Наш космический дом «Салют-6»

Опять изменение в программе, и я тренируюсь с В. Лазаревым, но уже в качестве бортинженера.

В декабре 1980 года — мой первый выезд на космодром в составе экипажа, готового к старту. Это была очень важная ступень в подготовке к полетам в космос. Наш экипаж остался на Земле, а я прошел полный цикл подготовки. Во время старта корабля «Союз Т3» я находился в бункере управления полетом и был на связи с момента посадки их в корабль до отделения корабля от ракеты-носителя. Я не видел старта этой ракеты и, когда вышел из бункера, увидел уже опустевший стартовый стол с разведенными формами обслуживания, где три часа назад стояла ракета. Сейчас нужно ехать в гостиницу «Космонавт» собирать вещи и домой, где меня уже ждал новый командир экипажа В. Коваленок, и начинать подготовку к полету по программе длительной экспедиции на станцию «Салют-6».

После встречи нового 1981 года я переселился в профилакторий Звездного городка и началась интенсивная подготовка к полету. Мы с В. Коваленком были дублирующим экипажем.

Наш экипаж представлял сплав знаний по станции и кораблю. В. Коваленок уже дважды был в космосе и, работая на станции «Салют-6» 140 суток, отлично знал ее состояние, а я прошел две подготовки по программе на корабле «Союз-Т». Это позволило нам блестяще сдать все экзамены и стать первым экипажем.

Сергей Николаевич Анохин с отрядом гражданских космонавтов

Наш космический полет с Владимиром Коваленком завершал программу пилотируемых работ на станции «Салют-6», которая началась запуском станции 29 сентября 1977 года, а уже 9 октября к ней стартовал корабль «Союз-25» с экипажем: В. Коваленок и В. Рюмин, но из-за отказа системы стыковки они вернулись на Землю. Ю. Романенко и Г. Гречко были первой экспедицией, прибывшей на станцию. Еще три основные экспедиции швартовались затем к этой станции.

В декабре 1980 года специализированная экспедиция в составе Леонида Кизима, Олега Макарова, Геннадия Стрекалова, выполнив операции по ремонту системы терморегулирования, продлила жизнь станции «Салют-6». Появилась возможность, учитывая опыт, накопленный предыдущими экспедициями, продолжить их исследования, используя доставленные с помощью грузовых кораблей приборы и оборудование, довести до конца программу полета международных экипажей на этой станции.

14 сентября 1973 года было принято решение о полете граждан стран-участниц программы «Интеркосмос» на советских космических кораблях «Союз» и орбитальных станциях «Салют» в период с 1973 по 1983 год. Первый старт международного экипажа в составе В. Губарева, В. Ремека (ЧССР) на корабле «Союз-6» состоялся в 1979 году. Они проработали на «Салюте-6» пять суток, положив начало международным полетам на наших станциях. За ними слетали на станцию экипажи с участием космонавтов ГДР, Польши, Венгрии, Вьетнама, Кубы. Экспедиция с участием болгарского космонавта Г. Иванова в экипаже с Н. Рукавишниковым со станцией не состыковалась из-за отказа маршевого двигателя корабля «Союз-33». В Звездном городке готовились к полету экспедиции с участием монгольского и румынского космонавтов, которых мы должны были встречать в нашем гостеприимном доме — «Салюте-6». Экипаж был составлен таким образом, чтобы как специалисты мы дополняли друг друга. Я к этому времени досконально изучил корабль «Союз Т», а у Владимира Коваленка уже был опыт полета в течение 140 суток на станции «Салют-6» с Александром Иванченковым.

Итак, нас ждал космодром, где мы должны были готовиться к старту.

Экипаж «Союза Т4» Владимир Коваленок и Виктор Савиных

Старт намечался на десять часов вечера по московскому времени, сразу после взлета нам предстояло выполнить целый ряд операций на борту корабля. Работы должно было хватить на всю ночь. Вот мы и жили две недели перед стартом по собственному графику, который в сравнении с обычным земным режимом можно считать поставленным с ног на голову. Конечно, мы не сразу сломали привычный распорядок, а видоизменяли его постепенно, вначале на час, потом на два. И наконец подошли к такой черте, что ложились спать, когда в московских квартирах уже пробуждались.

Нам каждый день приходилось зависать вниз головой, что было одним из важных факторов предварительной работы — подготовкой к встрече с невесомостью. Особенно это требовалось мне, так как я ни разу не летал на «невесомость» на самолете-лаборатории, где отрабатываются условия пребывания в невесомости, когда самолет после «горки» 20-25 секунд находится в свободном падении.

10 марта 1981 года состоялось заседание Государственной комиссии. Нас официально объявили экипажем, отправляющимся в полет. Вот действительно был волнующий момент!

Прошло оно торжественно с участием генерального конструктора академика В.П. Глушко, министра общего машиностроения С.А. Афанасьева и других руководителей организаций, которые участвуют в создании космической техники. Помощник Главкома ВВС генерал В.А. Шаталов зачитал решение о назначении нас первым экипажем основной экспедиции на станцию «Салют-6». В своем выступлении В.П. Глушко отметил, что бортинженер экипажа В.П. Савиных будет стартовать как 50-й советский космонавт, а в международной квалификации мой номер — 100. За 20-летнюю историю освоения космического пространства 100 питомцев Земли слетали в космос. С одной стороны, это много, но...

После успешного экзамена

В наших выступлениях мы сказали, что нам оказано высокое доверие завершить работу на станции «Салют-6» с международными экипажами.

Потом была пресс-конференция. Для меня это первая пресс-конференция в качестве члена первого экипажа, и я очень волновался, отвечая на вопросы журналистов. О своих чувствах в предстоящем полете говорил неохотно, больше рассказывал о научной программе полета, о предстоящем старте на новом корабле «Союз Т4» и стыковке с орбитальной станцией «Салют-6».

После пресс-конференции беседа с генеральным конструктором, фотография на память и традиционный фильм «Белое солнце пустыни». Вечером все гости разъехались, а мы еще и еще раз просматриваем бортовую документацию, уточняем программу полета со специалистами. Для всех ночь, а я бодрствую в преддверии большой работы, к которой стремился и готовился почти десять лет, пройдя через труднейшие медицинские проверки, паутину человеческих отношений.

В день старта нами вплотную занялись медики. Доктор Иван Матвеевич, который проводил в космос уже многие экипажи, основательно обработав нас спиртом (необходимая дезинфекция), пошутил, что теперь мы неуязвимы для микробов.

Настроение у меня отличное. С медициной все, последний осмотр завершен — и мы получили добро на выезд на стартовую площадку. Написал письмо маме и жене, вложив в конверты фотографии в скафандре. Родители еще никогда не видели меня в этой одежде и даже не догадывались, что сын вот сейчас едет к ракете, что через несколько часов будет сообщение о полете в космос их сына.

Но, как потом оказалось, один из журналистов, присутствовавших на пресс-конференции перед вылетом на космодром в Звездном городке, решил поехать к моим родителям, не сказав никому об этом. День старта первоначально был назначен на 10 марта. Он приехал к ним в этот день, не зная, что старт перенесен на 12-е. Вечером они сидят, пьют чай, говорят о том о сем. Об истинной причине своего приезда он не говорит. Родители, конечно, начали догадываться, зная о том, что сын в отряде космонавтов. Волнение в доме нарастает, отец непрерывно курит, а мать ушла в хлев к корове. Не дождавшись никаких сообщений по телевизору, журналист уезжает утром, оставив родителей в полном смятении. И только через день было сообщение ТАСС о нашем полете.

