П. Глушко директор немедленно вызывает меня к себе. Я даже обрадовался, подумав, что он все же решил ехать сам. Но когда я вошел в кабинет, Юрий Александрович подал мне "кремлевку" со словами:

— С тобой будет говорить Сергей Александрович.

Я, можно сказать, опешил от неожиданности: ведь раньше мне никогда не приходилось говорить с министром по телефону. Спокойным тоном министр стал напутствовать меня перед поездкой к Валентину Петровичу, особенно требуя не уступать по принципиальным расхождениям, о которых был хорошо информирован. Разговор возлагал на меня дополнительную ответственность за результаты встречи. Поэтому я еще раз попробовал переубедить Юрия Александровича:

— В такой встрече со связанными руками (указания министра) лучше всего все же участвовать Вам, у нас с Валентином Петровичем категории неравные.

На что директор высказал следующие возражения:

— Во-первых, ты знаешь существо всех замечаний лучше меня, ибо уже несколько месяцев этим постоянно занимаешься. Во-вторых, если Глушко тебя в чем-то все же сломает, то я потом смогу это исправить. Наконец, в-третьих, если подписанный в печать вариант в чем-то не удовлетворит вышестоящее руководство, то я тебе объявлю, самое большее, выговор, ну, поругаю на парткоме, но ты отделаешься сравнительно легко, так как я буду иметь возможность защищать тебя на всех уровнях ввиду сложности и вопроса, и взаимоотношений. Меня же защитить будет некому! Так что поезжай и никаких конфликтов с Валентином Петровичем!

В течение целого рабочего дня длился прием у Глушко в бывшем кабинете С.П. Королева. Против множества наших документов Валентин Петрович выставил не меньше своих. В результате большинство разногласий было снято, но говорить о закрытии вопроса в целом было еще рано. Потребовалось еще несколько встреч специалистов института с генеральным конструктором, в том числе и с участием Мозжорина. Примечательно, что даже присутствуя на встречах и участвуя в них, Юрий Александрович старался дистанцироваться от происходившего, как бы оставаясь сторонним и, следовательно, объективным судьей, к которому мог апеллировать Валентин Петрович в случае своего несогласия с нами.

Но как бы то ни было, а наступил день, когда Юрий Александрович разрешил публикацию книги. А дальше все происходило так, как он предвидел. Были недовольные начальники и целые общественные организации. Но теперь Мозжорин все замкнул на себя. В конечном итоге никто из наших сотрудников не имел ни одного порицания, ибо Юрий Александрович сумел как-то ненавязчиво, очень аккуратно защитить себя и нас. А жалобщики и анонимщики от энциклопедии в конце концов были выведены на чистую воду и понесли различные наказания.

И в этом случае, и во всех других мы неизменно находили со стороны Юрия Александровича всяческую поддержку и неоднократно убеждались в его житейской мудрости, в тонком понимании повседневно возникающих ситуаций.

Продемонстрированной Мозжориным в случае с энциклопедией "методой" мы нередко пользовались и в дальнейшем. При возникновении каких-либо недоразумений с автором мы выводили его на рядового эксперта, чтобы сохранить для автора еще несколько "инстанций" внутри института и не дать конфликту выплеснуться на более высокий уровень. Обычно это срабатывало.

Нам всем было очень легко работать с директором, ибо мы всегда высказывали свою точку зрения Юрию Александровичу без прикрас, правдиво, ничего не скрывая, акцентируя его внимание на наиболее сложных моментах и на тех возражениях, которые могли последовать в ответ на наши замечания. Мы с удовольствием и большой ответственностью выполняли все задания Мозжорина и даже на работу в ночное время и выходные дни, особенно в дни космических событий (стартов, стыковок, посадок), ходили, как на праздник, хотя то были напряженнейшие моменты нашей деятельности.

Что больше всего поражало в Юрии Александровиче, так это его высочайшая работоспособность. Он постоянно был в деле. Мы этим своеобразно пользовались и старались к пятнице выполнить поручения директора, зная, что в выходные дни он внимательно рассмотрит наши предложения, и в понедельник мы получим подписанные документы или замечания, но с полной ясностью, как нам действовать дальше. Мозжорин хорошо писал сам, умело правил наши материалы, был умным и знающим не только существо дела, но и русскую грамматику редактором.

Уже не будучи директором, Юрий Александрович продолжал активную деятельность, хотя, казалось бы, мог и сбавить темпы и объем работ. Благодаря Мозжорину была подготовлена к печати рукопись книги об истории института за 50 лет. Юрий Александрович написал интереснейшие воспоминания о своей жизни и работе, активно участвовал в различных научных форумах, неоднократно выступал с докладами.

Кажется, что именно благодаря своей работоспособности и высокой эрудиции Ю. А. Мозжорин смог в течение 30 лет оставаться директором института в сложнейших условиях. Юрия Александровича недолюбливали главные конструкторы, так как он подписывал заключения института на их проекты и допуски к полетам зачастую с нелицеприятными (но всегда справедливыми) замечаниями и предложениями. С болью вспоминаются сложившиеся у Юрия Александровича отношения с руководством отрасли, которые конечно же не способствовали долголетию директора. Фактически ни одна коллегия Минобщемаша не обходилась без того, чтобы министр не ругал ЦНИИмаш.

Почему-то до сих пор об этом умалчивают, но многим из ныне живущих людей известны многочисленные попытки снять Мозжорина с должности директора, уволить из армии.

В конце жизни Юрий Александрович рассказал мне, как С.А. Афанасьев однажды вызвал его к себе и потребовал написать заявление об отставке. На что Мозжорин ему ответил:

— Сергей Александрович, пользуясь своей властью, Вы можете освободить меня от занимаемой должности, но такое заявление я не напишу и по собственному желанию не уйду.

