Однажды ночью, часов так около двенадцати, mademoiselle Clairette, барон Зюнде и я ехали на тройке. Куда и откуда мы ехали — положительно не могу ска­зать; дело, кажется, происходило на Крестовском острове Во всяком случае утверждать берусь лишь тот факт, что мы возвращались с какого то обеда, спешили на какой то ужин, и что кругом было много снега, сверкавшаго под лучами улыбавшейся и даже, как будто, показывавшей нам язык луны.

Тройка лошадей неслась, а тройка людей несла в это время всякий вздорь, особенно, конечно, отли­чался на этом поприще Зюнде. Он поставил, между прочим, нашей веселой собеседнице такой затруднительный вопрос: если бы он, Зюнде, сорвал с одной из наших лошадей яблоко (лошади были серыя в яблоках) и предложил бы ей, Clairette, отдать это яблоко в знак своего серьезнаго влечения одному из присутствуюших мужчин, то кому бы она отдала предпочтение — барону Зюнде, мне или... кучеру.

При таком вопросе Clairette смутилась; впрочем смущал ее не столько пикантный вопрос, сколько недостаточно твердое знание русскаго языка.

И вот, пока она недоумевающим взглядом по­сматривала на нас, стараясь придать своему весе­лому, раскрасневшемуся от мороза личику сосредо­точенное выражение, произошло нечто совершенно изумительное.

На небе показалась светящаяся точка.

— „Tiens! une étoile filante!“ произнесла Clairette, подняв носик кверху.

— „Надо пожелать чего нибудь, пока она еще не скрылась“, заметил я.

— „Désirer quelque chose?“

— „Oui, cherie! desire... moi“, с чарующей улыбкой посоветовал барон Зюнде.

Между тем, светящаяся точка к нашему боль­шому изумлению не исчезала, а наоборот станови­лась все больше и больше и, теряя постепенно свой блеск, превращалась в темную массу, летевшую по направленно к нам с необычайной быстротой.

— „Sapristi! qu'est-ce donc?“ с изумлением про­шептала Clairette.

Мы промолчали, сами не отдавая себе отчета в происходящем. А темная масса все росла и росла, придвигалась к нам все ближе и ближе и, наконец со свистом грохнулась в нескольких шагах от дороги в снег и зашипела. Ямщик только что заметивший таинственный предмет сразу осадил лошадей и испуганно прошептал: „с нами крест­ная сила!“

Мы переглянулись и, движимые все трое одной и той же мыслью, выскочили из саней.

— „Allons voir“, прошептала Clairette.

Мы молча кивнули головой в знак согласия и храбро зашагали по снегу.

— „Смотри, укусит еще чего добраго!“ предупре­дительно заметил Зюнде, когда мы подошли почти вплотную к темной массе, лежавшей черным пятном на сверкающей белизне снега и встречавшей нас неприязненным шипеньем.

— „Фу! какой скверный запах! не то серой воняет, не то порохом“, отозвался я.

Было слишком темно, чтоб разглядеть таин­ственную массу. Нужно было „свету! побольше свету“, как говорил покойник Гете. Зюнде крикнул ям­щику достать свечу из фонаря тройки.

Ямщик, испуганно следивший за нашими движениями и крайне недоверчиво относившийся к пред­мету нашего любопытства начал отнекиваться, осно­вываясь на том, что „нельзя мол оставлять лоша­дей без присмотра“.

Тогда я сам вернулся к экипажу, вынул свечу и, защищая пламя рукою, пошел обратно на место происшествия.

Пламя извивалось, замирало, стеарин капал мне на руки и на шубу, но, тем не менее, нам коекак удалось разсмотреть то, что нас интересовало. Кстати и луна благосклонно приняла участие в наших занятиях, озарив нас своим белесоватым светом.

Пред нами лежала большая черная глыба с не­правильной поверхностью и с более или менее пра­вильными очертаниями овала: издавая сильный сер­ный запах, она все еще продолжала шипеть, хотя и слабее, чем в первый момент своего падения. Кругом нея снег стаял и небольшими ручейками грязноватой воды орошал наши галоши.

