Жизнь начинается с детства

У Юрия Гагарина день рождения 9 марта, у меня — с разницей в два дня, и близость в датах стала для меня своего рода счастливым предзнаменованием. И не только в этом. Мои родители и их предки тоже всю жизнь, как и родители Гагарина, были связаны с землей. Я считаю, что моя стартовая площадка в космос заложена на родной земле. Именно она воспитала умение трудиться и жить среди людей. А это тоже наука.

Нельзя сказать, что школа жизни была такой уж легкой. Никакой идиллии не было. Была жизнь, был труд, а крестьянский труд очень нелегкий. Именно в труде и буднях открывались первые радости, в них зрело чувство нерасторжимости с тем, что сегодня составляет самое дорогое понятие — Родина...

Когда-то я услышал выражение — космическое пространство человеческого мозга... В полной мере его смысл я понял и осознал на орбите. Мы находились в относительно замкнутом пространстве, но тем свободнее была наша мысль. Она обнимала все — и небо, и землю. В космосе я особенно остро почувствовал свою близость к людям, знакомым и незнакомым. Особое место в этих воспоминаниях занимала мать, Ольга Павловна. Я знал, что она волнуется, не спит ночами и ее материнская любовь неотступно ищет меня в неведомых для нее глубинах космоса. Я представлял, как вечером, накинув отцовский тулуп, она выходит во двор и смотрит, смотрит без конца в темное небо.

Я увидел и перечувствовал, находясь на орбите, больше, чем можно сказать словами. Память сердца бесконечно воссоздавала мне образ матери и облик деревеньки Березкины, что недалеко от железнодорожной станции Быстряги Кировской области. Воспоминания о родительском доме поддерживают меня в самые ответственные моменты жизни.

Я и моя мама — Ольга Павловна

Помню, из Быстряг мне приходилось возить на продажу молоко в Киров. Мальчишкой я был из тех, кого называют мелюзгой, это уже позже, в техникуме и на армейских харчах, подрос сразу на двадцать сантиметров. Так что бидон с молоком я тащил до станции с передышками. Да и шел мне тогда одиннадцатый-двенадцатый год. Потом надо было отыскать места в поезде, в автобусе по пути на рынок. Думаю, что некоторые из нынешних подростков, может быть, и устыдились бы такого занятия — торговать молоком.

Мы, деревенские, росли в вере, что никакой труд нельзя считать зазорным. Потому, продавая молоко, я был очень доволен тем, что мать меня похвалит. Перед тем как вернуться в Быстряги, была еще очень приятная дорога в булочную, находившуюся на улице Ленина, рядом с аптекой. Хлеб здесь никогда не был черствым, не такие были времена, чтобы он залеживался на полках. Я складывал буханки в сумку и отламывал себе хороший кусок. Это было мое законное право, я знал, что заслужил его, и с удовольствием запускал зубы в пахучий хлеб. Нелегкое детство научило меня в преодолении трудностей находить радость.

И вот, уже после того как я стал готовиться к полету, мне, наверное, очень пригодилась эта привычка детства — просто делать свое дело, делать так хорошо, как я могу, чтобы потом почувствовать удовлетворение. Сложное я старался разложить на составные части и сделать будничным, упростив тем самым решение задачи. В космосе, да и в любом другом месте, такое «будничное терпение» необходимо. Может быть, именно потому нравятся мне строки из песни «Надежда»: «Надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы». Вот такой радостной телеграммой в космосе стало, например, звуковое письмо с голосами родителей, близких, соседей, переданное мне из Центра управления полетом в преддверии Дня космонавтики.

Я представлял, как родители встречают многочисленных гостей и на столе не успевает остыть самовар, отец, пряча волнение, беспрестанно курит и напускает на себя серьезность, а потом достает альбом со старыми фотографиями и, рассказывая о былом, погружается в свои воспоминания. Отца я узнал, можно сказать, после семи лет. Когда он уходил на войну, мне было год с небольшим. Пришел отец с фронта больной и казался мне сумрачным, как будто мысли его витали где-то далеко отсюда. У меня не поворачивался язык сказать «пап». Спасибо маме, она с удивительным тактом нашла выход из положения. Стал как-то проситься у нее гулять, а мама и отвечает мне между делом: «Вот отец отпустит, и я отпущу». Крутился я, вертелся, все ходил вокруг да около, потом говорю: «Пап, можно я пойду с ребятами в ночное?».

Мои родители — Ольга Павловна и Петр Кузьмич

Конечно, видел я отца дома очень редко. Выходной день тогда было понятие зачастую условное. Если есть работа, то какой уж тут выходной, дел в колхозе всегда хватало. Но сказать, что он не занимался воспитанием моим, а потом моего брата Николая, который появился на свет через двенадцать лет после моего рождения, нельзя. Отец воспитывал нас примером всей своей жизни. Люди его уважали. Строгий он и всегда таким был, это точно, но не вздорный, если и требовал, то по справедливости, а значит, обид не было.

