Неожиданно по предприятию пронесся слух, что в нашем министерстве формируют подразделение, основной задачей которого будет координация работы предприятий, занятых в программе "Буран". Требовались, якобы, квалифицированные специалисты, проработавшие по этой тематике не менее пяти лет. Я не знал, что, где, когда, но сразу же понял, что это мой шанс, и я не должен его упустить...

Буквально на следующий день зашел Таранов. Поприветствовав всех, он подошел ко мне и предложил прогуляться. В разговоре выяснилось, что от нас он перешел на работу в ЦНИИМАШ, где устроился младшим научным сотрудником. А у нас он появился исключительно для того, чтобы встретиться со мной.

— Твое место в том подразделении, Анатолий, — убеждал он меня, — Оно создано для таких как ты... У тебя же кругозор, ты все схватываешь на лету и всегда предлагаешь грамотные решения... Брось все, езжай немедленно. У Бродского ты закиснешь.

Я и сам уже это понял, а потому, записав координаты, прямо с обеда отправился в Москву, по указанному Тарановым адресу.

В коридоре министерства увидел несколько стендов, у которых толпились люди. Ознакомившись с информацией, направился в кабинет, где формировался отдел, который должен заниматься летательными аппаратами. Выслушав меня и изучив мои дипломы, будущий начальник отдела сказал, что в принципе я им подхожу, но посоветовал обратиться в другой отдел, который будет заниматься системами ракет и наземным оборудованием.

Расстроенный неудачей вышел в коридор и увидел стоящего у стенда Валеру Лыфаря.

— А ты что здесь делаешь? — спросил его.

— То же, что и ты, — хитро заулыбался он.

Несмотря на то, что в данной ситуации он был моим конкурентом, я тут же рассказал ему о своей неудачной попытке, и мы вместе направились к нужному кабинету.

— Зарецкий? — спросил какой-то сидевший у кабинета за столиком мужчина со списком, — Вы у нас в списке. Ждите. Вас вызовут.

"В каком я у вас списке? Откуда?" — удивился я, но остался ждать.

Вызвали Лыфаря, который тоже оказался в списке. Он вышел грустный:

— Так я и знал. У меня выслуги не хватает. Не взяли, — поделился он своей неудачей и отправился по своим делам.

Люди входили и выходили, а меня все не вызывали. Наконец я остался в коридоре совсем один.

— Зарецкий, заходите. Извините, что заставили ждать, но мы решили оставить вас на закуску, — пригласил меня в кабинет, судя по всему, будущий начальник отдела.

— Не очень-то приятно оказаться в роли закуски накануне ужина, — пошутил я. Шутка была воспринята положительно.

— Анатолий Афанасьевич, мы определились с вашей кандидатурой еще до этого собеседования. Вас рекомендовали, можно сказать, со всех сторон: Соколов, Коляко, Кожевников и даже кто-то из ЦНИИМАШ. Рекомендаций достаточно. А потому мы хотели бы просто поговорить с вами о предстоящей работе. Расскажите нам, с какими проблемами вы сталкивались лично или они известны вам от ваших коллег, — попросили меня.

И я выложил все, что наболело. Прежде всего, рассказал о совещании у Сергеева и о том, как легко можно было решить вопрос автоматизации испытаний, если бы Губанову удалось решить жилищную проблему харьковчан.

— А какая тут связь? — удивился начальник отдела.

— В том то и дело, что никакой. А вопрос до сих пор не решен. Нет многоквартирного дома, нет решения нашей проблемы.

Рассказал и о том, с чем столкнулся, когда разрабатывал алгоритмы управления, и о предложениях Шульмана, которые до сих пор не нашли поддержки, и о проблемах двигателистов и управленцев. Взглянув на часы, мой слушатель, который ни разу меня не перебил, вдруг, словно очнулся:

— Извините, Анатолий Афанасьевич, мы уже проговорили с вами больше часа, а чувствую, что вам еще есть, что сказать. Правильно сделал, что оставил вас на закуску, но если мы не остановимся, то, — рассмеялся он, вспомнив мою шутку, — Я сейчас зайду к Румянцеву, а вы подождите. Скорее всего, он захочет с вами встретиться.

— А кто такой Румянцев? — спросил его.

— Заместитель министра. Он возглавит наше направление.

Вскоре меня вызвали к Румянцеву. Кроме него и начальника отдела, в кабинете, неожиданно для меня, оказался наш начальник отдела кадров Петров.

— Товарищ Зарецкий, — обратился ко мне заместитель министра, — Без всяких сомнений, вы нам подходите. Какая у вас сейчас должность и зарплата?

— Старший инженер, сто девяносто.

— Вы старший инженер? — удивился он, — То, что вы изложили начальнику отдела, заставило нас пересмотреть все, что мы с ним наметили, и даже структуру отдела. Я думал, вы, по меньшей мере, ведущий инженер.

— Все так думают, кроме моего начальства, — пошутил я.

— Обычная история, — согласился он, — Мы предлагаем вам должность ведущего специалиста с окладом двести пятьдесят. Согласны?

— Согласен, — не раздумывая, ответил ему.

— Товарищ Петров, включите Зарецкого в приказ, — тут же выдал он указания Петрову.

— Я то включу, — неуверенно ответил Петров, — Да боюсь, будут проблемы... Я навел справки... Зарецкий ведущий специалист в отделе.

— А нам какие нужны? — возмущенно спросил Румянцев, — Наберем блатных, ничего не сделаем. Да и как можно толкового ведущего специалиста держать в старших инженерах. Не понимаю... В приказ и точка, — повторил он.

— Товарищ Румянцев, — чувствуя поддержку, решил я раскрыться до конца, — Боюсь, что проблема будет даже не в этом.

— А в чем?

— Да есть у меня пятнышко в биографии.

— Что, сын врага народа? — улыбнувшись, спросил он.

— Хуже... Я уволен из армии по психиатрической статье.

— Товарищ Петров. Что скажете?

— Мы знаем. Он бы у нас не работал, если бы были ограничения. По той статье ограничений нет, — выдал справку кадровик Петров. Я облегченно вздохнул.

— Я беспартийный, — выбросил я на закуску свой последний козырь.

— Вступите у нас, — мгновенно парировал Румянцев, — До скорого свидания, товарищ Зарецкий, — попрощался он со мной.

Я вернулся в кабинет и позвонил домой.

— Где шляешься? — обрадовалась жена, — Я тут с ума схожу. Поздно, а тебя нет.

— Я в министерстве, на Новослободской. Скоро поеду домой.

— Как ты там оказался?

— Приеду, расскажу.

Дома моя новость произвела фурор. Как оказалось, не только дома.

— Зарецкий, что ты вчера делал в министерстве? Почему ушел без спроса? — тут же набросился на меня Мазо.

— Меня вызвали, — соврал ему. Вроде бы воспринял как правду.

— А почему никого не известил? Кто вызвал? — продолжил он допрос.

— Замминистра. К тому же, товарищ Петров приказал никого не извещать, — заинтриговал его.

— Кто такой Петров? По какому вопросу тебя мог вызывать замминистра?

— Слишком много вопросов, Анатолий Семенович, на которые я не уполномочен вам отвечать.

Мой ответ заставил его задохнуться от возмущения, но мне уже было глубоко наплевать. Я ощутил перед собой зримую перспективу — работу, которую сам буду планировать и исполнять. И она, несомненно, будет намного эффективней, чем та, которой занимался до сих пор. "Людочка, любовь моя, мне кажется, я на полпути к успеху. Я добьюсь своей цели, чего бы мне это ни стоило", — успел подумать, прежде чем очнулся от размышлений, прерванных грубым окриком Мазо:

— Зарецкий! Уснул что ли?.. Пойдем к Бродскому!

— Анатолий, ты что, всерьез собрался от нас уходить? — сходу раздраженно спросил Бродский вместо приветствия, что было между нами впервые. "Отвечу тем же... Впрочем, стоит ли опускаться?" — мелькнуло в голове.

— Здравствуйте, Эмиль Борисович... Разве это для вас новость? И разве я что-то делал не всерьез?

— Извините, здравствуйте. Я думал, мы виделись, — выкрутился Бродский, — И что же вам предложил Румянцев? — спросил он, мгновенно перейдя на официальное "вы".

Мне сразу стало ясно, что Эмиль знает все. А рассказал ему ни кто иной, как его сосед по лестничной клетке Петров. Как же я это забыл? А то уж, было, принял его за майора КГБ Пронина, тайно наблюдавшего за нами из туалетного бачка. Вспомнив любимого героя школьных лет, я рассмеялся:

— Перспективу, Эмиль Борисович.

— Ну, и сколько стоит эта перспектива? — спросил он, сделав вид, что не понял причину моего смеха.

— Вы же знаете, Эмиль Борисович, — ответил ему прозрачным намеком и, помолчав, продолжил в том же духе, — Перспектива не стоит ничего — она бесценна.

— И все же, сколько вам предложили? — настаивал Бродский.

— Уж, конечно же, не должность старшего инженера... А вы что, Эмиль Борисович, неужели хотите меня перекупить?

— Зачем мне вас перекупать? Вы и так наш работник. А вот отпустить вас не могу. И не надейтесь.

Я не стал спорить. Меня включили в приказ, и теперь вряд ли что зависит от моих начальников. Увы, я пребывал в состоянии эйфории, чувствуя скорые перемены своего положения, а потому недооценил их возможности...

Через полчаса меня вызвала Вера Журавлева. С тех пор, как ушла Лидия Федоровна Бойкова, наши техники по очереди исполняли обязанности секретаря Бродского. В ту неделю за секретаря была Вера.

— Афанасич, где можно поговорить без свидетелей? — незаметно шепнула она мне.

— Иди за мной, — так же тихо ответил ей. Вскоре мы оказались у входа на крышу.

— Афанасич, я поняла, ты уходишь от нас? — спросила Вера. Я молча кивнул, — В общем, Бродский с Мазо что-то задумали. Хотят тебе помешать.

— Я знаю. Только вряд ли что выйдет. Меня уже включили в приказ.

— В том то и дело, они хотят добиться, чтобы тебя оттуда исключили!

— А ты откуда знаешь? — удивился я, хотя чему уже было удивляться.

— Случайно подслушала разговор Бродского с каким-то Румянцевым.

— Да ты что?!

— Подняла трубку, а там говорят о тебе. Не удержалась, послушала... Тем более, что Бродский такое о тебе наговорил! Чуть было ни врезалась в разговор. Так и хотелось крикнуть, врете все, Эмиль Борисович!

— Ну, ты даешь, Вера.

— А что!.. У Бродского выходит, ты самый бездарный работник отдела. Ничего не знаешь, работать не умеешь, срываешь планы, даже на работу опаздываешь, — с возмущением сообщила Вера. Я рассмеялся.

— Вера, да это же самая лучшая характеристика!

— Во-во! Тот товарищ так и сказал... А Эмиль ему говорит, вы знаете, что его из армии выгнали, он сумасшедший и на учете в психдиспансере? Я чуть со стула не упала. Такое придумать!

— Он не придумал, Вера.

— Да ты что?! — с удивлением посмотрела на меня Вера.

— Из армии иначе, чем через дурдом не уйдешь.

— Ты был в дурдоме? С психами?

— Был, Вера.

— Надо же, — удивилась она, узнав неизвестный ей факт моей биографии, — И тот товарищ ответил, что знает. Тогда Эмиль ему так и сказал, почти дословно, все равно, товарищ Румянцев, я его вам не отдам.

— Так и сказал? — рассмеялся я.

— Так и сказал. Тот товарищ тоже рассмеялся. Значит, сказал, я на правильном пути.

— Спасибо, Вера, — поблагодарил ее. Я думал, что это все, что она хотела мне рассказать. Разговор Бродского с Румянцевым лишь укрепил мои позиции. От плохих работников стараются избавиться, а не сражаются за них с замминистрами. Оказалось, что это не все, о чем хотела предупредить меня Вера.

— Не за что, Афанасич, — ответила она, — Слушай дальше... Это еще не все... Эмиль тут же вызвал Мазо. Когда тот вошел, дверь осталась приоткрытой. Говорили громко, все слышно... Так Эмиль сказал, что дойдет до министра, а тебя из приказа исключит... А потом так и сказал Мазо, оставь Зарецкого в покое, что бы он ни делал... И еще сказал, что тебя пора повышать, а то сбежишь. А Мазо говорит, никуда не денется, повышать надо Гарбузова, это выгодней... И знаешь, что Бродский на это ответил?

— Откуда, Вера? — рассмеялся я, узнав тайные мысли главных фигур нашего серпентария.

— Дурак ты, говорит, Анатолий, сколько тебя ни учи. Тебе голову Зарецкого, цены бы не было... Не упусти курицу, несущую золотые яйца, держи под собой и старайся подружиться. А ты все с ним скандалишь... А Гарбузова скоро снимут, так что на сынка можно плюнуть... Вот же гады, — не удержалась Вера, ставшая невольным свидетелем обычных разговоров начальников, которые, конечно же, стали ей откровением...

— Зарецкий, где болтаешься? — "проклюнулся" Чебурашка, нюхом почуявший сгустившиеся надо мной тучи, — Бегом к Филину! — приказал он, неприятно усмехаясь. Во всяком случае, мне это тогда показалось.

— Разбежался, — ответил ему, — По какому вопросу?

— Скорее всего, по твоему переводу в министерство, — заулыбался Чебурашка. "Надо же, Мазо уже всех оповестил", — подумал я, — Он сейчас за Дорофеева, в его кабинете, — уточнил начальник.

Филин меж тем оказался в своем кабинете.

— Что случилось, Анатолий Афанасьевич, почему вы не хотите у нас работать? — задал он свой странный вопрос.

— Ничего не случилось, Борис Николаевич. Предложили интересную работу и хорошие условия. Я согласился. А вы бы отказались? — атаковал его вопросом, на который он так и не рискнул ответить.

— Ну, и что же вам там предложили? — поинтересовался он, хотя наверняка все знал от Бродского.

— Должность ведущего специалиста и двести пятьдесят.

— Ну, столько мы вам дать не сможем. Разве что с персональной надбавкой. Только с надбавкой вряд ли что выйдет. Сами виноваты, повеселили вы тогда аттестационную комиссию, а она вас надолго запомнила, — напомнил он мне события полугодовой давности. Я рассмеялся. Действительно повеселил...

— Что за комиссия? — спросил Бродского, когда он известил меня, что я должен пройти аттестацию.

— Обычная комиссия, которая аттестует всех специалистов. Ты уже два срока пропустил. Тогда тебе было не до того, а сейчас работы мало, время есть. Подготовься, почитай свежие газеты, — порекомендовал он. Я воспринял его слова, как шутку.

На следующий день нас с Бродским вызвали в приемную Дорофеева. Там было человек пять молодых сотрудников со своими начальниками. Все взволнованно перешептывались. Наконец из кабинета с расстроенным видом вышел кто-то из экзаменовавшихся.

— Что спрашивали? — бросились к нему коллеги.

— Сколько всего членов Политбюро, — с неохотой ответил он, — Простой вопрос, а я забыл, что двое из них умерли. Чуть ни засыпался.

— Ну, что же ты, — пожурил его кто-то из начальников, — Их же тринадцать осталось.

— Да я помнил, а там растерялся, — оправдывался молодой сотрудник.

— Это что там такую галиматью спрашивают? — не удержавшись, озадачил Бродского.

— Там все, что угодно могут спросить, — проворчал мой начальник.

— Какая же это аттестация специалистов? — возмутился я, — Мне здесь делать нечего, Эмиль Борисович. Я ухожу, — заявил ему.

— Что за детские выходки? — возмутился Бродский.

— А подобная аттестация ни детская выходка?.. Это же издевательство... Не пойду принципиально. Не нужна мне такая аттестация.

— Зарецкий, — вдруг пригласили меня.

— Я не пойду, — заявил пригласившему секретарю.

— Он пошутил, — вмешался Бродский, — Анатолий, я тебя прошу, — взмолился он.

— Ну, Эмиль Борисович, пинайте самого себя, — повторил я шуточку Мазо, — Запомнят они эту аттестацию.

— Пойдем, нас ждут, — подталкивал меня к двери Бродский. Все заинтересованно смотрели на нас.

— Здравствуйте, товарищи ракетчики! — весело поприветствовал я комиссию. Повисла гробовая тишина. Что-то до боли знакомое тяжким грузом навалилось на меня. "Если этих важных людишек одеть в белые халаты, выйдет чудесная медкомиссия в психушке", — мелькнула мысль, заставившая невольно рассмеяться вслух. Несколько членов комиссии посмотрели на меня с испугом, — "Боитесь, значит, уважаете. Не выйдет из вас психиатров. Гипнотизировать не умеете. Вы мне не опасны", — подумал я. Испуганный Бродский меж тем подошел к Филину, который сидел на председательском месте, и что-то забулькал ему на ухо.

— А вот мы сейчас посмотрим, какой ты ракетчик, — вдруг разрядил тягостное молчание парторг комплекса Пелевин, — Вопрос для пристрелки. Скажи, товарищ Зарецкий, сколько у нас членов Политбюро?

— Вы это серьезно, товарищ Пелевин, или шутите, как я? — ответил вопросом на вопрос, понимая, что стоит мне ответить, дальнейшие события пойдут по их сценарию. Мне же захотелось встряхнуть эту партийную публику и дать понять, что здесь нас должны все-таки аттестовать как специалистов, а ни как политработников.

— Мы с вами не шутим, товарищ Зарецкий! — повысил голос возмущенный парторг, — Это вы не понимаете, где находитесь!

— Я то понимаю, а вот ваш вопрос свидетельствует об обратном, — спокойно ответил ему, вызвав неодобрительный гул аудитории.

— Мы здесь вправе задавать любые вопросы, а вы обязаны на них отвечать. Мы можем даже спросить, как вы с женой спите, — совсем разошелся он.

— Вы случайно ни инквизитор? Может, вы меня еще о душе спросите? — задал ему вопрос, после которого в кабинете неожиданно стало тихо. Пауза затягивалась. Хмурился Филин, опустили головы члены комиссии. Подавленно молчал и красный от распиравшего гнева Пелевин, не знавшего как ответить.

— Можно пару вопросов? — вдруг обратился ни к Филину, а прямо ко мне незнакомый тип, по виду тоже политработник.

— Отчего нельзя, если только они о работе. Слушаю вас.

— Скажите, какие газеты вы выписываете? Как регулярно читаете газету "Правда"? — не слыша, очевидно, меня, спросил он. Не удержавшись, я рассмеялся:

— Снова здорово... Как же можно такими вопросами аттестовать специалиста? Но я все же отвечу. Никаких газет не выписываю и даже не читаю, — вызвал я очередной возмущенный ропот присутствующих. Доносились отдельные фразы: "Я так и знал. Он же типичный антисоветчик", — громко высказался Пелевин, "Не слушайте вы его. Он помощник руководителя семинара в университете марксизма-ленинизма, сам ведет семинары", — пробулькал Бродский, защищая меня и, разумеется, себя, "Ну и молодежь пошла", — возмущались на все лады другие члены комиссии.

— Минуточку внимания, — восстановил тишину Филин, — Товарищ Зарецкий, как вы можете вести семинары, если не читаете газет?

— Разве только газеты несут информацию?.. Да нас задавили радио и телевидение. По всем программам одно и то же — новости и марксистско-ленинские семинары. Надо быть тупым, чтобы к вечеру все это не запомнить и весь вечер читать газету "Правда".

Снова возникла пауза. Лишь Бродский что-то быстро-быстро шептал Филину.

— Товарищ Зарецкий, — обратился ко мне Филин, — Выйдите, пожалуйста. Мы вас пригласим.

Я вышел из кабинета в приподнятом настроении. "Жаль, что этот полковник Кац не спросил о Норберте Винере. Правда, на технические вопросы пришлось бы отвечать", — подумал я.