Тем не менее, в своих воспоминаниях Мозжорин очень хорошо отзывается о министре, хотя после каждой встречи с ним горстями глотал таблетки. Я спросил Юрия Александровича, как все это можно объяснить. На что он ответил, что тогда, по-видимому, министр руководствовался государственными интересами более высокого уровня, а сейчас с ним в хороших добрых отношениях.

Этот сверх всякой меры занятый человек старался, к тому же, все делать сам и дома: ремонтировать квартиру, машину, радио— и видеотехнику. Постоянная жажда знаний у Мозжорина была настолько высока, что он стремился все новое постигнуть сам, и очень радовался, если это удавалось.

В последние годы Юрий Александрович увлекся компьютером и, как рассказывала его супруга Елизавета Алексеевна, мог часами сидеть у "персоналки", в то же время запрещая внукам находиться перед экраном более двух часов.

До конца дней Ю. А. Мозжорин сохранил страсть к постоянной активной деятельности, когда он забывал про свой возраст, как теперь многие из нас. Вот достойный подражания пример.

Я очень благодарен Юрию Александровичу за уроки жизни и буду помнить о нем всегда.

ое знакомство с Юрием Александровичем Мозжориным исчисляется не одним десятилетием. Судьбе было угодно достаточно часто сводить нас вместе на ученых советах в ОКБ-1 и НИИ-88, на полигонах, на заседаниях госкомиссий, в высших государственных инстанциях, когда решались не только текущие вопросы создания советской ракетно-космической техники, но и выбиралось стратегическое направление ее дальнейшего развития.

Юрий Александрович был энциклопедически образованным специалистом, разбиравшимся во всех основных проблемах разработки новой техники: аэромеханике и баллистике, динамике и управлении, конструкции и жидкостных ракетных двигателях, наземном оборудовании и т.д. Теперь специалистов такого широкого профиля практически не осталось. Мозжорин очень быстро схватывал суть вопроса в любой из областей РКТ и мог вести разговор на профессиональном уровне и с главными конструкторами, и с учеными, и с военными.

Будучи по образованию кадровым офицером, участвовавшим в этом качестве в Великой Отечественной войне, Мозжорин в глубине души оставался гражданским человеком. Мне всегда импонировали его коммуникабельность, приятная манера общения, остро развитое чувство юмора. Юрий Александрович обладал редким качеством демократизма в общении со своими собеседниками, независимо от их ранга и служебного положения.

Мозжорин относился к поколению пионеров практического ракетостроения и космонавтики, жизнь которых вобрала в себя все основные события в истории отрасли: от запуска первого искусственного спутника Земли и полета Юрия Гагарина до беспрецедентной по длительности работы космической лаборатории — орбитальной станции "Мир".

Под научным руководством Мозжорина и при личном его участии были созданы полигонный измерительный и первый космический командно-измерительный комплексы, во многом благодаря которым были обеспечены летные испытания первых межконтинентальной баллистической ракеты и пилотируемых космических кораблей.

Юрий Александрович принял эстафету от талантливого руководителя — Георгия Александровича Тюлина, который, будучи директором НИИ-88, придал мощный импульс развитию баллистики, динамики и других прикладных наук в институте, а также заложил организационные основы мощного вычислительного центра, благодаря чему в немалой степени способствовал росту авторитета НИИ-88 в отрасли.

Все названные достижения получили дальнейшее развитие при Мозжорине, который в течение 30 лет успешно руководил НИИ-88 (ЦНИИмашем). В эти годы, в частности, был создан не уступающий по своим возможностям хьюстонскому Центр управления полетами (ныне всемирно известный ЦУП в г. Королеве), успешно доказавший в 1975 г. свои возможности в ходе реализации советско-американской космической программы ЭПАС.

Неоспоримы личные заслуги Мозжорина в выборе оптимальных стратегических решений в ходе создания отечественной системы ракетного вооружения, обеспечившей на многие годы паритет ядерных сил с тогдашним потенциальным противником.

На протяжении всей своей профессиональной деятельности Юрий Александрович старался неукоснительно следовать известной заповеди, по сути сводившейся к тому, чтобы активно вмешиваться в события, на которые в состоянии повлиять, избегать участия в тех, ход которых изменить не в силах, и сохранять разум, чтобы отличать первые от вторых.

Ничто человеческое не было чуждо Ю.А. Мозжорину, были и у него не только достоинства, но и недостатки. К сожалению, далеко не всегда он мог противостоять нажиму руководителей высокого ранга, наделенных почти неограниченными полномочиями. Юрий Александрович тяжело переживал случаи такого рода, как это было, например, после полета корабля "Союз-1", завершившегося трагической гибелью космонавта В.М. Комарова.

После ухода на пенсию до последних дней своей жизни Юрий Александрович оставался главным научным консультантом в родном институте — своей самой большой любви в жизни.

В последние годы Мозжорин был одним из сопредседателей оргкомитетов ежегодных научных чтений в области ракетной техники и космонавтики и напряженно работал над собственными мемуарами "50 лет в ракетно-космической отрасли".

Когда-то я подарил Мозжорину одну из своих монографий с дарственной надписью: "Глубокоуважаемому Юрию Александровичу на память о старых делах от автора". Сегодня своими воспоминаниями Юрий Александрович пробуждает такую память у огромного числа профессионалов и заинтересованных читателей.

В мемуарах Мозжорина предстают фрагменты его яркого жизненного пути, наиболее значительные ракетно-космические проекты и споры вокруг них, оценивается вклад в ракетостроение и освоение космоса крупнейших главных конструкторов, затрагиваются далеко не простые взаимоотношения между ними в процессе создания различных образцов ракетно-космической техники.