В 1956 году отец перенес операцию, можно сказать, одной ногой в могиле был, лежал на койке, еле губами шевелил, а мать, которая больше недели ни на шаг от него не отходила, успокаивал. Говорил, что все образуется. Так оно и вышло, но мы с тех пор как-то еще больше друг за друга держаться стали.

За полтора часа, которые уходят на виток вокруг Земли, в окна, свободные от облачности, я видел разные страны и континенты, а Волго-Вятский район почти всегда был плотно закрыт облаками.

В первом полете мне так и не удалось увидеть родную сторонку из космоса. Зато второй проходил в более благоприятное для наблюдений время года. В июне, июле, августе и даже сентябре случались дни прекрасной видимости. Но картина полета из окна иллюминатора космической станции меняется довольно быстро, а непосредственно над Волго-Вятским районом мы не пролетали, поэтому свой край я открывал для себя фрагментами, которые открывались для меня день за днем, виток за витком.

Приметы родной земли начинал искать в месте впадения Камы в Волгу и, устремив взгляд вверх, находил устье реки Вятки. Вот так постепенно и прокладывал путь по Вятке до ее истоков. Увиденное мысленно сопоставлял с кусочками этой своеобразной мозаики, запечатленной в памяти накануне, сравнивал с картой, по излучинам рек определял местоположение областного центра и некоторых районных городов. Ведя эти наблюдения, заметил, что правый берег Вятки был темно-зеленый, а левый — желтел по мере созревания хлебов в южных районах области — Вятскополянском, Кильмезском, Уржумском.

Самое яркое, пожалуй, воспоминание детства — праздник для старых и малых — сенокос. К нему всей деревней готовятся загодя: чинят телеги и смазывают у них колеса, обязательно мастерят новые грабли, женщины достают из сундуков белые платки и чистят платья, для мужей — белые рубахи.

Когда всем миром едем на сенокос, в деревне остаются только слабосильные старики и дети на их попечении, да и то не всегда. Некоторые и детишек предпочитают брать с собой.

По пути к нам присоединяются подводы из других деревень. Едем со смехом, шутками, прибаутками. А то ли еще будет на сенокосе, когда вырастут на берегу реки шалашные деревни — Березкины, Решетники, Тарасовы? Каждый старается не ударить лицом в грязь перед людьми ни в работе, ни в веселье. Работают крепко, и не только взрослые, но и ребятишки.

Раздолье было нам только первые несколько дней, когда взрослые косили траву. Тут уж мы умудрялись облазить все окрестности, до посинения накупаться в речке и порыбачить. Впрочем, щук ловили чуть ли не в лужах, в маленьких омутках. Взбаламутим воду, а потом уж хватай ее, голубушку, хоть голыми руками. Но через несколько дней сено скошено и начинается гребь, а дело мальчишек возить высохшее сено на волокушах. Сидишь верхом на лошади, на хребте, пот заливает глаза, жара нестерпимая да еще свирепый овод досаждает. Кажется, что уже подошло время обеда, но условный сигнал — флаг на шесте — не взвивается. И я знаю, он не поднимется, пока не завершат стог. Отец мой, Петр Кузьмич, уж за этим проследит — он бригадир. Все знают, что Кузьмич, так все по-простому зовут моего родителя, мужик серьезный.

Работать так работать. Из опасения, как бы мальчишки не заметили, что я скис, выпрямляюсь на лошади и украдкой бросаю взгляд на товарищей. Они тоже взмокли и на лицах усталость, но так же хорохорятся. Показать свою слабость — позор.

А между тем в печках, вырытых на берегу реки прямо в земле, уже поспело вкусное варево. Об этом можно судить по восхитительному запаху, который щекочет ноздри. Еда нас ждет самая простая — суп да каша, но кажется, что лучше этого ничего и быть не может. А потом еще мать протянет в ковшике тепловатого кисловатого кваску из овсяной муки. Можно бы и прикорнуть после обеда, но куда там! Усталость как рукой сняло, и всей ватагой мы ныряли в Вятку.

Трудовой день длинный, но наконец наступает вечерняя пора. По берегу около каждой шалашной деревни зажигаются костры, то тут, то там заиграет гармошка. Слышатся звуки кадрили, и начинается веселье. Веселье, надо сказать, было трезвое. Мужики себе цену знают, показывают пример молодежи, а если молодой опростоволосится да напьется ни с того ни с сего, то какая же девушка

Семья Савиных на сенокосе. Ольга Павловна — справа, на коне — брат Николай, Виктор — с вилами.