Зюнде, оказавшийся смелее нас всех, решился ткнуть концем палки грязную массу: масса оказа­лась совершенно твердой и притом положительно неодушевленной.

— „Берем этот машин домой avec nous“:, рас­храбрилась Clairette, любившая иногда блеснуть сво­ими крайне неудовлетворительными сведениями по рус­скому языку.

— „Tu es folle, ma chére!“ возмутился я: „куда же мы положим такую громаду? да и весит то она, наверно изрядно“.

Черный предмет был действительно порядочных размеров, около сажени в длину и аршина два в ширину.

Пришлось отказаться от проекта везти на буксире нашу находку. Тогда я предложил моим спутникам спокойно продолжать нашу partie de plaisir, а завтра приехать на это место со всеми не­обходимыми принадлежностями, как-то: топоры, ломы, веревки, и т. п.

Предложение мое было принято, и мы, к величайшей радости ямщика, водрузились обратно в тройку и поехали... не помню куда.

На следующий день, в три часа дня, Clairette, Зюнде, я и старый князь Уржумский, котораго мы застали у Clairette, заехав за ней — прибыли к месту происшествия в сопровождении двух рабочих.

Paбoчиe начали было уже обвязывать черную массу веревками, как вдруг барону Зюнде пришла по истине гениальная мысль.

— Позвольте!“ вскричал он: „не лучше ли сначала изследовать, что это за штука, прежде чем обременять себя такой тяжелой ношей?

— „Изследовать? как изследовать?“

„Да очень просто: раздробить эту глыбу при помощи ломов и посмотреть нет ли в ней чего нибудь интереснаго“

„Раз, что она упала с неба, значит это не что иное как аэролит“, важно и притом весьма ре­зонно изрек князь Уржумский.

„Совершенно верно! и как это нам раньше в голову не пришло! закричал Зюнде: ура! виват! Уржумский, ты — гений!“ и, обращаясь к рабочим, добавил: „ломай эту штуку, братцы“.

„Братцы“ пустили в ход ломы; осколки каме­нистой массы посыпались градом. Оказалось, что верхний черный слой был очень тонок — не более милиметра, — излом сероватаго цвета и зернистый.

Лица присутствуюших изобразили разочарование.

— Самый обыкновенный аэролит! недовольным тоном заметил Уржумский.

- „За то какой большой!“ утешил я,

Работа шла успешно: аэролит оказался каменистый и не слишком твердый.

Вдруг один из ломов, вонзенный сильной ру­кой рабочаго, застрял, издав предварительно звук удара металла о металл.

Все насторожили уши.

Из внутри глыбы послышался писк.

„Вы слышали? там кто-то визжит! что за черт!“ произнес Зюнде.

Paбoчиe перекрестились и отказались продолжать работу. Пришлось пообещать им крупный „на-чаек“. Как известно, такое обещание магически действует на русскаго человека. Работа опять закипела.

Кончилось дело тем, что каменистая масса была разломана, и нашим глазам представился большой металлический цилиндр, герметически закупоренный со всех сторон; в верхней части его оказалась дыра — след лома — через которую слышалось какое-то ворчание.

Всех присутствующих охватила какая-то робость; переминались с ноги-на-ногу, молчали и растерянно смотрели друг на друга.

— Il у а qulequ'un dans cette machne“, произнесла Clairette.

Ея голос подбодрил нас: мы приблизились к цилиндру и начали его постукивать. Внутри что-то закопошилось и начало издавать жалобно-молящие звуки.

Наконец, Зюнде решился принять энергичныя меры для изследования тайны: он взял из рук рабочаго топор и осторожно вырезал дно цилиндра. Жалобныя звуки приняли веселый характер. Поло­жительно, цилиндр заключал в себе живое суще­ство, которое необходимо было выпустить на сво­боду. Прибегли опять к топору; металлическая оболочка была разрезана, и... и... и нашим взглядам представился человек, или почти что человек.

