Пути Господни неисповедимы...

В начале жизненного пути, стоя на развилке дорог, часто и не представляешь - куда заведет тебя та дорога, которую ты выбрал. Только потом начинаешь задумываться, почему все получилось именно так, как получилось, и где была та исходная точка, с которой начался твой, именно такой, какой есть, жизненный маршрут. Я раздумывала об этом на космодроме во время подготовки к полету Терешковой.

Для космонавтов в небольшом зальчике каждый день “крутили” фильмы, и один из них, по мотивам произведений О'Генри, стал событием для моей “внутренней жизни”. Меня потрясла и вызвала целый обвал размышлений новелла “Дороги, которые мы выбираем”. Вот запись в дневнике:

2 июня 1963 г.

“Дороги, которые мы выбираем”.

Разбойник и убийца Акула Додсон рассказывает, как в 17 лет убежал из дома: “Дошел до перекрестка и не знаю, куда мне идти, с полчаса раздумывал, потом повернул налево. Я часто думаю, что было бы со мной, если бы я выбрал другую дорогу”.

- Было бы то же самое, - говорит его товарищ. - Дело не в дороге, которую мы выбираем: то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу.

То, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу...

Тогда, на космодроме, и потом, вернувшись в Москву после полета Валентины, я очень много думала о “развилках” в своей судьбе. Перечитывала О'Генри. Мысль о том, что дело не в дороге, которую мы выбираем, а “в том, что внутри нас”, звучала у него очень настойчиво. И я вновь и вновь проходила в мыслях свои дороги, подолгу задерживаясь на каждой развилке, пытаясь понять, почему делала тот или иной выбор.

И еще, как и Акулу Додсона, меня мучил вопрос - что было бы, если бы... Но ответа на этот вопрос нет: я живой человек, а не вымышленный персонаж, и не могу, как Давид Миньо, герой другой новеллы О'Генри, пройти от Перекрестка и до конца все Дороги Судьбы - сначала дорогу налево, потом направо, и наконец, прямо - и посмотреть, куда приведет каждая из них. Наверное, если “то, что внутри нас”, останется неизменным, то и Дорога, какие бы ни делала зигзаги, в конце концов приведет к тому же, к чему и привела, как сошлись в одну точку все три совершенно разные жизни Давида.

И, оглядываясь назад, я с удивлением обнаружила, что каждый поворот на моей жизненной тропе все ближе и ближе подводил меня именно к этой, космической дороге, несмотря на то, что мой выбор каждый раз определялся то какими-нибудь случайными обстоятельствами, то эмоциями, то “велением времени”, а то и вообще непонятно чем.

“Итак, на три лье тянулась дорога, и вдруг озадачила его. Поперек ее пролегла другая дорога, широкая и торная. Давид постоял немного в раздумье и повернул налево”.

В школе я занималась в драмкружке и очень этим увлекалась. Мы ставили отрывки из пьес, которые “проходили”, я в них “играла”, на всех вечерах читала стихи, и считалось, что я “не без способностей”. И вот однажды в школу приехали тетеньки из РОНО отбирать девочек на районный смотр художественной самодеятельности. Я приготовила два стихотворения - Маяковского “Киев” и Симонова из цикла “Друзья и враги”. И все никак не могла выбрать, какое прочесть. Внутренний голос говорил, что нужно читать “Киев” - стихотворение не хрестоматийное и с редкой для Маяковского лирической ноткой:

“Лапы елок, лапы, лапушки...

Все в снегу, а теплые какие!”

Был бы элемент свежести. А симоновский цикл только что появился, его часто читали по радио и на концертах - и что я могла бы тут добавить? Может быть, если бы я прочла Маяковского, меня “отобрали” бы, а дальше - кто знает?.. Но я прочитала Симонова.

В школе я страстно и всерьез любила литературу. Читала Писарева, Белинского, Добролюбова, ездила на лекции в Политехнический музей и в университет. “Литература есть нечто такое, от чего бьется сердце и горит голова”. Не помню, кто это - Белинский или Писарев, но так и было: когда писала школьные сочинения, у меня ” билось сердце и горела голова”.