за него потом замуж пойдет! Здесь завязывалась дружба между ребятами и девчатами соседних деревень, которая через год, через два кончалась обычно осенними свадьбами. На сенокосе сразу было видно, кто чего стоит, — на словах молодец или на деле.

На родине и названия мест все какие-то родные и тесно связаны со всем живым и сущим: Березкины, Верхняя и Нижняя Мельница, Решетники, Истобенск. А есть местечко еще Нижне-Ивкино, где сейчас пользующийся популярностью не только в области, но и в стране курорт. Приехал я сюда с женой сразу после обязательного для вернувшихся из космоса периода восстановления и вздохнул свободно. На юге было, прямо скажем, скучновато и мне, и Лиле. Может быть, потому, что всей душой рвались в родные места. Лиля — уроженка Пермской области, природа здесь почти такая же.

Сразу за санаторными корпусами начинался лес, колоннады могучих и стройных сосен по обе стороны от прорубленной аллеи. Загляделся как-то на верхушку сосны и вдруг почувствовал, что рот наполняется горьковатой слюной. Вспомнили, как молоденькие сосновые побеги хрупали — для нас, мальчишек, это было лакомством, как мы с дедом Кузьмой Платоновичем с пестерями за плечами ходили за ягодами и грибами. А были это прогулки не простые, разнообразились они бесконечными рассказами деда. Прежде, как и многие деревенские мужики, осенью он ходил на отхожие промыслы на Волгу, Иртыш, много повидал и любил порассказать об увиденном. Хоть и мальчонкой я был, но запомнил, что с годами дед становился мягче и мудрее, как-то терпимее к людям и умел радоваться пустякам.

Мой дед — Кузьма Платонович на 91-ом году жизни

Моя бабушка — Анна Ларионовна на 93-м году жизни

Весной я собирал дикий лук на лугах, а потом дед спускал его запасы в колодец для сохранности. Дикий лук со сметаной — это отменное блюдо. А если еще мать пироги из него испечет, это уже настоящий праздник.

Пекли и стряпали из своей муки, а зерно возили на мельницу мы с дедом. Там, на мельнице, узнавали все окрестные новости: кто родился, кто женился, каковы виды на урожай. Помню, я запускал руку в мешок со свежемолотой мукой и пробовал ее на вкус. Дед молча посматривал на меня и улыбался. С ним было интересно и как-то надежно, а чтобы его не рассердить, надо было очень немного — не валять дурака. Если дело делаешь, пусть малое, то трудись на совесть, и все будет в порядке. Умер Кузьма Платонович на девяносто третьем году, оставив в наследство живущим ласковое, терпеливое отношение к жизни. Этому доброму дедову наследству цены нет.

Были у нас, конечно, в детстве и развлечения, но право на них надо было заслужить. Очень любил я бегать в деревню Решетники, где жила моя бабушка по линии матери, Мария Акимовна. Недалеко от Решетников была речка и развалины старой мельницы. В воду мы сигали прямо с ее сланей. Чтобы попасть на мельницу, надо было пройти через три леска — еловый, сосновый и лиственный. Если закрыть глаза, то и сейчас могу представить, как мы несемся во весь дух, только пыль клубится из-под пяток, но это когда удастся у матери выклянчить свободный денек. С утра пораньше то огород поливать, то корону пасти надо.

Но уж если доведется вырваться, то радости нет предела. Набегаемся, наныряемся, насытимся волей, садимся в кругу костра, печем картошку и пересказываем друг другу фильмы, конечно героические. Фильмы показывали у нас в Тарасовых. Если нет денег, а посмотреть кино хочется, изволь крутить ручку динамо-машины. Меня такой оборот вполне устраивал, правда, засмотревшись на экран, где скакали лихие конники, я порой забывал о своих обязанностях.

Мы с мальчишками тоже переживали азарт борьбы и погони, перевоплощались в героев и нахлестывали с гиканьем и свистом своих лошаденок. Это случалось, когда в фурах мы возили навоз на поля. Ускользнув от надзора взрослых, начинали эту категорически ими запрещаемую игру — гонки наших конных повозок. Удовольствие неописуемое! Если нас кто-нибудь уличал, влетало, конечно, по первое число.

Не могу сказать о себе, что в детстве отличался боевым духом. Были мальчишки побойчее меня, а уж позадиристее почти все (особенно у нас, в Березкиных), но и я вместе с другими мечтал о подвигах. Ведь только что отгремела война, отец служил после войны в морских частях, и мне хотелось на флот, но потом решил, что стану географом. Мечтал о путешествиях, земля казалась мне необъятной.

