В августе мои научные изыскания были прерваны неожиданным отпуском. С тех пор как меня выдавили из профсоюзных лидеров, мгновенно и навсегда иссяк и поток профсоюзных подачек, а потому сообщение жены о том, что ей выделили семейную путевку в дом отдыха на Украине, было воспринято с энтузиазмом.

На работе меня не удерживали, а потому уже через неделю мы выехали в Киев. Как ни странно, до той поездки я ни разу не был в столице Украины. Киевский вокзал и метро не впечатлили. И лишь когда мы выскочили из-под земли и поехали по метромосту через Днепр, перед нами во всей красе предстала Владимирская горка с еле заметными золотыми куполами храмов, скрытых в густой зелени деревьев, и совсем некстати гигантских размеров монумент, разрушающий гармонию киевской старины. Сразу вспомнил все, что когда-либо читал об этих местах, которые воочию проплывали мимо со скоростью перемещения вагона метро.

А вскоре автобус уже мчал нас по шоссе, направляясь в небольшой городок Остер Черниговской области, где располагался дом отдыха. Так что первое знакомство с Киевом оказалось шапочным.

Часа в три пополудни мы уже были на месте. Тихий зеленый городок. Чудесная погода. Неспешный ритм жизни. Неповторимый аромат разнотравья, пьянящий нас, городских жителей, привыкших к недостатку кислорода и смраду выхлопных газов.

Нас разместили в маленьком домике с тонкими фанерными стенками, где была лишь открытая веранда и небольшая комнатенка с низеньким потолком, в которой стояли три койки и платяной шкаф. Ни стола, ни стульев.

Бросив вещи, тут же отправились на экскурсию по территории. Среди раскидистых деревьев то здесь, то там виднелись домики, похожие на наш, но были сооружения посолидней – как оказалось, столовая и клуб.

И все же главной достопримечательностью оказался пляж. Чистенький песочек и малочисленные группки отдыхающих на пологом берегу чудесной речки Десны. Неширокая, неглубокая с чистым песчаным дном и быстрым течением ее мутноватых вод. Поразил необычный загар завсегдатаев пляжа – красивый золотистый цвет, словно они только что вернулись с пляжей Азовского моря. Позже узнал, что воды Десны насыщены йодистыми соединениями – продуктами жизнедеятельности каких-то то ли инфузорий, то ли дафний, то ли еще каких рачков, проживающих в них испокон веков.

Кроме отдыхающих на пляже разместились, в ожидании чего-то значительного, огромные коты, рядом с которыми, не обращая на них внимания, бродили, искоса поглядывая на воду, местные черные вороны. А вскоре выяснился и предмет интереса всей этой зоологической публики. Вверх по течению медленно прошла огромная самоходная баржа, от которой по кромке пляжа прокатились мощные волны, в полметра высотой, вынесшие на прибрежный песочек тучи мелкой рыбешки. И пошел пир на весь мир.

– Папа, они ее едят! Срочно спасай рыбок, – бросилась ко мне дочь. Посмеявшись в душе наивности ребенка, поспешил на помощь. Увы, мы успели спасти лишь по десятку-другому рыбьих душ, остальных “спасли” друзья наши меньшие, которые были гораздо проворнее нас и никого не боялись. Насытившись, они с чувством собственного достоинства медленно покинули пляж до следующего дня – баржа проходила туда-сюда два раза в сутки четко по расписанию, которое твердо усвоила местная фауна. Все последующие дни операция по спасению рыбок стала для нас с дочерью традицией.

Прогулялись по уютным улицам городка, который больше напоминал большую деревню. Повсюду бродили по своим делам куры и утки. Периодически голосил петух.

– Это я пою, – шутила Татьяна, удивляя и смеша Светланку, которая не верила ее заявлению и удивленно поглядывала то на петуха, то на нее.

Моих девочек поразило то, что фруктовые деревья росли не только во дворах жителей, но и перед заборами с уличной стороны. Яблони были усеяны великолепными плодами, да и в траве под ними выглядывали румяные бока падалицы.

– Папа, а их можно подобрать? – спросила дочь, пораженная изобилием “ничейных” фруктов.

– Не знаю, но думаю, что хозяева не обидятся, – ответил ей, поскольку по своему деревенскому опыту знал, что рядом с дворами ничейных деревьев не бывает, – Возьми парочку, но их все равно мыть надо, – разрешил дочери.

И тут наш взор упал на стоявший на лавочке большой таз, доверху наполненный великолепными яблоками.

– Наверняка продают, – сказал жене, показывая на него.

– А где хозяева? – спросила она.

Я заглянул во двор и увидел женщину, уже спешащую к нам.

– Здравствуйте, берите яблочки, – выйдя из калитки, предложила она.

– Здравствуйте. А сколько вам за них? – спросила Татьяна.

– Та нисколько, – удивила нас ответом хозяйка, – Такой урожай в этом году. Не зна-ем, куда девать. Закапываем, закапываем, а они все падают и падают. Угощайтесь. Вкусные яблочки. Правда, падалица.

– А что же вы их не продаете? – удивилась жена.

– Та кому они нужны? Тут у всех яблони ломятся в этом году.

– Не могу я так брать. Это же труд какой. Сколько вам заплатить? – настаивала Татьяна.

– От чудные люди. Берите так, – настаивала женщина. Но она не знала Татьяну, которая, конечно же, категорически отказалась брать бесплатно, – Ну, давайте хоть десять копеек и берите, – сдалась хозяйка тазика.

– А сколько здесь килограмм? – спросила жена, доставая деньги и начиная отсчитывать мелочь.

– Та почем я знаю, – удивилась хозяйка, но, поняв замысел Татьяны, рассмеялась, – От чудные люди. Та за весь тазик десять копеек, а то берите так, – махнула она рукой.

Мы пересыпали яблоки в сумку, поблагодарили хозяйку и довольные “покупкой” отправились к себе. А у ворот дома отдыха увидели занятную картину – несколько женщин продавали точно такие же яблоки, правда, немного крупней и возможно съемные. Каково было наше удивление, когда узнали, что продают поштучно – по двадцать пять копеек за яблоко. Отдыхающие с удовольствием брали...