— Что спрашивали? — бросились ко мне молодые коллеги.

— Что-то о душе и кристаллической жизни, — ответил им.

— О чем? — удивились они, — И что ты ответил?

— Послал их к полковнику Кацу и Норберту Винеру.

— К кому?.. Куда? — взволнованно засуетились озадаченные коллеги...

— Зарецкий. Войдите, — снова пригласил меня секретарь.

— Товарищ Зарецкий. Вы аттестованы на должность старшего инженера, — с мрачным видом огласил Филин вердикт аттестационной комиссии, — Вы свободны, — отпустил он меня.

Я вышел и, не обращая ни на кого внимания, проскочил в коридор. Меня душил истерический смех. "И здесь типичная психушка", — подумал, насмеявшись вдоволь...

— Что смешного? — продолжил меж тем Филин, — Вы сами тогда себе навредили. Аттестация вещь серьезная... Вас аттестовали условно, да и то по просьбе Бродского... А наш ведущий инженер это то же самое, что ведущий специалист в министерстве. Какой у вас оклад?

— Сто девяносто, — ответил ему, сообразив, что он, как и все, уверен, что я давным-давно ведущий инженер.

— Как? — действительно удивился он, — Разве вы старший инженер?

— В том-то и дело, Борис Николаевич, — ответил ему, — Даже вы давно держите меня за ведущего, не говоря уже обо всех, с кем работаю. Обидно каждый раз объяснять им, что это не так.

— Что ж, Анатолий Афанасьевич, теперь мне хоть кое-что стало понятно, — наконец улыбнулся Филин. Мы действительно поняли друг друга. Именно с того разговора началось наше постепенное сближение...

После разговора с Филиным обо мне словно забыли. Не было звонков из министерства, не беспокоил Петров, оставили в покое Мазо с Бродским. Меня это не удивило, потому что на носу были Октябрьские праздники. Но они прошли, а ничего не изменилось. Я успокаивал себя тем, что это обычное послепраздничное затишье.

Но однажды мы проснулись от гула множества мощных двигателей и характерного лязга гусеничных машин. Я выглянул в окно и удивился, когда увидел на нашей улице колонну танков, движущихся к центру Москвы. Похоже, под покровом темноты шла передислокация какой-то части. Неожиданно в комнату влетела насмерть перепуганная теща:

— Видели? — показала она на окно, — Что война началась?

— Какая война... Техника возвращается домой с учений, — ляпнул первое, что пришло в голову.

Минут через десять все кончилось, но ложиться спать было поздно. Пора собираться на работу. Очередной сюрприз нас с женой поджидал на Ярославском шоссе. По шоссе в сторону центра двигались длинные колонны военных грузовиков с надписью "Люди". Было видно, что едут они не пустыми.

— Все-таки что-то случилось, — сказала жена, — Не на демонстрацию же они едут. Праздники то кончились.

На работе оказалось, что не только мы забили тревогу. В рабочее время работал радиоузел предприятия, который транслировал передачи общесоюзного радио. Но радио не передавало ничего, кроме классической музыки.

Неожиданно вошел Мазо и сообщил:

— Брежнев умер.

Пока народ удивлялся, откуда у него такие сведения, по радио передали официальную информацию.

Я хорошо помню, как пришло известие о смерти Сталина. У нас, первоклассников, шел урок, когда дверь класса распахнулась и вошла мать Жени Иоффе, председатель родительского комитета. Точно также она сообщила:

— Умер Сталин, — и расплакалась навзрыд.

Мы не знали, что нам делать, но понимали, что произошло нечто страшное. Ведь вполне искренне плакала властная женщина, жена генерала, которую мы привыкли видеть шумной, веселой, неунывающей. Заплакала и наша учительница Ольга Дмитриевна.

А мы молча стояли на своих местах у парт. У многих глаза были на мокром месте, но никто не заплакал — мальчишки все-таки. Девчонки бы точно заплакали, но они появились в нашей мужской школе лишь осенью.

И еще я почему-то обратил внимание на странную повязку на рукаве пальто матери Жени. Позже узнал, что это была траурная повязка. С такими повязками в те дни ходили многие.

Нас тут же отпустили с уроков, и потом несколько дней можно было не ходить в школу. Я помню те траурные дни до мельчайших деталей. Они всплыли в моей памяти в период между коротким сообщением Мазо и пространным сообщением по радио.

Не знаю, почему, но на душе вдруг стало так же тяжело, как и в тот день, когда нам сообщили о смерти вождя. Внезапно возникло состояние тревоги, которое уже не отпускало меня все последующие дни, когда, как оказалось, решалась моя судьба...

Уже на следующий день ко мне подошел некто Атрохин, старший инженер из сектора Яцушко, и попросил проконсультировать его по системам "Бурана".

— Что именно ты хочешь узнать? — удивился я странной просьбе человека, никак не связанного с работами по новой тематике.

— Меня интересуют узкие места, о которых ты рассказывал Румянцеву.

— Что?! — чуть ни подпрыгнул я от изумления, — Откуда ты об этом знаешь, и какое к этому имеешь отношение? — спросил его, уже заранее зная ответ.

— Меня переводят в министерство вместо тебя, — с радостной улыбкой сообщил мне молодой человек с окладистой бородой, — Мне сказали, чтобы я взял у тебя все сведения в деталях и доложил Румянцеву.

— Когда ты был в министерстве? Кто тебя туда направил? С кем ты там разговаривал? — забросал его вопросами.

— Вообще-то мне сказали, чтобы я тебе ничего не говорил, — ответил он, — Но иначе ты мне ничего не расскажешь, а я, честно говоря, вообще ничего не знаю.

— Ну, и как же ты собираешься работать?

— Как все. Дадут задание, выполню.

— Понятно... Что ж, желаю успехов, — помахал я ему рукой.

— Так ты что, ничего мне не расскажешь? — удивился бородач, наивный или наглый, кто разберет.

— А ты как думаешь? — ответил ему, повернулся и пошел к Петрову.

— Тебя, как я и ожидал, не отпустили, — сообщил мне Петров, — Бродский дал равноценную замену.

— Странно получается, товарищ Петров. Если замена равноценная, то какая Бродскому разница? Значит, она неравноценная. Спрашивается, зачем Румянцеву сотрудник, который ни дня не работал по новой тематике? Ведь Лыфаря не взяли лишь потому, что ему пару лет не хватило до требуемых пяти лет работы. Как это понимать?

— Не знаю, разбирайтесь с Румянцевым, — посоветовал Петров, — Что же касается вас, то Румянцеву звонили Шабаров и Вачнадзе с просьбой исключить вас из приказа.

— Значит, в приказе меня нет?

— Так точно, — по-военному ответил кадровик.

Я бросился звонить в министерство. Связи с Москвой по обычным телефонным линиям не было. Я отправился на электричку. Оказалось, что в траурные дни все дневные рейсы электричек в Москву были отменены. Не ходили и автобусы.

На следующий день прямо с утра отправился в министерство. Мне удалось встретиться с Румянцевым. Он сразу принял меня.

— Ваш Генеральный директор Вачнадзе сказал мне, что вам предложили достойную должность, и вы сами отказались от перевода к нам, — сообщил мне Румянцев, — Тогда я потребовал равноценную замену. Мне предложили Атрохина. Он мне не понравился. Не люблю блатных. Но у меня уже не было выбора. Приказ был на выходе.

— Значит, приказ подписан? — упавшим голосом спросил его, уже ни на что не надеясь.

— Подписан, — честно ответил Румянцев, заметивший мое состояние и, разумеется, понимавший, что может чувствовать человек, которого пригласили наверх, а затем изгнали с Олимпа, где достойны жить лишь небожители, избранные сильными мира сего, — Но вас, я надеюсь, повысили? — попытался он, очевидно, очистить свою совесть.

— Не надейтесь, — ответил ему, — Никто ничего мне не предложил, и от перевода, сами понимаете, я не отказывался. Вас просто ввели в заблуждение.

— Мне очень жаль, — поднялся из-за стола и протянул мне руку Румянцев, — Извините, — попросил он прощения. Я молча пожал его протянутую руку, повернулся и вышел из министерства, боясь расплакаться от обиды. Нет, даже не за себя, а за дело, порученное этому человеку. Не знаю, почему, но именно в тот момент я почувствовал, что оно непременно будет провалено, раз за дело возьмутся некомпетентные атрохины...

ВЫСОКОКВАЛИФИЦИРОВАННЫЙ СПЕЦИАЛИСТ

— Ну, что? Прокатили? — спросила жена, которая все поняла по одному лишь моему виду.

— Прокатили, — коротко ответил ей. Рассказывать о встрече с Румянцевым и обсуждать детали моего сокрушительного провала не хотелось, и мы с женой молча пошли к станции метро.

— Слушай, плюнь ты на все. Давай съездим в центр. Посмотрим, что там происходит. А лучше, пошли пешком, — предложила она. Ничего не оставалось, как согласиться.

И мы увидели обезлюдевший в те траурные дни центр Москвы, свободную от транспорта улицу Горького, многочисленные оцепления, которые кого-то куда-то пропускали, а куда-то вообще не пропускали никого. Мы даже добрались до хвоста огромной километровой очереди, медленно продвигавшейся в сторону Дома Союзов, где в Колонном зале люди прощались с Леонидом Ильичом Брежневым. Увы, дальше пропускали только делегации от организаций по спискам и пропускам.

Вернувшись назад, на Садовом кольце мы обнаружили мощное оцепление из колонн военных грузовиков. Похоже, они расположились здесь давно и надолго как пристанище для солдат. Чуть в сторонке работали полевые кухни и передвижные туалеты. Видели и парочку бронетранспортеров, затесавшихся среди грузовиков.

Пройдя пешком примерно четверть Садового кольца, видел все ту же картину осажденного военными города, но так и не нашел ни одного танка, да и вообще солдат с оружием. Возможно, что-то можно было наблюдать лишь в первый день, когда войска действовали по предписанию, не зная причины тревоги. Возможно...

Переключение внимания помогло отвлечься от тягостных мыслей, но стоило попасть на работу, как они захлестнули меня с головой...

— Афанасич, почему вчера не был на работе? — громко и даже показалось демонстративно, спросил меня Чебурашка в присутствии Мазо, молча сидевшего за своим столом.

— Прощался с Леонидом Ильичом, — не поднимая головы от стола, соврал ему.

— А что там всех пропускали? — удивился он.

— Не всех, — коротко ответил, считая наш разговор оконченным, и встал из-за стола, собираясь выйти из комнаты.

— А в министерство случайно не заходил? — с ехидной улыбочкой задал он свой заранее подготовленный провокационный вопрос. Его мог бы задать Мазо, но только не Чебурашка. Но Мазо получил указание Бродского не провоцировать меня, а потому это должен был сделать и сделал Чебурашка. Не ответив, я стремительно вышел в коридор, чтобы подавить вспышку ярости от внезапно возникшего, давно забытого ощущения безысходности своего положения.

Все это уже было и привело меня в психиатрическое отделение госпиталя. Что же сейчас? Что удерживает меня здесь, где мне четко показали мое место раба бессловесного. Моя участь — работать на Мазо и Бродского, получая за это ровно столько, сколько они сочтут нужным. И мне никогда не вырваться из их цепких лап, потому что они этого просто не допустят. Они дойдут до кого угодно, но любыми способами оставят меня в своем подчинении, потому что я — курица, несущая им золотые яйца, как оценил меня Бродский. Курица, которую могут покормить, но могут и зарезать...

И все же это не армия. В любой момент я могу подать заявление и, отработав положенный срок, уйти с предприятия. А что дальше?.. Я вдруг понял, что не смогу заниматься ничем другим, потому что давно прикипел к этой работе. И пусть меня не устраивают человеческие отношения в нашем странном коллективе, но "Буран" — это мое детище, пусть хромое, пусть кривое, но мое, и я уже не смогу оставить его без присмотра.

Да и в министерство я устремился не из-за должности и зарплаты, а лишь потому, что мой надзор за этим растущим в муках противоречий ребенком мог бы стать более эффективным...

Немного успокоившись, я поднялся на площадку у входа на крышу и уселся на ступенях, чтобы поразмышлять в одиночестве и наметить план дальнейшей борьбы с моими рабовладельцами. Отныне я не воспринимал их иначе, чем врагов, с которыми надо вести позиционную войну, можно даже заключать иногда временное перемирие, но никогда мира, потому что в мирной обстановке они мгновенно сядут мне на шею...

В любой войне надо искать союзников. Поразмыслив, понял, что их нет в нашем коллективе. Есть несколько сочувствующих, но они уже давно смирились со своим положением бессловесных рабов, что просто неспособны поддержать меня открыто. Как жаль, что Кузнецов ушел из отдела, а ведь вдвоем мы были силой...

И вдруг меня осенило! Вот она разгадка, почему Бродский так легко отпустил строптивого профессионала Кузнецова...

Но кто еще может стать моим союзником? Шабаров? Он уже запятнал себя звонком к Румянцеву...

Дорофеев? Вряд ли. После своего возвращения из изгнания он потерял себя. Это уже не тот Дорофеев, которого я знал на полигоне...

Пожалуй, только Филин. Он в курсе проблемы, а в последнем с ним разговоре мне даже показалось, что он на моей стороне. И я отправился к Филину.

— Борис Николаевич, — сходу обратился к нему, — Вы в курсе проделок этих мерзавцев?

— Каких мерзавцев? — спросил он и слегка отвернулся, сдержав невольную улыбку, — В курсе, в курсе, — быстро ответил, чтобы не уточнять и без того очевидное. Да, похоже, я в нем не ошибся.

— И что мне теперь делать? Не могу же я это так оставить.

— А что теперь сделаешь? Надо было договариваться сразу. Дело сделано, поезд ушел.

— Вы так считаете? Но ведь даже вы мне так ничего и не предложили взамен. Поговорили и разошлись, — напомнил ему.

— А ты думаешь, если предложат, то действительно сделают? — вдруг удивил меня Филин, — Потому и не предложил, — доверительно улыбнулся он.

— Оригинально, — не удержался я, — Они, оказывается еще хуже, чем я думал.

Филин рассмеялся:

— Иди, работай. Ты упустил свой шанс. Впрочем, его у тебя не было.

Я вышел из кабинета несостоявшегося союзника, утвердившись во мнении, что мне не поможет никто. Сражаться за свои права придется в одиночку. И самое большее, чего можно добиться, это создать условия, чтобы моим врагам стало выгодным мне помогать, а не препятствовать моим целям. И я решил взять в союзники единственного, кто остался — Вачнадзе.

Что мне известно о нем? Ровно столько, сколько и ему обо мне — ничего. Разве что анекдот, рассказанный Мазо, о том, как удивились земляки, попавшие в городскую квартиру доктора наук Вачнадзе. Какой ты доктор, сказал один из них, вот Вахтанг настоящий доктор, такой дворец выстроил, а даже еще не главврач.

Конечно же, именно Вачнадзе позвонил Румянцеву, разрушив мою карьеру, но сделал он это не по своей инициативе, а по просьбе Шабарова, тут же, очевидно, забыв даже мою фамилию. Неизвестно, какие аргументы приводил Евгений Васильевич, и приводил ли их вообще, но Вачнадзе должен узнать, какой "равноценной" замене он поспособствовал. И еще пусть узнает, что чувствует человек, у которого украли Жар-птицу.

И я написал ему короткую докладную записку. В ней не было ничего, кроме "аргументов и фактов", но она била наповал. Я зарегистрировал ее в секретариате Генерального директора и приготовился ждать положенные двадцать дней, отпущенные на рассмотрение подобных документов...

Реакция последовала незамедлительно. Уже через день я получил официальный ответ: "Уважаемый Анатолий Афанасьевич, Вы являетесь высококвалифицированным специалистом..." А далее в стиле Бродского излагались причины отказа в переводе.

Мне осталось лишь посмеяться, ведь в моей записке я никого ни о чем не просил, а потому и отказывать было не в чем. А значит, Вачнадзе и не читал мой документ. Все решилось на уровне Бродского — этаком лейтенанте Макарове нашего ГКБ.

— Эмиль Борисович, вы читали ответ Вачнадзе на мою докладную? — спросил Бродского, прорвавшись в его кабинет в перерыве какого-то совещания.

— Нет, — мгновенно среагировал он.

— Впрочем, зачем вам читать, если сами писали, — констатировал я факт, не требующий доказательств. Бродский заулыбался:

— А что вы хотели? — впервые за все время обратился он ко мне на "вы".

— Хотел лично спросить у Вачнадзе, раз уж вы за него, — замолчал я.

— Что спросить? Спрашивай, — принял игру Бродский, снова перейдя на "ты".

— Что дальше делать высококвалифицированному специалисту?

— Что делать... Работать.

— Как, если его труд не ценят?

— Анатолий, зайди после совещания, — попросил Бродский.

После совещания он заявил, что приложит все усилия, чтобы выбить мне должность ведущего инженера и персональную надбавку. Но все это будет лишь в следующем году, а пока он компенсирует мои потери за счет премиального фонда. Сделал вид, что поверил, и мы расстались "друзьями", пожав руки в знак примирения.

Разумеется, Бродский и не собирался выполнять обещанное. И в новом году мне пришлось вновь обращаться к Вачнадзе. Похоже, Бродскому досталось, потому что с месяц он вообще не разговаривал со мной.

А первого апреля восемьдесят третьего года меня вызвал Дорофеев и поздравил с переводом на должность ведущего инженера, с окладом в двести рублей... Достойная прибавка для высококвалифицированного специалиста...

МАРАФОН

Меж тем работа шла ни шатко, ни валко. В планах исполнителей, наконец, появились пункты "Разработка рабочей документации", но как всегда никто в секторе не представлял, что делать, и отчитывались стандартной формулировкой "Проработка исходной документации".

Основной состав сектора по-прежнему развлекался разгонным блоком. На пуски вылетали толпы народа, включая все начальство. Лишь кастрированная "группа Гурьева" болталась между небом и землей.

Сам "начальник" по-прежнему работал не головой, а ногами, бегая с утра до вечера на бесконечные и, разумеется, нерезультативные совещания. Изредка по старой памяти он пытался прорваться в командировку по разгонному блоку, но его с позором изгоняла публика, безнадежно рвущаяся туда же, но в порядке общей очереди.

Саша Отто окончательно погряз в общественной работе, забыв обо всем остальном. Вера, Оля и Галя по очереди исполняли обязанности секретаря Бродского.

А на мою голову вновь обрушился вал переписки по поводу исходных данных, а также вся "околонаучная" деятельность Бродского.

Немного развлекло очередное переселение отдела. С четвертого этажа нас переселили на пятый, слегка уплотнив. Переселение привнесло и несколько положительных моментов. К нашей радости, Мазо расположился в группе Мухаммеда, а вместе с нами разместили "группу Гарбузова", такую же неполноценную как наша.

Следом за переселением пошли и более серьезные изменения. Из состава отдела вычленили сектор Меди, который преобразовали в отдел. Ушли от нас и обе группы сектора Яцушко, но без своего начальника сектора, группы Смирнова и моего старого знакомого Виктора Семеновича Рабкина.

— Афанасич, — подошел ко мне Рабкин, — Мазо предложил мне перейти к вам, в группу Гурьева. Ты не возражаешь?

— А мне то что, Виктор Семенович.

— Как никак конкурент.

— Кому? Гурьеву?

Рабкин рассмеялся. Уже на следующий день он с вещами перебрался в комнату Мухаммеда.

— Я по-еврейски, — доверительно сообщил он мне, — подальше от начальства, поближе к информации.

— Как так? — удивился я, — Там же Мазо сидит.

— Вот именно. Значит, буду в курсе всех дел. Зато Чебурашка меня не видит. А не видит, значит, не загрузит работой.

"Типичный Шурик", — вновь, как когда-то на полигоне, подумал я, — "Этот не перетрудится".