Наша учительница Анна Борисовна часто писала развернутые рецензии на мои сочинения. На сочинение по Маяковскому (в 10-м классе) она написала рецензию на целые две страницы - да красными чернилами! - которая заканчивалась словами: “Считаю Вас очень способной и полагаю, что Вам нужно выбрать литературу своей профессией”.

Недавно, взявшись писать, извлекла на свет божий эту тетрадку, которую сохранила мама...

Но я считала, что стоящий человек (а я, конечно, причисляла себя к стоящим!) должен заниматься исключительно техникой (как раз в то время шла бурная дискуссия между представителями научно-технической и гуманитарной сфер деятельности, и “физики” были “в почете”, а “лирики” - “в загоне”).

И я подала документы в Инженерно-физический институт. Анна Борисовна смертельно обиделась и перестала со мной разговаривать. А внутренний голос был почти не слышен - заглушен зовом времени.

Должна сказать, что в дальнейшем (хоть и не так скоро) я поняла, что напрасно “повернула налево”, и временами горько жалела об этом: несмотря на мои школьные пятерки по математике и физике и на диплом инженера-механика с отличием, и на то, что впоследствии окончила курсы повышения квалификации инженеров при мехмате МГУ, а потом защитила кандидатскую диссертацию, я всегда ощущала свой невысокий “потолок” в этой сфере. Если смотреть правде в глаза, то я и есть тот самый “середняк”, который “пошел в науку”. Никогда не билось у меня сердце и не горела голова за работой, я тосковала иногда об этом, и образ филфаковских аудиторий университета, бывало, меня тревожил...

Как сказано у Александра Грина: “Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся властно зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь определить, откуда прилетел зов”.

Я знала, откуда прилетел зов, но ничего сделать было уже нельзя: я попала в колею.

19 ноября 1964 г.

Как никогда жалею, что 15 лет назад сбилась с дороги. Мне бы быть биологом, искусствоведом, мало ли кем, только не инженером. Вся эта премудрость, которой я набиваю голову, лежит там мертвым грузом, и его не провернешь...

Потосковав о Несбывшемся, продолжала я плыть мимо его высоких туманных берегов - а берега Несбывшегося всегда высоки и всегда туманны - и утешала себя тем, что, видно, такой уж у меня нескладный характер: бывает, поворачиваю не туда, куда зовет “внутренний голос”, а совсем в другую сторону, причем (не всегда, но часто) - с полным осознанием, что делаю не то.

“Итак, на три лье тянулась дорога, и вдруг озадачила его. Поперек ее пролегла другая дорога, широкая и торная. Давид постоял немного в раздумье и повернул направо”.

Моя школа была расположена по соседству с Московским авиационным институтом, они были нашими шефами. А в МАИ был аэроклуб, и в тот год, когда я заканчивала школу, они организовали у нас парашютный кружок. Зимой к нам приходил студент-парашютист Юра Борисевич и проводил теоретические занятия. Старшеклассницы, человек 10 - 15, охотно их посещали (прыгать, правда, собрались потом только двое - я и моя подруга Мика Виссинг).

Прыгать должны были весной, но все откладывали и дооткладывали до лета. Я к этому времени прошла собеседование и была зачислена студенткой Московского инженерно-физического института.

В назначенный день мы с Микой рано утром пришли в аэроклуб (дома я не сказала, куда иду).

День с утра задался счастливый, погода была прекрасная. Весело грузили парашюты на грузовик, весело ехали по Ленинградскому шоссе в кузове на горе парашютов. И студенты-курсанты оказались такими замечательными! И всю дорогу пели замечательные студенческие песни. И лес, и аэродром в лесу - все было великолепно. Потом прыжок - я сумела себя преодолеть, хотя было ужас как страшно. И обратная дорога, уже в темноте, со счастливым чувством от этого длинного и яркого дня.