Первый экипаж утвержден

Ну да ладно о журналисте, который хотел сделать первый свой репортаж из деревенского дома космонавта, о реакции родителей сына, полетевшего в космос. Я в этот момент всеми мыслями был уже в ракете. К нам в комнату пришли дублеры, врач экипажа, наш инструктор В. Васильев и конечно же А. Леонов. Присели на дорожку, хлопнули себя по коленям и со словами «Вперед, без страха и сомнения» вышли из номера в коридор. Здесь уже стояли телеоператоры, чтобы заснять момент нашей росписи на дверях номера. У Володи на этой двери появился уже третий автограф.

Провожали нас до автобуса врачи, инструкторы, специалисты. В первом автобусе — первый экипаж, во втором — дублеры. На улице уже темно. Машем руками провожающим, машины движутся к старту.

Окружающие пытались свое и наше напряжение снимать шутками, и это им отлично удавалось. Главный конструктор по разработке скафандров Гай Ильич Северин, мастер спорта по горным лыжам, неоднократный чемпион Советского Союза, с которым мы не раз спускались с горных круч, похлопал меня по плечу: «Не волнуйся, Виктор, лыжи я тебе в грузовой отсек положил. Знаешь, такие короткие, широкие, очень удобно бегать по космической лыжне». Он так детально описал эти несуществующие лыжи, что я не мог не улыбнуться.

Подготовка к старту

Последние часы перед посадкой в корабль... Поужинали, надели медицинские пояса, которые с помощью бортовых систем телеметрии во время сеансов радиовидимости дают медикам информацию о нашем самочувствии. Облачились в белые скафандры, с удовольствием оглядели друг друга и наконец-то всерьез поверили, что летим. На шуточки некоторых, что есть еще время передумать, не реагировали.

Автобус доставляет нас прямо к ракете. Доклад председателю Государственной комиссии.

Вместе с командиром и специалистами, выполняющими заключительные операции, входим в лифт. На площадке у входа в корабль нас встречает начальник одного из цехов предприятия, собирающего космический корабль, Константин Горбатенко — давно знакомый и симпатичный мне человек. «Вот и твое время пришло, Виктор», — говорит он просто и улыбается. По сложившейся традиции я снял белые перчатки и вручил их ему.

Да, моя очередь лететь, и скоро должна прозвучать команда «ключ на старт». В ней -— волнующее душу мгновение, плюс вся моя предыдущая жизнь.

Стартовый ключ, отлитый золотыми руками наших тружеников... Копия его по традиции после полета навсегда передается каждому члену экипажа.

«Союз Т4» своей «начинкой» принципиально отличается от предшественников, и, хотя он принят к эксплуатации, каждый космический полет является испытательным и вносит что-то новое в конструкцию корабля.

Один из журналистов в предстартовые дни задал мне вопрос: «Как вы думаете, чего вам больше всего будет недоставать в космосе?» Любопытно, что он ожидал от меня услышать? «Не знаю, — ответил я, — пока мне больше всего недостает космоса».

В корабле «Союз Т4»

До старта еще два с половиной часа, но мы в корабле, который установлен на ракете-носителе. Здесь все так же, как на тренажере, и все-таки есть различия — меньше свободного места, другие ощущения. Автоматизм движений сохранился, но теперь мы себя строго контролируем, синхронно с Землей проверяем все системы корабля, скафандры на герметичность, согласуем показания наших приборов с земными. На какое-то время появляется тревожная мысль, что могут отменить старт. Нет информации на экране дисплея о давлении горючего в баках нашей двигательной установки. Но выясняется, что все в порядке, все системы работают нормально. Наконец остается пять минут до старта, и мы с Владимиром, опустив стекла шлемов, обмениваемся быстрыми взглядами. И здесь полный контакт, взаимопонимание...

Старт! Ракета плавно ушла со стола, никакой тряски. Голос в наушниках: «Три, пять, десять, пятнадцать секунд полета, отделение первой ступени». На высоте восемьдесят километров произошло сбрасывание головного обтекателя, но Земли еще не вижу. Слышу только ее позывные. Долгих 535 секунд и «Заря» от всего персонала Центра управления полетом поздравила нас с выходом на орбиту. Началась работа в соответствии с программой. Состояние у меня было необычное. Я сидел в кресле, но была полная иллюзия зависания над пультом. В восприятии произошел сдвиг системы координат. С этого момента мы с командиром усилили внимание к выдаче команд и контролю их прохождения.

На первом витке осуществили проверку герметичности корабля. Полтора часа — и мы на втором витке, в зоне радиовидимости Советского Союза, а это значит, что нас уже опять слышат и с помощью систем телеметрии видят в Центре управления полетом. После выполнения различных тестов, определяющих состояние корабля, осуществили первый маневр сближения. Все идет нормально, на пятом витке собираемся спать. Для меня это первый сон на орбите, да еще в состоянии невесомости. Не скажу, что чувствую себя как рыба в воде (это ощущение помнится много позже), но понимаю, что адаптация к новым условиям существования идет нормально. А что касается реакции на невесомость, отечности липа, комков, подступающих к горлу, то все это надо пережить не думая об этом. Мы знаем, что наши товарищи бодрствуют в Центре управления полетом. И так будет на протяжении всего нашего пребывания в космосе. Земля чутко прислушивается, не зовут ли ее «Фотоны». Она всегда готова дать любой ответ на любой вопрос. Да и спать спокойно мы можем прежде всего потому, что бесконечно верим в тех, кто сейчас склонился над пультами управления. Товарищи наши всегда начеку, безотрывно держат нас в поле зрения. Они вместе с нами, люди Земли.

«Доброе утро, «Фотоны», как самочувствие?» — обычно так начинался сеанс утренней связи с «Зарей». Согретое сердечностью, приветствие давало добрый настрой на весь рабочий день.

Заместителем руководителя полетов впервые назначен Валерий Рюмин. Он не только наш добрый товарищ, но и очень компетентный консультант, сам провел на «Салюте-6» в общей сложности почти год, хорошо знает все системы станции и отлично ориентируется в любой ситуации. С В. Коваленком их сблизили совместная космическая одиссея и конечно же пережитые трудности во время неудачной экспедиции к «Салюту-6». Мне же еще в 1971 году пришлось под руководством Рюмина работать на космодроме: вместе готовили к полету станцию «Салют-1». В то время Рюмин был ведущим конструктором, а в моем ведении находились оптические приборы.

Иногда объем работ, которые нам вменяла в обязанность Земля, казался чрезмерным, и мы высказывали Валерию свои опасения на этот счет. Подумав, Рюмин неизменно отвечал: «Ничего, ребята, осилите, потом сами убедитесь». И мы ему верили уже потому, что он сам прошел через все это.

В разговорах с товарищами, которые вели радиопереговоры по системе «Заря» из Центра управления полетом, у нас выработался своеобразный жаргон. По традиции перед полетом смотрим фильм «Белое солнце пустыни», и некоторые выражения оттуда типа «давно здесь сидим», «гранаты у него не той системы» вошли в наш лексикон. Если возникает, например, спорный вопрос, который кто-то из нас не может решить без согласования с начальством, следует совет: «Договорись с таможней». И всем все ясно.

Центр управления полетом для нас штаб, куда мы спешим с утренним и вечерним визитом, когда находимся в зоне радиовидимости. Здесь наши товарищи, со многими из которых нас сблизила интересная поисковая работа на Земле. Приятно думать, что со многими специалистами из СОУДа (система ориентации и управления движением) ты еще на Земле продумывал и создавал те или иные приборы корабля, которые сейчас проверяются на практике. Ведь каждый космический полег — это испытание, новая ступень эксперимента.