Представьте себе десяти-летняго мальчика, ростом с здоровеннаго мужчину во цвете лет с руками длинными до колен, ртом на месте носа и носом на месте рта. Одет этот странный субъект был в какую-то холщевую рубашку с небольшим вырезом на груди. Цвет его кожи был зеленовато-бронзовый, в роде того, как Поссарт гримируется в роли Мефистофеля.

— „Miséricorde qu'il est laid!“ воскликнула Clairette.

„Д-да!“ промычал Зюнде: „ты-бы и поцеловать его не могла! У него нос черт знает где“.

Paбoчиe, между тем, побросав инструменты, пу­стились бегом бежать, до того страшное впечатление произвел на них наш внезапный гость.

Наступило мучительное молчание.

Странное существо приподнялось на руках, изу­мленно обвело взглядом всех присутствующих, потом встало на ноги, бросило безпокойный взгляд на свой туалет и направилось прямо к Clairette, которая, при его приближении, завизжала от страха и спряталась за мою спину.

„Существо“ засмеялось смехом похожим на хрюканье поросенка и отчетливо произнесло:

— „Good morning!“

— „Un anglais!“ вскричала Clairette, внезапно взыгравшись духом, и храбро протянула руку незнакомцу.

Они обменялись shake hands'ом. Тогда и мы, трое мужчин, последовали примеру нашей дамы. „Существо“ говорило по-английски и между нами тотчас-же завязался на этом языке разговор.

— „Где я?“

— „На островах“.

— „Островах? каких островах?“

— „Петербургских“.

— „А что такое Петербург?“

— „Столица России“.

— „А что такое Россия?“

— „Mais c'est un idiot!“ неудержалась Clairette, слыша наивные вопросы „существа“.

— Получив объяснение, что такое Россия и Европа, „существо“ произнесло:

— „Это все Англия“.

— „Как Англия?“ ? изумился Зюнде, говоривший от лица всех нас: „и каким образом вы знаете, что существует Англия, когда вам незнакома Россия и даже Европа. Да, наконец, откуда вы сами взялись?“

— „Я родом из города Swinstown королевства Kikimorland“.

— „Что такое? да вы не из сумасшедшаго-ли дома?“

„Существо“ обиделось при таком вопросе и пред­ложило барону бокс. Мы поторопились успокоить его и разговор продолжался.

— „Мы, вероятно, с разных планет? это какая планета?“

— „Земля“

— „Ну так и есть, так и есть! All right! а моя планета — как вы, земные обитатели, называете ее Марс“.

„Обитатель планеты Марс!“ изумленно повторили мы хором: „да как вы сюда попали?“

„Очень просто, не помню сколько времени тому назад — я потерял сознание о времени — я заболел, и болезнь моя кончилась тем, что я впал в летаргический сон. У нас на Марсе, существуют особенные люди, которых называют докторами. Когда человек заболевает, то к нему пригла­шается такой доктор. То же было и со мной: ко мне призвали доктора, он осмотрел меня и решил, что я умер... у вас на земле, надеюсь, нет докторов?

— „О, и сколько еще!“

— „И они у вас тоже хоронят заживо? „Сколько угодно!“

— „Это не хорошо! Ну, так вот: когда доктор сказал, что я умер, меня положили в гроб — вот этот металлический цилиндр, из котораго вы меня вынули — и похоронили. Так я пролежал два дня приблизительно; на третий день я почувствовал, что куда-то лечу вместе с моей могилой... Вот и все. Затем я очутился на Земле, у вас“.

— „Понял, понял все!“ вскричал Зюйде: „ве­роятно, вас похоронили в таком куске почвы, ко­торому предстояло, отделившись от вашей планеты, стать аэролитом и прилететь таким образом на Землю“.

— „Yes, yes!“ обрадовался „марсовец“ и, став вдруг снова серьезным, отвесил нам поклон и торжественно провозгласил.

— „My name is Criks“.

Тогда мы, в свою очередь, поспешили ему отре­комендоваться, а покончив с оффициальным представлением, полюбопытствовали узнать откуда господин Крикс набрался сведений по английскому языку.