А вот из космоса, когда я воочию убедился, что Земля — шар, всего лишь шарик в бездонных просторах Вселенной, она вдруг предстала передо мной до боли беззащитной. При том запасе атомного и прочего оружия, который накоплен на Земле, шар этот так легко расколоть, оставив в космическом пространстве только безжизненный пояс астероидов. Именно на орбите, можно сказать, физически, всей кожей начинаешь чувствовать ответственность человечества и свою за мир на нашей прекрасной планете. Если уж и должны уходить силы человека на борьбу, то пусть эта борьба будет за жизнь, за красоту Земли и ее благополучие. Достаточно сделать один виток, чтобы увидеть — на Земле бушуют грозы, над ней проносятся ураганы, свирепствуют лесные пожары, просыпаются уснувшие вулканы, наводнения поглощают возделанные поля.

Наша планета так нуждается в хозяйском и бережном к ней отношении, в человеческой ласке. Нет, она не беспредельна для людской расточительности и эгоизма, и каждая отравленная вредоносными выбросами река — как вышедший из строя кровеносный сосуд на ее прекрасном теле, и этот участок ее обречен. А так как все на Земле взаимосвязано, то нет больших или малых потерь, все они, как правило, грозят оказаться невосполнимыми.

География меня притягивала, но нравились и химия, физика, биология. Мы начинали учиться сразу после войны в деревянном здании. Во дворе, помню, сажали березы, они и теперь стоят. А самого здания нет, оно сгорело во время пожара, и наша школа осталась только на фотографиях и в памяти. А ведь мы ее любили, в ней витал легкий древесный дух, печи мы тогда топили сами. Выходили на занятия из дома рано, путь себе освещали факелами. Со всех деревень по направлению к школе двигалась цепочка огней — факельное шествие. Это было не для красоты, таким образом мы защищались от темноты и, на всякий случай, от волков. Они водились в окрестных лесах, а когда наглели, подходили совсем близко к жилью.

О школе вспоминается как о семье: никто там не чувствовал себя лишним, здесь царил дух товарищества. Сразу после окончания войны, еще во фронтовой гимнастерке и при медалях, пришла к нам стройная и подтянутая женщина — Вера Васильевна Альгина, ставшая директором школы. Все мы помним ее энергию, сердечность. Наверное, истосковалась она по мирному труду. Первой нашей учительницей была Зинаида Павловна Втюрина. Она, по-моему, очень любила нас, но в то же время была требовательной. Зинаида Павловна сама играла на баяне, пела. Она хотела, чтобы мы росли грамотными, веселыми, умели вести себя в любых ситуациях. Удивительная это была учительница, как сейчас принято говорить, яркая личность. Потом Зинаида Павловна неизлечимо заболела, но память наша сохранила ее такой, какой она была в лучшие свои времена.

Я в 3-м классе Быстряжской средней школы (слева от учительницы Лидии Гребеневой)

И вообще можно сказать, что люди, которые нас окружали в детстве, дали нам бесценный дар — душевное здоровье. Все это были люди труда, перенесшие много тягот во время войны и умевшие ценить простые радости. Как могли, они украшали жизнь, которая тогда не баловала ни детей, ни взрослых. И в каждом жила неистребимая вера и надежда на лучшие времена. Еще они очень верили в нас, поэтому, наверное, и вкладывали в своих воспитанников все лучшее, что было в них. В этой вере и надежде крылось страстное желание видеть будущее прекрасным.

Сейчас на месте старой школы стоит новое здание. В 80-е годы это была восьмилетняя школа: детей стало меньше по сравнению с прошлыми временами, так как многие деревни опустели, остались здесь в основном старики. Два года назад школу совсем закрыли, а ведь, когда я учился, было три полных десятых класса.

Детство моей дочери Валентины в основном тоже, как и у меня, прошло в родных Березкиных. Она приезжала сюда каждое лето, отдыху в пионерских лагерях предпочитая сельскую вольницу, работу в огороде. Частенько Валя помогала бабушке пасти деревенское стадо. Все это и привело Валентину к мечте стать биологом, работать и жить в тесной близости к природе, постигать ее загадки и тайны.

С дочерью Валентиной в родных Березкиных

Как-то в деревне подошла ко мне старушка и спрашивает: «Витя, а помнишь, как мы с тобой в одном ряду картошку сажали?» Я это помнил. Но с болью подумал о том, что память не сохранила и не могла сохранить лица женщин молодыми и красивыми. Слишком много тягот выпало на их долю в войну, от зари до зари они кланялись матушке-земле, чтобы прокормить и фронт, и тыл. Как же тут им было не состариться, как сохранить свою стать? В сорок лет они уже казались нам бабушками.