В Центре управления полетом по телеметрии наш космический комплекс как на ладони. Наш контроль систем по сравнению с тем, что может ЦУП, весьма ограничен, поэтому оператор «Зари», который «сидит» на связи с экипажем, — источник самой разнообразной информации. Он собирает сведения о состоянии систем корабля, выдает нам необходимые технические рекомендации, рассказывает о домашних делах. Оператор должен быть, с одной стороны, классным специалистом, с другой — чутким, тактичным человеком, способным по голосу уловить настроение космонавта, с тем чтобы, если потребуется, вовремя скорректировать его. И космонавту совсем не безразлично, кто «сидит» на связи. Это непременно должен быть человек, к которому он чувствует расположение. Впрочем, обычно так оно и есть. Чаще всего те, кто связывают нас с Землей, сами состоят в отряде космонавтов и всесторонне готовятся к предстоящему полету. Дежурства в ЦУПе для них бесценные уроки, которые непременно пригодятся в будущем.

Находясь на орбите, мы всегда чувствовали направляющую руку руководителя полетов Алексея Станиславовича Елисеева. Прежде чем выдать какую-либо рекомендацию, он всегда просчитывает максимальное число возможных вариантов, чтобы остановиться на оптимальном. К этой работе Елисеев подключает ведущих специалистов ЦУПа. Однако, доверяя технике, он непременно берет в расчет конкретную ситуацию.

Прежде чем дать команду на исполнение, Елисеев непременно удостоверится, правильно ли поняли космонавты, что от них требуется. Предельная точность, жесткий рационализм в просчитывании различных вариантов и позволяют сравнить действия нашего руководителя с работой электронной машины. А вот гибкость Алексея Станиславовича, высокое чувство ответственности и разумное, бережное отношение к космонавту пока невозможно «привить» машине. Это чисто человеческие свойства, в основе которых лежит глубокая преданность своему делу.

Прекрасное качество Елисеева как руководителя и человека то, что он не подчеркивает своей незаменимости. За все время нашего полета на прямую связь он выходил раза два, не больше, предоставив возможность Валерию Рюмину самостоятельно руководить полетом. Конечно, контроль Алексея Станиславовича был постоянным, но не сковывающим действия Рюмина. Хочу отметить, что это необходимейшая черта руководителя. Когда речь идет о работе в космосе, то «премьерство» тут просто опасно. Люди должны знать свое дело до тонкости. Чем больше таких знающих людей, тем спокойнее мы все и каждый из нас за конечный результат.

А какая радость для космонавтов сеанс связи с семьями! И эту радость во время полета им тоже дарит ЦУП. На Земле, в сутолоке будней, мы забываем порой, как нуждаются родные в нашем внимании, а мы — в их. Но когда в космическом ломе видишь на экране телевизора лица близких тебе людей, слышишь их голоса, на душе становится теплей. Если после делового сообщения оператор связи добавит несколько слов о том, что дома все в норме, дочь принесла пятерку по географии, то он в этот момент для тебя первый друг. Помню, даже такая подробность, сообщенная с Земли, что в саду у моего командира зайцы изгрызли стволы яблонь, вызвала у нас оживленный разговор во время ужина. Совсем не так, как на Земле, воспринимаются, кажется, самые простые вести: например, о том, что расцвела черемуха. Там, на Земле, весной, когда все вокруг тебя или цветет, или собирается цвести, это уж не бог весть какая новость. В космосе же, в состоянии невесомости, вскользь оброненная фраза обретает особый смысл, вызывает в памяти незабываемые картины детства, юности.

Цветет черемуха, значит, похолодало, и вдруг с такой ясностью увидишь перед собой знакомые места, что почувствуешь зябкую прохладу тихого деревенского вечера, и словно услышишь, как мать сзывает домашних к ужину, и оживут для тебя зримо все приметы милого в своей простоте бытия.

Родной до боли становится тебе Земля, и ты, несмотря на занятость и ограниченность времени, все пристаешь к оператору с вопросами: ну, как там вы все? Он, понимая наше состояние, успокаивает: мы, мол, в порядке, чего и вам желаем. А после, отработав смену в ЦУПе, по своей инициативе зачастую звонит нашим родным, чтобы во время очередного сеанса связи порадовать нас новой порцией домашних новостей. Конечно, это даст нам новый заряд бодрости.

...Один из самых ответственных в нашем полете — момент стыковки. Если он пройдет успешно, мы переходим в «Салют-6» и продолжаем программу исследований, в противном случае — придется возвращаться на Землю. В этот ключевой момент вместе с нами бодрствуют, работают, предпринимают все необходимое для успешного проведения стыковки и специалисты Центра управления полетом.

У Владимира Коваленка в первом полете стыковка не состоялась, и его волнение понятно, впрочем, и мое ничуть не меньше, но помогает вера в надежность всех систем комплекса. Первую космическую ночь мы провели в «Союзе Т4» и спали не в бытовом отсеке, а в спускаемом аппарате, в креслах. Не было смысла располагаться с комфортом, так как времени на отдых нам отвели только необходимый минимум. Утром выполнили маневр, затем еще один, что приблизило нас к станции.

Преимущество нашего «Союза Т4» перед его предшественниками — способность осуществлять сложнейшие маневры без участия человека. Он оснащен вычислительной техникой, которая анализирует полетную ситуацию и за доли секунды принимает оптимальные варианты решений. Разумеется, контролирует работу системы космонавт. Мы можем взять управление и на себя, но прекрасно понимаем, что в этом нет никакой нужды, цифровая система управления «Союз Т4» доказала свою способность принимать решения четко и быстро. Кроме того, одна из задач нашего полета — выяснить: можно ли полностью доверять автоматической системе, установленной на «Союзе Т4». Пока все идет нормально. На расстоянии пяти километров от «Союза» «Салют-6» обозначился на нашем бортовом дисплее маленькой звездочкой. Мы сократили расстояние до 400 метров и зависли перед станцией.

А на Земле, в ЦУПе, несмотря на поздний час, царило необыкновенное оживление. Как нам потом рассказывали, на гостевом балконе не было ни одного свободного места. Это понятно, ведь новому космическому кораблю предстоит стать основным транспортным средством для доставки на околоземную орбиту специалистов, международных экипажей.

Входим в зону радиовидимости научно-исследовательского судна «Космонавт Георгий Добровольский», которое находится у берегов Западной Африки. Автоматика работает отлично, о чем мы и сообщаем на Землю. Летим над ночной стороной планеты и в визир отчетливо наблюдаем огни станции. Вошли в зону радиовидимости судна «Космонавт Владимир Комаров», дрейфующего у входа в Гибралтарский пролив. Удаленность от станции 190 метров, автоматика срабатывает как часы.

Вот употребил это выражение и подумал о том, что, пожалуй, оно устарело и отражает инертность нашего земного мышления. Автоматика работает с такой точностью, что ее просто не с чем сравнить.

Безукоризненная точность на грани фантастики.

Команда с Земли: «Фотоны», переходите к причаливанию!» Выдаем кораблю команду на причаливание, расстояние между нами и станцией сокращается. Вот он — долгожданный момент! «Есть касание, есть захват!» — кричим мы в два голоса Земле и поздравляем друг друга. Жаль, что в невесомости не спляшешь. На экране дисплея появляется буквенное изображение. Умница ЭВМ поздравляет нас с успешной стыковкой! В такие минуты впору думать, что машины — мыслящие существа, хотя прекрасно понимаешь — вовсе не бездушная автоматика по своей инициативе выдала эмоциональный всплеск. В данном случае проявилась человеческая сердечность, заложенная в память машины.

Мы с Коваленком счастливы бесконечно! И знаем же, что легкой жизни не будет, что с момента стыковки работы еще, как говорится, начать и кончить, а все равно радуемся как дети. Думаем, что и тем, кто сегодня в ЦУПе, предстоит тревожная и радостная ночь. У нас тоже еще немало дел, так что пора переходить к заданному режиму.

Да, забот у нас невпроворот, но прежде всего проверяем герметичность корабля и станции. Сняли скафандры и переоделись в полетные костюмы. Начали готовиться к переходу. Все операции я старался делать медленно, поворачивался — так всем корпусом, головой не крутил, чтобы адаптироваться к невесомости в условиях большого объема «Салюта-6».