Меж тем Виктор Семенович стал активно набиваться в друзья.

— Пойдем, погуляем, — подходил он ко мне и тут же выходил в коридор, чтобы, как он говорил, его не заметил Чебурашка.

Я выходил из комнаты, и мы уходили на прогулку по бесконечным коридорам нашего здания. И Рабкин добросовестно "снабжал меня информацией", которую черпал со всех сторон. Делал он это профессионально, его прогнозы всегда сбывались.

— Да ты асс, Виктор Семенович, — удивлялся я.

— Ну! — радостно восклицал он, — Со мной выгодно дружить.

— Кто бы спорил, — поощрял его. Мне нравился оптимизм Рабкина и его способность из ничего делать конфетку. С ним я почувствовал себя гораздо уверенней. "Миникузнецов" — так я определил своего нового друга.

— Ты знаешь, а Мазо о тебе очень хорошего мнения, — сообщил мне как-то Рабкин.

— Еще бы, — ответил ему, — Как никак, курочка.

— Какая курочка? — не понял Рабкин.

— Несущая золотые яички... А за золото платить надо, а он не хочет или не может. Вот и остается только хорошее мнение, — пояснил ему в его же манере. Виктор Семенович рассмеялся:

— Ничего. Скоро грядут большие перемены. Скажу по секрету. Меди, основной враг Мазо, ушел. Так что путь в партию ему открыт. А там и в замы Бродского. Вот тебе и перспектива.

— А нам то что? — недоумевал я.

— Как что? — возмущался Рабкин моей несообразительности в закулисных делах, — Мухаммед старый, Чебурашка глупый, Гарбузов молодой. Ты будешь начальником сектора, а я твоей правой рукой, — рисовал он радужную перспективу.

— Брось ты, Виктор Семенович, — смеялся я, — Меня еле в ведущего произвели, а тут сразу через ступеньку. Нереально.

— По секрету. Я этот вопрос уже обсуждал с Мазо, — нервически подергивая усами, вдруг сообщил Рабкин.

— Разве что так, — для вида согласился с ним, не очень то веря в такую возможность...

— Слушай, Афанасич, — обратился ко мне как-то Рабкин, — Тут Гурьев хочет мне что-нибудь всучить, чтобы я еще за это отвечал. Какой-то блок А. Оно мне надо? Что ты как друг посоветуешь?

— Как друг я тебе посоветую ничего не брать, — рассмеялся я, — А так тебе больше подойдет блок Я. Помнишь, я тебе показывал на полигоне? Это фигурная коробка, в которую напихали немножко труб и немножко арматуры. Но им занимается Жарова.

— Ой, спасибо, Афанасич! Это то, что мне надо, — обрадовался Рабкин, — Будем вдвоем с Жаровой заниматься. Мне все равно помощник нужен.

"Уж кто кому помощник в этом деле", — подумал я, но ничего не сказал.

А вскоре вышла из декретного отпуска Люба Степанова, радостная и счастливая. Теперь уже было, кому заняться блоком А. И вопрос с Рабкиным решился. Он получил под свою опеку никчемный блок Я, с Жаровой в придачу.

— Слушай, Афанасич, а ты не хочешь на полигон слетать? — предложил как-то Рабкин, — Тут Мазо летит с группой Гарбузова на пуск разгонного блока. А заодно, говорит, можно съездить на новый стенд. Его уже почти построили. Скоро макет "Бурана" повезут для совместных проверок. Так ты как?

— С удовольствием, — ответил ему, — Я уже почти пять лет не был на полигоне.

И вопрос был решен. Мы начали готовиться к командировке.

— Афанасич, ты не хочешь марафон пробежать? — подошел как-то ко мне Сережа Гарбузов.

— Да что ты, Сережа, — ответил ему, — Я сейчас бегаю через пень-колоду. Какой там марафон.

— Так это не завтра. Конечно же, потренироваться надо. Я тебя записываю, — решительно объявил он.

Что ж, разговаривая с Гарбузовым, я чуть преуменьшил свои возможности. Я уже давным-давно на своих тренировках преодолел марафонскую дистанцию. Утро каждого дня я начинал с десятикилометрового кросса, на который у меня уходило всего полчаса. Вернувшись с работы, переодевался и пробегал еще от десяти до тридцати километров — в зависимости от дня недели.

А воскресенье было моим главным беговым днем. Я убегал из дома на несколько часов. И вскоре высшим моим достижением стал кросс на шестьдесят километров. Конечно же, скорости бега были небольшими. У меня появились друзья, с которыми мы бегали, беседуя обо всем, что придет в голову. Так в беседах мы незаметно пробегали весь Лосиный остров и оказывались где-нибудь то в Сокольниках, то в Измайлово, а потом устремлялись в обратный путь.

Но бежать марафон официально, мне и в голову не приходило. Оказалось, что мне предложили стать участником традиционного забега, который ежегодно проводился в Калининграде местным клубом любителей бега.

И вот в один из выходных дней я в первый и последний раз стал участником соревнований. Сразу же решил, что буду бежать в привычном для себя темпе. Ведь мне не нужен был результат. Важно было просто пробежать. Как бы ни так.

Пробежав первые десять километров, понял, что так быстро на такие длинные дистанции я еще никогда не бегал. Лишь усилием воли снизил взятый темп. Пробежав двадцатку, осознал, что иду со значительным опережением личного графика. Снова притормозил. Но в том-то и весь ужас соревновательной истерии, что когда тебя обгоняют косяки спортсменов, волей-неволей тянешься за ними. И лишь пробежав тридцать километров, почувствовал, что до финиша не добегу.

Мне стало совсем плохо, и я почти поплелся легкой трусцой, преодолевая дикое желание остановиться и сойти с дистанции. Меня подкрепил лишь последний пункт питания, где удалось схватить стаканчик минералки. Постепенно я набрал свой обычный тренировочный темп, а дальше — полный провал памяти. Я абсолютно не помню, как бежал последние десять километров марафона. В голове метались какие-то фразы. Направление бега выбирал автоматически — по спортсменам, которые все обгоняли и обгоняли меня.

И лишь когда меня начали обходить женщины, что-то смутное заставило осмотреться. Я вдруг осознал, что куда-то все еще бегу, а взглянув вперед, понял, что еще два-три километра, и мои муки позади.

Собрав последние силы, попытался обогнать бегущую впереди женщину. Неожиданно узнал в ней жену Сергея, тоже большую любительницу бега. Увы, не только обогнать, но и догнать ее уже не было сил, а она вдруг увеличила темп и постепенно скрылась из виду.

Вскоре меня стали обгонять другие женщины, но сил бороться уже не было. Ох, как медленно приближалась линия финиша. Вокруг уже что-то кричали болельщики. Среди них вдруг крупным планом увидел жену с дочерью. Наконец все позади.

Хотелось мгновенно остановиться, но знал, что этого делать нельзя. Меня вдруг догнала дочь со стаканчиком минералки, и мы побежали с ней к жене, которая стояла в сторонке и махала нам рукой. Здесь я, наконец, остановился...

Всю ночь я промучился. Спать абсолютно не хотелось. Ноги налиты свинцом. А среди ночи стали мучить судороги. К утру осознал, что не могу ходить — ноги подламываются. Но пора было собираться на аэродром. Нам предстоял вылет на полигон.

С трудом добрался до заводского автобуса.

— Ну, как? — спросил улыбающийся Сергей.

— Кошмар, — ответил ему.

— А ты думаешь, мне легче?

— Тебе? — удивился я, — Да ты упылил, как лось. Гнался за тобой. Так куда там.

— А зачем за мной гнался? В этом и была твоя ошибка, — заулыбался он.

— Да я потом понял. Снизил темп, да уже было поздно. А потом, когда женщины стали обгонять, немного собрался. Хотел твою жену обогнать, куда там.

— Да ты с ума сошел. Она кандидат в мастера спорта. Ну, даешь, — удивился Сергей.

Лишь вернувшись из командировки, узнал, что пробежал не просто так, а даже на какой-то разряд. Мне выдали медаль участника и значок с удостоверением. Что-то из этого набора сохранилось до сих пор.

Еще два-три дня на полигоне я ходил на подламывающихся ногах. Особенно трудно было спускаться по ступенькам. Но свой марафон я пробежал!..

Нас с Рабкиным снова поселили в один номер. А на следующий день мы вновь оказались в кабинете Данилова. Ничего не изменилось, словно не было прошедших пяти лет. Так же радостно меня встретил Данилов, который лично повел нас с Рабкиным, чтобы похвалиться выполненной работой. Помещения действительно было не узнать. А главное — здесь снова кипела жизнь. Не было Н1, но на заводском стапеле лежал макет "Бурана", правда, без самолетика. А цеха были заполнены агрегатами первых летных изделий.

Марафон создания "Бурана" с трудом преодолевал свой тридцатый километр...

Уже в первые дни командировки нам удалось съездить на новый объект — универсальный комплекс стенд-старт.

Нельзя сказать, чтобы новый комплекс произвел на меня ошеломляющее впечатление. Этого не случилось. Я не испытал того восторга, который охватил меня, когда много лет назад увидел расположенный неподалеку от Куйбышева гигантский стенд для испытаний двигателей ракеты Н1, или когда впервые попал на стартовую площадку с циклопической башней обслуживания этой же ракеты, которая видна даже отсюда.

Нет. Новое сооружение показалось мне менее грандиозным, хотя и в чем-то более рациональным, чем те, что видел раньше. Особенно понравилась П-образная башня обслуживания, обеспечивающая круговой доступ к ракете.

Не удержавшись, спустился в газоход, хотя спускаться было непросто — я все еще не отошел от марафона. Мои спутники, Мазо и Рабкин, не рискнули повторить "безрассудство", как определил мой спуск Мазо, хотя в чем оно состояло, не пояснил — ведь спускался я по обычным лестничным маршам, правда, не огражденным.

Лишь оказавшись на дне гигантского газохода почувствовал нечто, сходное с тем, что ощущал, когда стоял на нулевой отметке у ракеты Н1, готовой к пуску, до которого оставалось каких-то пятнадцать минут. Вот и здесь я вдруг представил "Буран" надо мной, его двигатели, до которых не менее пятидесяти метров, и устремленный ко мне огненный смерч реактивных газов, сметающих все на своем пути...

Когда же, наконец, взлетит этот наш "Буран"? Последний срок, установленный Службой Главного конструктора вот-вот пройдет, а до срока, предсказанного Кузнецовым, еще целых три года...

Поднявшись наверх, вдруг ощутил, что снова могу ходить и бегать так же, как до марафона. Не удержавшись, стремительно пробежал метров тридцать. Все. Действительно никаких следов.

— Вот дает, Афанасич, — удивился Мазо.

Вечером решил сделать небольшую пробежку — километров пять-шесть, не больше.

— Афанасич, далеко собрался? — спросил Рабкин.

— Побегаю немножко.

— Можно с тобой? — удивил меня странной просьбой Виктор Семенович, — Я мешать не буду.

И вот мы побежали легкой трусцой. Преодолев километр, понял, что Рабкин отнюдь не новичок в беге. Бежал он легко, и даже поддерживал разговор, не сбивая дыхания.

Мы добежали до станции "Братская" и уже преодолели две трети обратного пути, как неожиданно для меня Рабкин стал плавно увеличивать темп бега. Глупо, конечно, но я не отставал, бежал рядом. А он все разгонялся и разгонялся. Вскоре почувствовал, что Рабкин достиг своего предела. Сделав небольшой рывок, услышал позади:

— Все, Афанасич, сдаюсь, — тут же снизил темп до трусцы, — Ты, оказывается, неплохо бегаешь, — нагнав меня, похвалил Рабкин.

— Виктор Семенович, я от тебя вообще ничего подобного не ожидал, — выдал ему ответный комплимент.

— Да у меня, Афанасич, первый разряд по бегу, — признался Рабкин, — Много лет занимался. И сейчас нет-нет, да бегаю потихоньку. А ты молодец. Вот уж действительно не ожидал, — снова похвалил он, ничего не знавший, как оказалось, о моем увлечении...

Весь следующий день мы с Рабкиным провели у макета. Мы обследовали его от и до. Я отвечал на многочисленные вопросы коллеги, попутно подмечая производственные недостатки изделия. Кое-что показал Рабкину. Он тут же вытащил блокнотик и стал записывать. К концу дня мы насчитали полторы сотни замечаний.

Мазо, которому Рабкин вечером показал блокнотик, был потрясен.

— Виктор Семенович, придется вас оставить здесь до полного устранения всех замечаний, — напугал он Рабкина, который, конечно же, с радостью остался, но, к сожалению, не знал, что делать с нашими наработками.

— Не бойся, Виктор Семенович, завтра все покажу, — успокоил его, и он согласился остаться.

Почти перед отъездом Мазо устроил нам с Рабкиным экскурсию. Мы понаблюдали за пуском ракеты-носителя "Протон" с нашим разгонным блоком. Часам к двум ночи автобус доставил нас с Рабкиным и Лазуткиным в район эвакуации стартовой команды, и часа три мы дрожали от ночного холода, согреваясь легкими пробежками. Наконец прибыли наши орлы из стартовой команды и минут через двадцать под крики "Ура" ракета благополучно стартовала.

— Афанасич, как мы с тобой пролетели, — возмущался Рабкин, — Взрослые мужики поехали смотреть на этот детский сад. Лучше бы выспались. А так только кости проморозили, — ворчал он.

— Прими пленочку, Виктор Семенович,и успокойся, — предложил кто-то из стартовой команды.

Вскоре напринимались все. И дорога в тридцать километров пролетела в один миг. Веселье по поводу успешного пуска продолжилось в комнате Мазо.

День прошел в праздной суете. На следующий день мы дружно улетели в Москву, оставив на полигоне добровольного заложника Рабкина.

ВАЛЯ-ВАЛЕНТИНА

А дома меня ждало потрясение.

— Ты знаешь, Толик, Валя умерла... Завтра похороны, — сразила меня с порога жена. У меня сжалось сердце от мелькнувшей догадки. И все же, а вдруг? Мало ли Валь на свете.

— Какая Валя? — спросил ее со смутной надеждой, так, на всякий случай.

— Сашина жена... Он сегодня приезжал... Сообщил, — обрушила она эту самую надежду. У меня перехватило дыхание и потемнело в глазах.

Неужели нет больше женщины, которую в своих мыслях никогда не звал иначе, чем моя КОРОЛЕВА, моя ВАЛЯ-ВАЛЕНТИНА? Неужели никогда больше не увижу ту единственную, при редких встречах с которой всегда щемило сердце, напоминая о нашей короткой, но такой яркой и чистой любви? Ту, которая все еще помнила мои стихи, подаренные ей тем летом, знала их тайный смысл и столько лет хранила надежду на счастье? Я не мог в это поверить...

Так на меня внезапно навалилось горе, которое предстояло пережить одному, не разделив его ни с кем, как и только нашу с ней на двоих тайну...

>

Мы не вечны с тобою,

Как и все на Земле.

Пусть дано нам судьбою

Раствориться во мгле.

Пусть однажды погаснет

Этот мир золотой,

Где нам выпало счастье -

Горечь жизни земной.

Эти строки — первое, что пришло в голову после того, как всей душой осознал горечь утраты. "Она не захотела жить, она ушла по своей воле", — вдруг пронзительно, до боли застучало в голове.

— Отчего умерла? — спросил после длинной паузы, просто так, чтобы не молчать.

— Отравилась... Выпила смертельную дозу снотворного... Пытались спасти, но не смогли, — сообщила жена детали, которые лишь подтвердили страшную догадку.

В ночь перед похоронами периоды короткого забытья сменялись явью, в которой вовсе не хотелось быть. Картины сна, созданные воображением, смешивались с картинами воспоминаний, выдаваемыми памятью, и воспаленные мысли метались между радостью былого и горем настоящего. А все вперемешку холодным клинком пронзала единственная мысль: "Ее, как и Людочки, больше нет. Теперь она тоже фантом в моей израненной душе"...

— Вставай, лежебока. Все дрыхнешь, — вдруг пропел надо мной знакомый до слез голос-колокольчик, и с меня мгновенно было сорвано одеяло.

— Валька, ты, как всегда, в своем репертуаре. Разве можно так со спящим человеком? — мгновенно вскочил я на ноги, — Как ты здесь оказалась? А мне сказали, что ты умерла.

— Кто тебе сказал такую чушь? Ты разве видел меня мертвой?

— Нет, но твой Саша вчера сказал.

— Он такой же мой, как и твой. Другом называется... Он бы рад меня убить, а я вот взяла и к тебе сбежала... Он меня витаминами хотел отравить. Три раза в день по таблетке, и так из года в год. Какой организм такое выдержит?.. Ладно, Толик, пойдем купаться, пока он не пришел. Всю жизнь мне только мешал.

— Куда купаться, Валя? Ночь за окном. Как мы в лес по темноте пойдем? Да и холодно еще в пруду купаться.

— Что с тобой, профессор? Какой здесь лес, какой пруд? Тут целое море под боком. Разве ты забыл наши вечера на море?

— Ничего я не забыл, — сказал я и открыл глаза... Реальность задушила морем слез, соленых, как морская вода, которая больше никогда не примет в свои объятия наши разгоряченные молодые тела, прекрасные в своей наготе...

— А ты помнишь, как мы познакомились? — вдруг спросила меня Валя. Мы сидели с ней вдвоем в беседке, где уже не было картежников. Все давно разошлись, как в тот самый первый вечер.

— Валечка, конечно же, помню. Ты вышла вон из того подъезда. Такая молодая и красивая, как цветочек.

— А разве я сейчас не красивая?

— Валечка, ты всегда была красивой. Такой и останешься в моей памяти навсегда, как моя Людочка.

— Толик, зачем ты все время напоминаешь мне о моей сопернице? Мне это неприятно.

— Валечка, какие же вы соперницы? Мы с тобой полюбили друг друга, когда я уже пять лет страдал от неразделенной любви и больше двух лет даже не видел Людочку. Ты вырвала меня из бездны уныния, вернула к жизни, вселила уверенность. И не было между нами никого. А когда мы встретились потом через долгих три года разлуки, ты была замужем, а Людочки уже целых два года не было на свете. Да и что вам теперь делить, если вы обе лишь фантомы в моей скорбящей душе.

— Толик, что ты меня заранее хоронишь? Успеешь еще... А пока я живая. Хочешь убедиться, поцелуй меня как тогда в Бердянске, — ласково улыбаясь, смотрела на меня Валя-Валентина, молодая красивая девушка, какой я увидел ее тогда, тем памятным вечером в городе у моря.

Я протянул обе руки к моей Королеве и неожиданно наткнулся на ее безжизненный взгляд, как тогда в Ленинске, а в ее руке блеснул пистолет.

Я проснулся в ужасе, какого не испытал даже тогда, когда точно в такой же ситуации мне угрожала реальная опасность. И снова действительность всей тяжестью навалилась на мою душу, оплакивающую любимых...

Разбитые бессонной ночью, мы с Таней быстро собрались и отправились в Болшево. В новой двухкомнатной квартире, которую в конце концов получил Саша, мы были всего пару раз, да и то года два назад. Не помню, почему, но нас не было на новоселье. Периодически заезжавшие к нам всем семейством Бондари несколько раз приглашали приехать посмотреть их новое жилище.

И однажды мы собрались. Конечно же, нас не ждали. Да и мы не собирались задерживаться надолго. Квартира, как квартира, но Таню поразила огромная лоджия.

— Вот видишь, люди едва в Москву перебрались, а уже такая квартира, — не преминула уколоть меня жена, — Какая лоджия! А у нас даже балкона нет. Тебя только успевают вычеркивать из списков на жилье, — выговаривала она мне. Я не понимал, в чем моя вина, а потому та поездка окончилась ссорой.