Три недели рая проскочили незаметно. Купание в теплой Десне, игры на мягком песочке у воды и чудесные вечера за разговорами с новыми знакомыми перемежались экскурсиями в Чернигов, Нежин и ближайшие окрестности Остра. Ездили только взрослые. Детей на это время занимали в клубе, где Светланка быстро нашла свое место и подруг, с которыми ей вдруг стало интересней, чем с нами.

– Чем же вас развлекают в клубе? – спросил как-то дочь, когда она прямо с утра снова заторопилась туда, предпочитая его пляжным играм и даже забыв об утренней операции по спасению рыбок.

– Нас не развлекают. Мы вас будем развлекать... Но это пока тайна, – ответила Светланка и убежала по своим таинственным делам.

Ее подруга Лера тайн хранить не умела, а потому от ее дедушки и бабушки мы тут же узнали, что дети готовят концерт для родителей, и Светланка будет не только танцевать, но и читать стихи.

В том, что дочь будет танцевать, мы не сомневались – балетная школа как никак. Но тяги к художественному чтению у нее, увы, не замечали. Что ж, теперь хоть понятно, почему Светланка вдруг так заинтересовалась моей книгой “Английская поэзия в русских переводах”, которую взял с собой в дорогу. Интересно, что она там нашла?

На концерт мы, как ни спешили, все же опоздали. Но едва вышли из экскурсионного автобуса, который доставил нас прямо к клубу, услышали звучавший из репродуктора голос дочери:

Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове.

Бурные аплодисменты засвидетельствовали не только успех ее выступления, но и то, что мы застали лишь его финал.

– Не говори, что мы опоздали, – предупредил жену. Она согласилась со мной. Мы поспешили в зал.

– Ну, как, понравилось? – вскоре нашла нас в зале Светланка.

– Молодец, – искренне похвалил дочь. Читала она действительно хорошо, – А кто такие “мюмзики”? – спросил, косвенно подтверждая, что мы были свидетелями ее успеха.

– Это такие маленькие жучки, в траве сидят и поют, – пояснила довольная Светланка, – А танец понравился, где я одна танцевала?

– Ну, конечно, понравился, – обняла ее Татьяна, – Мы же видели его на вашем концерте в музыкальной школе.

– Там я по-другому танцевала, – удивленно посмотрела на нее дочь.

– Я это заметил... Мне понравилось, – быстро выкрутился я.

– Правда? – обрадовалась довольная похвалой Светланка. Я обнял ее вместо ответа...

А как нам понравился однодневный поход, в котором были в основном дети!.. Из родителей взяли только нас с Татьяной и дедушку с бабушкой Леры, да и то, как потом поняли, для хозяйственных нужд.

Паромом мы перебрались на высокий берег Десны и двинулись в сторону леса. Примерно через час пешего хода наша растянувшаяся метров на сто колонна, наконец, добралась до его опушки. Здесь, в тени раскидистых деревьев был объявлен привал, который оказался первым и последним.

После короткого отдыха, ребята вместе с физруком, руководившим походом, быстро поставили палатки. Нас, взрослых, и несколько ребят постарше тут же отправили в лес за хворостом. Светланку и Леру, разумеется, взяли с собой.

Сухие ветки мы обнаружили неподалеку. Там же оказались заросли спелой ежевики.

– А почему здесь малина черная? – удивились девочки.

– Это не малина. Это ежевика, – пояснил им.

– Ежиковая малина, ежиковая малина, – обрадовалась дочь. Под таким названием она и запомнила вкус той ягоды. Ее там было видимо-невидимо.

В поисках сушняка мы вдруг набрели на остатки заброшенной дороги. Широкий тракт вел в никуда и прерывался, едва углубившись в чащу, хотя насыпь, на которой росли вековые деревья, свидетельствовала, что когда-то он явно проходил через этот лес напрямик. Так и оказалось. Наш физрук, который по совместительству был и экскурсоводом, пояснил, что это остатки Екатерининского тракта, по которому императрица ездила в Крым. Именно вдоль этой дороги, сооруженной вдали от населенных мест, строились фальшивые “потемкинские” деревни.

Заготовив дрова, мы отправились к озеру набрать воды для приготовления походной каши и чая. Что это было за озеро!.. Чистейшая ледяная вода, в которой росли белые водяные лилии – кувшинки.

Но больше всего нас со Светланкой поразили маленькие щурята, резвившиеся прямо у берега, у самой поверхности водной глади – в прогретых солнцем ее верхних слоях. Не удержавшись, дочь потихоньку от меня опустила в воду пальчик, и одна из юных хищниц не заставила себя ждать. От неожиданности и боли Светланка отдернула руку, и маленькая щучка оказалась на берегу. Мы не стали ее наказывать за укус и спасли, как и всех других рыбок на Десне.

А потом ели кашу, запивая ее горячим чаем. После походного обеда ребята забрались в палатки, и оттуда все время раздавались их голоса и дружный смех. Отдохнув, ребята свернули палатки, и колонна участников похода тронулась в обратный путь...

Последняя неделя отдыха прошла в томительном ожидании отъезда домой. Неожиданно резко похолодало. Мало того, что сразу же закончился пляжный сезон, по ночам стало настолько холодно, что нам выдали дополнительные одеяла. Но и они не спасали. И всю неделю мы спали одетыми, положив Светланку в серединку.

Часть отдыхающих уехала в Киев, но на следующий день почти все вернулись, уставшие и сердитые. Оказалось, что в канун сентября попасть на поезда в сторону Москвы нереально.

Но все кончается. В день, когда мы покинули Остер, выглянуло солнышко и слегка потеплело. Жаль, что наш отдых в этом чудесном городке окончился так нелепо.

В Киеве мы сдали вещи в камеру хранения и полдня побродили по центру города. Побывали и на знаменитом Крещатике. Честно говоря, Киев не впечатлил. Возможно потому, что как сказала жена, Москву не удивишь черепками, но, скорее всего оттого, что нам так и не удалось попасть к древним святыням Киевской Руси, почувствовать душу города...