Вплыли в станцию и включили свет. Воздух нежилой, сырость и прохлада. Начал читать инструкцию по расконсервации станции, а командир, как метеор, летал по ней и старался выяснить для себя, что изменилось здесь с 1978 года, то есть со времени его отсутствия.

Я стал учиться летать в невесомости. Не сразу освоил, что если уж летишь в какую-то сторону, то дергаться бесполезно, нужно долететь до любой плоскости, а потом оттолкнуться в нужном направлении.

Действительно, пространства здесь, на станции, в сравнении с космическим кораблем больше, и я несколько растерялся перед открывшейся возможностью плавать, парить, кувыркаться в невесомости.

— Ты шевелишь ногами, как ластами, — смеялся Коваленок, — сразу видно, что пловец!

Так мы начали обживать свой космический дом, и конечно же наш друг ЦУП сердечно поздравил нас с новосельем.

Космос — это работа, и, прямо надо сказать, работа не из легких. Особо достается в первые дни. В космическом доме много дел, поэтому программа полета получается гибкой: если накапливаются какие-то неотложные заботы, то согласовываем с Землей изменение программы.

Наша планета прекрасна из космоса, об этом я много слышал, но, чтобы действительно оценить эту завораживающую красоту — черный космос и голубую полоску над горизонтом, — ее надо видеть. За земные сутки на орбите мы успеваем увидеть восходы и заходы Солнца за горизонт Земли 16 раз! А если орбита солнечная, то Солнце почти не заходит. Таким образом, получается, что мы большую часть времени летим над утренней Землей.

Расконсервация станции «Салют-6»

Первые дни на орбите были так загружены, что даже в иллюминатор смотрели урывками (кстати, любимое наше занятие, которому мы отдавали все свободное время). Мы занимались разгрузкой «Прогресса-12», ремонтно-восстановительными работами и загрузкой корабля отработавшими свой срок приборами, патронами регенераторов и поглотителей. Потом можно будет больше времени отдавать визуальным наблюдениям и съемке. Об этом мне даже думать было приятно, это труд для души. И до нашего полета приборы, к созданию которых я имел самое прямое отношение, отправлялись в космос. Товарищи потом подробнейшим образом рассказывали, каковы они в работе. Это была информация хоть и бесконечно важная, но все-таки полученная из вторых рук, а мне непременно надо было увидеть все своими глазами.

В первую неделю я только начинал полностью осваиваться с невесомостью. Аппетит был так себе, к вечеру накапливалась усталость. Сон в спальнике, на боковой стенке, тоже не совсем обычная штука. Первые дни, когда ложился и закрывал глаза, мне казалось, что могу куда-то упасть, некоторые мышцы сокращались непроизвольно, а затем расслаблялись. Потом уже наловчился влетать в мешок, прицелившись. Влетишь, застегнешь «молнию» — и ты в постели. Мешки очень хорошие — такой бы сейчас в палатку, да на берег речки. А вообще поначалу как-то не верилось, что я на орбите, — очень уж все было похоже на тренировки. Но стоило посмотреть в иллюминатор, чтобы убедиться, где мы.

Радовало, что богатое оптическое хозяйство на «Салюте-6» я нашел в рабочем состоянии. Мне, оптику, необычайно интересно поведение приборов после долгого их пребывания в космосе, исследование влияния факторов полета, установление действенных сроков эксплуатации и, конечно, изучение возможностей усовершенствования некоторых из них. Бывало, лежу в спальнике и думаю, что скоро выкрою время заняться своими приборами вплотную. Знаю, как ждут от меня результатов наши разработчики, в частности Станислав Андреевич, с которым еще на Земле, перед полетом, мы обговорили наиболее интересующие нас моменты. Мысленно вижу перед собой лица преподавателей родного МИИГАиКа. Еще в юности я увлекся географией (попробовал после десятилетки поступить в Пермский университет на геофак, но даже документы не взяли — столько было желающих), потом — геодезией. Это уже в железнодорожном техникуме.

Есть люди на Земле, которые не меньше, а больше нас волнуются за исход полета. Часто во время моих ночных бодрствований в космосе не спалось методисту Валерию Васильеву, готовившему нас. Мы зовем его «наш учитель». В этих словах заключен глубокий смысл и то неподдельное уважение, которое мы к нему испытываем. Внешне он из тех, о ком принято говорить «тише воды, ниже травы». Невысокого роста, можно сказать щуплый, молодой человек, которому едва исполнилось тридцать. Деликатный, ровный в общении со всеми, держится незаметно.

Однако все это никак не мешает его дотошности, даже въедливости, когда речь идет о деле. Никогда Валерий не упустит момента, чтобы проверить знания своих подопечных. Готов без всяких намеков на раздражение чуть ли не по сто раз объяснять одно и то же, пока не убедится, что его поняли. Порой едем в автобусе, и Валерий, чтобы не терять времени даром, предлагает обсудить тот или иной технический вопрос. Попробуешь отмахнуться, ссылаясь на то, что не время и не место, да не тут-то было. Мягко, но настойчиво он гнет свою линию, и, в конце концов, сам не заметишь, как уже не просто включился в разговор, а по-настоящему им заинтересовался.

Только на подготовку к тренировке космонавту приходится тратить два часа. Вначале, используя терминологию спортсменов-пловцов, мы все ее узловые моменты «проигрываем насухо». В каждую тренировку Валерий непременно вводит элементы так называемых нештатных ситуаций, заставляя технику сигнализировать нам о разного рода чрезвычайных происшествиях, от возможного

Экипаж с инструктором В.Васильевым

пожара до разгерметизации. Порой это изматывает, нет-нет да и поймаешь себя на мысли, что было бы очень неплохо, если бы Валерий позволил нам хоть ненадолго расслабиться, но он, оставаясь верным себе, заставляет выкладываться до конца: «Я — «Заря»! «Фотоны», как слышите меня? Я — «Заря»...»

Зато каким бесконечно дорогим казался нам этот же голос, когда Валерий в образовавшемся окне сеанса радиосвязи Земля — космос обращался к нам с какими-то всегда очень простыми, но емкими, исполненными смысла словами. В такие минуты мы понимали: то, что на Земле казалось излишней дотошностью, на самом деле было у Валерия естественным проявлением чувства огромной ответственности. Космонавту, как и саперу, нельзя ошибаться, поддаваться даже малейшей слабости. Прекрасно понимая эту истину, Валерий стремился всесторонне подготовить нас к главному испытанию — полету в космос. Как тут не вспомнишь известные слова полководца: «Тяжело в учении — легко в бою!»

В космосе, наблюдая бесконечные восходы, я часто вспоминал свою первую геодезическую практику на Урале, в Перми. Каждый рабочий день начинался для нас рано-ранехонько, пока не мешает точности геодезических измерений рефракция — дневное марево. Иными словами, пока еще воздух оптически чист. Алексей Михайлович Кайгородов, преподававший в железнодорожном техникуме геодезию, не напоказ любил свой предмет, досконально его знал. Увлеченность Кайгородова передавалась и нам.

Вспоминал я и бесчисленные нашествия нас, студентов, в сад имени Решетникова, место, любимое пермяками, в дни полета первого искусственного спутника. Кстати сказать, наше общежитие располагалось рядом с этим садом.

Мы пытались рассмотреть спутник в бинокли, в подзорную трубу и даже в теодолиты. Уже сам факт его запуска волновал воображение. Самые смелые прорицатели, безудержные фантазеры предсказывали, что это только начало. Но вряд ли кто-то решился бы тогда утверждать, что совсем скоро в космос отправится человек. Все-таки до полета Гагарина покорение человеком космоса представлялось делом отдаленного будущего.