После этого мы долго воздерживались от визитов к новоселам. Но однажды Валя просто настояла. К тому был повод. Давний приятель Саши, наш однокурсник Дема собирался в длительную командировку в Соединенные Штаты. Последний раз мы виделись с ним еще в Ленинске.

Теперь, по прошествии времени, не жалею, что согласился, хотя и представлял, что все будет, как в прошлый раз — ссоры с женой не избежать.

В тот вечер Валя была неотразима. Ее необыкновенную красоту подчеркивало великолепное вечернее платье — остатки телевизионного прошлого, как позже определила она. Моя Таня и Рыжая, жена Демы по имени Людмила, которую так почему-то никто не звал, выглядели на фоне Королевы курочками-пеструшками.

Но если Тане было не привыкать, то между Валей и Рыжей, которая оказалась дамой с амбициями, вскоре разгорелось своеобразное соревнование.

Для начала Рыжая умело организовала наших дочерей, и девчонки весь вечер были заняты какой-то игрой, не докучая взрослым.

А за столом она вдруг перехватила инициативу у Вали. Рыжая мгновенно сервировала стол по-своему, заявив, что перед зарубежной поездкой их этому специально обучали, и делать надо именно так, а не иначе. Валя была обескуражена такой бесцеремонностью...

Похоже, их много чему научили, и едва мы сели за стол, Рыжая с Демой стали демонстративно перебрасываться между собой фразами на английском языке. Простыми бытовыми фразами из раздела "В ресторане" карманного разговорника, но бегло, уверенно. Эффект был потрясающим. Валя и Таня молча смотрели на них во все глаза, видя в них чуть ли ни иностранцев, с которыми тогда мало кто из нас общался. Именно в тот момент я почувствовал, что в моей Королеве что-то надломилось.

Похоже, лекции по правилам приличия оба "иностранца" прогуляли, хотя, скорее всего, дело было совсем в другом. Рыжая в тот момент показалась мне типичной стервой, а ее Дема — типичным подкаблучником.

— Спик рашн, плиз, — обратился я к новоиспеченным "американцам". Будущие "дипломаты", конечно же, сделали вид, что не понимают причину моей просьбы, ведь они, якобы, никому не мешают, но все же перешли на русский.

Прекратив упражняться в английском, они тут же затеяли светскую беседу на около литературные темы. Разумеется, громко беседовала все та же подготовленная к зарубежной поездке парочка. Остальные вынуждены были молча выслушивать высказываемые ими с улыбкой превосходства умные мысли о восточной поэзии. Краешком уха я как-то слышал, что Рыжая писала стихи и даже отсылала их в редакцию, правда, безрезультатно. Понятно, что и в этом направлении Валя, конечно же, не могла с ней конкурировать, несмотря на свой опыт телеведущей. Она в очередной раз потеряла инициативу хозяйки вечеринки.

Мне снова пришлось вмешаться и слегка осадить самоуверенную литераторшу, блеснув почерпнутыми когда-то у Дудеева познаниями. Рыжая попыталась, было, спорить со мной, но смолкла, едва я принялся читать наизусть и комментировать рубаи Омара Хайяма. Жаль, что она не предложила после этого тему импрессионистов. Слышал, что этому их тоже учат, как и беседам на около музыкальные темы. Было бы, где разгуляться...

А вскоре женщины уединились, и я был лишен возможности помочь моей Королеве. Пока мы мирно беседовали о своем, Рыжая, похоже, успешно самоутверждалась в женском коллективе.

Наконец весь этот спектакль кончился, и нас собрались провожать на электричку. Неожиданно для всех Рыжая с Демой подошли к черной "Волге" с блатными номерами и распахнули дверцы, приглашая нас на задние сидения.

— Это ваша машина? — поразилась Валя.

— Нет, служебная, — честно ответил Дема, тут же съежившийся под укоризненным взглядом жены.

— А как ты поедешь, если неслабо выпил? — спросил его.

— Эту машину не остановят, — уверенно заявил он, многозначительно показав рукой на номера, дающие ему это превосходство над нами, простыми смертными, к тому же безлошадными...

— Все равно ты, Валечка, самая красивая, — шепнул я Вале-Валентине, когда прощался. Она благодарно мне улыбнулась. Если бы я знал тогда, что в последний раз вижу мою Королеву в самом расцвете ее красоты и в состоянии относительного благополучия...

Дома вместо ожидаемого скандала жена удивила меня решительным осуждением поведения Рыжей и искренним сочувствием к Вале.

— Не думала, что у красивых такие же проблемы, как у нас, бледных поганок, — заявила она, — Эта рыжая стерва так завела Валю, что на ней лица не было.

— Чем, интересно?

— Да всем... И зарплату ее Дема там будет получать в валюте, а остаток в чеках. И жить они будут в апартаментах. И танцевать она будет с принцами и королями. И весь мир увидит, в отличие от нас.

— А вы и уши развесили, — рассмеялся я.

— А что не правда? — начала заводиться жена.

— Само собой. Дему разве послом направляют?.. Нет, рядовым клерком с рядовой зарплатой. Валюту им, конечно, дадут, но для местного потребления. Сюда привезут только чеки, если что останется от Деминой зарплаты. Рыжая то весь срок просидит без работы... А апартаменты — это просто меблированные комнаты, или квартира, а не то, что вы там себе нафантазировали.

— Квартира? — удивилась жена.

— Не веришь, посмотри в словаре, — успокоил ее, — Обыкновенная квартира с казенной мебелью. В ней Рыжая и проскучает все три года их командировки. Вспомни, что Люба рассказывала. Их из городка выпускали только толпой и только по магазинам. И это в социалистической стране... А в Америке их вообще не выпустят. Мало ли какие провокации?.. Ну, пару раз свозят на экскурсию. Путешествовать они будут. Как же.

— Пожалуй, ты прав. Любаша там действительно от скуки помирала. Дни считала до конца командировки.

— Надо же придумать такое — с королями танцевать будет... Жены послов об этом не мечтают, а кто такая Рыжая?.. Да и королей в мире раз, два и обчелся. И что, все они мечтают с Рыжей потанцевать? Полный бред... И Валя из-за всей этой чуши расстроилась? — удивился я.

— Еще как... Она красивая. Могла бы найти себе такую пару.

— Какую такую?

— Ну, как Дема, например.

— Что Дема, такой уж красавец?

— Да нет, но в Америку попал.

— Да он не в Америку попал, а в военно-дипломатическую академию. И попал он туда лишь потому, что отец Рыжей большой начальник. А женился бы он на Вале, жил бы до сих пор в Ленинске, или в лучшем случае в Сашиной квартире в Болшево, — рассмешил я жену.

— А почему именно в Сашиной? — все еще смеясь, спросила она.

— Потому что Валя ему этот перевод устроила. Устроила бы и Деме, а может быть, и нет, — ответил ей, внезапно представив себя на месте Саши... Никогда бы я не отпустил мою Королеву в Москву хлопотать за меня. Думаю, что и Дема тоже...

Примерно через неделю Валя заехала к нам. К сожалению, в тот день я задержался на работе, и она меня не дождалась. Зачем приезжала, неизвестно, но она очень удивила Татьяну своим неожиданным признанием.

— Знаешь, что мне Валя о тебе сказала? — спросила жена.

— Откуда?

— Не поверишь... Сказала, что давно влюблена в тебя... Что скажешь?

— А что я должен сказать? — спросил жену, чувствуя, что краснею, как мальчишка.

— Ничего не говори. По тебе все видно, — вполне дружелюбно отметила Татьяна, — Могу уступить, — тут же выдала она свое обычное провокационное предложение.

— Глупости, — ответил жене. Что я мог ей еще ответить?..

"Бедная моя Королева. Зачем же ты сделала это бессмысленное признание? Столько лет продержалась, а тут не выдержала. Что с тобой?" — долго размышлял я в тот вечер.

После того откровения Валя больше к нам не приезжала. Изредка заезжал Саша, когда бывал в Москве. Надолго не задерживался. О Вале рассказывал сдержанно, двумя-тремя фразами. От него как-то узнали, что она устроилась работать юрисконсультом в нотариальную контору, расположенную недалеко от проходной нашего предприятия.

Татьяна навестила ее буквально на следующий день.

— Ну и контора, — рассказала она мне в столовой, — Теснотища. Народу прорва. Бедная Валька. С ее красотой и образованием работать в таком заведении?

— А где же ей работать, если на телевидение не взяли? По крайней мере, по специальности, — отметил я, чувствуя, как скверно вдруг стало на душе. "Вот тебе, Валечка, и Москва", — надолго застряла мысль.

— Да-а-а... Ей не позавидуешь, — посочувствовала тогда Валентине жена...

Неожиданно, не пробыв в Соединенных Штатах и года, вернулся из командировки Дема с семьей. Об этом мне по секрету сообщил Саша. Что случилось в Америке, он не знал, или не хотел рассказывать, но сказал, что у Демы большие неприятности.

Татьяна, вскоре навестившая Валю, узнала от нее гораздо больше, чем рассказал Саша.

— Ты был прав. Апартаменты действительно оказались обычной квартирой. Рыжая, как ты и предполагал, сидела дома и занималась хозяйством. Один Дема куда-то ездил. Ни с кем она там так и не подружилась. Как и Люба, тихо помирала со скуки в городке. Очень обрадовалась, что их командировка кончилась досрочно, — пересказала она то, что услышала от Вали.

— Что я говорил? А то Америка... Дему работать направили, а не на экскурсию... Ну, и как там Валя? — не удержавшись, спросил жену.

— Ты знаешь, не нравится мне ее настроение. Чудная она какая-то стала. Вот, говорит, разведусь с мужем, и буду менять свою жизнь. Как это, спрашиваю? Снова, говорит, стану Кузнецовой, тогда меня сразу на телевидение возьмут, — пересказала мне жена какой-то немыслимый бред, — А что, могут взять?

— Не думаю, — ответил ей, — Заполнит анкету, и все встанет на свои места. Да к тому же ее уже давно знают. Фамилия в ее деле не имеет никакого значения.

Заехавший через пару месяцев Саша рассказал, что Дему направили служить во Львов. Рыжая с ним не поехала, осталась с дочерью в Москве. Устроилась на работу в ТАСС. До отъезда Демы они часто заезжали к ним. Теперь изредка заезжала по выходным только Рыжая.

С появлением Рыжей Саша надолго исчез. Вскоре вместе с нотариальной конторой исчезла и Валя. Примерно на полгода наши контакты прекратились полностью. И лишь ранней осенью восемьдесят второго Татьяна, случайно попавшая в Болшево, решила зайти к Вале, хотя и не рассчитывала застать ее дома.

Валя оказалась на месте, но в каком виде!

— Я ее даже не узнала сперва. Думаю, что за женщина? Растрепанная, в какой-то рваной майке, босиком. Ты что, спрашиваю, спала? Нет, говорит, я всегда так хожу.

— Ну, и что? Она же тебя не ждала... А почему она не на работе? — спросил жену, больше удивленный этим фактом.

— Я тоже спросила... Бросила, говорит, ту работу, да и не нужна она мне. Я, говорит, развожусь с Сашей и уезжаю отсюда.

— Ну и ну! — не удержался я, — Теперь понятно, почему они оба исчезли.

— Да ничего не понятно, — возразила Татьяна, — Она уже давно об этом разводе твердила... Тут дела похуже... Твой друг, оказывается, тот еще тип!

— В каком смысле?

— В прямом. Как только Валя заявила ему о разводе, он начал ее потихоньку травить.

— Что значит травить? — удивился я, предполагая, разумеется, моральную травлю и не понимая, как это можно делать потихоньку, если все стало очевидным, раз она сказала ему о разводе, — Конечно же, он не обрадовался. Представляю его настроение, — попытался оправдать его реакцию.

— В том то и дело, что он травит ее какими-то таблетками.

— Какими таблетками?.. А зачем она их пьет, если знает, что это отрава?

— Какими, неизвестно. Ей говорит, что это витамины, а сам их не пьет. А когда Валя отказалась, он стал тайком подмешивать их в пищу. Она теперь боится есть дома, или ест только то, что приносит сама до его прихода. Мы с ней даже чай пили без сахара, потому что он мог и туда что-то подмешать, — несла какую-то чушь Татьяна.

— Типичная паранойя, — определил я состояние Вали, — А почему она ни заявит, куда следует, или хотя бы ни сдаст подозрительную пищу на анализ?

— Ей запретило начальство, — огорошила меня жена.

— Какое начальство? Она же не работает, — чуть ни прокричал я.

— Сашино, — убежденно ответила Татьяна. Мне вдруг показалось, что я схожу с ума. Татьяна несла полный бред, подобный тому, который я часто слышал в коридорах психдиспансера. Но она выдавала это за рассказ Валентины. Слушать все это дальше было бессмысленно.

— Танечка, в первый же выходной едем к ним. Попробуем разобраться на месте, если это возможно, — решительно заявил жене. Она не возразила. Я облегченно вздохнул. Слава Богу, Татьяна здорова. А моя бедная Валя-Валентина? Что с ней?..

Выходных ждать не пришлось. В ночь с пятницы на субботу раздался звонок в дверь.

— Кого это несет среди ночи? — недовольно заворчала жена, — Наверно твои из Харькова или того хуже, из Кораблино. Только там такие ненормальные.

Я заглянул в дверной глазок. За дверью стояла Валя-Валентина.

— А я к вам. Не выгоните? — спросила она с порога.

— Заходите, — пригласил я ее и прижавшуюся к ней сонную дочь, — Как вы добрались, Валечка? Электричкой?

— На такси, — улыбаясь, ответила Валя, — Мы к вам насовсем, Толик, — огорошила она меня. Сделал вид, что не расслышал.

— Ладно, проходите, — пригласил я ранних гостий. На шум вышла Татьяна, выглянула удивленная теща.

— Что случилось? — спросили они в один голос.

— Принимайте гостей, — радостно улыбаясь, вошла Валя, ведя за руку дочь. В руке у Ольги был портфель, у Вали не было даже обычной дамской сумочки.

И никто тогда не предполагал, что только что началась заключительная фаза трагедии молодой красивой женщины, которую любили все, даже не подозревая ничего о той страшной болезни, которая завела ее в тупик, из которого она не смогла найти иного выхода...

На часах было начало четвертого, а потому, отложив все расспросы до утра, уложили гостей и легли сами.

— Надолго они к нам? — спросила меня Татьяна.

— Откуда я знаю? Думаю, завтра наверняка заявится Саша, все уладится и гости разъедутся, — предположил я ход развития событий...

Утро не привнесло ничего нового. Саша так и не появился. По квартире носилась радостная Валентина, заражая своим оптимизмом даже Татьяну. Жена повеселела, но неопределенность ситуации ее, похоже, угнетала. Да и теща, поблескивая глазками, так и норовила хоть что-нибудь выведать.

— Слушай, поговори с ней, — настаивала жена, — Узнай ее планы.

— Тебе проще, — сказал ей.

— Ни в меня же она влюблена, — съехидничала жена.

Пришлось решиться на переговоры.

— Что случилось, Валечка? Расскажи, если хочешь, — зашел я в маленькую комнату, где Валентина на какое-то время осталась одна.

— Ничего не случилось, Толик. Ты же хотел, чтобы я ушла от Саши. Теперь я свободна. Все хорошо. Осталось тебе освободиться.

— Валечка, что ты выдумала? У нас семьи, дети. Какая свобода?

— Я тебя понимаю, Толик. Поступай, как знаешь. А я к этому типу не вернусь, — вполне здраво ответила Валентина. Расспрашивать о причинах семейной ссоры не хотелось. Они давно для меня очевидны. В выдумки с таблетками я не верил. Интересоваться планами гостьи в первый же день счел неэтичным...

Неожиданно позвонил Саша Дудеев. Он приехал в очередную командировку и снова поселился в гостинице "Академическая". Мы не виделись с лета восьмидесятого года. Тогда Саша приехал к нам в субботу. Конечно же, обсудив все новости, мы зациклились на литературе. Саша читал мне свои новые стихи. Мне же по-прежнему нечем было ответить.

— Толечка, пиши, ты же можешь, — убеждал он меня. Я как всегда лишь смеялся.

А потом Саша рассказал о своем коротком знакомстве с Владимиром Высоцким, когда он возил его в горы, где спускал на санках по горнолыжной трассе. Под впечатлением от стремительных, захватывающих дух спусков, Высоцкий стал обращаться к своему отчаянному рулевому не иначе как по прозвищу "Красный Волк", присвоенному Саше за его ярко-красный спортивный костюм.

После катаний на морозце под яркими лучами горного солнца они оказались в жаркой русской бане, наполненной ароматами разнотравья. Красный Волк и в этом знал толк.

Насыщенный впечатлениями день завершился радушным азиатским застольем с цветистыми тостами и, конечно же, непринужденным разговором двух поэтов с особенным, романтическим восприятием мира.

Саша не рассказал, читал ли он свои стихи Высоцкому, или так и не решился. Все зависело от того, сколько выпили. Думаю, выпили немало...

— Будешь в Москве, заходи по-простому, Красный Волк, — прощаясь, сказал Саше поэт, оставив ему свои московские координаты...

— Толечка, завтра мы обязательно должны быть у Володи. Ты сам узнаешь, что он за человек, — уговаривал меня пьяненький Саша.

— Не выдумывай, Санька, — возражал ему, — Он приглашал тебя, а не меня. Иди один.

— Один не пойду... Вот посмотришь, вы понравитесь друг другу. Почитаешь ему свои стихи. Уверен, он будет в восторге... Не возражай, Толечка, — долго уговаривал меня друг.

— Санька, ты пишущий поэт, а у меня все в прошлом, — отбивался я.

— Поэт не может быть в прошлом. Пушкин разве не поэт? — смеялся Саша.

В конце концов, я сдался. "Как знать, может, вернется вдохновение", — подумал тогда.

— Все, завтра прямо с утра едем к Высоцкому, — твердо решили, разливая остатки спиртного...

— Ну, что, собираемся? — со странной улыбочкой спросил меня Красный волк за завтраком, поднимая первую рюмку.

— Санька, — ответил ему одним словом, отчаянно махнув рукой.

— Я так и знал, — рассмеялся он, — Ты, пожалуй, прав... За Высоцкого, за великого поэта, — провозгласил он первый тост. Мы выпили...

В день смерти поэта Саша позвонил мне из Фрунзе:

— Толечка, какие же мы дураки. Почему тогда не поехали к нему? А теперь мы уже не поговорим с ним НИКОГДА. Ты хоть понимаешь, Толечка, что это значит?

— Понимаю, Саша, — тихо ответил ему, мгновенно представив страшную бездну, НАВСЕГДА разделившую меня с моей любимой Людочкой. Ведь что бы я ни делал, сколько бы лет ни прожил, мне НИКОГДА больше не заглянуть в ее бездонные глаза, отражавшие Вселенную. Разве что только во сне...

— Ни хрена ты не понимаешь, — раздался в трубке голос Саньки, и связь оборвалась...

— Толечка, а мы сможем посетить могилу Высоцкого? — спросил Саша в телефонном разговоре после того, как объявил о своем приезде в Москву.

— Вряд ли, — ответил ему, — У нас гости.

— Может я не вовремя?

— Саша, ты всегда вовремя, — успокоил его...

Суббота прошла как обычно. Девочки играли в куклы, взрослые занимались своими делами. Валя периодически пыталась помогать Татьяне по хозяйству. Таня вежливо отказывалась принять помощь, ссылаясь на законы гостеприимства. Валя смеялась своим чудесным смехом-колокольчиком, и женщины затевали свой обычный треп, который с интересом подслушивала теща, скрываясь за выступом коридора. Вечером все дружно смотрели телепередачи. Утомленные приемом ночных гостей, мы относительно рано легли спать.

Я проснулся от стука закрываемой входной двери. "Что такое? Уж ни Валя ли начала бродить, как в Харькове?" — мгновенно подскочил я с постели.