Но не растеряли эти женщины душевной своей красоты, и свет ее ложился на их усталые лица. У каждой из них были поистине неисчерпаемые запасы доброты, ее хватало на всех. А для меня вся щедрость души русской женщины, удивительная глубина ее натуры, величие человеческого духа сосредоточились в моей матери, Ольге Павловне. Ведь она была одной из них, вместе они переносили тяготы жизни, поддерживая друг друга, враз подносили ладони козырьком к глазам, поглядывая на хмурое небо и торопясь завершить стог, а за столом, застеленным клеенкой со стершимся рисунком, куски повкуснее отдавали ребятишкам. все равно, чьи они были — свои или соседские.

Деревенская жизнь дала мне здоровый и трезвый взгляд на окружающее, внушила истину, что во всем надо рассчитывать на себя. Однако счастье для меня, что из деревни я попал не просто в большой индустриальный и культурный центр, который открывал перед крестьянским пареньком доселе неведомые ему возможности, но в город со славными традициями.

...Я — учащийся Пермского техникума железнодорожного транспорта. Специальность — путь и путевое хозяйство. Живу в общежитии и получаю семнадцать рублей стипендии. Чувствую себя вполне довольным и с надеждой смотрю в завтрашний день. Тем более, что учиться интересно. На занятия я хожу в морском бушлате с плеча одного из маминых братьев, вернувшихся со службы, в брюках с широченными штанинами. Для теплой поры были у меня белые матерчатые туфли со шнурками, которые я усердно начищал зубным порошком. Форма одежды у всех нас была одна, что для будней, что для праздников. Особо друг от друга мы ничем не отличались. Может быть, поэтому больше обращали внимания на человеческие качества окружающих. Ценили верность своему слову, честность, порядочность.

В общежитии царил дух дружбы и товарищества. Мы дружили вчетвером: Володя Скубак, Валера Киселев, Коля Серяк и я. Валерий писал стихи, вел дневник. Когда я приезжал на торжества по поводу столетия техникума, мы встретились, и он показал свои записи. Там было и о поездке на целину, очень закалившей нас духовно. На целине мы брали пример с первопроходцев, которые приехали сюда по велению сердца.

Володя Скубак занимался спортом. Решительный, громогласный, он был рожден лидером. Надо сказать, что он никогда не злоупотреблял ни своей силой, ни влиянием на нас. Сейчас он — заместитель начальника Свердловской железной дороги и в принципе не изменился. Коля Серяк был и остался, как и все мои друзья пермской юности, хорошим человеком, добрым товарищем.

Помню ту жажду деятельности, которая охватывала нас в семнадцать лет. Всюду хотелось успеть. Я занимался лыжами и ходил в секцию фехтования. Первый в моей жизни плавательный бассейн размещался в какой-то бане; кстати сказать, там была единственная плавательная дорожка. Оттуда начался мой «большой заплыв», который впоследствии дал право на получение звания судьи международной категории по плаванию.

Не остались мы в стороне и от культурной жизни города, которая была живой и всесторонней.

Пермский государственный ордена Трудового Красного Знамени академический театр оперы и балета имени П.И. Чайковского был неподалеку от нашего общежития, и, понятно, туда лежала наша прямая дорога. Для глубокого восприятия искусства у меня не было необходимой подготовки, знаний, но деревенские жители исстари с большим уважением относились к мастерам своего дела, в чем бы оно ни заключалось, а родная природа закладывала в душу способность отзываться на красоту. В Пермском театре оперы и балета — настоящие мастера своего дела, они вписали яркую, незабываемую страницу в книгу моей юности. Любимых актеров из Перми я считаю своими добрыми наставниками в понимании искусства. Образно выражаясь, они дали в руки ключ, который потом позволил нам открыть много заветных дверей.

В искусстве оперы мне нравилось, что, рассказывая часто о событиях подлинных, оно освещает их в то же время особым светом, как бы приподнимая над бытом. Балет зримо говорил о красоте человека.

Моя будущая жена Лиля

Пластика движений, музыка — все это сообщало душе удивительное состояние, рождало, не побоюсь этих слов, тоску по гармонии. Конечно, тогда все эти впечатления не облекались в слова, но они шлифовали чувства.

На первых порах нашей учебы и жизни в стенах техникума на всех вечерах мы появлялись своей мальчишеской компанией. Девчонок с юношеским максимализмом мы или исключали из поля зрения, или считали «своими парнями». Очень любили ходить на каток. Научились кататься на настоящих коньках, так как в детстве катались на коньках, привязанных к валенкам. На всю жизнь запомнили праздничное, яркое кружение катка, мелькание молодых лиц, веселых глаз, задорный призыв «догони».

Да, мы жили взахлеб, и нам не хотелось отставать от стремительного, бодрого темпа жизни вокруг. Это была счастливая юность, еще более счастливая тем, что всего добивались сами.