Едва вышел на работу, вызвал Бродский:

– Анатолий, тут огневые технологические испытания предлагают заменить какими-то холодными. Разберись с этим делом и доложи.

Мой поход к двигателистам и в Службу Главного конструктора лишь подтвердил слова Бродского, но разобраться с предложением не представлялось возможным. Все находилось в стадии проработки, и подключиться к этой работе, чтобы направить ее в необходимом направлении, было самое время. Предстояло лишь убедить начальство.

Вскоре разрешение Бродского было получено, и я присоединился к разработчикам пневмогидравлической системы “Бурана”, занимавшимся этим вопросом. По сути, это были те же диагностические проверки, алгоритм управления которыми разработал еще для харьковчан, но теперь они должны были проводиться не на контрольно-испытательной станции МИКа, а на стенде-старте с применением реальных компонентов топлива.

На первый взгляд могло показаться, что это более сложная задача, чем та, которой занимался раньше. Но лишь на первый взгляд. Прежде всего, на стенде имеется АСУ, которая сможет управлять процессом. Есть и разработанный для нее аппарат законов управления, с помощью которого гораздо легче организовать любой требуемый процесс. А главное, появился практический смысл в том, о чем размышлял накануне отпуска – о применении новой методики к проблемам диагностики сложных технических систем.

Мой доклад Бродскому вызвал у него неожиданную реакцию:

– Очень хорошо, Анатолий. Тут Гарбузов внял критике и решил поучиться. Присоединяйся к нему, не возражаю.

Оказалось, что с октября Гарбузов должен учиться на факультете повышения квалификации МАИ. От него узнал, что срок обучения девять месяцев, но самое главное – направление обучения – совпадало с кругом моих интересов. И я присоединился...

Как всегда, стоило приступить к учебе, меня тут же отправили на полигон. Предстоял очередной вывоз макета на стенд-старт. Снова отправили в качестве технического руководителя с неясными задачами и обещаниями вскоре заменить с тем, чтобы я продолжил обучение в институте.

В тот раз нас с Рабкиным поселили в маленькой гостинице на жилой площадке гагаринского старта. Как же нам там не понравилось!.. Нет, сама гостиница и номер в порядке, но на всей площадке ни одной знакомой физиономии. Да и по вечерам просто некуда податься. И мы бродили с Виктором Семеновичем, нарезая круги вокруг исторических домиков Королева и Гагарина. А на обед мы неизменно ездили на сто тринадцатую площадку в свою столовую и ежедневно справлялись в гостиницах, ни освободился ли номер на двоих.

Наконец нам повезло, и мы переселились в привычную обстановку родной площадки. Едва мы с Рабкиным успели ознакомиться с предстоящими работами и наметить план действий, как в нашу комнату вошли оба Филиных – Филин Главный и Просто Филин.

– А вот, Анатолий, и твоя смена прибыла, – обрадовал меня Вячеслав Михайлович, показывая на Бориса Николаевича. Тот лишь молча протянул руку для приветствия, – Введи его в курс дела и можешь быть свободен, – выдал он последние указания.

Мы тут же вызвали машину и, несмотря на то, что уже темнело, помчались на стенд-старт. Борис Николаевич одобрил все, что мы с Рабкиным сделали, и принял техническое руководство предстоящими работами.

С утра оба Филиных появились в кабинете Данилова в необычном виде – на обоих были строительные каски. Не удержавшись, мы с Рабкиным рассмеялись. Филины посмотрели на нас, потом друг на друга и тоже рассмеялись. Особенно смеялся Филин Главный:

– Ну, Борис, у тебя теперь две головы. За двоих будешь думать, – показал он на каску Просто Филина, надетую им прямо на шляпу, отчего действительно казалось, что движется нечто двуглавое.

Мы немного поговорили о делах, я распрощался с коллегами и отправился в гостиницу готовиться к отъезду в аэропорт. Я улетал в твердой уверенности, что в том году уже точно не возвращусь, но никак не мог предположить, что это была моя последняя поездка на полигон, и я покидал те места навсегда...

– Зарецкий, что там у вас происходит? – раздался в телефонной трубке голос Шульмана, – Кто такой Отто? Почему он лезет ко мне с какой-то ерундой? – засыпал он меня вопросами в первый же день после полигона.

– Отто мой начальник. Что происходит, не знаю. Сегодня первый день на работе после полигона.

– Узнай все и доложи! – озадачил меня мой самодеятельный начальник...

– Михалыч, с чем ты ходил к Шульману? – тут же спросил я Отто.

– С проектом закона управления, – ошарашил он неожиданной новостью.

– С каким?!

– Который разработал.

– Ты что-то разработал?! – возмутился я.

– А что?

– Кто тебе поручил? Что за самодеятельность?!

– Я сам себе поручил. Имею право. Мазо меня поддержал.

Продолжать было бесполезно. Отто снова решил отличиться. Пошел к Бродскому.

– Эмиль Борисович, мы что, хотим провалить работу?.. Отто и Мазо сделают это непременно, – попытался вразумить Бродского.

– А ты помогай им, Анатолий. Они твои начальники.

– Да не нужна им моя помощь. Отто решил все делать лично, а Мазо поддержал его заблуждение.

– Ну и пусть делает. Это его право. Что тебе делать нечего, Анатолий? Я же тебе дал ответственное поручение. Занимайся, – прекратил нашу дискуссию Бродский.

Что ж, мое поручение тоже связано с законами управления. А эти неучи пусть делают, что хотят, решил я. В конце концов, никаких официальных поручений мне не было. Юридически разработка закона управления поручена Отто. Если не справится, сам и ответит за свое упрямство. Шульману звонить не стал. Надо будет, позвонит...