— „О, это целая история!“ ответил он: „английский язык у нас считается интернациональным. Узнали же мы, обитатели Марса, его таким обра­зом. Много, много лет тому назад к нам на планету свалился с неба странный предмет — воз­душный шар, как мы потом узнали: в нижней части этого предмета находилась большая корзина, а в этой корзине лежал в безсознательном состоянии — „почти человек“. Вы понимаете, что для нас, обитателей; Марса, вы, обитатели Земли кажетесь только „почти“ людьми. Привели мы этого человека в чувство, и, вообразите, как только он очнулся, то вытащил из своей корзины длинную жердь с прикрепленным на ней четыреугольным куском красной материи, воткнул эту жердь в почву и важно заявил: „Эта страна объявляется английской колонией. Hip, nip, hurrah!“ Затем он поселился у нас и обучил нас английскому языку, боксу, крокету, а также пить виски и есть кровавое мясо. Политической роли у нас он не играл, хотя и страстно добивался оной: мы не решались дове­рить наши государственные интересы человеку, у котораго нос был на место рта, а рот на месте носа“

— „То есть, как это — рот на месте?“, изу­мился Уржумский.

— „Ну, да! так, как у вас! строение вашего лица несогласно с принципами нашей анатомии“, пояснил г-н Крикс: ,,Однако мне холодно“.

Мы сейчас же укутали нашего новаго знакомаго в плэд, усадили в тройку и повезли в город. На пути мы решили, что г. Крикс поселится у меня, так как никто из остальных участников нашей поездки не мог этого сделать: Уржумский — по семейным обстоятельствам, а Зюнде — по служебным. Впрочем, мне пришлось немного побороться с Clairette из-за моего квартиранта. Коварная жен­щина хотела его приютить у себя, мотивируя свое желание тем, что ей надоела ,,земная любовь“.

В конце концов г-н Крикс был доставлен ко мне на квартиру, где я ему и отвел особую комнату. Он моментально завалился спать, утомленный, вероятно, своим оригинальным путешествием и, заявив мне предварительно, что у них на Mapcе сутки продолжаются тридцать семь с половиной часов и что, мол, сих ради причин, он менее двенадцати часов никогда не спить.

В виду такого заявления я оставил его в покое и даже собственноручно изгнал семнадцать репортеров и прочих ученых, явившихся ко мне за подтверждением потрясшаго город известия о пребывании у меня на дому обитателя планеты Марс.

Под вечер и я отдался в объятия Морфея, лелея сладкия мечты о том, как я буду экзибировать моего жильца и как, тем самым, прославлю самого себя...

Увы и ах! мечтам моим не суждено было сбыться!

Когда я проснулся на следующее утро и вошел на цыпочках, боясь встревожить драгоценный сон, в комнату г. Крикса, я усмотрел — пустоту, или, вернее, в замен „марсовца“ я узрел исписанный и пришпиленный к подушке клочек бумаги. Мо­жете себе представить, с каким лихорадочным нетерпением я набросился на эту записку.

— „Жалкая земная тварь!“ значилось в оной на чистейшем английском языке: ,,мне с перваго же дня ваша планета показалась на столько ничтожной, что я поспешил уехать во свояси. Какой путь я избрал — не скажу, дабы вы, дураки (так таки и было написано дураки — fools) не повадились шататься к нам. Но, дабы вознаградить тебя за представлен­ное мне на эту ночь гостеприимство, я обещаю тебе ежемесячно писать письма с описанием нашего житья-бытья. Каким образом эти письма будут тебе доставляться — этого я тебе тоже не скажу, иначе еще, пожалуй, ты вздумаешь мне отвечать, а глупостей твоих читать я ненамерен. Итак, про­щай. Жди от меня на днях письма. Ущипни за меня единственную земную женщину, с которой я успел познакомиться. Сморкаюсь в твой платок (так принято у нас на Марсе заканчивать письма).

Твой Крикс“.

Прочтя это выразительное послание, я снова взыг­рался духом: у меня будет корреспондент на Марсе! ого-го-го!! До этого еще ни одна, даже аме­риканская газета, не доходила.

Если Крикс не надует, обещаю, господа, пе­чатать переводы его писем в нашем журнале.

В. Барятинский.