Лиля... Когда мы встретились, мне было девятнадцать. Пришел на танцы чуть ли не в первый раз с девушкой, имени ее уже не помню. В глубине души испытывал чувство гордости оттого, что я уже такой взрослый. Было весело и мне, и партнерше. Ее приглашали танцевать, как и положено, попросив у меня разрешения. Вдруг... меня тоже приглашают. Это девушка — ладная, в глазах задорные чертики. Танцует легко, свободно, под конец танца говорит мне тоном, не допускающим возражений: «Сегодня пойдешь меня провожать домой». Этой своей непререкаемостью она меня рассмешила. «Нет, — говорю, — не пойду!» — «Почему?» Она удивилась, возмутилась, и чертики в ее глазах возмутились тоже. Видимо, она привыкла к тому, что для ребят ее слово — закон. Еще бы! Она, как я потом узнал, была прекрасной лыжницей, занималась легкой атлетикой и привыкла быть на виду, в окружении почитателей своего таланта.

Но я стою на своем. «Потому, — отвечаю, — что я пришел с девушкой и, значит, должен проводить ее домой». На том мы и расстались тогда. Через некоторое время я увидел Лилю при посадке в электричку. Двери уже закрывались, но она успела мне сказать: «Приходи сегодня вечером на танцы». И снова произнесла это тоном, не терпящим возражений. Как говорится, пришла, увидела, победила, но это был тот случай, когда я был рад оказаться побежденным.

По сути дела, я мысленно не расставался с Пермью и в космосе. Здесь мои духовные корни, здесь живут и работают мои многочисленные родственники, здесь обрела спокойную старость моя бабушка Мария Акимовна, к которой я в детстве бегал в деревню Решетники. Поэтому, уже живя в Москве, я радовался успехам рабочей Перми, рождению ее миллионного жителя, блестящим триумфам воспитанников пермской балетной школы. В космических полетах во время «сеансов воспоминаний» о Земле я часто видел перед собой лица моих пермских друзей.

Свадьба

Приехав в Пермь после первого полета, я жил напротив нашего старого общежития, и мне это было приятно. Как будто вдруг вернулась юность и можно, сбросив с плеч более чем два десятка лет, снова увидеть друзей молодыми, а знакомые улочки — такими, какими они были прежде. Но на всем лежала печать больших перемен. Мои товарищи за это время успели стать бывалыми железнодорожниками, многие в своей отрасли стали признанными авторитетами. Удивительно изменился и сам город. Он обзавелся целыми микрорайонами многоэтажных домов, благоустроился, похорошел, свой когда-то провинциальный скромный облик сменил на современную чистоту линий, внушительность.

Встречи в Перми оставили большое впечатление. Особенное волнение я испытал, когда мне через плечо повязали ленту почетного гражданина города Перми.

Волнение смешивалось с чувством глубокой благодарности к городу, который для меня стал, по сути, стартовой площадкой. Именно здесь началось мое знакомство с миром оптики, которое потом переросло в глубокий интерес и определило выбор профессии.

После окончания техникума и сравнительно короткого периода работы на Свердловской железной дороге меня призвали на действительную службу в армию и направили в топографические войска, но потом как молодого специалиста, окончившего железнодорожный техникум, перевели в железнодорожные. Я был определен в отдел проектирования дорог. Занимались мы геодезическими изысканиями, замерами, потом все наблюдения переносили на бумагу. Производили привязку проекта к местности. Полученные здесь знания впоследствии пригодились мне в институте, как пригодилась и жизненная школа, которую я прошел у старшины Шишкина. В тесный контакт с ним приходилось входить еще и по роду общественных обязанностей. Я был секретарем комсомольской организации роты.

По личной инициативе я никогда не стремился в лидеры, но от поручений не уклонялся. Это были годы освоения целинных и залежных земель, мне довелось побывать на целине по комсомольской путевке вместе с однокурсниками Пермского железнодорожного техникума.

Помню, в то лето мы с ребятами из техникума славно потрудились на целине, нас увлек энтузиазм тех, кто по праву считал себя ее первооткрывателями.

Я работал на комбайне, к концу рабочего дня, как и все, очень уставал, но зато чувствовал большое удовлетворение. Это лето запомнилось всем нам, парням и девушкам, тем, что мы испытали ни с чем не сравнимую радость коллективного труда. Самое главное, что коллективистов из нас воспитывали не словами. Навыки, которые потом очень пригодились каждому из нас, формировала сама жизнь в процессе труда. Справедливо будет сказать, что служба в рядах Советской Армии их закрепила и развила.

На службе в армии

Очень порадовала меня на орбите приветственная телеграмма от коллектива МИИГАиКа, и, конечно же, от тех, с кем я учился. Для всех нас сокращенное название института — МИИГАиК — звучит уже давно как имя собственное. Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии — одно из старейших учебных заведений страны — уже отпраздновал свое 200-летие.