Дома мне, конечно, попало: была уже ночь, когда я заявилась с распухшим носом и прокушенной нижней губой (при приземлении стукнулась подбородком о запасной парашют). Но все равно спать легла с удивительным чувством в душе.

И этот день перевернул мою жизнь. Мне захотелось стать студенткой МАИ, только МАИ! И я поехала в МИФИ забирать документы.

Но... мне их не отдали. Декан, у которого нужно было подписать заявление, сказал: “Ну, что вы, авиация - это же паровозная техника, всю жизнь будете чертить болт с гайкой, а мы - на переднем крае науки, за нами будущее”. Я уехала в смятении и несколько дней не могла ни на что решиться: перспектива всю жизнь чертить болт с гайкой пугала.

- Технический вуз, - сказал отец, - что тот, что этот - разница невелика.

А мама была напугана моими метаниями и призраком аэроклуба.

Устав думать, с пустой головой однажды опять поехала за документами и опять вернулась ни с чем. И опять терзания.

А в третий раз попала не к декану, а к его заместителю - помню, это был совсем молодой человек. Ни о чем не спросив и даже не взглянув на меня, он написал резолюцию: “Выдать документы”. Я вышла из института в состоянии некоторого ошеломления: добилась, наконец, а что выйдет?

Вышло не очень хорошо: прием заявлений в МАИ уже закончился, и если бы не аттестат с золотой медалью, то так бы и осталась я, как буриданова ослица, голодной между двух стогов сена...

Начав учиться в МАИ, сделала еще один неосознанный шаг по направлению к космосу: однажды в аудиторию к нам, “козерогам” (так называли первокурсников), пришли двое ребят с третьего курса и рассказали, что есть такой замечательный научный кружок - “Кружок высотных полетов”. Он существует на всех курсах самолетного и моторного факультетов, студенты в нем занимаются изучением широкого круга вопросов - планетологией, космогонией, теорией реактивного движения, изучают труды Циолковского и других пионеров ракетной техники; ребята со старших курсов работают в конструкторских бюро над различными “задачками”, а после окончания института перед ними открывается блестящая перспектива “на самом переднем крае науки и техники”.

Я плохо представляла себе, какой край науки “самый передний”, но записалась.

Я тогда не знала, что скрывается под скромной вывеской “Кружка высотных полетов”, не знала и того, что кружком руководят энтузиасты идеи полета человека в космос, которые уже достаточно долгое время негласно занимаются ее разработкой. Негласно потому, что в то время ракеты рассматривались исключительно как боевое оружие, а идея космических полетов считалась вредной фантазией, отвлекающей силы и средства от решения оборонных задач.

Однако жизнь двигают вперед как раз энтузиасты, непререкаемо верящие в реальность и необходимость осуществления “вредных фантазий” и готовящие для этого почву вопреки всем препонам и рогаткам. Подготовка кадров и была целью этого разветвленного кружка, пронизывающего все курсы двух “самых главных” наших факультетов, чтобы к тому времени, когда идея созреет и обретет права гражданства, быть во всеоружии.

Слово “космос” в названии кружка отсутствовало именно вследствие “вредности” идеи: у научного начальства была на нее аллергия и возникала немедленная и однозначная реакция: “закрыть!”

Старшие не торопились посвящать в тайны и тех, кто “на новенького”, просто старались расширить рамки образования, придавая ему нужный “крен”, и исподволь приобщали к космической идее.

Нашим “козерожьим” кружком руководили ребята с третьего курса, они были такие же, как и мы, ну, чуть постарше, а иногда на нашем горизонте появлялся “взрослый” человек, и было понятно, что он-то и есть “самый главный”. Он был молчалив, казался загадочным, иногда приходил в военной форме, и я перед ним несколько робела.

Это был Олег Викторович Гурко, инициатор создания кружка и его Главный Идеолог и Руководитель, пламенный энтузиаст идеи полета человека в космос. Он работал в группе Михаила Клавдиевича Тихонравова* и впоследствии принимал непосредственное участие в обосновании технической возможности запуска искусственного спутника Земли - в то время это было вовсе не очевидно!