У писателя Джерома К. Джерома есть очень смешная книга «Трое в лодке, не считая собаки». Пожалуй, если посмотреть с юмором, то сходная ситуация создалась и у нас с моим командиром Владимиром Коваленком — двое в космосе, не считая головастиков. Как и герои Джерома, мы тоже отправились в путешествие, но в отличие от них выйти из нашей космической лодки и остановиться на привал не могли. Впрочем, скучать не приходилось, за те два с половиной месяца, что провели над Землей, мы в добавление к основным своим профессиям овладели навыками домашних хозяек, докеров, когда разгружали «Прогресс-12», земледельцев, ведь у нас был свой космический огород.

И даже, как положено заядлым путешественникам, мы ловили рыбу (точнее, обнаруживали ее местоположение для рыбаков) и вели путевые заметки. Вся выловленная рыба, правда, пошла на стол к землянам, нам же и на уху недоставалось. Зато Володя был чрезвычайно горд, это у него хобби — «ловить» рыбу из космоса. Чуть у него выдавалась свободная минутка, смотришь, уже завис над иллюминатором и впился глазами в океанскую гладь. Самый что ни на есть настоящий рыбак, хоть и без удочки...

Что касается головастиков, то мы к ним испытывали теплые чувства, какая-никакая, а живность и все-таки земляки. Воздух у них в аквариуме сбежался в пузырь, вокруг этого пузыря они и циркулировали. Похоже на то, что космос головастикам не противопоказан. Вместе с «Памирами» — позывные экипажа «Союз-39» В. Джанибекова и Ж. Гуррагчи — они вернулись на Землю и были переданы из рук в руки ученым. Когда-нибудь в космических поселениях будущего будет своя пышная флора и фауна, у наших же подопечных преимущество в том, что они были первыми.

Огород наш носил громкое название «Оазис», но вполне оправдывал его тем, что действительно радовал глаз свежестью зелени.

Росточки земных растений давали отраду для души потому, что они были живыми и вместе с нами дышали и приспосабливались к невесомости. Так же, как и у нас, у них в космосе не стало ни верха, ни низа, и все-таки они ухитрялись адаптироваться к космическим условиям. Как и на Земле, здесь все тянется к свету. Ориентиром для растений были искусственные светильники, а отчаянный арабидопсис даже расцвел. Как же нас порадовали его маленькие непритязательные цветочки! В земном огороде его бы выпололи как сорную траву, а мы за ним ухаживали с чувством почтительной благодарности. Кто-то из наших пошутил, что в космосе могут жить только космонавты, но арабидопсис своей жизнестойкостью как-бы сказал веское слово в защиту тех мечтателей, которые утверждают, что и «на Марсе будут яблони цвести». Лук тоже пытался расти, его перышки к нашему праздничному столу 12 апреля и 9 мая были великолепным украшением. А вот побеги гороха завяли.

За окошком иллюминатора буйство красок, космическая палитра фантастически разнообразна, и это не преувеличение. Здесь один цвет переходит в другой с таким богатством самых неожиданных оттенков, что просто диву даешься. А полярное сияние — это пиршество красок! Нам довелось быть в самом его центре. Не только красные столбы, но и зеленые, голубые, синие. Они восходили над нами и продолжались уже под станцией фантастическими световыми колоннами. Иллюминаторы были залиты рубиновым светом. Мы приникли к ним и увидели, что проносимся через анфилады залов, где перекатываются световые волны, бесконечно обновляясь в своей цветовой гамме. Воспроизвести богатство космических красок пока не в состоянии ни кисть художника, ни самая совершенная и сверхчувствительная фотопленка. На земле таких красок просто-напросто нет, космическая палитра по своему богатству и разнообразию на порядок выше земной.

Двое в космической лодке... Само по себе такое положение уже есть полноценный научный эксперимент для медиков и психологов. Поэтому при подборе экипажа на Земле немалое внимание уделяется психологической совместимости его членов. Иногда оптимальный результат дает не только сходство характеров, но и их разность, объединяет же экипаж общность цели. Володя по сравнению со мной — более эмоциональный, у меня же материнская привычка в острой ситуации отмолчаться, уйти в себя. Володя удивительно жадный до дела человек, ему хочется «объять необъятное» и выполнить как можно больший объем работ. Он не делит их на чистые и грязные и потому, например, не считает зазорным, вооружившись пылесосом и зубочисткой, приводить в порядок решетки радиаторов системы терморегулирования.

У него не отнимешь умения ориентироваться в любой самой сложной ситуации. И сознание важности наших целей, а также необходимости друг в друге помогает нам нести космическую вахту. Ну а если вместе стало тесно, то лучше отлететь в дальний угол космической «скорлупы» и дождаться момента, когда врозь станет скучно. Может быть, именно в эти минуты единения острее, чем когда бы то ни было, чувствуем, что здесь, в космосе, мы земляки, хоть один родился на вятской земле, а другой в Белоруссии. Подумаешь, расстояние от Волго-Вятского района до Белоруссии — в космосе лету десять минут...

Володино детство, как и мое, прошло при свете керосиновой лампы. Вся семья — мать и бабушка, которые несли на своих плечах послевоенные тяготы, и мальчишке так хочется поскорее вырасти, чтобы стать на ноги и помочь им. Больше всего он думает о бабушке, она старенькая, и ему надо непременно успеть, чтобы хоть под конец жизни освободить ее от забот о хлебе насущном. Пусть у нее будет время посудачить с такими же, как она, стародавними своими подругами на лавочке у двора, полюбоваться солнышком. Вот и сейчас он летает, а она ждет не дождется своего внука, для нее он — свет в окошке. Вот ведь чего достиг. И конечно же ей приятно, что лучи его славы отраженным светом падают и на нее. Значит, был смысл в нелегкой ее жизни, значит, был. Внучек ее стал героем, и все ему по плечу. Вот в небе сейчас летает, а раньше там Бога искали.

У внука в космическом доме забот сейчас намного больше, чем у бабушки в земном. На борту космической станции мы будем проводить эксперимент «Голограмма» с применением лазерного луча. Мне это, как оптику, особенно интересно. Поэтому в первые дни пребывания на борту станции, когда шла ее расконсервация, я провел тест на работоспособность установки.

Что такое голограмма, сейчас в общих чертах представляют все. Это пластинка с черно-белыми разводами, если ее нужным образом подсветить, на ней появляется объемное изображение. Нам надо выполнить голограммы процесса растворения кристаллика поваренной соли в воде. Работа над получением голограмм нелегка и на Земле, тем более сложна она в космосе. В земных условиях для получения голограммы строятся громоздкие сооружения, которые покоятся на массивных основаниях. Такие установки боятся малейших сотрясений и для успеха дела требуют условий, близких к идеальным. Иными словами, такие «махины» для космоса непригодны совершенно. Поэтому специально для работы в космосе был построен прибор, который весил примерно столько же, сколько ручная кинокамера, и не боялся тряски.

Интересно, что в космосе многие апробированные на Земле опыты преподносят какую-нибудь неожиданность. Если кристаллик соли бросить в воду в земных условиях, то он растворится в течение 10—15 минут. В невесомости процесс этот замедляется и идет примерно в течение полусуток. Почему это так, а не иначе, ученые, по нашим же голограммам, должны будут выявить уже на Земле.

Много забот и хлопот на Земле хозяйкам доставляет чистота окон, в нашем космическом доме мы тоже не забываем об уходе за иллюминаторами. Хоть наши окна и изготовлены из прочных сортов стекла, но они не застрахованы от бомбардировки снаружи космическими частицами. Как влияет бомбардировка на их состояние? Мы уже знаем, что после нее на иллюминаторах остаются микроскопические выбоины — каверны, но какова их «глубина»? На вопрос, крайне важный для космонавтов, и должна была ответить голографическая съемка самих каверн. Высококачественную голограмму с иллюминаторов нам мешала получить вибрация станции. Мы выяснили, что установка нуждается в усовершенствовании. Снова задаем работу конструкторам. Надо придумать другую систему фиксации установки на борту...