Читатель найдет множество интереснейших эпизодов из истории становления ракетно-космической отрасли, личные оценки Юрием Александровичем тех или иных событий, которыми чрезвычайно богата была его жизнь.

Основное внимание автор уделяет своей многолетней работе в качестве директора НИИ-88 (ЦНИИмаша), тому, как удалось организовать работу института, превратив его в мощный научно-экспериментальный центр — головную организацию ракетно-космической отрасли.

Мемуары Юрия Александровича Мозжорина, которые, к сожалению, увидят свет уже после его кончины, обогатят нашу историю и, безусловно, займут достойное место в летописи отечественной ракетно-космической техники.

не, пришедшему на работу в НИИ-88 (с 1967 г. — ЦНИИмаш) в 1947 г. и возглавлявшему в нем направление прочности с 1952 по 1992 гг., посчастливилось работать в институте при всех его директорах.

Большая роль в организации НИИ-88 принадлежит первому директору Л.Р. Гонору. Он определил структуру института и направления деятельности его основных подразделений (СКБ-88 и научных отделов) в целях решения задач, поставленных правительством.

В первый период развития института Л.Р. Гонор и другие директора основное внимание уделяли выполнению главной задачи — созданию баллистических ракет дальнего действия. Поэтому центром всей деятельности института было СКБ-88 (с 26.04.1950 г. — ОКБ-1)

Необходимо отметить, что в первоначальной (1946 г.) структуре НИИ-88 не было предусмотрено подразделение исследования прочности создаваемых изделий, но после того как появились задачи, связанные с обеспечением прочности шаробаллонов и макетов топливных баков БРДД, это упущение было исправлено: на следующий же год (24.05.1947 г.) приказом Л.Р. Гонора такой отдел был создан. Согласно тому же приказу были определены его руководители: член-корреспондент АН СССР профессор А. А. Ильюшин (научный руководитель отдела) и кандидат физико-математических наук В.М. Панферов (начальник отдела), которым принадлежит заслуга в становлении отдела прочности как научного подразделения института.

С целью укрепления научно-исследовательской деятельности НИИ-88 в июле 1949 г. вводится новая должность заместителя директора по научно-исследовательским работам, и ее занимает А. А. Ильюшин, которому были переданы все научные отделы, подчинявшиеся ранее главному инженеру Ю.А. Победоносцеву.

После выделения ОКБ-1 из института (14.08.1956 г.) роль последнего в отрасли резко упала. Необходимо было изменить направление деятельности института в сторону завоевания им головной роли в области ракетной техники.

Для выполнения этой задачи в 1959 г. директором института вместо А.С. Спиридонова был назначен Г.А. Тюлин, а в 1961 г. после его перевода на должность заместителя министра директором стал Юрий Александрович Мозжорин.

Приход Ю.А. Мозжорина в НИИ-88 совпал по времени с возникшей тогда проблемой обеспечения прочности пусковых стаканов шахтных сооружений. Наш министр упрекал специалистов института в том, что они не занимаются данной проблемой и не привлекают к ее решению ученых из Академии наук. В связи с этим Юрий Александрович вызвал меня, пояснил суть проблемы и предложил поехать с ним на прием к директору Института машиноведения АН СССР, члену-корреспонденту АН СССР, известному ученому в области прочности материалов и машиностроительных конструкций И.А. Одингу. Разговор получился долгим и интересным. В результате на поставленный вопрос о возможности решения задачи о прочности пускового стакана ученый ответил нам, что он когда-то занимался похожей и, по его мнению, для ее решения необходимо создание специальной лаборатории и не менее двух лет напряженной работы. После этого министр С.А. Зверев и директор Ю.А. Мозжорин поручили рассмотреть эту проблему мне. Специальной лаборатории у нас не было, но исследования в области термической и, что особенно важно, динамической прочности оболочечных ракетных конструкций проводились уже несколько лет.

Поясним проблему. Форма пускового стакана (ствола) большого размера, состоящего из трех цилиндрических панелей, изготовленных на заводе, после их соединения (сварки) на месте строительства шахты искажалась, что обуславливало уменьшение несущей способности стакана, поскольку, работая в "полевых" условиях, получить нужную цилиндрическую его форму было невозможно. Поэтому для улучшения методов сварки туда направляли комиссии специалистов данного профиля. В составе одной из них на место строительства послали и специалистов отделения прочности. Как выяснилось, самым неприятным оказалось не искажение формы стакана, вызванное сваркой, а ошибка определения внешних нагрузок на него, поскольку газодинамики положили величину пика внешнего давления в полтора раза большей, чем реально возможная. Отсюда следовало, что стакан не удовлетворяет условиям прочности: нужно было либо усиливать его конструкцию, либо проектировать и изготавливать стакан заново. И то, и другое было неприемлемо, так как приводило к срыву сроков завершения строительства.

Нужно было искать иной выход из сложившейся ситуации: подвергнуть критическому анализу величины нагрузок на стакан, заложенные в проекте, опираясь на созданный нашим институтом научный задел по расчету прочности оболочечных ракетных конструкций под действием динамических нагрузок. Если в проекте по каким-то причинам при оценке характера внешнего нагружения конструкции была допущена ошибка и она будет обнаружена, то конструкция могла бы быть спасена. Наш подход (А.В. Кармишин, В.Ф. Грибанов, В.В. Матвеев) оказался верным, так как проектанты ввели в нагрузку коэффициент динамичности 2 вместо 1 (последний подтверждался нашим опытом), т.е. требуемая прочность конструкции была завышена в два раза. Это и обеспечило ее допуск к эксплуатации без каких-либо доработок. При этом нами была пронормирована технология изготовления конструкции с точки зрения получения допустимой величины прогиба стенки стакана, возникающего в результате коробления конструкции в процессе ее сварки. Результаты натурных испытаний изделия подтвердили верность такого решения. Одновременно еще более укрепился авторитет нашего института как головной научной организации отрасли.