*Михаил Клавдиевич Тихонравов (1900 - 1974) - выдающийся советский ученый, основатель (совместно с С.П.Королевым) практической космонавтики (прим. ред.).

Впоследствии оказалось, что никакой он не “загадочный”, а замечательный человек, обладающий просто уникальной способностью генерировать идеи и находить выход из казавшихся “глухими” научных и инженерных тупиков, к тому же очень добрый и, как я это называю, обращенный лицом к людям. Когда через много лет судьба снова свела меня с ним, у нас завязалась крепкая дружба, которой я очень дорожу.

К слову сказать, многие кружковцы стали ведущими специалистами ракетно-космической отрасли, и никто не изменил космической идее. Кроме меня - как только в аэроклубе начались полеты, я напрочь забыла про все остальное.

“Итак, на три лье тянулась дорога и вдруг озадачила его. Поперек ее пролегла другая дорога, широкая и торная. Давид постоял немного в раздумье... и пошел прямо”.

После окончания института я получила предложение остаться на кафедре термодинамики и теплопередачи, на которой в последние два года учебы работала лаборантом. Предложение было лестное, но по оголтелому своему экстремизму я не согласилась - рвалась на “передний край”! А перспектива стать преподавателем казалась мне унылой и безрадостной. И меня направили в ОКБ-1, будущее НПО “Энергия”, а ныне всемирно известная Ракетно-космическая корпорация “Энергия” имени С.П.Королева.

Но тут вмешалась Рука Судьбы в лице моих домашних, которые категорически воспротивились этому: на работу пришлось бы ездить на электричке, а я была уже замужем, и ожидался ребенок. Казалось бы, чего проще - остаться в такой ситуации на кафедре, благо, предлагавшееся место было еще свободно. И работа рядом с домом.

Но я не захотела и опять стояла на развилке, не зная, куда направить свои стопы.

Тогда один из старших кружковцев, с которыми я все-таки не теряла связи, “устроил” меня работать в Отделение прикладной математики Академии наук СССР (теперь это Институт прикладной математики имени М.В.Келдыша).

Шел 1957 год. Идея полета человека в космическое пространство переместилась из категории вредных фантазий в категорию первоочередных (и совсекретных) задач. Коллектив, в который я пришла, имел к этому самое непосредственное отношение. Директором отделения был академик Мстислав Всеволодовия Келдыш, Главный теоретик космонавтики.

Вот так все и получилось. Три придорожных камня на развилках, на каждом свои знаки. Можно и впрямь поверить, что меня вела Рука Судьбы - то подталкивала в нужную сторону, то строила препоны, то припасала к нужному времени неожиданный и неотразимо привлекательный для меня знак.

Сначала она подтолкнула меня, вопреки моим склонностям и способностям, в технику и тут же подвела к камню, на котором огромными буквами было написано “Аэроклуб”. И благодаря этому я приобрела необходимое для будущего качество - причастность к авиационному спорту.

И вот ведь странно: у меня и в мыслях не было летать или прыгать! В Москве кроме нашего “маёвского” было еще три городских аэроклуба, но я даже и не знала, что они существуют и что можно прийти в любой и записаться.

Подумагь только, от каких пустяков происходят повороты в судьбе человека! Ведь если бы моя школа не находилась рядом с Авиационным институтом или если бы у меня не приняли в МАИ документы, моя жизненная дорога была бы другой: я встретила бы других людей, у меня была бы совсем другая судьба, и вообще - я была бы другим человеком. Так, может, Провидение специально устроило этот “зигзаг судьбы”? Парашютного кружка ни до того года, ни после в нашей школе не было, это я знаю доподлинно!

“Кружок высотных полетов” попался на моей дороге тоже случайно: я хотела объять необъятное и записывалась если не во все, то во многие кружки и секции, которые попадали в мое поле зрения. Но когда я дошла до последней развилки, именно факт моего недолгого участия в работе кружка “направил” меня в Институт Келдыша. И для меня это действительно была уже дорога, идущая прямо.

вперёд