Много хлопот доставили нам эти опыты, но охота, как говорится, пуще неволи. Программу этого полета мы выполнили полностью и помимо заданной самим себе еще планировали эксперименты «для души».

У Коваленка хобби, как я уже сказал, исследование Мирового океана, мне же по душе — наблюдать оптические явления в верхней атмосфере Земли. Вот так мы и распределили обязанности. Впрочем, при удобном случае с огромным удовольствием объединяем свои усилия — два глаза хорошо, четыре лучше.

Облаков здесь, в космических необозримых просторах, великое множество, все они не простые, и изучение их представляет немалый научный интерес. Вот, скажем, серебристые облака. Это не только особая окраска, определившая их название, но и особая структура. Облака эти идут в виде полос. Такую полоску, почти опоясывающую кольцом земную атмосферу, Володя наблюдал в предыдущем полете с Александром Иванченковым. К этому наблюдению мы прибавили новые штрихи. Как я уже говорил, наша орбита на протяжении некоторого времени была близка к солнечной, хотя Солнце и заходило, но заря присутствовала постоянно. Заря голубая, а серебристые облака располагались почти по всему горизонту, на восходе и заходе, выше белесого слоя, перед фиолетовым. Если бы орбита наша была полностью солнечной, то, возможно, мы увидели бы замкнутый пояс...

А нужно для этого вроде и немного — любопытство, знания и умение анализировать. Иными словами, окошко иллюминатора в космосе, ты сам и плюс к этому — опыт всей твоей предыдущей жизни. Если все это есть, то виси над иллюминатором и смотри в оба. Так, глядя во все глаза, мы увидели «ступеньки» контуров Солнца при заходе за атмосферу. Ступеньки эти указывали на слоистость земной атмосферы и стали основой метода зондирования ее слоев. Мы наблюдали деформацию края солнечного диска, которую впервые увидел экипаж Ю.В. Романенко и Г.М. Гречко.

Серебристые облака давно не дают покоя ученым многих стран. В разных местах их порой замечали после захода солнца в виде тонких слоев, светящихся в темном небе. Отчего же, вопреки всему, они видны ночью, когда другие облака сливаются с темнотой? Значит, располагаются где-то очень высоко. Удалось вычислить — на высоте 80 километров, там, где мороз 70—100 градусов. Ученые полагают, что на эту высоту время от времени, например при извержении вулкана, выносятся большие массы водяного пара, который оседает на космические пылинки и превращается в кристаллики. Но что придает им серебристый блеск: пары или наличие какого-либо вещества в их составе?

В США и Швеции пытались добраться до серебристых облаков при помощи ракет, оснащенных специальными ловушками. Но на Землю эти ловушки возвращались ни с чем. Сведения о составе и происхождении серебристых облаков дадут представление и о верхней атмосфере, о направлении и силе ветров на таких высотах. А это в свою очередь нужно... Впрочем, в мою задачу не входит чтение лекции на научные темы. Пусть только читатель поверит, что когда космонавт висит над иллюминатором и смотрит в окно, то рано или поздно его наблюдения пополнят общую копилку знаний. Уже первые открытия показали, что с космосом наша земная жизнь связана куда сильнее, чем мы думаем. На это указывал еще гениальный Циолковский. Ведь Земля по сравнению с необозримостью космоса — не больше горошины.

Ученым мы добываем интереснейшую информацию, рыбакам «наполняем» сети рыбой. В очереди за порцией позарез необходимых сведений к космонавтам стоят хлеборобы и геологи, мелиораторы и географы... Можно продолжать этот список чуть ли не бесконечно. И не только потому, что «сверху видно все», но и потому, что из космоса легче выявить взаимосвязи некоторых земных процессов, их закономерности и даже предсказать течение.

Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Товарищи, которые работали до меня, по возвращении на Землю давали самый подробный отчет о поведении в состоянии невесомости оптических приборов, но мне надо было уловить разницу в их работе на Земле и в космосе, с тем чтобы, насколько возможно, улучшить их.

Вот уж где пригодилось мне терпение, так это в космосе. Мать меня приучила к мысли, что нудной работы нет, а вся — нужная. Как говорится, глаза боятся, а руки делают.

Был случай в космосе, который по справедливости можно назвать экзаменом на терпение. Проводя проверку командной системы, мы обнаружили несанкционированное прохождение одной из команд. Для того чтобы найти причину, потребовалось расстыковать около тридцати бортовых разъемов и «прозвонить» все контакты. Однако необходимый разъем все-таки нашли, неполадки устранили и радовались, как малые дети. И в ЦУПе вздохнули с облегчением: можно выполнять программу полета дальше.

Главное, верить, что из любого положения есть выход. Помню, что все мы в Центре управления полетом с большим напряжением следили за ходом событий на борту «Салюта-6», когда в самом конце 175-суточного полета Ляхова и Рюмина антенна радиотелескопа зацепилась за один из элементов конструкции станции и «не хотела» сбрасываться, что не давало возможности освободить второй стыковочный узел.

Что делать? Пробовали включать двигатели ориентации, чтобы слегка встряхнуть станцию, но результата не получили. После нескольких безуспешных попыток избавиться таким образом от антенны решились на выход в открытый космос. Пока это отнюдь не простая операция. Усложнялась она и тем, что около полугода космонавты провели в замкнутом пространстве: запас сил уже далеко не тот, что в начале полета. Валерий Рюмин в открытом космосе прошел по всей станции и отсоединил злополучную десятиметровую антенну. О случившемся Валерий рассказывал буднично, без всякого пафоса, и я его хорошо понимаю. Есть такое слово: «надо» — ничего не поделаешь.

В космосе и на нашу долю тоже хватило как основной, так и профилактической работы. Так, например, мы исправили недостатки в системе, обеспечивающей ориентацию панелей солнечных батарей. Одна из них вместе с Солнцем истинным видела и ложное и разворачивалась навстречу ему. Ремонт — дело нужное. Земные специалисты обеспечили высокую степень надежности всех систем корабля, но ведь космос продолжает испытывать нас на прочность, на терпение, на верность мечте и поставленной перед собой цели. Пусть испытывает. Любой из нас, вернувшихся из космоса, живет мечтой о новом полете.

Мы с Коваленком не исключение. Командир очень заботился о том, чтобы я запоминал, где что лежит в нашей космической «лодке», думал о будущем.

— Вот вернемся, — думали и говорили мы в космосе, подразумевая свою скорую встречу с Землей.

Мы возвращаемся в объятия земной тяжести, ее неодолимого притяжения. Меня зовет и притягивает к себе каждая травинка. Не скажешь, что жизнь наша на Земле беспечна и беззаботна, бывает, что мы проходим сквозь череду серых будней, нас находят заботы, печали, потери... И все-таки нет большего счастья, чем жить на нашей прекрасной Земле.

За виток до начала посадки оператор связи просит нашего внимания: «С вами будет говорить «Гранит».

«Гранит» — это позывной В.А. Шаталова.

Как и другие, уже побывавшие на орбите космонавты, он хорошо понимает, что посадка — один из ответственных моментов каждой космической одиссеи. Помня об этом, Шаталов взял себе за правило информировать возвращающихся на Землю сообщениями о месте и условиях посадки. Он сообщает нам погодные и географические данные места посадки и другие подробности типа: землю вспахали, она теперь, как пух, и посадка будет мягкой. «Сольный номер» «Гранита» проходит с неизменным успехом, и мы ему благодарны за моральную поддержку.

— Я «Фотон» — на борту все нормально, — докладывает мой командир.