Вскоре после этого в беседе с директором, в которой он ставил перед нами новую задачу, я спросил Юрия Александровича, откуда у него такие хорошие познания в области прочности тонкостенных конструкций. Оказалось, что до войны Мозжорин учился в МАИ, а научным руководителем у него был известный специалист по сопротивлению материалов профессор С.Н. Кан. Эта информация обрадовала меня и вселила уверенность в возможность успешной совместной работы с новым директором, и в дальнейшем так и было.

Прошло более 20 лет. В очередной раз я оказался вместе с Юрием Александровичем на Байконуре, где мы встретились с генералом Н.П. Каманиным. Разговаривая со мной, он сказал, что хорошо помнит меня по описанным событиям шестидесятых годов и спросил, как я мог тогда взять на себя всю ответственность за прочность пусковых стаканов. Я ответил Каманину, что тогда об ответственности и не думал, а опирался на доводы науки. Мое решение было основано на полной уверенности в правильности результатов исследований прочности конструкции, проводившихся в институте, а также на доверии и поддержке, которые оказывал специалистам института Ю.А. Мозжорин. Но вернемся к началу шестидесятых годов. Первый период деятельности возглавляемого мною отдела прочности завершился отработкой носителя Р-7, что способствовало успешному запуску человека в космос.

Дальнейшее развитие отдела было обусловлено задачами обеспечения прочности мощной ракеты-носителя Н1, пилотируемых космических аппаратов, а также ракет на твердом топливе. Начало этого периода совпало со сменой руководства НИИ-88. Как уже говорилось, в 1961 г. директором стал Ю.А. Мозжорин. Именно ему в первую очередь принадлежит заслуга преобразования института в головную научную организацию в области ракетно-космической техники, в том числе по направлению обеспечения прочности ее изделий. Глубокое понимание Ю.А. Мозжориным важности этой проблемы и его повседневная помощь позволили нам создать научный коллектив и универсальную по своим возможностям экспериментальную базу, что способствовало решению новых больших задач по достижению прочностной надежности ракетных конструкций.

В связи с необходимостью создания мощных носителей потребовался поиск новых силовых схем изделий и технологий отработки их прочности. В основу идеологии обеспечения прочности крупногабаритных несущих отсеков носителей были положены наземные (лабораторные) испытания их моделей и натурных образцов. На основе результатов таких испытаний выдавались заключения о прочности конструкции. Основные постулаты этой идеологии были сформулированы при создании Н1 и поддержаны Ю.А. Мозжориным. Но для реализации данных идей необходимо было создать новую, гораздо более мощную, чем существующая, лабораторную базу статической прочности. Однако с подобным подходом к решению проблемы отработки прочности отсеков Н1 не все были согласны.

Некоторые (не отвечавшие за прочность) ведущие специалисты ОКБ-1 были против создания лабораторной испытательной базы в институте. Несмотря на это ответственный за прочность конструкции нового носителя СО. Охапкин встал на нашу сторону. Он и Ю.А. Мозжорин убедили С.П. Королева в необходимости строительства такой лабораторной базы. Следует сказать, что в нашем отделе тоже не было единого мнения: отдельные специалисты (А.Т. Цыбров, Л.Н. Зефиров), например, считали, что подобные испытания можно проводить без создания мощных силовых плит. Чтобы найти правильный подход к решению данной задачи, Ю.А. Мозжорин лично сам провел заседание секции прочности научно-технического совета института, выслушал соображения "за" и "против" и утвердил наше решение.

Следует отметить, что при создании космического комплекса Н1-Л3, состоявшего из трехступенчатой ракеты-носителя Н1 (блоки А, Б, В) и лунной космической системы Л-3 (общей длиной 105 м, наибольшим диаметром 17 м), был необходим новый подход к производству отсеков данных изделий и отработке их прочности. По своей конструкционной схеме Н1 представляла собой силовой тонкостенный слабоконический корпус с подвешенными к нему сферическими баками горючего и окислителя, причем "холодные" баки были отделены от "теплого" корпуса с помощью термомостов. Такое построение силовой схемы объекта позволяло отрабатывать прочность баков и корпусных отсеков по отдельности, используя при испытаниях последних весовые имитаторы баков. В связи с колоссальными габаритами и огромным весом РН требовалось членение отсеков и емкостей на транспортабельные панели, дальнейшее их членение на технологические части, проведение операций клепки и сварки емкостей непосредственно на технической позиции. Все эти проблемы решались единым коллективом конструкторов, технологов, мастеров и прочнистов ОКБ-1 и ЦНИИмаша. Планы отработки прочности Н1 включали в себя большое количество всевозможных испытаний и проверок с использованием образцов, панелей, узлов, натурных агрегатов и отсеков, причем последние собирались из панелей непосредственно в лабораторных залах, где проходили испытания. В конечном итоге требуемая прочность носителя Н1 была достигнута. Для отработки прочности РН Н1 был создан корпус статических испытаний, который не имел себе равных в стране по характеристикам силового оборудования. Силовой пол выдерживал нагрузку 50 тс на один погонный метр паза, большая силовая стена — изгибающий момент 6000 тс·м. Но и этого было недостаточно для воспроизведения реальных нагрузок на ракету, поэтому пришлось усилить силовой пол двумя стальными плитами (диаметром 18,5 и 12 м) с отрывной нагрузкой 500 тс на один погонный метр, изготовлением которых занимались многие заводы страны.