Размышляя над создавшейся ситуацией, вдруг интуитивно отметил, что в комнате что-то изменилось. Оглядевшись, не обнаружил настенных плакатов, которые вот уже несколько лет коллекционировал Миша Бычков. Ежегодно партийные функционеры разносили по комнатам рулоны этой макулатуры. Миша отбирал наиболее “выдающиеся” и вешал на стену. Так у нас постепенно появилась плакатная галерея, в которой даже была целая серия, посвященная текущим годам пятилетки: “Решающий год пятилетки”, “Определяющий год пятилетки”, “Завершающий ...” и, наконец, наиболее всем понравившийся “Сердцевинный...”

– Сердцевинный, – с выражением прочел Миша, когда принесли тот плакат, – Образно сказано, сердцевинный... Все равно как винное сердце, – засмеялся он и вышел из комнаты...

И вот нет больше его коллекции образчиков идиотизма партийной пропаганды.

– Миша, – спросил Бычкова, – А где твои знаменитые плакаты?

– Партком изъял. Что-то они там порочат. Вот бы никогда не подумал, – ответил он и рассмеялся, – А ты глянь на свой иконостас.

Я взглянул на стену у моего стола и удивился. Несколько лет назад я украсил ее портретом С. П. Королева. Вскоре сделал стилизованное обрамление из лакированных деревянных планок темного дерева. Чуть позже закрепил два горшочка с комнатным плющом, который со временем так разросся, что мой импровизированный иконостас, как назвал его еще Кузнецов, оказался в обрамлении живой зелени. Теперь же его главный объект отсутствовал.

– А портрет кого не устроил? – возмутился я.

– Все тех же, Афанасич, – захихикал Миша и вышел в коридор.

Я порылся в столе в поисках чего-либо подходящего и обнаружил свою фотографию, сделанную несколько лет назад для Доски Почета. Недолго думая, временно повесил ее на место изъятого портрета, дабы не портить гармонию моей “экибаны”.

Каких только вопросов ни наслушался за неделю, пока висел мой портрет. Главным требованием со стороны всевозможных общественников было немедленно снять фотографию. И ни одного аргумента, поясняющего, почему. На мое ответное требование вернуть фото Королева, отвечали одним и тем же – не положено.

И все же неделя борьбы завершилась победой. Однажды глянул на стену и обомлел – вместо моего фото на стене висел портрет С. П. Королева. Кто подменил фотографию, мое ли фото СП мне вернули, или совсем другое и куда делось мое фото для Доски Почета, узнать так и не удалось...

У нас появились два молодых специалиста – Женя и Алексей. Как всегда, их подготовку поручили мне. Но уже на следующий день Женю Буслаева перевели к Гурьеву.

– Афанасич, может, и ты перейдешь? – предложил Прокопыч.

– Куда, Прокопыч? К тому же ты, оказывается, склочник. Ученика вот у меня забрал. И законов управления у тебя нет, – пошутил со своим бывшим начальником. Он, как всегда, лишь улыбался, слушая меня, и совсем не обижался моим шуткам...

С оставшимся Алексеем пришлось повозиться. Если Женя мои указания воспринимал как нечто, само собой разумеющееся, то Алексей буквально все воспринимал в штыки.

– Прочел материалы? Есть вопросы? – спросил его через день после выдачи первого задания.

– Нет. Я не могу просто так читать, – заявил молодой специалист.

– Так ты что, даже не читал? – удивился я.

– Нет, – спокойно ответил молодой лоботряс.

– А чем же ты занимался в рабочее время? Почему сразу не заявил свои претензии? Каким образом собираешься осваивать документацию? – завалил его вопросами.

– Дайте мне конкретное самостоятельное задание, тогда освою все, что потребуется, – вполне резонно потребовал ученик.

Тут же выдал простое задание, которое сам выполнил бы в полчаса. Ему же назначил трое суток и оставил в покое.

– Алексей, покажи, что сделал, – подозвал ученика через трое суток.

– Ничего, – как ни в чем ни бывало, ответил он. Это уже был вызов.

– Доложи, почему не выполнено задание? – сдерживая себя, спросил нерадивого ученика.

– Я не могу его выполнить. У меня недостаточно знаний, – ответил он.

– Знаю... Более того, мне кажется, у тебя их просто нет. К тому же ты не умеешь работать... А еще подозреваю, что ты обыкновенный сачок... Решение следующее. За срыв важного задания на первый раз делаю замечание... Выполняй первое задание. Завтра спрошу. Не выучишь материал назубок, церемониться не буду. Просто набью морду, – решительно заявил молодому человеку крепкого телосложения, на голову выше меня ростом.

Он с удивлением посмотрел на меня, но в его глазах, как ни странно, кроме удивления отметил скрытый испуг. Похоже, попал в точку. Видел я подобных крепышей в армии, которые на поверку оказывались заурядными слизняками. Этот из их числа. Уверен, теперь будет работать, если ни за совесть, так за страх.

Так и вышло. Со скрипом и скрежетом телега обучения молодого специалиста все же сдвинулась с места. Он и позже доставлял мне одни хлопоты и неприятности, но всему свое время...

Махнув рукой на план, с головой погрузился в новые для меня предметы – факторный анализ, планирование эксперимента и все в том же духе. К удивлению узнал, что несколько сотен стендовых испытаний двигателей проводятся зазря. Ту же информацию можно получить, испытав лишь несколько десятков тех же двигателей. Что ж, весьма полезная информация.

Съездив в Химки, не узнал бывшее КБ Глушко. Живая работа преобразила там буквально все. И, прежде всего, заметно изменились люди. В их глазах сиял огонь познания истины. Мне по-прежнему были рады, но теперь наши позиции радикально переменились – я спрашивал, а они отвечали. А ведь совсем недавно было наоборот. Опыт есть опыт. Молодцы.

Мне подтвердили, что проведено около четырехсот стендовых испытаний двигателей, и их уже начали поставлять в Днепропетровск, но для другой ракеты. Скоро начнутся поставки для блоков А “Бурана”.

Попытался узнать, слышал ли кто о методах факторного анализа, способных сократить объем стендовой отработки на порядок. Специалисты лишь недоверчиво отмахивались или смеялись – можно, но не нужно.