Наш «Союз Т4» вошел в зону радиовидимости, и произошло уже разделение отсеков.

— Я «Фотон» — на борту все нормально. Земля, ты слышишь нас? Мы — «Фотоны».

Все идет по программе. Мы начинаем ощущать перегрузку. Значит, вошли в плотные слои атмосферы. Так и есть. За окнами багровые всполохи, это обгорает обшивка корабля. Я чувствую, как на меня наваливается тяжесть, и даже голос глохнет от перегрузки. Но, наверное, мы уже составляем единое целое с нашим кораблем, умная машина словно чувствует, как нам тяжело, выходит на более пологую траекторию, и сразу вздыхаем свободнее. Это сработали двигатели системы управления спуском.

Ждем время ввода тормозного парашюта, которое нам сообщили с Земли. 30 секунд проходит, а ввода парашюта нет, 45 секунд, время летит быстро, 60 секунд, а парашюта нет. Смотрю на командира, это у него уже третья посадка. Он — комок нервов, считает секунды. Начинается тряска. Знаю, что перед вводом парашюта это происходило у всех. «Изредка трясет», — говорю я. Точно трясет, значит, скоро ввод вытяжного парашюта. Видимо, Земля ошиблась со временем. Стало легче. Ждем. И вдруг рывок и нас бросило влево, вправо, вверх -трудно было ощутить куда. Через несколько секунд еще рывок и броски.

— Прошел ввод основного парашюта, — догадывается В. Коваленок.

После приземления

Не успел все осознать и осмыслить — еще рывок. Это переход на симметричную подвеску.

Спускаемый аппарат висит над Землей под бело-оранжевым куполом парашюта. Вертолеты группы поиска кружат невдалеке, снижаясь вместе с нами. Устанавливаем с ними связь. Просим сообщить нам высоту, чтобы сгруппироваться перед встречей с Землей.

Есть посадка! Миновав, как по заказу, три озера, приземляемся на зеленую лужайку. Но вдруг удар, нас подбросило и вновь ударило о землю и начало кувыркать. Володя успел в промежутке между ударами нажать на кнопку отстрела парашюта. Еще кувырок через голову и тишина. Здравствуй, родная Земля! Мы приземлились в 180 километрах от города Джезказгана.

Попадаем в теплые объятия лета. Как все переменилось! Стартовали мы среди мартовских снегов и ледяной крупки, а сейчас лицо обдувает теплый ветер и пахнет полынью, разнотравьем, цветами. Волнующий запах трав... Сильные руки извлекают нас из спускаемого аппарата. По желобу съезжаем в сияющий летний день.

Первые шаги на Земле после космоса тяжелы, и с нами надо обращаться осторожно, но сколько радости в глазах и голосах встречающих! Товарищ командир, задание Родины выполнено, — рапортует Владимир Коваленок стоящему у спускаемого аппарата генерал-майору авиации А.В. Филипченко.

Первые часы на Земле прошли в состоянии, которое трудно сравнить с чем-либо. Голову кружит упоительный степной запах. На станции мы дышали кондиционированным воздухом, и он нам казался вполне сносным, но только до тех пор, пока не приземлились. Никакая искусственная смесь газов, необходимых для дыхания, не заменит ласкового дыхания свежего ветра, так же, как искусственное освещение не идет ни в какое сравнение с солнечными лучами, а земная пища все равно приятнее любых космических деликатесов.

Часа полтора сидели, адаптируясь к окружающей среде, у космического аппарата. Отовсюду на тракторах и машинах спешили люди, в основном это были труженики степных просторов — механизаторы, колхозники. Уговоры наших опекунов не проявлять излишнего любопытства оказывали на них слабое воздействие. Каждый, кто оказался свидетелем нашего приземления, стремился высказать свое отношение к этому событию, поздравить с благополучным возвращением, рассмотреть поближе космический корабль. Что касается нас с командиром, то мы этих людей прекрасно понимали. Справиться с ответственным заданием в дни и ночи космического полета нам помогало сознание, что Земля ждет и надеется на нас.

Первый автограф на Земле

Осмотревшись и придя в себя после первых изъявлений дружеских чувств со стороны окружающих, мы неуверенной походкой подошли к аппарату и расписались на его обгоревшей черной обшивке.

Журналисты и медики не выпускали нас из своего плотного кольца. Первые спешили взять интервью, вторых интересовали наши кардиограммы и кровенаполнение сосудов.

Через два часа мы в вертолете, который держит курс на Джезказган. Здесь организована торжественная встреча. В знак уважения и признательности хозяевам города облачаемся в национальные халаты. Короткий митинг на главной площади, и мы снова летим, на этот раз в самолете, а путь держим на космодром. Алексей Леонов протягивает нам по свежему огурцу и куску пахучей, хорошо прокопченной колбасы. Необыкновенно вкусно!

Когда прибыли на место, нас ждала радостная встреча с товарищами. Приветствия, поздравления, шутки и обилие цветов от встречающих и в номерах гостиницы «Космонавт».

После всех треволнений с удовольствием прилег отдохнуть в номере. Деликатный стук в дверь, затем появляется Алексей Архипович. Снова протягивает мне огурец, на этот раз малосольный, и в ответ на мое восторженное восклицание начинает рассказ о том, что огурцы засаливал сам, специально для нас, по своему собственному рецепту. Могу засвидетельствовать, что мастер в этом деле он отменный.

Потом каждого из нас мыл в ванной комнате наш милый доктор Иван Матвеевич. Считается, что мы после посадки нуждаемся в особом уходе. Что же, медикам видней, хоть нам иногда и кажется, что они перестраховщики. На следующий день я своим ходом отправился в баню. Когда добрался до бассейна, то кувыркался там, как в невесомости, а через денек-другой я уже свободно совершал заплывы на 500 и 1000 метров.

Генеральный конструктор В. П. Глушко поздравляет с завершением полета У памятника Ю.А. Гагарину (с семьями)

После двухнедельного отдыха в гостинице «Космонавт» мы были готовы к полету в Москву.

11 июня на подмосковном аэродроме по традиции ровно в 12 часов открылась дверь самолета, доставившего нас на Чкаловский аэродром. И вот я, пятидесятый советский космонавт, иду по бетонным плитам аэродрома рядом с командиром. И так же, как все предыдущие космонавты, так же, как и он, я чувствую в груди радость и волнение. Рапорт председателю Государственной комиссии. Невольно ищу глазами родных и близких. Обнимаю мать, отца, вижу сияющие глаза дочери и блестящие от слез жены, заключаю в объятия родственников и друзей. Тут же целая делегация из МИИГАиКа во главе с ректором, а также мои товарищи-космонавты. Да, я вижу, они заждались не меньше, чем мы. В каком-то тумане проходят первые минуты встречи. Столько цветов, что я не знаю, куда девать их. Мы едем в Звездный. У памятника Юрию Алексеевичу Гагарину, к подножию которого возлагают цветы космонавты после выполнения задания Родины, людей больше, чем во всем Звездном. Возлагаем цветы и мы. Фотографируемся с родителями у памятника.

Впрочем, встреча встречей, праздник праздником, но в Звездном мы должны сегодня присутствовать на заседании Государственной комиссии и доложить о результатах полета. В прохладной и строгой тишине зала забываем о сияющем дне и о том, что нас нетерпеливо ждут родные и близкие.

Много волнующих встреч с людьми подарит мне родная Земля после возвращения из полета.

В родной дом, который мы строили в течение года, создав первый в стране МЖК, в этот день я вступил в сопровождении многочисленных гостей, и мне очень хотелось, чтобы здесь были все дорогие мне люди, все те, кто словом, делом и даже своим присутствием помогал мне пробиваться сквозь будни к удивительному событию — возвращению из космоса.

