Так мы дожили до осени 69-го года, и по-прежнему нам ничего не светило.

Сколько это могло продолжаться, неизвестно - мы были “номенклатурными единицами” и, чтобы избавиться от нас, нужен был какой-нибудь внешний импульс. А когда импульс нужен, он приходит: приехав однажды, Каманин собрал нас четверых и предложил написать письмо в ЦК КПСС.

Он рассказал о парашютистке тридцатых годов, которая хотела установить рекорд, но не могла пробиться: она пошла на прием к Калинину и добилась разрешения на прыжок. Николай Петрович считал, что и нам стоит попробовать. Ю. сказал: “Не пишите, вас провоцируют. Пока вы сидите тихо, вас никто не тронет - вы номенклатура. Но если высунете нос, будет повод вас убрать”.

Я не могла поверить, что кто-то может сознательно устраивать провокацию. Зачем?.. Ю. объяснил просто: Каманин был инициатором создания нашей группы, теперь мы не нужны, и он хочет исправить ситуацию. Но я была столь глупа, что это меня не убедило. “Ну, смотрите, - сказал Ю. - После этого письма вас отчислят”.

Текст письма составляла я и очень хорошо его помню. Оно начиналось обращением: “Товарищ Первый Секретарь ЦК КПСС!”

В письме говорилось, что мы уже долгое время находимся в Центре подготовки космонавтов, проходим положенные тренировки и испытания, поддерживая форму, и готовы в любой момент приступить к непосредственной подготовке к космическому полету; что государство затратило большие средства на наше обучение и подготовку и было бы обидно, если бы эти траты оказались напрасными.

“Мы хотим послужить нашей Родине и в силах это сделать. Мы считаем, что полет женского экипажа с серьезной программой исследований даст хороший научно-технический эффект и вызовет большой политический резонанс во всем мире”, - говорилось в нашем письме.

Я очень тщательно отрабатывала текст, мне он казался неотразимо убедительным.

Разве не очевидно - есть готовые специалисты, которые не используются, так надо же их использовать! Но уже тогда образовалась очередь на полеты, которая все удлинялась, и таких неиспользованных специалистов в Центре становилось все больше...

Все так и вышло, как сказал Ю.: нас вызвали на Старую площадь и сказали, что очень ценят наше стремление послужить Отчизне, но в данный момент Отчизна в этом не нуждается.

Чувства мои по этому поводу были сложными: надежда на полет была призрачной, просто-таки нулевой, а “сидеть” в отряде без всяких перспектив надоело. Так что кроме естественного (и очень сильного, конечно!) огорчения было еще и чувство облегчения.

Как с тем чемоданом без ручки: нести тяжело, а бросить жалко. Отобрали - и слава Богу!

Нас спросили, хотим мы остаться в Центре или стремимся в дальние дали? Нет, в дальние дали мы не стремились, остались в Центре. Шаталов рассказал недавно, что после расформирования группы (он был тогда “вместо Каманина”) выдержал тяжелый бой с тогдашним главкомом ВВС Кутаховым, который хотел, чтобы нас из армии уволили. “Кутахов со мной четыре месяца потом не разговаривал”, - сказал Шаталов.

Да, часто мы и не знаем, кто нам помог на крутом жизненном повороте...

Как раз в это время шла реорганизация Центра в научно-исследовательскую организацию, и “клетки” для нас нашлись. Поначалу мы втроем - я, Ирина и Жанна - обосновались в Научно-исследовательском методическом отделе (НИМО).

Для меня это было благодатно: я попала в необходимую питательную среду, где и начала всерьез работать над диссертацией. В Академии эта работа как-то не шла: не то леность и несобранность мои были в том повинны, не то обстоятельства - приходилось работать в отрыве от практических задач и научного коллектива, а силенок для самостоятельной работы не хватало. Да и работать приходилось “между делом” - то прыжки, то полеты, то центрифуга...

Словом, этих трудностей я не преодолела.