Для сбора и обработки измерительной информации, поступающей от датчиков, установленных на испытываемой конструкции, были созданы измерительные комплексы ИВК-2, ИВК-3, ИВК-5, которые позволяли автоматизировать процесс измерений, получать оперативную информацию о состоянии конструкции на каждом этапе ее нагружения, прогнозировать состояние этой конструкции на последующем этапе (система "Прогноз") и на основании полученных данных принимать решение о целесообразности ее дальнейшего испытания.

Нужно отметить, что создание вышеупомянутых силовых плит, а также крупногабаритной испытательной оснастки оказалось делом далеко не простым. Заводы, располагающие необходимым для этого оборудованием, отказывались браться за изготовление в сжатые сроки столь мощных и уникальных по своей конструкции плит, кстати, спроектированных под руководством Н.М. Виленкина в КБ нашего института.

За решение вопроса взялся сам Ю.А. Мозжорин. Он добился требующегося в таких случаях решения Военно-промышленной комиссии и приказа министра по производству плит и оснастки, а также издал приказ по институту, в котором для помощи отделу прочности и координации будущих работ к ним были подключены заместители директора Г.Н. Потапов и И.В. Кострюков, а также все обеспечивающие службы.

Большую помощь оказал нам Ю.А. Мозжорин при отработке прочности и динамики многоразовой космической транспортной системы "Энергия"-"Буран". К началу этих работ в отделении уже был накоплен большой опыт исследований статической прочности, вибропрочности и динамики крупногабаритных конструкций, что позволило нам составить научно-обоснованную программу отработки МКТС, объединяющую все три перечисленных направления. Согласно данной программе не предусматривались натурные испытания бака горючего (бака Г) центрального блока (блока Ц) носителя при его захолаживании жидким водородом (температура -253°С) и динамические испытания полностью собранной системы на динамическом стенде по причине чрезвычайной сложности создания необходимого оборудования стендов. Однако именно на этих испытаниях настаивало руководство НПО "Энергия" во главе с В.П. Глушко.

Первую задачу в прямой ее постановке специалисты ЦНИИмаша считали технически невыполнимой, поэтому для ее решения нами был разработан и предложен компромиссный вариант: отрабатывать прочность бака горючего при его захолаживании жидким азотом (температура -196°С). Трудным было решение и второй задачи. Некоторые специалисты предлагали строительство динамического стенда в районе стартовой позиции на Байконуре, но, по нашим подсчетам, на создание такого стенда потребовались бы не менее 5 лет и огромные материальные затраты. Как альтернативу мы предложили динамику системы отрабатывать с использованием конструктивно подобных моделей двух масштабов 1:10 и 1:5.

План отработки прочности и динамики системы "Энергия"-"Буран" был вынесен на обсуждение ВПК к Л .В. Смирнову, где с докладом выступал главный конструктор В.П. Глушко, а оппонировали ему Ю.А. Мозжорин и А.В. Кармишин. В результате обсуждения был одобрен план, предложенный ЦНИИмашем, что влекло за собой колоссальную ответственность его руководства. Принятый план был выполнен полностью, и прилетных испытаниях МКТС замечаний по ее прочности и динамике не было.

Для решения первой задачи (отработка прочности бака) потребовалось построить две мощные лаборатории: корпус комплексных температурно-прочностных испытаний в ЦНИИмаше и стенд криогенно-статических испытаний на заводе "Прогресс" (г. Самара). Не имеющая аналогов в мировой практике лабораторная база была создана, прочность бака Г блока Ц отработана. Успешный пуск ракеты "Энергия" подтвердил правильность нашей методологии отработки прочности. Создание этой базы, так же как и отработка прочности системы, были бы невозможны без повседневного внимания к этим вопросам Ю.А. Мозжорина.

Дадим краткое описание уникального корпуса КТПИ (введенного в эксплуатацию в 1982-1985 гг.).

В лабораторном зале площадью 62x46 м: и высотой 44 м имеется три рабочих места для испытаний крупногабаритных конструкций (высотой до 30 м и диаметром до 8 м) — железобетонные боксы с виброизолированными основаниями. Эти боксы позволяют испытывать конструкции большой энергоемкости (до 3000 МДж) при внутреннем давлении (до 2500 кгс/см²), создаваемом жидкостью или газом, под действием комплекса внешних нагрузок (осевая сжимающая нагрузка до 6000 тс, изгибающий момент до 16000 тс·м). Исследуемые объекты могут нагреваться и захолаживаться до температуры 1200°С и -196°С, соответственно.

Необходимо отметить, что Юрий Александрович уделял большое внимание и развитию лабораторной базы вибрационнной прочности, понимая всю важность проведения подобных испытаний при отработке прочностной надежности изделий. Не случайно после приема в эксплуатацию корпуса статических испытаний сразу же началось строительство виброкорпуса. Его укомплектование вибрационным оборудованием, в основном импортным, шло через министра С.А. Афанасьева. Мощный, с толкающим усилием до 20 тс, электродинамический вибростенд был закуплен в Японии, однако ресурс работы его достаточно сложных по конструкции электромагнитных катушек оказался непродолжительным. В ЦНИИмаше в срочном порядке была разработана технология восстановления, а затем и изготовления вновь таких катушек, ресурс которых был увеличен в несколько раз. Юрий Александрович не только сам лично контролировал работы по изготовлению катушек, но и во многом помогал. Кстати, этот вибростенд и по сей день находится в исправном состоянии, но не используется, поскольку в свое время был заменен более современными стендами фирмы "Линг".