Церемония награждения в Кремле. Звезду Героя Советского Союза вручает Л. И. Брежнев

И как в то мгновение, когда звучит короткая, но емкая по внутреннему напряжению команда «ключ на старт», поневоле окидываешь мысленным взором всю свою жизнь. Вместе со мной сегодня здесь те, кому я обязан своим становлением: мои родители, моя семья, друзья — все те, кого я вспоминал в космосе, как самое дорогое для сердца человеческого богатство, которое мы оставляем на родной земле. Знал я, что встретит она нас теплом, но не думал и не ведал, что так торжественно и сердечно. Бывают такие мгновения в жизни человека, торжественность которых он не может осознать в полной мере до тех пор, пока они не наступят и не придется их пережить.

Церемония нашего награждения проходила в Екатерининском зале Кремля. Когда вошли сюда, то почувствовал, что волнуюсь как перед первым экзаменом. Казалось бы, что вот сейчас-то волноваться нечего, все испытания позади, программа полета выполнена полностью, мы оправдали доверие Родины, чему свидетельство — цель нашего прибытия в Кремль. На церемонии награждения присутствовали руководители страны. После приема в Кремле, где Председатель Верховного Совета СССР Л.И. Брежнев вручил нам высокие награды Родины — Золотую Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина (я также получил знак «Летчик-космонавт СССР»), нас снова ждали в Звездном. Однако я не мог не заехать в родной МИИГАиК, чтобы выразить всю глубину признательности своим учителям. Но когда мы вошли на территорию института и Василий Дмитриевич Большаков спросил: «А помнишь, как ты убирал этот двор?» — почувствовал себя легко и свободно. Конечно же я помнил. Когда женился, об общежитии мечтать не приходилось. Был ленинским стипендиатом, председателем спортклуба, но вопрос об общежитии для семейного студента, хоть он семи пядей во лбу всегда оставался открытым. А дворнику по штату была положена комната. Размышляя, я пришел к выводу, что и зарплата дворника окажется весьма кстати.

Молодая студенческая аудитория в МИИГАиКе и в других высших учебных заведениях, где мне потом довелось выступать — в Куйбышевском, Пермском политехнических институтах, жадно впитывала в себя все подробности о космическом полете. Студенты задают очень много вопросов, и видно, что некоторые мысленно как бы примеряют на себя костюм космонавта. Что ж, в добрый час! Но только хочется напомнить, что делу космоса служит и добросовестный труд на земле. Ведь все в нашей жизни взаимосвязано.

После полета я получил приглашение побывать у земляков, и вот настал такой день, когда я проснулся ранним августовским утром в поезде «Вятка». Первая мысль была о том, что за окном уже родная земля. Когда я очнулся от дум, то оказалось, что мы уже едем по территории родного Оричевского района.

На станции Оричи поезд делает кратковременную остановку. Здесь на перроне я увидел красногалстучную пионерию — ребята стояли с транспарантами. Помню один: «Спорт, упорство, физкультура довели до Байконура». Наверно, я волновался больше, чем эти ребята.

Встреча на привокзальной площади г. Кирова

Вдоль полотна железной дороги мелькали деревеньки, такие же скромные, бревенчатые, как мои Березкины. Все в зелени, лето в 1981 году выдалось в Вятском крае необычайно теплое. Земля радовала глаз яркими и чистыми красками, за окном проплывали озера, поросшие иван-чаем, светлые и приветные березовые рощи.

Вижу знакомый пейзаж, а память воскрешает картины детства и юности. После седьмого класса поехал в Свердловск поступать в железнодорожный техникум. Поступить-то поступил, но на стипендию не вытянул и забрал документы. Не мог же я вдали от дома сесть на иждивение родителей, об этом и мысли не было. Трудодень они мне свой натурой в конверте не пришлют.

Сошел тогда я с поезда в Быстрягах, ботинки в руки, и босиком, да по лужам принялся месить грязь до своей деревни. Дотопать-то дотопал, а вот войти в избу смелости не хватает: как скажу родителям, что вернулся ни с чем? Наконец из дому вышла мать по каким-то своим хозяйственным делам, увидела меня и руками всплеснула: что ж это я сижу, неприкаянный? Рассказал ей что к чему, сам плачу, а она меня утешает да сокрушается, что напрасно забрал документы и не стал учиться, уж они с отцом как-нибудь поднатужились бы да помогли мне.

Об институте тогда я еще не думал, слишком уж он казался недосягаемым. А учителя были довольны, что я вернулся. Вера Васильевна, наша учительница истории, а потом директор школы, сказала, что десять классов мне не помешают. И точно, не помешали. Как и то обстоятельство, что мы с братом рано привыкли рассчитывать на свои силы. Видели, что родителям нелегко достается хлеб насущный, и жалели их, что ли.

Торжественная встреча в горисполкоме г. Кирова

Волнение с новой силой нахлынуло на меня уже на вокзале в Кирове. Привокзальная площадь была запружена народом, девушки в костюмах по мотивам нарядов глиняных дымковских красавиц встретили нас хлебом-солью, играл оркестр, было много цветов и улыбок. Описать все это трудно, такие минуты неповторимы и навсегда остаются в памяти.

Была торжественная встреча с земляками в горисполкоме. Я стал Почетным гражданином г. Кирова и мне вручили в дар от кировчан картину вятского художника П.С. Вершигорова «Дом космонавта». Никогда не думал, что наш скромный бревенчатый домик в Березкиных будет запечатлен на полотне. В него, в этот дом, так просто взрослому человеку не войти, надо обязательно наклонять голову. Наш просторный довоенный дом сгорел, и мать моя со мной и со стариками на руках оказалась бы на улице, если бы нас не приютили добрые люди. Потом, чем мог, помог нам колхоз, выделил строительные материалы, но с рабочими руками было трудно, и, хочешь не хочешь, мать принялась за дело. Отец вернулся с фронта уже в новый дом.

Когда журналисты начинают меня «пытать» и просят рассказать о своей жизни, я им иногда говорю, что о матери моей написать роман — действительно значило бы рассказать о подвиге всей жизни, подвиге тем более реальном, что сама мать не считала, что делает что-то особенное.

Все, кто возвращается из космоса, сразу оказываются в самом центре людского внимания. Ничего удивительного в этом нет. Впрочем, космонавт — фигура вовсе не исключительная. Такой же человек, как и все, и, говоря это, я не открываю ни для себя, ни для кого-либо другого истины. И все-таки... Вспоминаю свои собственные представления о первопроходцах. Я думал, что это люди, наделенные большой физической силой и вообще особенные по всем статьям.

Теперь я сам в этом ряду... Действительно, принадлежность к большому важному делу накладывает печать на человека. Может быть, особенность этих людей в том, что своему делу они отдают себя без остатка. Если надо, готовы отречься от всего во имя главной цели — освоения космоса. Все остальное отходит на задний план. Представьте, что на завтра объявлен набор в космическую экспедицию, которая отправится для исследования просторов Вселенной, скажем, на сто лет. Читатель, конечно, уже знает из научно-фантастической литературы, что физиологические процессы на борту такой станции в организме человека проходили бы по другим законам, люди бы вернулись на Землю, но когда? Очевидно, тогда, когда произошла бы уже смена поколений, и они не застали бы на Земле никого из тех, с кем простились.

Охотников отправиться в такую экспедицию, уверен в этом, было бы больше, чем достаточно... И вовсе не только из любопытства, из научного интереса или оттого, что устали от земной жизни и не любят свою старушку-планету. Нет, как раз сыновняя любовь к Земле и велит нам штурмовать космос. В полной мере мы еще не знаем, какие открытия нам принесут эти исследования. Одно неоспоримо: их значимость превзойдет наши самые смелые ожидания. Каждый из пионеров космоса мечтает, что его работа принесет пользу людям, сделает их жизнь счастливее.