— Что случилось? — проснулась Таня.

— Кажется, Валя куда-то ушла, — ответил ей.

— Я боюсь, — спряталась с головой под одеяло жена.

— За нее надо бояться. Одевайся, — скомандовал жене. Кажется, подействовало. Она встала с постели.

Я быстро оделся, прошел в прихожую и включил свет. Осторожно заглянул в маленькую комнату. На диване спала только Оля. Вали действительно не было. Не было на вешалке и ее верхней одежды. Слава Богу, ушла одетой, но куда и зачем? На часах было около трех.

Одевшись, мы с женой вышли на улицу. Несмотря на поздний час, то здесь, то там возникали одинокие фигуры, спешащие куда-то. Мы бросались навстречу, но напрасно. Прочесали всю округу вплоть до Ярославки. Вали не было нигде...

Вернулись домой проверить, а вдруг вернулась?.. Не вернулась.

— Вы откуда? — удивилась проснувшаяся теща.

— Гуляли, — коротко бросил ей.

— Ночь на дворе, а они гуляют, — запричитала теща.

— И еще пойдем. Хотите с нами? — предложил ей.

— Что я с ума сошла? — резанул хаос мыслей вопрос тещи. "Бедная Валя. Она больна. Болезнь подняла ее с постели. Надо искать, пока ни найдем", — решил я.

— Пошли, — сказал Тане, и мы снова вышли на улицу.

Уже второй час мы бессмысленно кружили вокруг дома, пугая одиноких прохожих и осматривая подряд густые заросли кустарника и все потайные закоулки, где в принципе могла бы устроиться на ночлег больная женщина.

Мы уже подходили к дому, чтобы еще раз проверить, ни вернулась ли Валя, как вдруг у нашего подъезда притормозило такси, и оттуда кто-то вышел и направился к двери.

— Валя! — обрадовано крикнул я. Фигура остановилась. "Слава Богу", — воздал хвалу Всевышнему.

— Ты где была? — бросилась обнимать беглянку Татьяна.

— Что вы так переполошились? — ничуть не удивилась, увидев нас, Валентина, — Мне надо было съездить на Главпочтамт, отправить телеграмму, — поразила она меня своим ответом. Выглядела она как обычно. Ничто не выдавало ее болезни, кроме, разумеется, времени суток, избранных ею для столь безобидного, казалось бы, дела, вызвавшего такой переполох.

— Какую телеграмму? Почему ночью? — продолжала возмущаться Татьяна. Я же молча наблюдал за их разговором, пытаясь оценить ситуацию.

— Срочную телеграмму Кирилову и Леонтьевой. Вы разве не знаете, что они поженились? — удивилась Валя, — Я их поздравила. Пришлось ехать в центр, чтобы успеть, — пояснила она. "Все. Приехала", — екнуло сердце. Сомнений уже не было. Валя больна и больна серьезно. А Таня, удивленная лишь необычным сообщением, продолжала свой допрос.

— Кто такие эти ребята? Почему мы должны их знать, и разве нельзя было поздравить днем? — забросала она вопросами довольную успешно выполненным делом Валю.

— Ты что, не знаешь дикторов телевидения? — удивилась она, — Как только мне сообщили, я тут же помчалась, чтобы быть первой. Это же очевидно.

— Кто тебе сообщил? Зачем тебе быть первой? — не успокаивалась Татьяна.

— Ладно, девочки, хватит разговоров. Пошли спать. Уже почти утро, — незаметно толкнул в бок Татьяну.

— Правильно, — согласилась Валя, — Завтра слушайте радио.

— Какое радио? — шепотом спросила у меня жена.

— Потом расскажу, — так же шепотом ответил ей...

— Мне надо с ней поговорить, — сказал жене, когда мы вошли в квартиру и разбрелись по комнатам.

— Завтра поговоришь, — ответила жена.

— Завтра будет поздно. Она может ничего не вспомнить о своих проделках.

— Да ты что?.. Тогда иди, — разрешила она.

— Валечка, ты не спишь? — постучал я в дверь маленькой комнаты.

— Заходи, Толик... Я знала, что ты придешь, — улыбнулась мне укутанная в одеяло Валя, — Замерзла немножко, — пояснила она.

— Сейчас согреешься... Может чаю горячего?

— Спасибо. Я уже почти согрелась... Спрашивай... Ты же для этого пришел?

— Точно, — нерешительно подтвердил ее догадку. Я смотрел на нее и ни о чем не хотел спрашивать. Но делать нечего, Валя смотрела на меня с нескрываемым интересом. И я все-таки решился на тот трудный разговор, — Валечка, из твоих пояснений Тане я не увидел смысла в твоем поступке... Ты не хочешь мне ничего рассказать?.. Если нет, то я пошел спать.

Задавая вопрос в таком виде, я заведомо счел ее больной. Я был бы счастлив, если бы своим ответом она разубедила меня в этом. Увы. Этого не случилось.

— Хорошо, Толик, — немного подумав, ответила Валя, — Я расскажу тебе то, что не должна рассказывать никому. Ты знаешь, почему я это делаю, — сказала она и замолчала...

Все. Моя надежда мгновенно рухнула. Я уже знал, что будет дальше. Нечто подобное все еще помнил из литературы по психиатрии. Внимательно выслушав ее бред, сделал вид, что поверил всему. Я старался сдерживать себя, не задавать лишних вопросов, которые могли спугнуть "пациента", заставить его замкнуться. Я невольно оказался в роли врача-психиатра...

И слушая рассказ Валентины, мучительно искал тот единственный путь продолжения разговора, который заставит ее саму усомниться в правильности своих умозаключений, потому что твердо знал, переубедить больного невозможно.

— Валечка, а ты знаешь, что мозг состоит из двух полушарий? — задал ей вполне невинный вопрос, на который она, конечно же, знала ответ.

— Знаю, — слегка настороженно ответила Валя.

— Так вот, Валечка, я где-то читал, что иногда каждая из половинок может вести себя вполне самостоятельно. Они могут даже общаться между собой. И тогда человек может видеть вполне реальные сны. Одна половинка что-то показывает, вытаскивая это из подсознания, а вторая смотрит как фильм то, что человек в действительности никогда не видел... Я часто видел такие сны, особенно в детстве... А ты видела?

— Конечно, видела, — ответила она, восприняв, разумеется, все, что я сказал. Что ж, можно двигаться дальше.

— А представь, что будет, если человек не спит. Ведь в этом случае он может слышать голоса и даже видеть давно умерших людей, которых в жизни никогда не видел, — и я рассказал Вале о том, как мы оказались в пустыне, и как реально увидел девушку в старинных одеждах, говорящую на незнакомом мне языке. Она была очень похожа на мою маму, но я точно знаю, что никогда не встречал ее раньше...

Я видел, что Валя внимательно слушает меня и, похоже, пытается примерить мой рассказ на свой случай. Развивать мысль дальше было опасно, и я замолчал. Мне показалось, она задумалась.

— Так может, я сама себе даю команды? — неожиданно спросила Валя. Я чуть было ни подпрыгнул от радости. Так быстро добиться результата. Это казалось невероятным.

— Не знаю, Валечка. Тебе видней. Давай спать, — постарался переключить ее внимание. Сомнение посеяно. Теперь дело только за ней...

Мы проснулись от звонка в дверь. На пороге стоял Саша Дудеев.

— Это так вы меня ждете! Спят до сих пор! — деланно возмутился он. Мы обнялись.

— Саша, раздевайся и проходи на кухню, — пригласил его. Друг с удивлением посмотрел на меня.

— Что у вас за гости такие, что друзей на кухне встречаете?

— Сашенька, гости действительно не простые. Одна, похоже, подруга по несчастью, — ответил ему и рассказал все, что знал и предполагал. Саша был испуган ни на шутку.

— Толечка, это же очень серьезно. Что ты там сделал. Ты же дилетант. Ее надо срочно в больницу, — уговаривал он меня.

— Санька, это мы с тобой понимаем. Но как ты ее направишь, если она здесь не прописана? А домой возвращаться она не хочет. У нее проблемы с мужем, — и я рассказал и об этом, — Я думал, что он утром примчится, а его до сих пор нет.

— Ну, так поехали, поговорим с ним. Он же должен понять, что это не шутки, — предложил Саша.

— Это кто там шумит? — вышла на кухню Татьяна с подглядывающей как обычно из-за угла матерью. Они обе поприветствовали моего друга, которого всегда принимали с радостью.

— Валя уже проснулась? — спросил жену.

— Кажется, — ответила она, — Пойди, посмотри... Саша, проходи в комнату. Мы уже встали, — пригласила она.

— Танюш, мы с Санькой сейчас съездим в Болшево. Вале о нашей поездке ничего не говори, — попросил ее.

— Вот хорошо, — обрадовалась она, — Хоть бы они помирились.

Я зашел к Вале. Она и Ольга уже были одеты и сидели на убранном диване.

— Привет, девочки. Как спалось?

— Привет, Толик. Нормально. А кто там, на кухне? — спросила Валя.

— Друг из Киргизии заехал в гости... Кстати, ты его знаешь. Он служил в Ленинске, а потом комиссовался... Саша Дудеев, — напомнил ей.

— Как же, помню, — неожиданно обрадовалась Валя, — Веселая компания собралась. Пациенты дурдома, — громко рассмеялась она странным, не своим смехом. Я не знал, что сказать, а уж тем более, что делать.

— Валечка, ты подумала о том, что я тебе рассказывал ночью? — попробовал переключить ее внимание на продуктивное направление.

— А что ты мне рассказывал? — удивленно посмотрела на меня Валентина, — Я же спала ночью. Когда? Что-то не припомню, — снова ужаснула она меня.

— А ты помнишь, куда ездила ночью? — спросил ее так, на всякий случай.

— Куда я могла ездить ночью, Толик? Ты меня пугаешь, — стала вдруг серьезной Валя.

— Я иносказательно, Валечка. Что ты так переполошилась? Идите, готовьтесь к завтраку, — предложил гостьям.

После завтрака мы с Санькой незаметно исчезли и отправились в Болшево.

— Приехали? — спросил мрачный как туча Саша, ничуть не удивившись нашему визиту, — Я так и думал, что она поедет к вам, — косо взглянул он на меня, словно именно я был причиной его несчастий.

— А куда ей еще ехать ночью с ребенком? — спросил, раздраженный его догадливостью.

— А мне все равно, куда, — удивил нас равнодушием к судьбе своих близких отец семейства.

— Тебе все равно, куда увезли твоего ребенка? — возмутился Санька.

— Ребенок с матерью. А вот мать, — махнул он рукой.

— Ты хоть представляешь, что с Валей? — уже не сдерживая эмоций, спросил его.

— А мне наплевать, — последовал ответ, после которого возникло желание немедленно уйти из этой когда-то благополучной квартиры и никогда больше здесь не появляться. Я молча развернулся к выходу.

— Тебе наплевать, что твоя жена серьезно больна? — придержав меня рукой, подключился Санька.

— Чем она больна, — то ли спросил, то ли выразил недоверие к сообщению Саньки обиженный муж.

— Ты сам давным-давно знаешь... А сейчас у нее обострение болезни. Она фактически недееспособна, а с ней ребенок. Между прочим, твой ребенок, — взяв себя в руки, обрисовал ему сложившуюся ситуацию.

— Мы с ней разводимся. Пусть суд решит, дееспособна она, или нет, — продолжил тупой упрямец, ослепленный чувством оскорбленного самолюбия.

— Ты сам решил, что вы разводитесь, или она так решила? — спросил его в надежде все же развернуть разговор в продуктивном направлении.

— Она решила, а я не стал возражать. Мне надоели ее капризы.

— Она уже ничего не может решать в ее состоянии... Понимаешь ты это, или нет? Она уверена, что ты ее травишь какими-то таблетками... Что ты на это скажешь? — пошел я в атаку.

— Какими таблетками? Что она выдумала? Это витамины!

— Теперь тебе все понятно?.. Или рассказать, что она устроила сегодня ночью?

— Понятно, — мгновенно сник Саша.

— А если понятно, то собирайся, поехали.

— Я не поеду... Впрочем, вы езжайте, я приеду позже, — решил он.

Мы молча вышли из негостеприимной квартиры и двинулись на станцию.

— Думаешь, приедет? — спросил Санька.

— Надеюсь. Хотя, как знать. Я впервые видел его таким бестолковым.

Ближе к вечеру Саша все же появился. Выглянувшая на звонок Валя, едва увидев его, быстро заперлась в маленькой комнате.

— Ну, вот. Зря я приехал, — огорченно сказал он, когда Валя, в ответ на его просьбы открыть дверь и поговорить, не произнесла ни слова.

— Идите в большую комнату, — предложил я гостям, — Санька, поговори с ним, — попросил Дудеева, надеясь, что тот сможет объяснить Саше, что причина их размолвки — болезнь Вали, только она и вряд ли что иное.

Мне же предстояла задачка посложней — уговорить Валю объясниться с мужем.

— Валечка, открой, пожалуйста, дверь. Я хочу поговорить с тобой, — попробовал установить контакт с затворницей. Неожиданно дверь открылась:

— Входи, Толик. Неужели ты подумал, что я не захочу говорить с тобой... Я только с тобой и хочу говорить. Потому и приехала к тебе, а не уехала домой в Ефремов.

— Валечка, почему ты не хочешь объясниться с Сашей? Он приехал, значит, ему есть, что сказать, — обратился к ней, едва вошел в комнату.

— Мне не о чем с ним разговаривать, Толик. Мы все сказали друг другу дома... Я ушла от него насовсем... Ушла к тебе, если ты это до сих пор не понял, — повергла меня в шок своим признанием Валентина. Она говорила разумно, как женщина, принявшая непростое решение. И если бы ни ее нелепые поступки накануне, мне было над чем задуматься. Ее ответ загнал меня в тупик.

— И все же, Валечка, выслушай его. Ты вольна поступать, как знаешь. Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь, пока ни выгонят нас обоих. Но поговори с ним, — еще раз попросил Валентину.

Мы сидели рядом, и я говорил все это искренне, глядя ей в глаза, потому что вдруг почувствовал, что эта больная женщина настолько дорога мне, что готов пожертвовать всем ради ее благополучия. В тот момент мне показалось, что только моя поддержка поможет ей преодолеть болезнь. И мне уже было все равно, что будет со мной потом.

Мы молча сидели, глядя в глаза друг другу, как когда-то, много лет назад в Бердянске, когда яркой молнией вспыхнула наша любовь. Я не знаю, сколько мы так просидели...

— Зови его, — спокойным тоном попросила Валентина.

Я вышел из комнаты и пригласил испуганного Сашу. Их разговор был коротким. Минут через пятнадцать они вышли вдвоем и стали собирать Ольгу.

— Ей завтра в школу, — хмуро пояснил Саша, — Мы завтра с ней приедем, — пообещал он, одеваясь. Валентина молчала, и, судя по всему, домой ехать не собиралась.

Вскоре они уехали. Заторопился в гостиницу Санька. Перед отъездом он сказал мне, что сделал все, что мог, и кажется, сумел убедить упрямца не спорить с больной женой.

Утомленные бурными событиями, мы рано легли спать, и та ночь прошла без приключений. С утра, когда теща и Валя еще спали, мы с Таней уехали на работу.

Вернувшись с работы, мы не обнаружили Валентину. Зато теща встретила нас радостной улыбкой:

— Забрали ее в Кащенко. Приехал Саша с врачом и двумя санитарами. Валя их как увидела, сразу рассмеялась. Это, говорит, за мной. Врач с ней поговорил, потом она оделась, и они уехали, — с порога сообщила она новость.

Она еще долго рассказывала Татьяне какие-то подробности, но я уже не слушал. Тяжелое предчувствие камнем навалилось на мою душу. Я вдруг почувствовал себя то ли предателем, то ли соучастником преступления. Именно в тот момент появилось ощущение, что случись какая беда с моей Королевой, этот камень уже никогда не снять с души...

Все время, пока Валя была в больнице, у меня не хватило духа ее навестить. После всего происшедшего мне не хотелось встречаться с Сашей, даже для того, чтобы узнать, куда ее определили. Разыскивать самостоятельно не представлялось возможным — на меня навалились министерские события.

К тому же, неожиданно для меня против посещения решительно высказалась Татьяна:

— Она что, твоя родственница?.. Выпишут ее домой, съездим к ним в Болшево. А туда пусть ездит Саша. Он ее муж.

Саша меж тем больше у нас так и не появился. Понятно, что ему хватало забот о дочери и больной жене. К тому же я представлял, что могла ему наговорить Валя в запале семейных ссор.

Валю выписали лишь весной. Они тут же появились у нас всем семейством, буквально через день после возвращения Вали из больницы. Если бы я знал, что это была наша последняя встреча с моей Королевой, Валей-Валентиной...

Они приехали без всякого предупреждения. Было уже за полдень выходного дня, а потому Татьяна тут же принялась готовить стол из того, что мы накануне успели принести из магазина.

— Развлекай гостей, — отправила она меня с кухни. Кого развлекать? Девочки тут же ушли в маленькую комнату. Туда же вскоре переместилась теща. Немного посидев с нами, за ней перебрался и Саша. Мы остались с Валей вдвоем.

Я смотрел на нее и не узнавал. Внешне это была прежняя Валя, но бледная, осунувшаяся, сникшая, как срезанный яркий цветок в красивой вазе, но без живительной влаги. В ней ничего не осталось от Королевы. Она словно бы померкла душой.

Она односложно отвечала на мои вопросы и ни о чем не спрашивала. Не звенел как всегда в разговорах ее голосок-колокольчик, не услышал я больше и ее смеха-колокольчика. Я рассказывал ей о своих непростых проблемах. Она внимательно слушала. И все...

Наконец я решился спросить о том, что меня действительно волновало. И Валя спокойно назвала свой диагноз, рассказала, чем и как ее лечили. Ничего нового — все тот же болевой шок и транквилизаторы.

— Как же ты, бедняжка, все это выдержала? — посочувствовал ей.

— Рожать труднее, — вяло ответила она.

Вскоре мы сели за стол. Разговоры не клеились и шли в основном вокруг малозначительных новостей. Никто ни словом не обмолвился о бурных событиях осени, когда Валя была вне себя. Но тогда она излучала счастье освобождения от чего-то гнетущего!.. Теперь же создавалось впечатление, что моя Королева вновь оказалась в той же тюрьме, которая без решеток и оков крепко удерживала в кабале самое ценное — человеческую душу...

— Прощай, профессор Толик, — впервые улыбнувшись, тихо, только для меня, произнесла прощальные слова моя Королева, подставив щечку для поцелуя. Я поцеловал ее и тут же столкнулся с взглядом, полным тревоги и, мне показалось, какой-то невысказанной боли, — Я не выдержу все это еще раз, Толик. Я боюсь, — тихо добавила она, и на ее ресницах появились слезинки. Бедная моя Королева, Валя-Валентина...

Я не ответил ей, боясь расплакаться... Наше прощание так напомнило мне что-то подобное, что уже было однажды в коридоре купейного вагона поезда, несущего нас навстречу неизвестности. Но тогда впереди у нас была жизнь и хоть слабая, но надежда. А теперь лишь камень на душе и ничего, кроме смутного ощущения надвигающейся беды...

Вот она эта Беда... Она сквозила в распахнутой настежь входной двери осиротевшей квартиры и в хмурых лицах снующих в ожидании чего-то незнакомых людей. Я увидел проскочившего куда-то Сашу. Мы с Таней двинулись, было, за ним, но остановились в коридоре, потому что в комнатах, казалось, не протолкнуться от беспорядочной суеты каких-то сборов.

Я увидел тихо плачущую пожилую женщину, одиноко сидевшую на диване среди всей этой суеты, и сразу понял, что это ее мама, потому что больше не плакал никто. Вскоре ее подхватили под руки два крепких мужичка, и стало понятно, что все устремились на улицу. Там уже стоял небольшой автобус и крытый тентом грузовик.