Не дождавшись решений разработчиков ПГС, придумал свою методику холодных испытаний. Какая разница, в конце концов. И я начал разрабатывать закон управления холодными испытаниями блока Ц. Важно, как говорят, “ набить руку”.

Через месяц показал свое произведение Шульману.

– Ну, это же совсем другое дело, – обрадовался он и тут же потащил меня к Земцову, – Игорь Владимирович, посмотрите, что они уже сделали, – показал он тому мои черновики.

– Пошли к Караштину, – встрепенулся Земцов.

– Игорь Владимирович, это не то, что вы думаете. Это мои наброски холодных испытаний, – попытался остановить его порыв.

– Ну и что. Важно, что все как надо. А то ваш Мазо такую ерунду приносил, мы с Шульманом уже не знали, что думать.

– Игорь Владимирович, в том то и дело, что они с Отто продолжают разрабатывать ту ерунду. Я говорил с Бродским, но и он не понимает. Поговорите, пожалуйста, с ним, – попросил Земцова.

– Нет уж, – вмешался Шульман, – пусть они принесут мне это еще раз, я от них камня на камне не оставлю. А ты, Зарецкий, иди, работай. Из твоих наработок можно будет что-то сделать. Мы попробуем, Игорь Владимирович, – обратился он к Земцову.

На том и порешили. Я ушел окрыленный, убежденный в том, что двигался в правильном направлении...

МИЛЕНЬКИЙ МОЙ КУЗНЕЧИК

– Тут твой друг приходил, только что уехал, чуть-чуть не дождался, – сообщила жена, едва приехал с работы, – Что так поздно?

– Вводили в ЭВМ мой закон управления. Уйти было нельзя, пока все ни окончили, – пояснил ей причину задержки на целых два часа, – Что за друг?

– А ты что, позвонить не мог? – продолжила выяснять отношения Татьяна, для которой даже моя десятиминутная задержка давно уже была поводом для допроса с пристрастием. Мои объяснения, что просто медленно шел, не воспринимались, потому что ходить с работы домой должен, по ее мнению, непременно быстро.

– В зале, где машина, телефона не было, а возвращаться не хотелось. Сразу побежал на электричку. Кстати, завтра тоже, скорее всего, задержусь. Работа есть работа. Так кто же все-таки приходил?

– Работа, работа... Платили бы еще за такую работу, а то пашешь, пашешь, а получаешь, как наш монтажник третьего разряда, – ворчала жена. Спрашивать, кто приходил, уже расхотелось. Какая разница. Надо будет, скажет, подумал и не ошибся, – Сашка приходил, – наконец выложила она новость.

– Дудеев? – обрадовался я неожиданному приезду друга.

– Почему Дудеев?.. Саша Бондарь. Он же твой друг, – ответила Татьяна. Я промолчал...

Был когда-то другом, потом приятелем, а вот кто сейчас, после того, как не стало моей Королевы? “И не друг, и не враг, а так”, – вдруг ясно возникли в памяти слова Высоцкого. Как точно сказано. Вот это поэт! Жаль все-таки, что мы с Дудеевым упустили возможность познакомиться с ним ближе.

Сколько же я сам упустил их, этих самых возможностей. Сплошные потери. А теперь вот Валечка Кузнецова. Именно Кузнецова. Язык не поворачивается называть ее по фамилии мужа. Так что пусть отныне станет для меня Валечкой Кузнецовой – Кузнечиком, как ее звали еще школьные подружки.

Вот и год прошел, как нет тебя на свете, мой миленький Кузнечик, а я почти ежедневно, лишь закрою глаза и отвлекусь от суеты повседневности, так и вижу твои реснички в слезинках и слышу твои прощальные слова, полные тревожного предчувствия: “ Я не выдержу все это еще раз, Толик. Я боюсь”.

Чего же ты так боялась, Валечка, что тебя не остановил даже страх смерти? Как же мне понять тебя, чтобы не мучили угрызения совести, что я сделал что-то не так, когда ты искала у меня защиты и не нашла ее?.. Ведь вполне очевидно, что тогда ночью ты пришла именно ко мне, пусть не в здравом уме, но зато с твердым решением уйти от мужа. А чем ответил тебе я?..

А что еще я мог сделать в той двусмысленной ситуации? Ведь я сразу понял, что ты не в себе. Но ты была так счастлива, потому что после стольких лет приняла непростое для себя решение. Осознавала ли ты его до конца? Думаю, несмотря на болезнь, да... Вот только я осознал все слишком поздно, потому что видел в тебе не женщину, освободившуюся от липких семейных пут, а тяжело больного человека, нуждающегося в помощи психиатра...

Ты возбужденно говорила, шутила, вовсю звенел твой смех-колокольчик, распугивая ночную тишину. И было трудно понять, где балагуришь ты, а где вещает твоя болезнь. С радостной улыбкой ты вдруг сообщила мне, что дни твои сочтены и твоя смерть неизбежна... Чья смерть?.. Я с удивлением смотрел на тебя – женщину в расцвете зрелой красоты, сияющей светом любви, обращенным ко мне, своему избраннику – и не верил, не мог поверить. Нелепая мысль больного человека, подумал тогда и попробовал переменить тему...

Ты мгновенно почувствовала мои сомнения и продолжила свои фантазии. Ты заявила, что не страшишься близкой смерти, и просила не плакать на твоих похоронах, а радоваться твоему освобождению. Ты рассказывала об этом так спокойно, так убедительно, без тени страха перед неизбежным, что я, под влиянием столь эмоциональной речи, забыл о твоем состоянии.

А вдруг ты не фантазируешь? Вдруг твой муж действительно задумал месть? Ведь травил же он тебя какими-то таблетками, как ты рассказала моей жене.

Это единственное, что пришло мне в голову. И решение встретиться с ним, понять его намерения, возникло у меня именно тогда, когда смутно ощутил реальную опасность, угрожающую тебе. Саша Дудеев лишь поддержал меня.