В 1969 г. виброкорпус был сдан в эксплуатацию. Площадь корпуса составила 48x30 м², высота — 43 м. Он давал возможность проводить вибрационные испытания изделий диаметром до 8 м, высотой до 30 м и массой до 100 т. В корпусе сразу же начались исследования по выявлению причин двух неудачных запусков РН "Протон" по программе доставки автоматической межпланетной станции на Венеру. В обоих случаях при запуске третьей ступени носителя происходил взрыв. Имеющийся в виброкорпусе стапель позволил подвесить третью ступень в сборе и провести все необходимые испытания по уточнению ее динамических характеристик, проверке вибропрочности и функционирования. В результате испытаний была выявлена недостаточная прочность крепления тоннельного трубопровода окислителя, проходящего через бак горючего. Однако генеральный конструктор В.Н. Челомей не сразу согласился с такими выводами, считая, что причиной разрушения при динамических испытаниях в ЦНИИмаше явились завышенные режимы испытаний, а причиной аварий при запусках — недоработка двигательной установки третьей ступени (главный конструктор А.Д. Конопатов), но потом согласился с мнением и рекомендациями специалистов института.

Проведенные по нашему предложению конструкторские доработки ракеты-носителя "Протон" были проверены в ходе повторных испытаний, которые показали их эффективность. Это же было подтверждено результатами летных испытаний носителя, что обеспечило доставку на планету автоматической станции "Венера-7".

Не менее драматично сложилась ситуация и с носителем УР-100Н, разработанным конструкторским бюро В.Н. Челомея. Неприятности появились тогда, когда РН пустили на максимальную дальность: в конце полета первой ступени возникли интенсивные продольные ее колебания на частоте 25 Гц (объяснённые и расчётным путем), при которых ракета не выполняла своего назначения по дальности и точности стрельбы. Для ликвидации указанных колебаний специалистами НИИ тепловых процессов (ныне Исследовательский центр им. М.В. Келдыша) и КБ "Салют" (входящего в настоящее время в Государственный космический научно-производственный центр им. М.В. Хруничева) был предложен специальный демпфер — динамический гаситель колебаний. С его помощью удалось повысить эффективность демпфирования упругих колебаний изделия на указанной частоте и избежать опасных резонансных взаимодействий в колебательной системе, причем для установки демпфера не требовалось кардинальной доработки изделия. В отделении прочности ЦНИИмаша был проведен обширный комплекс теоретических и экспериментальных исследований (руководители — А.А. Малинин, Г.Н. Микишев, В.П. Шмаков). Свою роль в решении указанной проблемы сыграли виброиспытания ракеты с установленными гасителями колебаний (А.А. Малинин), предоставленной нам с подачи С.А.Афанасьева. В итоге была подтверждена достаточно высокая эффективность предложенного гасителя вибраций (антивибратора). На заседании государственной комиссии нам (Ю.А. Мозжорину и А.В. Кармишину) удалось, несмотря на сопротивление В.Н. Челомея, обосновать целесообразность установки демпфера, а летные испытания изделия подтвердили нашу правоту.

Эти примеры показывают, насколько важны лабораторные проверки изделий ракетной техники, а также еще раз подчеркивают дальновидность Ю.А. Мозжорина, уделявшего первостепенное внимание созданию и совершенствованию экспериментальной базы института.

В конце шестидесятых годов при запуске ракетного комплекса главного конструктора М.К. Янгеля произошло разрушение корпуса головной части ракеты, за проектирование и отработку которого отвечала организация академика Ю.Б. Харитона. Для выявления причин случившегося была создана комиссия из представителей двух министерств. Комиссия (работавшая у Ю.Б. Харитона) установила, что причиной разрушения ГЧ явилось допущенное проектировщиками наличие концентратора напряжений в оболочке ее корпуса. Это затем было подтверждено результатами лабораторных испытаний макета корпуса. Проанализировав данный случай, руководство отделения прочности обратилось к Юрию Александровичу с предложением взять проектирование корпуса головной части и отработку его прочности в наше министерство. С таким предложением директор вышел к министру С.А. Афанасьеву, который одобрил инициативу института. Но для испытаний на прочность подобных конструкций, стойких к воздействию интенсивных внешних короткоимпульсных нагрузок (поражающих факторов ядерного взрыва), была необходима специализированная экспериментальная база. И это понятно, учитывая то, что величина и длительность таких нагрузок изменяются в очень широком диапазоне, а следовательно, эффект их воздействия может быть правильно оценен только экспериментальным путем. Требующаяся экспериментальная база была создана за весьма короткие сроки: в ЦНИИмаше был построен корпус динамических испытаний, равного которому нет в нашей стране.

Этот корпус включает в себя лабораторный зал площадью 42 х 24 м², три взрывные камеры (большую, среднюю и малую) и зал баллистических установок.

Взрывные камеры, являющиеся основным элементом экспериментальной базы ударной прочности, представляют собой железобетонные конструкции, стены которых имеют цилиндрическую форму, а потолки — полусферическую. Диаметр наибольшей из них составляет 18 м, высота -16 м, толщина стены — 1,2 м; ударная нагрузка, воздействующая на объект испытаний, моделируется путем подрыва заряда взрывчатого вещества массой до 10 кг.

Баллистические установки служат для определения откольной прочности и ударной сжимаемости конструкционных материалов, а также для отработки стойкости экранной защиты космических аппаратов к воздействию осколков космического мусора.

Как уже отмечалось, Ю.А. Мозжорин уделял постоянное внимание укреплению головной роли института в ракетно-космической отрасли и поэтому горячо поддержал нашу инициативу в плане организации при ЦНИИмаше отраслевого координационного совета по прочности, а в дальнейшем оказывал необходимую помощь в его работе. Министр С.А. Афанасьев сразу же оценил это предложение ЦНИИмаша и 18 августа 1969 г. подписал приказ о создании такого совета. Председателем его был назначен А.В. Кармишин, заместителем председателя — О.П. Климонов.