Вскоре автобус был заполнен до отказа. Татьяна успела войти с какими-то женщинами, а меня не пустил решительного вида мужчина с зычным полковничьим голосом — по-видимому, распорядитель.

— Мне надо, — сказал ему так, что он сразу все понял и не стал задавать никаких вопросов.

— Лезь в бортовую, — сказал он мне и махнул кому-то рукой, — Пропусти его.

Я влез в кузов, где расположились четверо бойцов с лейтенантом, а в углу стояли венки и лежали лопаты. У меня защемило сердце.

Ехали недолго. Вскоре машина остановилась, и все молча выпрыгнули через высокий борт кузова, а я остался один, наедине со своими мыслями. Все происходящее казалось мне кошмарным сном, где стоит только проснуться, и не будет этой машины с венками и лопатами, и исчезнут незнакомые люди, готовые выполнить порученную им страшную, по своей сути, работу. Очнувшись от этой нелепой мысли, вдруг осознал жуткую реальность и весь ужас происходящего.

Меж тем борт открыли, и четыре крепких бойца подняли на уровень кузова закрытый гроб. По инерции, почти не осознавая, что делаю, подхватил его за торцевую часть, обращенную ко мне и, пятясь, пронес вместе с бойцами в глубину кузова.

Бойцы и лейтенант влезли ко мне, борт закрыли, и мы снова поехали.

— Жалко. Такая красивая, — сказал один из бойцов, — Что, интересно, с ней случилось? Совсем еще молодая.

— Говорят, покончила с собой, — ответил лейтенант, и все замолчали до самого кладбища...

Я смотрел на гроб и не верил, что там лежит женщина, с которой всего три недели назад мы сидели за столом и говорили о наших проблемах. "Я не выдержу все это еще раз, Толик. Я боюсь", — вспомнил ее последние слова перед нашим расставанием. Что же случилось с ней в такой короткий промежуток времени? Неужели она снова стала слышать голоса, которые отдавали ей команды к исполнению?

Я представил себе, как она боролась с этим раздвоением сознания, страшась этого состояния, осознавая его и не в силах побороть.

Бедная моя Королева, Валя-Валентина. Только мы с Дудеевым смогли распознать твой страшный недуг, потому что сами нередко находились у такой же черты, не переступая ее. Почему же ты выбрала этот самый простой, самоубийственный путь? Мог ли я предотвратить твой выбор? Мысли, мысли, мысли...

Лишь здесь, у твоего гроба, я вдруг осознал, что не только мог, но и должен был принять твое безумное предложение сойти с поезда и вернуться домой вдвоем. Наша жизнь сложилась бы иначе, потому что мы любили друг друга искренне и чисто. И нет мне теперь оправдания...

Машина остановилась, открыли борт, гроб сняли и понесли к могиле. Я прыгнул из кузова. Люди из автобуса присоединились к процессии, а я все стоял и стоял, не в силах двинуться с места, придавленный неимоверной тяжестью своего запоздалого прозрения...

Я так и не решился пойти со всеми, чтобы проститься с тобой, моя Королева, потому что не захотел увидеть тебя мертвой. "Прощай, профессор Толик", — вспомнил я твои прощальные слова, когда гроб уже почти скрылся среди деревьев, и мысленно ответил, — "Прощай, моя Королева, Валя-Валентина. Я запомню тебя живой".

К автобусу подъехали две легковушки. Ко мне подошел все тот же зычный полковник-распорядитель.

— Что уже закончили? — спросил он меня, очевидно про похороны.

— Не знаю, — ответил ему.

— Пойди, посмотри, — скомандовал он водителю второй легковушки, — Ты Сашин друг? — спросил полковник. Я кивнул головой, — Ясно... Ты, Дема, давай садись в автобус. Бортовая пойдет в часть, — скомандовал он мне, приняв, очевидно, за Дему, и пошел к лесу, откуда уже появились люди из похоронной процессии.

Я вошел в автобус. Вскоре он начал заполняться людьми. Вошла Татьяна:

— А ты как здесь оказался? — удивилась она.

— Я на той машине, — показал ей на грузовик, — Меня в автобус не пустили.

— Да я так и поняла. Здесь было как сельдей в бочке.

Меж тем маму Вали с ее сопровождающими и Сашей посадили в легковушки, которые тут же уехали. Немного погодя тронулся и наш автобус.

Вскоре мы снова оказались у распахнутой двери Сашиной квартиры.

— А-а-а, Толик? — остановился около нас пробегавший Саша, — Вы пока погуляйте. Вы во вторую смену... Сейчас, — бодро крикнул он кому-то, выглянувшему в коридор, и чему-то улыбаясь, не спеша пошел в комнату.

— Слушай, у Сашки все дома? — покрутила жена пальцем у виска, — Такой день, а он чуть ли ни радостный носится... Вот я умру, и ты тоже таким будешь? — неожиданно налетела она на меня.

— Да я сам удивлен. Такое впечатление, что только Валина мама переживает, — ответил ей, проигнорировав последний вопрос.

Мы вышли на улицу. Там стояли еще несколько человек, среди которых были и оба мужичка, сопровождавших Валину маму.

— Извините, вы случайно ни Толик? — обратился ко мне один из них.

— Да, — ответил ему.

— Николай, — протянул он мне руку для знакомства, — А это Виктор, — показал он на второго, — Мы братья Валентины, — представил он себя и брата. "Потрясающее несходство", — мысленно воскликнул я.

Я пожал им руки и выразил наши с женой соболезнования.

— Пойдем в комнату, Толик. Мама очень хотела с тобой поговорить, — пригласил Николай.

Мы поднялись в квартиру, и зашли в маленькую комнату, где отдыхала мама Валентины. Ребята представили ей меня.

— Толик, — обняла меня женщина и расплакалась. Немного успокоившись, она объяснила мне, почему хотела непременно поговорить со мной.

Ее рассказ я слушал с большим интересом, потому что узнал много нового о Вале и ее простой семье, о ее детстве и юности, о ее планах и несбывшихся мечтах, и, наконец, о страшной болезни, убившей ее, в конце концов.

Дочь делилась с матерью, как с подругой, всеми своими девичьими секретами, а потому оказалось, что в этой семье меня знали заочно с того памятного лета шестьдесят шестого года.

— Какой же счастливой она вернулась тогда из Бердянска, — рассказала мама, — Она читала мне твои стихи и очень долго ждала твоего письма. Я утешала ее, как могла. Забудь его, говорю, мало ли парней на свете. Нет, всегда отвечала она, такой всего один... А потом появился Саша. Что он там о тебе наговорил, не знаю, но Валька долго была сама не своя... Вышла замуж, поехали они в Ленинск, и вдруг присылает письмо, где написала обо всем, как оно было у вас на самом деле... А что уже поделаешь... В отпуск приехала. Мы тогда вас вместе ждали, Валя телеграмму прислала, а приехала одна... Снова не судьба... А потом ты уехал из Ленинска. Как она переживала. Так захотела в Москву, что на все была готова... Вот тебе и Москва. На телевидение не взяли, на работе плохо. А там эта Рыжая со своей черной магией. И сгубили мою доченьку, — заплакала она.

Тогда я совсем не обратил внимания на слова "черная магия". Сказаны они были мимоходом, и мне ничего не говорили. В ее рассказе меня заинтересовало лишь упоминание Рыжей.

В тот день она лишь рассказывала. Ей надо было выговориться, растворить в том рассказе-воспоминании о дочери свое материнское горе. Все самое интересное я узнал гораздо позже. А пока нас пригласили в большую комнату помянуть Валю-Валентину...

Моя следующая встреча с родными Вали случилась меньше, чем через неделю — в день, когда по традиции отмечают девять дней.

Меня встретили как давнего знакомого и тут же усадили рядом с мамой, сидевшей за столом между братьями Валентины. В день похорон нам так и не удалось поговорить с ней обстоятельно, а потому она, похоже, решила не терять времени на поиски встречи со мной.

— Как же так случилось, Толик, что не уберегли мою доченьку? — спросила она меня, когда все уже давно переключились на трапезу и соответствующие случаю застольные разговоры.

— Мне кажется, Саша просто не понимал, что она больна, — ответил ей и рассказал о бурных событиях, предшествовавших больничной койке в психиатрическом отделении.

— Да нет, Толик. Саша давно знал о ее болезни. У Валечки она наследственная.

— Я знаю, — подтвердил я.

— Откуда? Разве Валечка или Саша тебе что-нибудь говорили? — удивилась мама.

— Нет, конечно. Узнал случайно еще в первые наши месяцы в Ленинске, а потом, года через два, в Харькове, — и я в деталях рассказал ей, что тогда произошло, а главное, что сказали моему отцу врачи, когда узнали об этих деталях. Мне показалось, что я вовсе не удивил ее своим рассказом.

— Красавица моя, — всплакнула мама, — Вся в деда. Тоже был красивый и такой же несчастный, — пригорюнилась она. Помолчав, продолжила, — Все от деда взяла и красоту свою, и болезнь эту тоже... Валечке нужен был человек, который ее понимал, а главное, который был бы ей дорог. Когда у нее все хорошо, она как все. А как какая неприятность, жди приступа. Чуть переволнуется и ночью говорит-говорит, а иногда даже вскакивает и бежит куда-то. Дед, тот всю деревню обегал, а потом ляжет, где придется, и спит до утра. Но никому никогда зла не причинит. А вот Валечка меня удивила... Толик, а ты когда видел ее в последний раз? — вдруг спросила она.

— Сразу после больницы. Они с Сашей и Олей заезжали к нам.

— А до болезни ты часто у них бывал?

— В этой квартире всего два раза. Сразу после новоселья, и когда нашего однокурсника провожали в Америку. А так Валя с Сашей иногда к нам заезжали, когда бывали в Москве, но за полгода до Валиной болезни совсем пропали. Мне было не до хорошего — работа, командировки. А вот жена съездила, навестила, но уже слишком поздно. Они собрались разводиться. А через день Валечка к нам примчалась.

— Толик, а ты ничего не слышал о черной магии? Валечка или Саша тебе ничего не говорили? — удивила она меня неожиданным вопросом.

— Нет. А что они мне должны были говорить? — недоумевая, спросил ее.

— Да нет. Ничего, — ответила она и, похоже, потеряла интерес к этой теме.

И я долго еще рассказывал ей подробности, как познакомился с Валей-Валентиной, как вспыхнула наша любовь, как нелепо складывались наши дальнейшие отношения. Мама слушала меня внимательно, не перебивая, но я чувствовал, что она уже давным-давно знала все это от своей Валечки...

Прошло около месяца от даты печальных событий.

— Слушай, тут Сашка заезжал, — сообщила мне как-то жена, — Напомнил, что скоро сорок дней Валентине... Странный он какой-то. Неужели сумасшествие заразно? — предположила она.

— Выдумаешь такое. А что случилось?

— Представляешь, приехал довольный такой. Вчера, говорит, с Валей разговаривал. У нее все в порядке... Он рассказывает, а у меня мороз по коже. Ну, думаю, и этот умом тронулся от горя. Валя мне тогда рассказывала, с чего у нее все началось, — я насторожился.

— Что началось?

— Да все ее неприятности. Сначала похороны Сашиной мамы, потом еще кто-то из родственников умер. А тут, говорит, на работе направили оформить завещание. Приходит, а там труп. И так дня три подряд. Ну, и пришлось ей бросить работу. А дома уже Саша со своими таблетками... Слушай, как бы и он в дурдом ни загремел, — обеспокоилась жена. Вспомнив, как вел себя Саша в траурные дни, я задумался...

И снова за столом я оказался рядом с мамой и братьями Валентины. В этот раз можно было не сомневаться, что все они относились ко мне по-родственному. Одновременно видел их недовольство странным поведением Саши.

— Знаешь, Толик. Так и подмывает морду набить за все хорошее, — сказал мне кто-то из братьев, заметив его очередную выходку, — Так ведь рассыплется, а ему еще Ольгу воспитывать.

Уже в конце поминок мама все же не удержалась и рассказала, что слышала от Вали о странном увлечении мужа и его друзей, вернувшихся из Америки.

— Валечка мне тогда рассказала, что жена этого Демы, Рыжая, привезла какую-то книжку про черную магию. И вот они все ее прочитали и начали что-то там делать, как написано. И представляешь, говорит, мамочка, у меня стало получаться лучше всех... Как рассказала, меня ужас охватил. Что же ты, говорю, доченька, делаешь? Мы же православные, а ни нехристи какие. Зачем тебе это надо?.. А зато, говорит, я с дедушкой говорила. Как, спрашиваю, ты можешь с ним говорить, если он давно помер? По той книге, говорит, с мертвыми можно разговаривать. Страх какой, — разволновалась она так, словно Валя рассказала ей весь этот бред только что, а не несколько месяцев назад.

— Да тут Саша недавно мою жену напугал, когда рассказал, что он с покойной Валей говорил. Она подумала, что он с ума сошел от горя, а выходит, он той ерундой до сих пор занимается, — вдруг осенило меня.

— Да они пусть занимаются, чем хотят. Они здоровые, а моя Валечка именно после этого стала слышать голоса. Угробили они ее этой магией.

— Похоже на то, — мрачно согласился я, вспомнив нашу ночную беседу с Валей после ее побега на Главпочтамт.

Я вдруг ясно представил, что произошло, когда Дема и Рыжая вовлекли Сашу и Валю во вроде бы безобидное занятие снобов — сеансы спиритизма. Они, психически здоровые люди, просто развлекались от скуки, а вот бедняжку Валю, страдающую наследственным заболеванием, это неизбежно должно было привести к катастрофе. Мог ли об этом догадываться Саша, знавший, как оказалось, о болезни Вали? Вряд ли. Ведь он не читал литературы по психиатрии...

И я рассказал маме о том разговоре, когда Валя сообщила мне "страшную тайну", что она радиоуправляемый биоробот, который должен исполнять команды какого-то центра. И еще рассказал, как попытался внушить ей, что не какой-то центр, а она сама себе выдает те команды, и что Валя в конечном итоге согласилась со мной, но к утру напрочь забыла и о нашем разговоре и о своем ночном путешествии.

— Вот видишь, Толик, ты все понял, и Валечка тебя поняла... А этот умник сам подбросил больной жене такую книжку... Мало того, мне сказали, что эта Рыжая зачастила к Валечке, когда она вышла из больницы. Кто знает, чем они занимались. Но не могла моя Валечка сама на себя руки наложить. Все эта магия проклятая, — расплакалась мать, потерявшая дочь...

Переговорить с Сашей удалось лишь месяца через три, когда он, как обычно, заехал к нам по дороге из Москвы в Болшево.

Он сам затеял тот разговор, когда понес какую-то чушь об астральной связи с Валей, которая в данный момент, якобы, успешно преодолевает какие-то "чистилища", прежде чем ее определят на постоянное место жительства в одной из сфер.

Выслушав весь этот бред, сопровождавшийся научной терминологией, я понял лишь одно, что Саша не сумасшедший, а увлеченный вновь входившими тогда в моду учениями Рериха и Блаватской.

Начитавшись привезенных Демой книг об оккультизме, он возомнил себя медиумом. На здоровье, заблуждайся, сколько хочешь. Меня же интересовало лишь одно, понимал ли он, что творил, когда вовлекал во все это Валентину?

И я сделал вид заинтересованного человека. Сколько же чепухи узнал в тот день, мысленно содрогаясь от смеха. А Саша с сияющими глазами фанатика все рассказывал и рассказывал о каких-то сферах, в которых обитают сущности, или, по-иному, очищенные души бывших людей.

Узнал я и как он выходил в астрал для связи, и как отыскивал там кого-то.

— Все это требует большой концентрации мысли. Отвлекаешься от всего, расслабляешься, входишь в транс, а потом все идет само по себе, — заикаясь от волнения, ответил Саша на мой вопрос, — сущности сами тебя находят. Меня как-то нашел мой предок, который жил четыре тысячи лет назад. Его звали "Тургай" и он был убит стрелой, — с гордостью сообщил он потрясающую новость, почерпнутую из астрала.

— А как вы говорите? На каком языке? — с серьезным видом продолжил я допрос.

— В том-то и дело, что в этом обмене нет языка. Мы обмениваемся мыслями.

— То есть, ты хочешь сказать, что сам формулируешь то, что воспринимаешь из астрала? — задал ему вопрос-ловушку.

— Ну, да! — тут же попал в нее новоиспеченный медиум, — Ты все правильно понял!

— Еще бы, — с гордостью ответил ему, — А голоса сущностей ты слышишь, или нет?

— Голоса слышала только Валя, — неожиданно проговорился "медиум", — А мы ничего не слышали, — честно ответил он. "Вот оно!" — мысленно воскликнул я, но не стал пока развивать допрос в интересующем меня направлении.

— А как же вы все-таки фиксировали ваш обмен мыслями, если фиксировали?

— Запросто! — воскликнул профессионал бесед с загробным миром, — Я держу в руке карандаш, и он сам, помимо моей воли, записывает ответы сущностей, с которыми установлена мысленная связь, — радостно пояснил он.

— То есть ты хочешь сказать, что кто-то водит твоей рукой помимо твоей воли?

— Совершенно верно! — попался Саша в очередную ловушку.

— Саша, а скажи, пожалуйста, — продолжил я, — Как ты различаешь, когда ты пишешь сам, а когда пишут за тебя?

— Запросто! — глянул он на меня с видом превосходства, — По сути ответа. Он содержит то, о чем я до ответа даже не подозреваю.

— Саша, а тебе не приходило в голову, что эти ответы приходят не из астрала, а из глубин твоего подсознания, то есть, по сути, от самого себя? — попытался я сокрушить устои его новой религии.

— Этого просто не может быть! — с искрой в глазах уверенно заявил фанатик.

— Почему?!

— Потому что мы все делаем строго по правилам и предписаниям, — ответил типичный догматик веры.

— Ну, тогда, конечно, да, — поддержал его.

"Круглый идиот", — подумал я. С таким идиотизмом вряд ли подумаешь о других людях, даже близких. Как же! Ты вышел в астрал, ты поднялся над людьми, ты можешь знать прошлое Человечества в деталях. Интересно, а как насчет будущего? Наверняка и здесь есть перспективы, иначе, зачем весь этот огород?

— Саша, а свое будущее можно узнать у сущностей? — смиренно спросил я "гуру".

— А как же! — оживился он, — Не только свое, но и всего Человечества! — уверенно заявил новоявленный Пророк. Вот это да! Да только от осознания своего величия можно свихнуться. Ведь если о будущем все известно, то облегчается и поиск пути к нему. А когда знаешь направление, о чем еще думать, зачем суетиться. И Саша продолжил потрясать, — А о себе я уже давно знаю все. Умру я в девяносто восьмом году от инфаркта. А до этого года мне ничто не угрожает. Так что я теперь спокоен, как удав.

— Потрясающе! — закончил я нашу познавательную беседу.

Пусть заблуждается, решил я. Это помогает ему не воспринимать свое горе как реальность. Тем лучше. Не стоит даже намекать ему, что своим безрассудством он сам разрушил свое семейное счастье. Правда, с его "познаниями" восточного мудреца, мне кажется, он и поныне счастлив. Весь его сияющий вид буквально кричит об этом... А что же Валя? Это теперь всего лишь сущность, с которой можно общаться, когда захочешь. Все совсем как в реальной жизни. И ничего не изменить. А тогда, при чем здесь скорбь?..

Что ж, решил я, похоже, это лишь мой удел всю оставшуюся жизнь оплакивать мою Королеву, мою Валю-Валентину...

ТЕХНИЧЕСКИЙ РУКОВОДИТЕЛЬ

Неудачи на работе, а потом неожиданная смерть дорогого человека повергли меня в депрессивное состояние. Отвлечь от тяжких раздумий могла бы работа, а ее не было.