И что же мы сделали? Пригласив его в твое убежище, мы фактически вернули тебя твоему мужу, а уж он без колебаний сдал тебя психиатрам.

Прости меня, мой миленький Кузнечик, за невольное предательство твоего доверия. Мог ли я тогда предположить, что все кончится именно так, как ты предсказала...

Предсказала ли?..

А вдруг это вовсе не твое видение своей судьбы? Вдруг кто-то, коварный и жестокий, под видом сокровенных знаний смог внушить тебе ту роковую мысль, которая и сформировала твое гибельное решение, которое показалось тебе неизбежным и совсем нестрашным? Кто же тот злодей, уничтоживший тебя, и что толкнуло его на невиданную подлость?..

Прежде всего, это точно не твой муж. Мне кажется, он и сам околдован всей той бессмыслицей, которой вы занимались. Он давно уже косвенно предъявил свое алиби – сперва странным поведением в дни похорон и поминок, а затем несокрушимым фатализмом осла, ведающего, якобы, когда с него сдерут шкуру, а потому уверенного, что до той поры с ним ничего не случится.

Тогда кто?.. Впрочем, какая теперь разница, если ты, мой миленький Кузнечик, стала лишь воспоминанием в моем воспаленном разуме... И все же... Как сохранить рассудок, если жизнь бьет по голове, и с каждым разом все больней и больней?..

Черная магия... Эти слова я услышал от твоей мамы. Она слышала их от тебя, а потому совершенно уверена в причине твоего ухода... Может действительно, именно здесь разгадка? Как знать. Если бы я верил во всю эту белиберду... А так – черная магия, белая магия – для меня это что-то вроде марксизма-ленинизма, пустого словоблудия без практического смысла...

А пока я лишь вспоминал наши разговоры, когда мы сидели друг против друга и пытались понять, что же происходит и что ждет нас впереди.

– Знаешь, Толик, меня завербовали еще, когда я ездила в Перхушково, – начала Валя свой рассказ, когда решила “открыться” мне.

– Кто тебя завербовал, Валечка, и с какой целью? – попробовал достучаться до ее разума, ослепленного болезнью.

– Если бы я знала, – удивила она своим ответом.

– А как ты узнала, что тебя завербовали? – задал следующий целевой вопрос.

– Мне сообщили об этом.

– Кто сообщил?

– Не знаю, Толик.

– Он разве не представился? Ты подписывала что-нибудь? Подписку о неразглашении, например, или что-то в этом духе?

– Нет. Я вообще никого не видела, – снова удивила меня Валентина.

– А кто же с тобой разговаривал?

– Не знаю. Я была одна в комнате, но со мной говорили.

– По радио?

– Не знаю, Толик. Но я все отчетливо слышала.

– Ну, и какую задачу тебе поставили, если не секрет?

– Никакой. Сказали, что мной будут управлять.

– Каким это образом?

– Не знаю, но с тех пор меня начали инструктировать, и я даже выполнила несколько заданий.

– Расскажи подробней, если можно. Кто и где инструктировал? Что за задания?

– Не знаю, Толик. Задания передают телепатически. Это уже давно не секрет. Мной как бы управляют, подсказывают, что делать. Задания пока простые. Приезжаю, куда скажут, и считаю, сколько людей вошло и сколько вышло за час.

– А как передаешь информацию?

– Никак. Они же видят все моими глазами, – ответила Валя.

Я задумался, сохраняя серьезное выражение лица.

А пока понял лишь одно – спусковой механизм болезни был запущен именно во время той нелепой поездки в Перхушково, когда она просила генералов перевести мужа в Москву. Тот стресс, который ей довелось пережить в тот день, не прошел даром. Конечно же, она рассказала мне не обо всем, что с ней произошло. Хотя и того, что поведала, хватило бы с избытком даже здоровому человеку. Я знаю, как умеют запугивать полковники, а ведь генералы произошли именно от этих тварей.

Пережитый ужас остался в каждой ее клеточке, в повседневных мыслях и в глубинах подсознания, но разрушительный процесс начался. Наследственная болезнь, малозаметная в размеренной жизни, получила мощный толчок к развитию. И первое ее проявление – несанкционированное обращение к телезрителям Ленинска, обрушившее ее карьеру диктора...

А что потом? Неустроенный быт временной квартиры в Болшево, случайная работа в подмосковном захолустье вместо Центрального телевидения. Новая квартира?.. А тут Дема с Рыжей, отбывающие в Америку отплясывать с королями...

Наконец, скучная работа в тесноте нотариальной конторы и череда смертей близких. Кто такое выдержит?..

– Толик, ты меня не слушаешь, – капризно зазвенел голос-колокольчик.

– Слушаю, Валечка, очень внимательно, – отвлекся я от размышлений.

– Ни одна я такая. Эти кагэбэшники многих зомбировали. И не только простых людей, но и многих министров. Даже Леонид Ильич уже под их влиянием.

– Валечка... Откуда ты это знаешь?

– Знаю... Они сами мне рассказывали, да я и сама замечаю... Многих своих узнаю издалека. Мы сразу обмениваемся особыми сигналами. А Леонид Ильич уже давно радиоуправляемый. Ты заметил, как он говорит? Он может и не хочет говорить, а челюсти сами ворочаются, и он произносит то, что надо кагэбэшникам.

– Валечка... Отключи сигнализацию и поспи немного. Я защитный экран поставлю, чтобы они тебя не достали, – попробовал успокоить мою гостью способами, ей понятными. Так и случилось. Весь день она была спокойной, такой, какой бывала всегда...

– Вы к Саше? Проходите, – открыл нам дверь кто-то незнакомый, – Раздевайтесь и проходите в комнату.

– А, это вы? Привет. Раздевайтесь и проходите, – выглянул озабоченный Саша. Из кухни доносился бодрый женский щебет и даже, мне показалось, сдержанный смех.

– Сашка, куда же ты? Иди сюда, помоги, – тут же утащила его назад в кухню моложавая дама средних лет.

– Ну, Сашка, похоже, утешился, – мрачно прокомментировала Татьяна, – Все вы, мужики, такие, – сердито взглянула она на меня. Я промолчал.