В координационный совет входили более двадцати организаций Министерства общего машиностроения. Он объединил лабораторные базы ЦНИИмаша, ЦКБМ (г. Реутов), КБ "Южное" (г. Днепропетровск), КБ машиностроения (г. Миасс) и волжского филиала НПО "Энергия" (г. Самара). Совет готовил планы рациональной загрузки этих баз, утверждаемые министром или его заместителем, а также обеспечивал контроль выполнения планов, разработку нормативных документов по прочности ракетных конструкций (руководств для конструкторов, норм прочности, отраслевых стандартов), выдачу заключений о необходимости строительства новых баз, приобретения дорогостоящего оборудования, в том числе импортного. Координационный совет руководил экспериментальными работами 22 года вплоть до ликвидации Министерства общего машиностроения. Это был весьма полезный орган, который помог обеспечить высокий уровень надежности ракетных конструкций и существенно сократить финансовые затраты.

В нашей памяти Ю.А. Мозжорин остался как выдающийся организатор и крупный учёный с широким кругозором. Он владел глубокими познаниями в областях аэродинамики, теплообмена, динамики, прочности ракетной техники и в других научных направлениях ее исследования. Юрий Александрович был замечательным человеком, любил молодежь, воспитанием которой занимался до последних дней своей жизни, руководя базовой кафедрой МФТИ при ЦНИИмаше. Под руководством Мозжорина воспитана целая плеяда инженеров, кандидатов и докторов наук.

Когда Гагарин был еще на Земле...

ервое производственное задание от Ю.А. Мозжорина я, будучи руководителем группы систем управления в НИИ-88, получил в начале 1961 года. Перед группой (порядка 20 человек) специалистов разных направлений Юрий Александрович поставил задачу подготовить рекомендации и пожелания в связи с предстоящим первым полетом человека в космос. Мозжорин особо обратил наше внимание на существенное различие проблем, решаемых при подготовке пилотируемых полетов и беспилотных запусков. Это, прежде всего, обеспечение приемлемых для человека условий не только в штатном, но и при нештатном режиме полета на всей его траектории, а также достаточно точные выведение пилотируемого аппарата на орбиту и его посадка с поддержанием оперативной связи с кораблем и наблюдением за ним.

Нам была предоставлена подборка печатных материалов по возможному влиянию факторов космического полета на человека, а также по существующим представлениям о реализации такого полета. Была и переводная литература, в частности, по проекту "Меркурий", целью которого был запуск американского пилотируемого аппарата с помощью межконтинентальной баллистической ракеты "Атлас", для чего вместо ее головной части устанавливался специальный контейнер. Исследования, связанные с этим проектом, в США начались еще до того, как сам он был официально одобрен.

Как обычно, в те времена нашей национальной задачей было опередить США, но при этом обеспечить надежность реализации отечественного проекта. Упомянутые материалы были подобраны редколлегией реферативного бюллетеня "Ракетная и космическая техника" под руководством Ю.Д. Гольдовского. Организации работы по подготовке выпусков такого бюллетеня Юрий Александрович всегда уделял большое внимание, что очень помогало при сравнении достижений советского ракетостроения и космонавтики с мировым уровнем.

Представленные материалы были достаточно информативны в отношении анализа влияния механических перегрузок на человека, в частности, содержали сведения о проводившихся в фашистской Германии опытах над советскими военнопленными на центрифугах и о допустимых уровнях перегрузок, действовавших на летчиков при их катапультировании. Два наших летчика подверглись перегрузкам до величины в 22g и практически сразу после этого умерли. Немцы получили достаточно полную картину влияния перегрузок на пилота: по мере их возрастания увеличивается инерциальность движения рук и ног; при перегрузках, больших 6g, происходит ухудшение периферийного зрения, а превышающих 9g — ощущаются боли в области грудной клетки. В целом, как следовало из анализа, допустимы кратковременные перегрузки до 12g. Информации о влиянии невесомости на человека было существенно меньше.

Для того чтобы составить собственное мнение по указанным вопросам, я "засел" в Библиотеке им. В.И. Ленина, где, в частности, обнаружил интересную книгу петербургского профессора начала XX века "Строение и жизнь человеческого тела". В ней описывалось влияние многих факторов на человека. В частности, высказывалась интересная гипотеза о том, что он может работать и в условиях невесомости. В подтверждение этого обращалось внимание на состояние человека, висящего вниз головой на турнике: оно хуже, чем в невесомости, но человек работоспособен.

В целом я и другие специалисты НИИ-88 особых опасений по поводу реализации проекта запуска человека в космос не высказали. Юрий Александрович, поблагодарив, сказал, что наша оценка прибавляет ему уверенности в успехе, и с учетом этого собирался строить свое предстоящее выступление перед высшими инстанциями.

Система управления и точность стрельбы

В дальнейшем мои контакты с Ю.А. Мозжориным, в основном, касались вопросов оценки технического уровня отечественных ракет в сравнении с лучшими мировыми образцами (по существу, с ракетами США) по параметрам, зависящим от систем управления. Таких параметров ракеты много. Это — точность стрельбы, боеготовность, надежность, оптимальность расходования топлива и др. Важнейшим параметром, который и определяет технический уровень МБР, является точность, почти полностью зависящая от системы управления. Достоверные сведения о точности стрельбы ракет США отсутствовали, но было много информации подобного рода в разных популярных публикациях. Давалась она в виде оценок, выполненных специалистами, имевшими различный опыт и квалификацию в их проведении. В НИИ-88 исходили из того, чтобы оценки, по возможности, отвечали данным о точности выведения космических аппаратов на орбиту при использовании на ракетах-носителях КА приборов, аналогичных применяемым на МБР. При этом также следили за соответствием оценок точности стрельбы баллистических ракет сведениям об уровне точности измерительной техники, условиях работы приборов на борту МБР (в первую очередь, их термостабилизации) и т.п.