Вернулся из командировки Рабкин, но лишь с тем, чтобы через пару недель вновь отправиться туда же.

— Я там уже свой человек, Афанасич. Мы с Даниловым теперь друзья, — похвалился он.

— Рад за тебя, — вяло отреагировал на его важное сообщение.

— Что-то ты какой-то кислый, — подметил Виктор Семенович, — Случилось что?

— Да так, — не стал его грузить своими проблемами.

— А то полетели со мной, — предложил он.

— Зачем?

— Странный вопрос, Афанасич... Работы нет, а деньги идут, — рассмеялся он.

— Что же ты там делаешь?

— Отдыхаю, — коротко ответил ведущий инженер.

Две недели пролетели быстро, Рабкин улетел, и я снова заскучал. Неожиданно подбросил работу Бродский.

— Анатолий, тут Шульман снова явился со своими идеями. Ну, шугани ты его, в конце концов, — попросил он.

С трудом заставил себя до конца прочесть пояснительную записку, написанную так заумно, что не сразу распознал, о чем она. Идеи оказались не новыми. Чуть оформлены по-иному, больше наукообразия, но суть предложений не изменилась.

— Эмиль Борисович, я уже видел все это год назад. И еще тогда сказал вам, что предложения надо поддержать, а не топить. Если вам надо утопить, просите другого, а меня отпустите к Караштину. С удовольствием буду работать в этом направлении.

— Снова за старое, Анатолий. Ну, сколько можно, — возмутился Бродский, но, глянув на меня, тут же остыл, — Что, там действительно стоящие предложения, раз ты готов нас бросить?

— Не то слово, — ответил ему.

— Тогда пригласи Шульмана. Пусть ознакомит с подробностями. Мне же Шабарова убеждать, — попросил он.

Я встретился с Шульманом. Объяснил ему странную ситуацию с его работой в нашем комплексе.

— Не понимаю, — взорвался кандидат наук, — Это же вам с первую очередь надо. Законы управления для АСУ ваш комплекс будет разрабатывать. Это, по сути, алгоритм работы всех систем, участвующих в пуске. Как же вы его разработаете без этого аппарата? Это невозможно! — возмущался старший научный сотрудник.

— Да я об этом же еще год назад всем говорил, когда прочел ваш первый вариант документа, — согласился с ним и рассказал о своих проблемах разработки алгоритма управления оборудованием и о том, как боролся со сторонниками стандартного представления информации.

— Да-а-а? — с интересом посмотрел на меня Шульман, — Пойдем к Земцову, — пригласил он меня к своему начальнику отдела.

Выслушав мой рассказ, Земцов тут же пригласил нас с Шульманом к руководителю комплекса Караштину, где мне пришлось повториться.

— Вот, сразу видно системотехника, — похвалил меня Караштин, — Что окончили?

— Я инженер-механик, — коротко ответил, не вдаваясь в иные подробности своего образования.

— Да-а-а?! — удивился он, — А откуда такие познания в сфере управления?

— Хобби, — ответил модным тогда словечком, увидев забавные плакаты у него на стене: "Пункт 1. Начальник всегда прав" и "Пункт 2. Если начальник не прав, смотри пункт 1".

— Да-а-а?! — еще больше удивился руководитель комплекса.

— Ну и еще факультет института радиоэлектроники... МИРЭА, — добавил я. Караштин от души рассмеялся.

— Хобби? — повторил он и снова рассмеялся, лукаво поглядывая на меня, — А ты говорил, у испытателей нет толковых специалистов, — обратился он к Шульману, — Вот вы и возглавите это дело. Я поговорю с Шабаровым, — объявил мне свое решение Караштин...

— Ну, все, Зарецкий, — обратился ко мне Шульман, едва мы вышли от Караштина, — Теперь ты мой человек. Будем работать вместе, — пожал он мне руку...

От Караштина я летел как на крыльях. Чувствовал, что мне предстоит интересная работа, исполняя которую могу преуспеть не только как специалист. От Земцова узнал, что они будут предлагать Шабарову создать у Дорофеева отдельное подразделение для разработки законов управления АСУ подготовкой и пуском "Бурана" и не только его...

— Что ты там Караштину наговорил? — с недовольным видом встретил меня Бродский, — Пошли к Дорофееву, — пригласил он.

— Ну, Зарецкий, — встретил меня Борис Аркадьевич, — Просвети нас темных, что там открыл мудрый Караштин.

— Всего лишь способ представления информации для программирования АСУ, Борис Аркадьевич... Суть в том, что если всю технологию подготовки ракеты к пуску представить в виде так называемых законов управления, то дальнейшая разработка рабочих программ легко автоматизируется... Огромный объем работы можно выполнить быстро и качественно... К тому же любые изменения технологии не потребуют доработок АСУ... Меняют лишь программы.

— Ловко... Значит, Караштин свою работу хочет на нас перевесить, — странным образом отреагировал на мою информацию Дорофеев.

— Что значит на нас? — возмутился я, — Да это единственная серьезная работа в новом направлении. За нее хвататься надо, а не отбрасывать. Комплекс может стать разработчиком технологии, а не только примитивных сетевых графиков.

— Почему примитивных? — мгновенно возмутился Бродский.

— Потому что в них зафиксирован единственный вариант подготовки ракеты. К тому же, этот вариант не всегда оптимален, и не работает в случае любого иного развития событий.

— Это так? — с удивлением посмотрел Дорофеев на Бродского.

— Так-так! А то вы не знаете? — недовольно бросил Эмиль Борисович, — У нас времени нет делать варианты. К тому же их столько, — с досадой махнул он рукой, — Я Мухаммеда уже давно озадачил, как все это автоматизировать. А что он автоматизирует? Из него уже песок сыплется... Он тут с Ленинградским институтом связался. Вот уже года три работают, а толку никакого, — выложил Бродский.

— Эмиль Борисович, — обратился я к Бродскому, — Технология включает все в полном объеме, а потому любой график это побочный продукт. Их можно печь, как пирожки на любой случай. Вот только зачем они, если подготовку будет вести АСУ по заложенной в ней программе.

— А вдруг какой сбой? — подключился Дорофеев.

— Борис Аркадьевич, — глянул я на него с улыбкой превосходства, — Любой сбой это та же штатная программа АСУ. В законах управления нет подвешенных процессов. Все "нештатные" имеют выход в конкретную безопасную точку.

— Интересно, — оживился Борис Аркадьевич, — Слушай, Анатолий, проведи пару-тройку занятий в порядке ликбеза, персонально для меня, — неожиданно попросил он.

И вскоре я провел эти занятия, тут же получив в лице Дорофеева горячего сторонника внедрения в его комплексе нового направления.

Что и когда докладывали Шабарову, мне неизвестно. Зато через некоторое время меня атаковал Мазо. На свою голову провел занятия и для него. Ухватив идею, он обеими руками вцепился в меня как клещ, почувствовав, очевидно, направление, способное быстро вознести его на уровень начальника отдела. В его лице я тут же получил активного сторонника и одновременно мощного конкурента, поддерживаемого Бродским.

Первое, что сделал Мазо, это запретил мне общаться с Шульманом, Земцовым и Караштиным без его личного участия.

— Что за дела? — возмутился Шульман, узнав об этом, — Зачем мне какой-то Мазо? Я уже набеседовался с ним до оскомины. Он же ничего не понимает, — рассказал он мне то, что я давно знал и без него.

— Он просто хочет в начальники, — пояснил Шульману основную цель Мазо.

— Все хотят. Но начальником будешь ты, — мгновенно повысил он меня, — Если, конечно, будешь четко выполнять мои указания, — тут же сбросил с еще несуществующего пьедестала...

А вскоре мне позвонил Бродский.

— Анатолий, возьми в архиве штатное расписание комплекса и зайди ко мне, — приказал он.

Через полчаса я вошел в его кабинет, смутно догадываясь о предстоящем поручении. Так и оказалось. Мне поручили подготовить предложения по созданию отдела, основной работой которого станет разработка законов управления подготовкой и пусками ракет.

Еще не было никаких решений, но вдохновленный предчувствием, что близится время, когда у меня появится настоящее дело, в котором я буду не последним человеком, сделал эту работу за полдня.

— Ну, Анатолий, не ожидал, — удивился Бродский, когда я положил перед ним свои предложения. Несколько минут он молча изучал мое творение, изредка поглядывая на меня так, словно видел впервые. Наконец он тяжело вздохнул и заговорил, — И этого не ожидал, хотя, по сути, ты прав. Группу Мухаммеда давно следовало бы преобразовать в сектор. А с учетом новых веяний и подавно. Но ты ее видишь в новом отделе. Сам понимаешь, меня это не устраивает.

— Эмиль Борисович, вы же государственный человек, а не собственник какой. С точки зрения здравого смысла такой сектор должен быть только в новом отделе.

— В здравом смысле тебе не откажешь, — улыбнулся Бродский, — Но согласись, кому понравится, когда разоряют твой отдел. Было время, в отделе работали триста пятьдесят человек. А сейчас... А ты группу забираешь.

Он взял мои листы и ушел к Дорофееву. Вскоре туда вызвали и меня, но как оказалось совсем по другому поводу.

— Анатолий, тебе придется срочно вылететь на полигон, — "обрадовал" меня руководитель комплекса, — Там вывозят на стенд-старт макет "Бурана", а Рабкин оказался полностью некомпетентным в простейших вопросах. В общем, мы с Эмилем Борисовичем посоветовались... Он помнит тебя еще по Н1, а потому рекомендовал назначить техническим руководителем работ... Что скажешь?

— В принципе, что делать, знаю. Но работу технического руководителя наблюдал со стороны. Не уверен, что все понял до конца. А с чем-то был просто не согласен.

— Ну, вот. Тебе и карты в руки. Твори, выдумывай, пробуй, — подбодрил меня Бродский.

— Мои полномочия, — обратился я к Дорофееву.

— Полномочия технического руководителя... Вы вправе принимать любые решения, обеспечивающие безопасное проведение всех запланированных работ в максимально сжатые сроки... Объем работ определяет Филин Главный. Он уже на полигоне. Контактируйте с ним, с Кавзаловым и со мной. Остальное за вами, — вполне официально выдал мне указания Дорофеев.

Вот это да! Такого сюрприза я не ожидал. Первым техническим руководителем, с которым мне пришлось познакомиться, едва я, молодой лейтенант, прибыл на полигон, был Бродский. И вот теперь мне предстоит самому выполнять обязанности технического руководителя, да еще на первом вывозе "Бурана".

Что ж, работа для меня новая, но именно этого я всегда хотел — идти впереди всех и, по возможности, во главе всех, а не в качестве "рядового топорника" команды, спешащей на пожар...

В аэропорту "Крайний" неожиданно встретил Гену Солдатова.

— Да вот, начальство встречаю, — сообщил он после взаимных приветствий, — Сан Саныч теперь у нас важная фигура. Сам уже до площадки не доедет. Только с провожатым, — с деланной обидой проворчал он.

— Какой Сан Саныч? Маркин что ли?

— Он самый.

— Сочиняешь, Гена, как всегда. Сан Саныч не такой человек, — возразил ему, вспоминая наши харьковские беседы за кружкой пива.

— Конечно, сочиняю, — заулыбался Солдатов, — Но согласись, Толя, обидно. Мог бы, к примеру, по-приятельски предложить мне блатную работенку. Нет же. Теперь к нему надо записываться на прием, как к Козлову.

— С чего это он так заважничал? Кем же его назначили?

— Он теперь у нас зам Главного. А положение обязывает.

— Да ты что?! — удивился я, — Зам самого Козлова?

— Вот именно, — подтвердил он, вглядываясь в небо, — Вон он показался. Идет на посадку. Целый самолет одного его везет.

Я посмотрел в сторону, откуда обычно заходили на посадку самолеты, и действительно увидел снижающуюся "тушку". А вскоре мы с Геной уже приветствовали важную персону, с которой когда-то общались запросто, потому что считали нашим приятелем, одним из нас.

— Толя, какими судьбами? — радостно пожал мне руку Маркин, которого, к удивлению, нашел ничуть не изменившимся, и даже показалось, все в том же костюме, в котором несколько лет назад он был в Харькове.

— Да вот прилетел на вывоз макета, — ответил ему, — Поздравляю, Сан Саныч. Ты, говорят, теперь важная птица. Один весь самолет занимаешь и даже сам крыльями машешь, — пошутил я.

— Спасибо, — улыбнулся Маркин и оглянулся в сторону скромно стоявшего рядом Солдатова, — Это ты, Генка, балбесничаешь? Чувствую твою ручонку... Тоже выдумал. Нас вон сколько прилетело, — показал он, словно оправдываясь, на проходившую мимо нас многочисленную группу командированных с вещами. "Маркин как Маркин", — с облегчением подумал я. Так не хотелось разочаровываться в хороших людях.

Вдруг обнаружил, что водитель приехавшего за нами автобуса уже завел двигатель и собрался уезжать.

— Поехали с нами, — предложил Маркин, заметив, что я засуетился и подхватил вещи, — Мы туда же едем, а ваш автобус явно переполнен.

В автобусе он усадил меня рядом с собой, и мы успели поговорить не только о работе, но и о делах житейских.

— Ну, и как там живется в верхах? Почувствовал разницу? — поинтересовался, зная, что Сан Саныч непременно скажет все, как есть.

— Знаешь, Толя, разница значительная. Ответственность на порядок выше, а проблем выше крыши. С непривычки даже по ночам не сплю от мыслей... Вспоминаю наши командировки в Харьков. Какая красотища. Сделаем мы там что-то, не сделаем, один черт. Ни на что не влияет... Ну, пожурят нас или похвалят. И все. Зато пивка тогда попили вволю. Отличное пиво, — похвалил он, припомнив, очевидно, пивной киоск, что прямо у пивзавода, — А здесь, Толя, проблемы сыплются, как из рога изобилия. И все на контроле у министра, за все персональная ответственность. Поседеешь тут от одной ответственности, а надо еще организовать работу, чтобы дело сделать, не провалить... А вокруг доброжелатели, в кавычках. Так и ждут, чтобы подсидеть... А политес... За каждым словом следить надо, особенно со смежниками. Я вот с тобой разговариваю, а ты смежник. Мало ли что у тебя в голове, — рассмеялся он.

— В голове у меня ничего, а вот диктофон в кармане пишет, — пошутил я. Маркин добродушно махнул рукой.

— Ну и пусть пишет. Честно говоря, лучше бы я остался в начальниках отдела. Вот сейчас, везу пакет доработок макета, а кто мне их позволит проводить на стенде?.. А проводить надо... Вот буду уговаривать ваше техническое руководство. Опять же, кто попадется. Кстати, не знаешь, кто назначен техническим руководителем?

— Знаю, — ответил ему, лихорадочно соображая, как поступить. Разрешить, значит поступиться принципами, не разрешить, и того хуже.

— Ну, и кто?

— Не поверишь, Сан Саныч, — огорченно махнул рукой я.

— Ты что ли? — с недоверием посмотрел он на меня, — Ну, вот... А я тебе все выложил, как на духу, — расстроился он, — Ну и что скажешь? — с надеждой посмотрел он.

— Ничего, Сан Саныч. Я твоей просьбы не слышал и надеюсь, не услышу. Иди через верха, раз ты там обитаешь. Прикажут, выполню, а так, сам знаешь, эту практику давно пора прекратить.

— Все ясно, Толя. Зарезал без ножа... Ладно, буду звонить Козлову. Пусть уговаривает вашего Филина, — снова улыбнулся он, считая деловую часть нашего разговора оконченной. Я облегченно вздохнул.

— Ну, а как в бытовом плане? — продолжил пытать новоиспеченного заместителя Главного конструктора.

— В бытовом все нормально. Семья довольна, а мне, сам понимаешь, все равно. Просто не успеваю ощутить. Раньше мы в наш "Здоровяк" попадали раз в несколько лет, а сейчас езди хоть каждый выходной. Семья ездит, а мне некогда. Был в нашем "Здоровяке"? — спросил Маркин.

— Нет, — ответил ему.

— Приезжай, съездим, порыбачим, — пригласил он...

Меж тем мы приехали на площадку. В гостинице уже стояла очередь из командированных. Я оказался последним, и когда, наконец, подошел к заветному окошку, оказалось, что мест нет, а меня вообще нет в списке на поселение.

— А Рабкин, в каком номере живет? Подселите меня к нему, — подсказал им выход.

— Без него мы не можем. Ждите, — посоветовала мне дама, администратор гостиницы, и позвонила кому-то по телефону, — А вам, товарищ Зарецкий, надо в гостиницу для руководства. Вы в том списке, — вдруг посмотрела она на меня с удивлением.

Гостиница для руководства была рядом. При ней когда-то была офицерская столовая для высших офицеров. Меня поселили в одноместный номер с телевизором, холодильником и даже с телефоном. Не было только кондиционера, но он еще был не нужен.

Да-а-а... Оказывается технический руководитель это уже фигура. Ну и ну, товарищ Зарецкий...

Утомленный ранним подъемом и перелетом ненадолго задремал и был разбужен телефонным звонком:

— К вам товарищ Рабкин. Пропустить? — спросили по телефону, и вскоре в номер вошел Виктор Семенович.

— Ну, слушай, ты тут устроился как буржуй, — неясно чему восторгался Рабкин.

— Виктор Семенович, доложи, что происходит, в чем проблемы и почему ты сам не справился с работой? — спросил ведущего инженера с большим стажем, которому, к тому же, успел много показать еще в прошлую командировку и который уже просидел здесь несколько месяцев.

— Ну, Афанасич, сразу о работе. Чувствуется начальство. Нет бы налить стопочку, да угостить друга, — напрашивался на угощение опытный командированный.

Достал привезенную бутылку и кое-что из закуски, и мы просидели весь вечер, обсуждая ситуацию.

Оказалось, что макет еще утром вывезли на стенд-старт, так что все работы пойдут теперь там.

— А как ты туда добираешься? — спросил Рабкина.

— Попутками, но тебе положена машина, так что завтра я с тобой, — обрадовано сообщил он.

Водитель доставил нас прямо на нулевую отметку. Очевидно, знал, что делал — охрана нас даже не остановила. А на нулевой знакомая картина — построение участников работ.

К удивлению, в принимающем "парад" узнал майора Кавзалова, но уже в полковничьем чине. Выглядел он солидно и строго, как и подобает полковникам. С интересом понаблюдал за разводом, не торопясь спускаться под землю, куда меня уже настойчиво приглашал Рабкин.

За нагромождением башен обслуживания и прочих наземных сооружений ракета — венец творения — почти не проглядывалась. Картина с носителем Н1 выглядела гораздо солидней.

— Николай Иосифович, — обратился к Кавзалову, когда он освободился от публичных дел и со свитой старших офицеров двинулся в бункер.

— Толя? — с удивлением глянул на меня начальник управления, — Как ты здесь оказался? Что делаешь? — пожимая руку, засыпал он меня вопросами.

— В командировке. Приехал на работы, — ответил ему.

— Извини, Толя, спешу на совещание. Подожди меня, поговорим, — распорядился он и пошел в бункер. Мы с Рабкиным двинулись следом.



Ракета "Буран" на универсальном комплексе стенд-старт

В помещении для совещаний уже сидели Филин Главный, Маркин и еще ряд солидных начальников от предприятий-смежников.

Рабкин представил меня в качестве технического руководителя Филину, а тот, в свою очередь, всем собравшимся и предоставил мне слово для ведения совещания.

Быстро справившись с невольным волнением, после обычных вступительных слов предложил собранию отказаться от практики ежедневного планирования работ, спланировать все в один день с тем, чтобы последующие совещания действительно превратить в пятиминутки.