Пришел я сюда в 1963 году. Еще находился на службе, но был отпущен на экзамены. Явился в военной форме с сержантскими лычками. Признаюсь, что из предусмотрительности подал документы одновременно и в железнодорожный институт. Когда был зачислен в МИИГАиК, документы из железнодорожного вернули с неудовольствием и даже с укоризной: что ж ты, мол, сержант, не оправдал наших надежд? Как раз в том году ректором МИИГАиКа был назначен Василий Дмитриевич Большаков. Надо сказать, он был самым молодым руководителем вуза в Москве. После моего полета профессор В.Д. Большаков признался, что питал особую симпатию к абитуриентам в солдатской форме. Впрочем, как и большинство преподавателей. Интуитивно чувствуя к себе такое отношение, форму мы носили с большим достоинством. Надраивали асидолом до ослепительного блеска пуговицы, старались, чтобы узкая полоска подворотничка была безукоризненно белой.

Поднакопившие жизненного опыта, усвоившие воинскую дисциплину и в силу всего этого сознательно сделавшие выбор дальнейшего жизненного пути, вчерашние солдаты, став студентами, к новому своему положению относились, как правило, серьезно и становились костяком всего коллектива.

Как тонко подметил Михаил Хорошев, декан вечернего отделения нашего университета, равенству наших студентов не мешали никакие влиятельные родственники однокурсников по той простой причине, что ни у кого их не было. Вообще, ребята нашей группы пришли в институт какими-то сходными путями: кто не после армии, тот непременно с производственным стажем. Нас объединяла общность интересов. Помню, преподаватели не раз отмечали с некоторым удивлением, что в нашей группе никто не проваливался ни на экзаменах, ни на зачетах. Михаил Хорошев до сих пор утверждает, что все дело в его особой системе расписывать очередность сдачи экзаменов, учитывая разнообразные психологические факторы. Исходя из этой собственной системы, он разделял наши знания по шкале и заботился о том, чтобы колебания в их уровне сочетались таким образом, чтобы это производило наиболее благоприятное впечатление на преподавателя.

Но на первом курсе, в самом начале учебы в МИИГАиКе, Хорошева и прочих «штатских» мы демонстративно не замечали. Мы — это группа вчерашних солдат, новоиспеченных студентов. Потом, в процессе учебы, разделение исчезло, но вначале солдаты держались обособленно, и когда нас послали в колхоз на уборку урожая, даже поселились мы отдельно от остальных. Товарищи разместились по избам, а наша вольница жила в палатке, и над ней развевался собственный флаг. Наверное, была в этом доля щегольства, но работали мы, действительно, здорово. Грузовик ли надо разгружать или другие трудоемкие работы подворачивались, тут уж мы старались не уронить своего авторитета.

Потом оказалось, что вся наша группа — единство противоположностей. Вот, например, наш староста — силач, бывший старший сержант Иван Алисов, прямой и порой строптивый парень. Пожалуй, он единственный мог себе позволить вступить в спор с самим В.Д. Большаковым.

Противоположность Алисову — миниатюрный, застенчивый и тихий Володя Тюлюкин, который был и остался всеобщим любимцем. А наша гордость — известный хоккеист Юра Болотников. Вообще о спортивной жизни МИИГАиКа надо бы рассказать особо. Спорту отводилось в институте значительное место, и, главное, он был массовым. Я думаю, что занятия спортом сослужили многим и в институте, и после хорошую службу, действительно способствуя тому, что принято называть гармоническим развитием личности. Очень сильной была хоккейная команда. Примечательно, что почти все хоккеисты учились на «девичьем» факультете — картографическом, основной контингент которого и до сих пор по традиции остается женским. Когда наши спортсмены отправлялись на соревнования, за ними, как и положено, следовал почетный эскорт болельщиц. Бывало, такие сильные команды, как Московского университета, МАИ, МВТУ, приезжают одни, а наши ребята в шумном и радующем взоры сопровождении. Болели девушки очень активно, и, разумеется, подобная моральная поддержка часто помогала хоккеистам побеждать.

В колхозе в сентябре мы с Юрой Болотниковым взяли себе за правило каждое утро купаться в пруду, а вода, надо сказать, была там довольно студеной. Эти холодные купания можно, пожалуй, назвать моим первым причастием или приобщением к спорту в институте. В мой спортивный комплекс входило пятиборье. В горы впервые увлекли хитрые горнолыжники, это уже было на четвертом курсе. Я был председателем спортклуба, и горнолыжникам хотелось, чтобы председателя постоянно тянуло в горы — будет заботиться о снаряжении и утрясать все вопросы. Так оно и случилось. «Горная болезнь» не оставила меня до сих пор. Вдохновителем нашим на все подвиги был человек веселого нрава и разносторонних интересов Александр Александрович Кузнецов. Он был актером, орнитологом (написал несколько книг о жизни птиц), историком и краеведом (сделал оригинальное исследование старинного оружия). Во время нашей учебы он работал преподавателем кафедры физкультуры.