А в НИМО моя работа вытекала из практических задач, стоявших перед Центром, так что осуществлялся принцип органического сочетания требований практики и научных идей. И мне опять повезло: моим руководителем был замечательный человек, профессор, доктор технических наук, Георгий Георгиевич Бебенин, в обиходе ГГ.

Как раз в это время начались наши первые эксперименты по стыковке. Все шло очень трудно, стыковки одна за другой срывались. Группа специалистов Центра во главе с ГГ (и я в том числе) занялась этой проблемой. Мы разрабатывали методики ручного сближения, вспомогательные средства и приборы, исследовали возможности космонавта по управлению, разрабатывали методы подготовки.

Это была страшно интересная работа!

Кроме того, ГГ читал космонавтам лекции по динамике космического полета, потом приспособил к этому делу меня, и я очень этим увлеклась. Так что “исход” из отряда был для меня счастливым обстоятельством: если бы наше “сидение” продлилось еще лет десять, начинать научную работу было бы поздно.

Все-таки мне очень везло в жизни на встречи с хорошими людьми.

Но самое большое мое везение - бабушка Евдокия Порфирьевна. В 1970 году родился у нас Кирилл. Офицеру Советской Армии декретный отпуск полагался, как и всем, двухмесячный. Еще был очередной, и можно было взять десять суток “по семейным обстоятельствам”. И все, никаких “за свой счет”. Я гуляла с коляской по городку и ломала голову, что же делать. Прямо хоть увольняйся! Командиры пока терпят, что я не хожу на службу, но сколько еще будут терпеть?

И тут судьба послала мне бабушку.

Она жила в поселке за железной дорогой. Центр как раз в это время расширялся, приходили на службу новые офицеры, а квартир не было: дома для них только еще строились. Многие семьи снимали в этом поселке комнаты. Одна из моих приятельниц, живших в этом поселке, и “навела” меня на Евдокию Порфирьевну. Уговорить ее оказалось не очень трудно: внуков своих она уже вырастила, хозяйства особого не было, а к труду была привычна.

Она приходила утром, занималась с Кириллом, покупала продукты, готовила обед, словом, хозяйничала в доме, а я жила как у Христа за пазухой. И так мы с ней сжились, можно сказать, сроднились, что она продолжала ходить к нам, когда Кирилл, дожив до трех лет, пошел в садик. А позже она устроилась работать лифтершей в нашем доме. Кирилл в это время уже ходил в школу, и она за ним приглядывала.

Так что и с работой и в доме было все в порядке.

Правда, червячок иногда точил душу - хотелось, чтобы разговоров о “женском космосе” не возникало еще хотя бы лет десять. Но тут Судьба оказалась не столь благосклонна: разговор возник как раз на рубеже этого срока.

Идея “запустить” женщину появилась у Генерального конструктора НПО “Энергия” В.П.Глушко, о чем и был составлен и разослан в соответствующие инстанции соответствующий документ.

Конечно, документ был совсекретный, но мне под секретом показал его мой однокурсник, который имел к нему доступ.

В документе говорилось, что в настоящее время целесообразно подготовить и осуществить космический полет с участием женщин, что в Центре есть женщины (и были названы четыре наши фамилии), которых можно подготовить быстро и без больших затрат. Вместе с тем полет женщины в космос может дать большой политический эффект.

Прошло почти 20 лет после полета Терешковой, а мотивы принятия решения о следующем полете женщины в космос были все те же: получить большой политический эффект!

Ничего для нас не изменилось за эти годы...

Однако наши отцы-командиры ответили, что им это не надо. Мы предпринимали усилия, чтобы все-таки пробиться, Валентина и Татьяна даже прошли медицинскую комиссию, но все было тщетно. Тогда появилась Светлана Савицкая, летчик-испытатель, рекордсменка и неоднократная чемпионка мира по парашютному и самолетному спорту. А перед нами дверь в Космос захлопнулась навсегда...

вперёд