Ответом была гробовая тишина. Опрос показал, что к такой работе в данный момент не готов никто. Пользуясь замешательством, тут же вылез Маркин со своим проектом доработок макета.

Минут через десять совещания понял, что сломить рутину сложившихся отношений мне не по-плечу. Солидные люди попросту не воспринимали всерьез предложений какого-то неизвестного ведущего инженера, пусть даже технического руководителя.

И все же мне удалось быстро нейтрализовать Маркина и после этого минут за десять спланировать первый рабочий день. Совещание, к всеобщему удивлению, заняло всего двадцать минут.

— Что, Зарецкий, революцию захотел сделать? Не выйдет, — улыбнулся мне после совещания Филин Главный. Тогда я так и не понял, одобрил он мой порыв, или нет, но меня он запомнил именно с того совещания.

— Надо же, Толя, не ожидал, — подошел ко мне Кавзалов. Чего не ожидал полковник, узнавать было некогда — на меня уже навалился Маркин со своими доработками.

— Сан Саныч, мы же обо всем поговорили в автобусе, — попробовал отвертеться от назойливого просителя. Не удалось, — Хорошо, пиши заявку, но с обоснованием, почему это надо сделать именно сейчас, — удалось мне, наконец, найти решение, которое надолго его успокоило.

— Ну, ты даешь, Афанасич, — пробрался ко мне Рабкин сквозь плотный заслон руководителей со всевозможными заявками на подпись.

Минут через двадцать в бункере не осталось никого, кроме нас с Рабкиным и лейтенантика, "носителя" бортжурнала.

А вскоре стали подходить исполнители работ с отчетами о выполненных операциях. Бортжурнал изделия начал заполняться. Работа пошла...

В обеденный перерыв заехал к Данилову. Встретились, как старые знакомые. У него в кабинете был и Филин. Я позвонил Дорофееву и доложил о ходе первого дня работы с макетом.

— Зарецкий, что ты такое выдумал сегодня? — обратился ко мне Вячеслав Михайлович, — Я уж думал, мы целый день прозаседаем, а к работам так и не приступим. Ты что, впервые руководишь испытаниями?

— Впервые, Вячеслав Михайлович, — ответил Филину Главному, — Но на Н1 столько насмотрелся на весь этот бардак, что захотелось хоть какого-то порядка, — и я рассказал ему о своем видении процесса планирования работ.

Выслушав мое темпераментное выступление, он посмотрел на Данилова:

— А ведь дело говорит молодой человек, — Данилов кивнул ему и одобрительно махнул мне рукой, — Тебя как зовут? — спросил меня Филин. Я назвался, — Что ж, Анатолий, в следующий раз я тебя поддержу. А пока давай все сделаем по старинке. Сам видишь, не готов народ. Согласен?

Я молча кивнул. Революция провалилась...

От Данилова вышел в плохом настроении. Почему я так быстро согласился с Филиным? А если бы не согласился?.. Нажил бы себе очередного недоброжелателя, и все. Преодолеть рутину не так-то просто. А так вроде бы обещал поддержать... Только кого? Вряд ли меня в ближайшее время назначат техническим руководителем. Желающих быть на виду хоть отбавляй. Не сделаю сейчас, другой возможности не будет. А с Филиным уже согласился. Отказаться? Еще хуже. Вилять хвостом последнее дело.

Успокоил Рабкин:

— Плюнь, Афанасич. Вот будешь делать АСУ, там развернешься.

— Какую АСУ, Виктор Семенович? За это еще столько сражаться, — ответил ему, даже не подозревая, насколько попал в точку...

В ежедневной суете незаметно проскочили две недели, и неожиданно для всех вдруг оказалось, что график запланированных на вывоз работ выполнен.

В день съема макета со стенда-старта мы с Филиным вылетели в Москву. Рабкин остался на полигоне.

— Виктор Семенович, что делать собираешься? — спросил его перед отлетом.

— Отдыхать после испытаний, — с серьезным видом ответил он. "Все в порядке", — подумал я, покидая полигон.

БОРЬБИЧЕСКАЯ БОРЬБА

— Афанасич, столько интересного пропустил, — перехватил меня прямо в коридоре Миша Бычков.

— Очередную революцию? — в шутку спросил его.

— Да вроде того, — оглядевшись по сторонам, перешел на шепоток Миша, — Представляешь, Афанасич, протолкнули таки Мазо в партию. Путь наверх открыт, — сообщил он главную новость и, как обычно, содрогаясь от внутреннего смеха, пошел куда-то по своим делам.

Да-а-а... Как же все-таки Мазо удалось проскользнуть в партию после того, как ему отказали в приеме?..

Но как бы там ни было, теперь он реальный претендент на должность заместителя Бродского, а возможно и не только. Не зря же он развернул бурную деятельность после того, как узнал о перспективах создания нового отдела в нашем комплексе.

"Ну и прохиндеи", — успел подумать, прежде чем меня снова окликнул возвратившийся Миша:

— Афанасич, это еще не все... Тут еще наша мелкота затеяла борьбическую борьбу.

— Что затеяла? — не понял я.

— Да это Мазо так назвал мышиную возню вокруг должности начальника группы... В общем, Гарбузов написал в партком комплекса анонимку на Гурьева.

— Как это, Миша, если автор известен? — удивился я.

— Да Гарбузова вычислили сразу, по почерку и по косвенным признакам, а сам он отрицает, что писал... Но, говорит, готов подписаться, потому что согласен с анонимом.

— Ну и в чем он обвиняет Чебурашку?

— Да в том то и дело, что не его, а Мазо... Тот, якобы, тащит на должность своего однокашника, который в начальники в принципе не годится. А дальше припомнил Гурьеву и его косноязычие, и неграмотность и неспособность руководить подчиненными... Куснул вроде бы Мазо, а на деле Чебурашку, — рассмеялся Миша, — Хорошо, что Мазо уже приняли в партию, а то бы снова пролетел.

— Не пролетел бы... Миша, а что это он так засуетился, если должности нет?

— Это ты не в курсе, Афанасич... Освободилась должность... Женя Борисов умер, — нахмурился Миша. Женю Борисова он уважал не только как земляка.

— Да ты что, Миша? — удивился я, — Отчего умер?

— Сердце... Он после гибели сына, как запил, так и не смог остановиться.

Я помнил тот нашумевший случай, когда двое освободившихся зэков пытались отобрать деньги у школьников, а его единственный сын-старшеклассник вступился за малышей и получил смертельный удар ножом. Женя после этого крепко сдал, замкнулся, потерял интерес к жизни. Правда, пьяным я его не видел.

"Какое горе принес один мерзавец такой хорошей семье. Убил мальчишку, а косвенно и его отца... А как переживут смерть сына родители Жени? Они уже в возрасте... Сколько же людей угробил один негодяй, не желающий работать", — мысленно возмущался я, мгновенно забыв о других негодяях, которые так же легко могут убивать, только не ножом, а словами или клеветническими письмами во всевозможные парткомы и завкомы, где такие же негодяи всегда рады таким письмам.

— Афанасич, да что ты так расстроился. Похоронили мы Женю, помянули. Жизнь продолжается, — изложил Миша свою жизненную философию, — Ладно, Афанасич, расскажу в следующий раз, — махнул он рукой, заметив мое состояние.

— Да ничего, Миша, рассказывай сейчас, — попросил его, постепенно отходя от неожиданной, действительно шокирующей новости.

— Так вот, — снова повеселел Миша, — Чебурашка в долгу не остался. Тут же написал кляузу на Гарбузова. Да еще прямо в партком предприятия... Все изложил... Как того в партию прокатили, что он вообще за тип... Одного не учел, что изложил все таким корявым языком, да еще с такими ошибками, что когда стали разбирать его писанину, партком за голову схватился... Представляешь, пришлось им Бродского пригласить в переводчики, а тот уже Мазо... Он и назвал их переписку борьбической борьбой... А кончилось, Афанасич, чем, не поверишь, — заинтриговал Миша.

— Ну и чем же? — спросил его.

— Партком обязал Бродского не рассматривать кандидатуры обоих, потому что партия их все равно не пропустит — оба кандидата с душком. Так что, Афанасич, у тебя появился шанс.

— Что ты, Миша, какой шанс? — возразил ему, — Вот увидишь, назначат кого-то третьего. Отто, например.

— Куда назначат, Афанасич? Они оба отказались исполнять обязанности начальников. Заявления написали. Ну, Чебурашку понять можно. А Сережа, — махнул рукой Миша и ушел, тихо посмеиваясь...

Неожиданно меня вызвал Бродский.

— Анатолий, мы тут с Мазо посоветовались и решили назначить тебя исполняющим обязанности начальника группы Гурьева, — объявил он мне, в общем-то, ожидаемое решение.

— Эмиль Борисович, а Гурьева куда? — спросил его.

— Ты разве не слышал, он отказался от должности.

— Да не от должности он отказался, Эмиль Борисович, а исполнять ее. Его понять можно... А я штрейкбрехером не буду. К тому же, решил проситься в новый отдел. Мне там гораздо интересней, чем в группе Гурьева.

— Кто тебя отпустит в новый отдел! — неожиданно рассердился Бродский, — Да и неизвестно еще, будет он или нет.

— Обязательно будет. И группу Мухаммеда туда переведут. А потому прошу вас перевести меня к Мухаммеду, — попросил Бродского.

— У него своих лоботрясов хватает. Иди, работай, — отпустил меня Бродский.

После обеда меня вызвал на разговор Мазо.

— Анатолий Афанасьевич, почему ты отказался возглавить группу? — спросил он.

— Не возглавить, а как Прокопыч, исполнять обязанности, — уточнил я.

— Какая разница! — взревел Мазо, — Кто-то же должен исполнять.

— Анатолий Семенович, я попросил Бродского перевести меня к Мухаммеду. Там у меня есть интерес и перспектива — автоматизация. А здесь? Одно расстройство. Какие алгоритмы сделал, а кому они нужны? Да и Гурьеву не хочу мешать.

— Мало ли мы работы делаем в корзину? Обычное дело... А за Гурьева не беспокойся. Он бы в твоей ситуации своего не упустил.

— Это его дело, а я никому поперек дороги становиться не буду.

— Это твой окончательный ответ?

— Да.

— А тебе не стыдно будет, если тобой вдруг Отто начнет командовать? — выдвинул Мазо свой последний аргумент.

— Если сможет, на здоровье. Я все равно буду проситься в новый отдел. Так что так и быть, пусть временно покомандует, — ответил ему, не веря в то, что подобное вообще может случиться...

Случилось... Отто назначили моим начальником. Новость потрясла весь сектор. Я же отнесся к этому с полным равнодушием.

Зато взбунтовался Чебурашка. Поняв, что все его усилия оказались напрасными, он уговорил Мазо вывести его из состава группы Отто.

А вскоре весь отдел удивило известие, что на должность Жени Борисова неожиданно назначили молодого специалиста Валеру Маханова. Причем не исполнять обязанности, как предложили мне, а сразу на должность, которую по праву должен был бы занять Валера Бабочкин или я, если бы согласился...

Вот нам и аукнулась борьбическая борьба двух нанайских мальчиков...

Новый начальник начал с того, что вписал в мой план всю свою работу, причем, без всякого согласования со мной. Что ж, выполнить такой план несложно — отчитался проработкой исходной документации, и трава не расти. Удивило другое. Даже Чебурашка нашу с ним совместную деятельность начал с обсуждения состояния дел и распределения работы в группе. Здесь же ни слова, ни полслова, просто получи и выполни мою работу, потому что я теперь начальник, и мне некогда.

— Михалыч, подойди, есть вопросы, — обратился, чтобы прояснить ситуацию.

— Я занят, — последовал резонный ответ самоутверждающегося властелина группы.

Что ж, больше просить не буду. Сам подойдет, из чистого любопытства. А не подойдет, хрен с ним. Я и так знаю, что из запланированной мне работы не сделано ничего, а потому все придется начинать с нуля, то есть с проработки исходной документации. А надо ли мне это, если собрался переходить в другое подразделение?

И я занялся детальным изучением документа Шульмана. Быстро нашел отправные точки и двинулся в техническую библиотеку, чтобы ознакомиться с теорией не по сумбурному ее пересказу, а по первоисточникам. И чем глубже погружался в детали, тем больше захватывало дух от открывающихся возможностей, которые неожиданно разглядел в примененной Шульманом методике. Да на этом материале можно не только выполнить нашу прикладную работу, но и сделать ни одну диссертацию. Я вдруг ясно увидел пути решения целого ряда задач, которые лишь пунктиром намечали когда-то с Кузнецовым. От радостного восторга, в предчувствии научных открытий, закружилась голова...

— Афанасич, ты что хотел? — вернул меня на землю голос Отто.

— Я что-то хотел? — медленно приходя в себя, спросил новоявленного начальника.

— Ты же меня приглашал, — с обидой в голосе констатировал подошедший к моему столу бывший ученик.

— Раз приглашал, значит, есть вопросы... Меня интересует, Михалыч, что сделано тобой по пунктам, включенным теперь в мой план?

Задав нелицеприятный вопрос, я молча наблюдал за реакцией моего нового руководителя. Густо покраснев, он зачем-то стал листать мой план предыдущих месяцев, где, конечно же, не было ответа. Затем он принес свой план и надолго погрузился в его дебри с таким интересом, словно это был занимательный роман. Наконец он удостоил меня вниманием, бросив отрешенный взгляд:

— Проработка документации, — прозвучал его ответ, достойный юмористического рассказа.

— Михалыч, я же от тебя не отстану, — взорвался я, — Где перечень проработанной документации?.. Выписки из документов... Выводы... Черновики... Где все это?

— Я не обязан отчитываться перед подчиненными, — вдруг выдал новоиспеченный начальник. Я даже рассмеялся от неожиданности.

— Еще как обязан, Михалыч. Я прошу отчета о твоей работе заурядного исполнителя, которую ты, пользуясь служебным положением, благополучно сплавил мне. И ничего более... Не ответишь, спрошу Мазо, Бродского, Дорофеева. Всех, кого надо.

Отто нахмурившись выслушал мою темпераментную речь и надолго задумался, то краснея, то бледнея от скачущих в его начальственной голове противоречивых мыслей. Наконец он тяжело вздохнул и решился:

— Я веду большую общественную работу. Все это знают. И Мазо, и Бродский.

— Саша, — рассмеялся я, — Ты хочешь сказать, что ничего не сделал по основной работе? Так и скажи. Я пойму.

— Не сделал, — немного подумав, тихо, но решительно выдохнул Отто.

— Вопросов больше нет, — завершил я разговор с непосредственным руководителем...

— Афанасич, подойди, пожалуйста, — примерно через неделю пригласил меня к своему столу Отто. Я не стал заниматься перетягиванием каната и без ложного самолюбия встал и подошел, — Слушай, расскажи мне все, что знаешь про законы управления, — последовала странная просьба начальника.

— Зачем тебе? — выразил я искреннее удивление.

— Да тут Мазо сказал, что наша группа будет делать законы управления для стендового изделия. Так что хочу быстро войти в курс дела... Он сказал, что ты знаешь их лучше всех в отделе, — шокировал меня Отто неожиданной новостью.

— Возьми книжечку Шульмана и почитай. Там все написано, — дал ему совет, прежде чем принять окончательное решение, учить его или не учить.

Тут же позвонил Шульману.

— А-а-а, Зарецкий? Привет, — ответил он, — Хорошо, что позвонил. Я сам хотел тебе звонить... Все правильно. Караштин договорился с Шабаровым. Будет у вас новый отдел... А пока его нет, будешь вести разработку в секторе Мазо. Желаю успехов. Звони, если что. Пока, — повесил трубку Шульман.

Потрясающе!.. Оказывается, решение уже принято. И теперь именно мне предстоит создать алгоритм работы всех систем комплекса "Буран", бортовых и наземных, на этапе, когда они работают совместно, под управлением АСУ. Я буду программировать подготовку и пуск ракеты, а для начала ее стендовые испытания. Вот это да!..

С еще большим рвением принялся за подготовительную работу. Для начала выбрал простейшую операцию — предстартовый наддув бортовых газовых баллонов — и попробовал представить ее закон управления. Через полчаса передо мной возник первый лист документа. Имея уже достаточный опыт разработки алгоритмов, я часа два пытался представить работу смежных систем в аварийных ситуациях, и не нашел ни одной ситуации, из которой не было бы выхода.

Этот мой модуль — или процесс закона управления — работал идеально. А ведь таких баллонных секций на носителе несколько десятков. Проверив работу модуля для пяти-шести секций, понял, что процесс подходит для всех. Оказалось, что за три часа сделал работу, которую традиционными методами вряд ли смог бы сделать за неделю. Великолепно!..

— Афанасич, — врезался в мои размышления Отто, — Уже три часа читаю первые две страницы и ничего не понимаю.

— Не переживай, Саша. Ты же инженер-механик. Так что ничего удивительного, — без всякой задней мысли попробовал успокоить коллегу. Он же неожиданно взорвался:

— Ты тоже механик, а откуда-то знаешь, — заявил он таким тоном, словно я был виновником его невежества в области информатики.

— Саша, Саша... В отличие от тебя, я еще и системотехник, — попытался успокоить его, — Ладно, расскажу своими словами, а то ты книжку Шульмана будешь месяц читать, — под влиянием хорошего настроения согласился я просветить начальника.

Как впоследствии оказалось, на свою голову...

Я рассказал ему основные принципы построения законов управления и особо подчеркнул их принципиальные отличия от традиционных алгоритмов. Как и ожидал, Отто имел очень слабое представление о предмете. Когда же показал ему свой модуль, Михалыч совсем загрустил.

Пришлось нарисовать упрощенную схему процесса. Лучше бы этого не делал. Кажущаяся простота вдруг вызвала у него эйфорию прозрения.

— Так просто? — восторгался начальник, — А нагородили, нагородили... Целая книжка ни о чем. Хорошо, что не стал читать, — радовался он, как второгодник, освоивший "Букварь", так и не заглянув в него. Сославшись на занятость общественной работой, Михалыч даже не стал смотреть разработанный мной настоящий процесс.

Больше он с расспросами не приставал, но на его столе постоянно лежала схема процесса, которую я начертил для пояснений.

Я же вновь погрузился в мир науки. Меня занимал вопрос применения новой методики к проблемам диагностики сложных технических систем. Роясь в недрах технической библиотеки, наткнулся на ряд статей, отрицающих возможность создания искусственного интеллекта. Посмеявшись над авторами, обнаружил несколько хороших книг по технической диагностике. Детально ознакомился с терминологией, особенно с модными тогда понятиями "прогнозирование" и "экспертные системы".

Вскоре скорость моего изучения предмета возросла неимоверно. Если в первые дни на проработку книги уходили два-три дня, то постепенно вышел на уровень три-четыре монографии в день. И вовсе не оттого, что стал быстрее читать — убивала завидная повторяемость материалов. Казалось, авторы, подобно закоренелым троечникам, списывали друг у друга все подряд и без зазрения совести. А потому очень быстро оказался у края научной Вселенной, за которой зияла черная дыра непознанного пространства.

Отяжелевшая от накопленных знаний голова часто походила на решето, которым почему-то предлагают носить воду, но вода быстро вытекала, а пытливый мозг суетливо раскладывал по полочкам квинтэссенцию прочитанного за день, за неделю, за месяц... Нередко количество переходило в качество, и вспышка прозрения освещала пограничную область, выхватывая из тьмы нечто странное, еще неведомое Человечеству, где пока только я один решал, двинуться дальше, или искать другой путь к новым знаниям.

Временами меня охватывало странное чувство, подобное юношеской влюбленности, когда о предмете интереса хочется узнать все до деталей. А потом либо разочарование и вновь глубокая тоска одиночества, либо восторг и неясная тревога в предчувствии первой любви и полная неизвестность, ответит ли взаимностью маленькая частица Вселенной, случайно встреченная на пути познания мира.