Наши оценки показывали, что по точности стрельбы мы уступаем США. Однако не просто было делать такие заявления перед руководящими органами. Я был свидетелем того, как перед началом доклада высокопоставленному руководителю у Ю.А. Мозжорина спрашивали: "Откуда Вы взяли такую точность?" А в ответ на его слова: "Это наши оценки", — следовало заявление: "Есть и другие. Так что, давайте, изменяйте на плакате наблюдаемую погрешность в 230 метров на 350". Действительно, в арсенале сведений о точности была и такая цифра — самая пессимистическая. Пришлось изменять плакат. Поэтому Юрий Александрович поставил задачу более убедительно аргументировать наши оценки.

Основная причина нашего отставания по точности стрельбы была в том, что благодаря высокому уровню развития радиоэлектроники в США раньше начали применять на МБР бортовые цифровые вычислительные машины. С помощью БЦВМ удается практически исключить вычислительные погрешности в решении на борту навигационной задачи, а также, что особенно важно, учесть и компенсировать в полете ошибки приборов, выявленные перед стартом при их калибровке. Понимая это, головной институт под руководством Мозжорина готовил предложения по внедрению БЦВМ на отечественных МБР.

Аналогово-цифровой комплекс и БЦВМ

Проведенные в НИИ-88 исследования по определению облика БЦВМ показали, что на основе перспективных разработок отечественной радиоэлектронной промышленности можно создать бортовые цифровые машины с приемлемыми для их размещения на ракете габаритами. Однако для доказательства возможности перехода от аналоговых (без БЦВМ) систем управления к цифровым (с БЦВМ) этого было мало. Нужно было разработать алгоритмы управления бортовой вычислительной машиной и показать, что динамика ракет при ее применении будет приемлемой. С указанной целью при активной поддержке Ю.А. Мозжорина в НИИ-88 был создан первый в отрасли аналогово-цифровой комплекс. Его аналоговая часть (на основе отечественной моделирующей машины "Электрон") позволяла моделировать движение ракеты, а цифровая (на основе отечественной универсальной цифровой вычислительной машины М-20) — реализовывать различные алгоритмы управления ею. Таким образом, с помощью АЦК определялись параметры управляемого движения ракеты при использовании алгоритмов, предназначенных для работы БЦВМ.

Следует отметить, что использование бортовых вычислительных машин в рамках систем управления таит в себе не только преимущества. Так, СУ с БЦВМ существенно сложнее (за счет большей интеграции ее элементов), что приводит к серьезному увеличению сроков разработки такой системы и, следовательно, ее стоимости в сравнении с аналоговой. По заданию Ю.А. Мозжорина были подготовлены комплексные предложения по применению БЦВМ на отечественных МБР для написания доклада, с которым он выступил на только что организованном научно-техническом совете в Министерстве общего машиностроения. Затем по этому же вопросу Юрий Александрович делал сообщение на заседании Военно-промышленной комиссии: было много оппонентов, которые заявляли о преждевременности перехода к системам управления с БЦВМ при создании отечественных баллистических ракет, считая, что для этого недостаточно подготовлены как проектные организации, так и производства. Принятое решение ВПК, в основном, соответствовало докладу Мозжорина.

Оппоненты в какой-то мере оказались тоже правы, так как установленные Военно-промышленной комиссией жесткие плановые сроки изготовления отечественных МБР с БЦВМ срывались. Согласно решению ВПК была образована комиссия по рассмотрению состояния дел с внедрением БЦВМ. По предложению Ю.А. Мозжорина я оказался в составе упомянутой комиссии. Мы побывали на предприятиях — разработчиках систем управления с БЦВМ и убедились, что некоторые сроки были директивны и не отвечали предложениям и возможностям предприятий. Однако в целом решение ВПК, безусловно, способствовало ускорению внедрения БЦВМ на отечественных МБР, в чем немалая заслуга Юрия Александровича, который предугадывал возможные трудности на этом пути, но был уверен в своевременности выбранного направления совершенствования наших баллистических ракет и оказался прав.

Внедрение БЦВМ позволило существенно повысить эффективность отечественного ракетного оружия не только за счет повышения точности стрельбы. Так, удалось, и к удивлению американцев очень быстро, реализовать выведение одной ракетой нескольких боеголовок, наведенных на различные цели. Тем самым США лишились преимущества в этом плане.

Перед нами — специалистами по системам управления НИИ-88 — Ю. А. Мозжорин поставил задачу поиска путей повышения эффективности ракет средствами систем управления, не состязаясь со специализированными предприятиями в уменьшении массы, габаритов, энергопотребления СУ и улучшении прочих ее параметров. Благодаря такой постановке задачи НИИ-88 добился приоритета в ряде направлений совершенствования отечественных изделий ракетно-космической техники за счет использования возможностей СУ с БЦВМ. Так, в конце 60-х годов были разработаны методы управления, обеспечивающие уменьшение нагрузок на корпус ракеты при ее движении в атмосфере, что позволило увеличить массоотдачу в полезную нагрузку. Эта и подобные инициативы были предметом рассмотрения на заседаниях научно-технического совета института. Как председатель данного совета Юрий Александрович внес немалый вклад в его работу: делал замечания, давал полезные неформальные советы.

Мои творческие контакты с Ю.А. Мозжориным продолжались и после того, как он сменил род своей деятельности, став главным научным консультантом директора ЦНИИ машиностроения и ответственным за написание книги по истории нашего предприятия. Я особенно горжусь тем, что Юрий Александрович высоко оценил подготовленный мной раздел, посвященный системам управления.