В комнате уже расположились несколько человек. Как обычно, ни одного знакомого лица. Не было Валиной мамы и братьев. Впрочем, знакомое лицо все же мелькнуло. Татьяна тут же оживилась.

– А я вас знаю, – обратилась она к миловидной женщине со знакомым лицом, – Вы диктор из Ленинска, – сообщила она ей. Та улыбнулась в ответ:

– Уже не диктор. Мужа перевели сюда, в Болшево. Теперь без работы... А с Валечкой мы несколько лет вместе проработали... Так жалко. Как узнала, поверить не могла, – рассказала она свою историю.

Похоже, она тоже не знала никого из присутствующих, да и они ее. А потому минут через десять я увидел ее с Татьяной уединившимися и увлеченно беседующими о чем-то своем.

Я же неотрывно смотрел на большое фото в траурной рамке и вспоминал самые светлые мгновения нашей молодости. Вспоминал без грусти и сожаления, так, как ты просила меня тогда, миленький мой Кузнечик...

– Предлагаю всем желающим съездить в Ивантеевку на кладбище, – сделал странное объявление вошедший в комнату Саша, – Машины нет. Поедем своим ходом, – дополнил он.

“Желающих” оказалось человек шесть. Остальные, это были соседи Саши, поспешно разбрелись по квартирам.

Довольно быстро доехали до Ивантеевки, а потом долго ждали подходящего автобуса. И вот мы оказались там, откуда год назад двинулась процессия. Я стоял на том же месте, как тогда, и чувствовал, что физически не могу двинуться дальше.

– Идите, я вас догоню, – сказал Татьяне и ее новой подружке и остался на месте.

И вот маленькая процессия оказалась там, где я в последний раз увидел гроб с твоим бездыханным телом, миленький мой Кузнечик. “Прощай, профессор Толик”, – вспомнил твои прощальные слова и мысленно, как тогда, в день похорон, ответил, – “Прощай, моя Королева, Валя-Валентина. Я помню тебя живой”...

– Ты куда пропал? – спросила Татьяна, когда группка вернулась.

– Да так, немного прихватило. Пока разыскал туалет, вы уже вернулись.

Неожиданно увидел Дему с Рыжей. Оказалось, что они приехали прямо на кладбище, машиной. Захватив часть людей, Дема пообещал вернуться за остальными.

Мы долго брели в сторону Ярославского шоссе, и были уже почти у цели, когда появилась машина Демы.

– Дема, что за магией вы занимались? – спросил его уже за столом. Дема посмотрел на меня с удивлением и даже, мне показалось, с испугом.

– Кто тебе рассказал?.. Сашка?

– Нет. Мама Валентины.

– А она откуда знает? – со странным беспокойством спросил Дема.

– Думаю, от Вали, – ответил ему. Он, казалось, облегченно вздохнул.

– Чушь какая-то. Придумаешь такое, Толик, – отмахнулся Дема, – Люда, собирайся, поехали, уже поздно, – тут же обратился он к жене.

– Что так рано? – удивился Саша, но парочка была непреклонна. В этот раз подвезти нас никто из них не предложил, хотя нам было по дороге. Рыжую после тех поминок я так больше и не встречал, а с Демой мы увиделись лет этак через двенадцать в гостинице при посольстве Украины.

– Саша, что за магией вы занимались? – спросил его, когда почти все разошлись, а женщины отправились на кухню мыть посуду.

– Кто тебе рассказал?.. Неужели Дема? – испуганно спросил он. Я молча кивнул, – Странно... Теперь понятно, почему он сбежал, – вслух размышлял Саша.

– Что вы так переполошились?.. Не побегу же я вас закладывать... Просто интересно, что это такое.

– Да сразу не расскажешь. Целая книга.

– А ты в общем. Да и на книжку интересно взглянуть.

– Сейчас покажу, – подошел он к книжной полке. Саша вынул несколько книг, с тем, чтобы достать нужную в глубине полки, – Странно... Ее здесь нет, – вдруг удивился он и стал вынимать с полки все книги подряд. За ними тоже ничего не было.

– Саша, не ищи. Она наверняка у Демы, – вдруг осенило меня.

– Не может быть... Зачем?.. Мог бы сказать, – рассуждал он, складывая вынутые книги на полку.

– Просто догадался, что ты мне покажешь... Перепрятал, или взял с собой, – предположил я возможные варианты действий Демы, – Ну, да ладно. Нет, так нет... Ты мне скажи, по той книге можно предсказать судьбу конкретного человека?

– Не только предсказать, но и повлиять можно, – рассеянно перебирал книги Саша.

– Я так и думал, – вырвалось у меня.

– Что? – переспросил он.

– Да непонятно. Как можно предсказать, если потом взять, да изменить предсказанное на иное. Логики нет.

– Какая логика! Там сплошная мистика, – оживился Саша.

– Саша... Ты же материалист, а веришь во всю эту чушь. И Дема туда же. Не понимаю я вас, коммунистов. Я, беспартийный, и то не верю, а вы... Непонятно.

– Ты просто ничего не знаешь, Толик. Мы все тут ничего не знаем... Какой там материализм! Обо всем материальном забудешь, когда почитаешь. А если еще попрактикуешь... Какая там религия! Им и не снились такие возможности. И науке все это нисколько не противоречит... Ты бы почитал, сразу понял, – начал обращать меня в свою веру Саша.

– Как же я почитаю, если Дема книгу изъял?

– Он вернет, – уверенно заявил начинающий маг, – Я тут свою книгу решил написать, – вдруг удивил он меня.

– О чем? Там же все написано, ты сказал.

– О своих путешествиях в параллельные миры... Столько всего узнал. Ни в одной книге ничего подобного нет.

– В книгах по психиатрии есть, – рассмеялся я.

– Зря смеешься. Я вот сегодня утром с Валей разговаривал. Как это возможно? Скажи, если знаешь? – вдруг рассердился он.

– Не знаю. Но хотел бы узнать, – успокоил его.