Занятия по плаванию вела Антонина Сергеевна Второва, одна из четырех рекордсменок-пловчих сестер Второвых. До занятий у нее я думал, что плаваю прилично, но она быстро развеяла эту иллюзию и начала по-настоящему учить меня технике плавания. Антонина Сергеевна щедро делилась со всеми своим опытом, знаниями. О спорте в МИИГАиКе можно было бы рассказывать еще и еще, но я и так много времени уделил этой теме. Спорт был все-таки увлечением, а основным делом нашей институтской жизни стали прежде всего учеба и наука. Здесь следует рассказать о нашем ректоре Василии Дмитриевиче Большакове. Ученый, человек ясно мыслящий и столь же ясно излагающий основы предмета, он обладал еще к тому же большим даром организатора, умел подбирать кадры и поддерживать их творческую и, что не менее важно в работе с молодыми, гражданскую активность. В основном все наши преподаватели — люди, беззаветно преданные институту, старались передать нам во всем объеме не только свои знания, но и трепетное отношение к науке. Нам посчастливилось учиться и работать в лабораториях кафедр под руководством таких замечательных специалистов, как Ю.Г. Якушенков, Я.М. Ивандиков.

Очень колоритная фигура на факультете — профессор кафедры оптики Дмитрий Алексеевич Романов. Кажется, что он сошел со страниц романа об ученых. Рассеянный, глубоко погруженный в свои думы, он выглядел, быть может, странным в повседневной жизни, но до тонкости разбирался в сложностях науки. Романов читал у нас прикладную оптику.

Встреча после полета с профессором Дмитрием Алексеевичем Романовым

Однажды со мной произошел случай, который со стороны может показаться курьезным. В течение семестра я, как и положено, занимался прилежно, но за несколько дней до экзаменов ко мне приехала жена, а поскольку мы долго не встречались, то эта встреча, так сказать, слегка затмила для меня оптическую ясность наших приборов, и я отложил их в сторону. Но время экзамена отложить было нельзя, и он надвинулся с неумолимой быстротой. И вот я стою перед Дмитрием Алексеевичем и чувствую себя неуверенно. Поэтому, когда он взял у меня зачетку, что-то черкнул в ней и протянул мне, я счел это как бы безмолвным приговором. Машинально взял зачетку и удалился. Каково же было удивление, когда я обнаружил в ней пятерку. Романов обладал способностью точно вычислять конечный итог усвоения студентами его науки и, как правило, не ошибался. Не думаю, что с моей стороны это покажется хвастовством, но оптику я действительно знал по той простой причине, что любил этот предмет и испытывал почтение к Дмитрию Алексеевичу. На его кафедре я начал заниматься научными исследованиями по тематике секретного тогда конструкторского бюро, возглавлявшегося Сергеем Павловичем Королевым. И мной уже тогда было решено, где работать по окончании института. Это решение пришло после полета в космос экипажа космического корабля «Восход-2» в составе В.М. Комарова, К.П.Феоктистова и Б.Б. Егорова. Конечно, тогда у меня еще не было никаких мыслей о своем участии в космических полетах, но было ясно, что для космических исследований потребуются совершенные оптические приборы. Когда экипаж «Восхода-2» прибыл после полета в Москву, мы всей группой ходили встречать его на Красную площадь.

Закончив институт с красным дипломом и воспользовавшись возможностью выбирать место работы, и конечно без колебаний принял приглашение в отдел констукторского бюро, которым руководил академик Б.В. Раушенбах. Этот отдел занимался разработкой систем управления космических кораблей.

Пройдя все препятствия, связанные с пропиской, получением комнаты в бараке на Ярославском шоссе в г. Калиниграде (сейчас это город Королев) я с головой окунулся в работу по подготовке оптических приборов для кораблей «Союз» и кораблей, предназначенных для лунной программы. Затем проект создания станции «Салют».

Многие приборы, разработанные для лунной программы, мы установили для управления этой станцией. Часто приходилось бывать в Звездном городке, где готовилась первая группа космонавтов для этой станции. Меня приглашали туда для проведения занятий по ознакомлению с этой аппаратурой и подготовке их по геофизическим экспериментам. Однажды, возвращаясь из Звездного городка вместе с экипажами, П.И. Рукавишников посоветовал мне написать заявление о прохождении медкомиссии в отряд космонавтов на имя Главного конструктора. Заявление было написано, рассмотрено на парткоме нашего комплекса, и я был рекомендован в спецгруппу для прохождения медицинской комиссии.