– Это хорошо. Мне кажется, ты бы смог написать. А я... Не писатель я, к сожалению, – безнадежно махнул рукой Саша.

Магическую книгу он мне так и не показал. Была ли она вообще та книга? Как знать. Лет пятнадцать Саша периодически сообщал мне, что пишет свою, как и задумал. Иногда он, как тогда, предлагал и мне подключиться к творческому процессу. Но всякий раз, когда просил его показать рукопись, Саша менял тему...

Бедненький мой Кузнечик... Как же некстати появилась на твоем пути эта парочка со своей магией и оккультизмом. Она смогла заморочить голову твоему мужу, а уж тебе и подавно. Но кто же из них “предсказал” твою скорую смерть и уверил тебя настолько, что ты сама в это поверила?.. Дема?.. Вряд ли. Не мог он погубить такую красоту... Рыжая?.. Тоже не могу утверждать. Я слишком мало ее знал...

– Мама, что случится, если бабочка умрет? – спросил как-то маму маленький сын.

– Ничего не случится. Только бабочки больше не будет, – ответила мать...

И уже целый год нет тебя в этом мире, миленький мой Кузнечик...

КОМПЛЕКСНАЯ БРИГАДА

– Анатолий Афанасьевич, вы не будете возражать, если я поеду в пионерлагерь вожатым? – неожиданно подошел ко мне мой подшефный Алексей.

Потрясающе! Молодой специалист, который за три месяца с трудом освоил то, что рядовые бойцы без образования и с плохим знанием языка осваивали у меня за неделю, собрался на целых четыре месяца выпасть из рабочего процесса.

– Алексей, как ты собираешься работать дальше? Или ты думаешь, что профессию ты получишь в пионерлагере? Ты хоть был когда-нибудь пионервожатым? – обрушил я на него шквал вопросов.

– Я еще ни разу не видел моря, – разом ответил он на все мои вопросы и замолчал. Я лишь махнул рукой, считая наш разговор оконченным. Оказалось, что Алексей так не считал. Он пошел по инстанциям и где-то на уровне Мазо-Бродский получил таки разрешение. Что ж, вольному воля.

– Не переживай, Афанасич, – “успокоил” меня Отто, – Завтра к нам еще молодежь приходит. Их куда-то не туда распределили, а сейчас они к нам прорвались. Я их к тебе пристрою, – озвучил свое решение начальник.

– Ну, спасибо, Михалыч. Как бы я без них жил? Не представляю, – ответил ему и направился прямиком к Бродскому.

– Эмиль Борисович, меня не устраивает мое положение в группе... К Мазо, уже давно понял, обращаться бесполезно. Он считает, что Отто все делает правильно... А тот по-прежнему разрабатывает законы управления в одиночку. Может он гений, но такую работу одному не сделать, а значит, он ее непременно провалит... И еще, Эмиль Борисович. Когда вы не пустили меня в министерство, обещали денежную компенсацию. Где она?

– Анатолий, столько вопросов сразу... Ты сам не захотел стать начальником группы, а теперь какие могут быть претензии?

– Не начальником, а исполняющим обязанности.

– Какая разница? Мне нечего тебе сказать, Анатолий... Нет у меня ни денег, ни должностей для тебя. Иди, работай, – закончил разговор начальник отдела.

Что ж, от Бродского тоже больше ждать нечего. Он четко выразил свое отношение к моим проблемам. Тем лучше, есть повод проситься в новый отдел...

– Ну, Анатолий, повезло тебе, – с радостной улыбкой перехватил меня в коридоре Бродский утром следующего дня, – Только что сообщили, Мухаммед скоропостижно умер. Очень вовремя должность освободил, – обрушил он на мою голову такое, что я буквально онемел. Не столько даже от новости, сколько оттого, как она была преподнесена.

– Вам бы такое счастье! – сказал первое, что пришло в голову после секундного ступора, и безнадежно махнув рукой, с камнем на душе пошел на рабочее место. Умер человек, к которому всегда относился с большим уважением и у которого многому научился, а было ощущение, словно именно я стал причиной его смерти. Должность он мне, видите ли, освободил. Ни за что не соглашусь на эту должность, тут же решил свою участь под впечатлением дикой выходки начальника отдела...

– Что, Афанасич, – вскоре зашли в нашу комнату Соболев и Четверкин, – Говорят, тебя к нам вместо Мухаммеда? – спросил Миша, и оба крепыша почтительно нагнулись над моим столом в ожидании моего слова.

“Эти ребята точно “Буран” поднимут, только руками”, – мелькнула в памяти шутка Мазо, которую он как-то с полгода мусолил едва ли ни ежедневно.

– У вас своих претендентов хватает, – успокоил, похоже, обоих, потому что они тут же облегченно выпрямились в полный рост, заслонив передо мной все обозримое пространство.

– Да это, Афанасич, претенденты претендентами, а как Бродский решит, так и будет, – зондировал почву Миша Соболев, много лет числившийся в резерве на эту должность, – А то давай, мы прямо сейчас твой стол и перенесем. Лучше ты, чем кто-то еще.

– Миша, мы Мухаммеда еще не похоронили, а тут уже прямо с утра эта мышиная возня!.. Спасибо, конечно, за предложение, но я вам не конкурент. К вам не пойду из принципа. В новый отдел буду проситься, – сообщил им свое решение. Ребята ушли удовлетворенные.

Это новость разнеслась по отделу мгновенно, как и первая. И если прямо с утра меня поздравляли с повышением, которое лишь маячило в перспективе, то теперь каждый останавливал в коридоре и пытался выяснить причины моего отказа от должности, которую, впрочем, официально мне так никто и не предложил.

Быстро сообразил, что вызов к руководству неминуем, а ведь там придется говорить внятно, а не мямлить всякую ерунду, как коллегам по работе, чтобы только отстали.

И я задумался над сложившейся ситуацией. Ведь одно время сам просился к Мухаммеду, а теперь, когда представилась реальная возможность возглавить дело, собираюсь отказаться, хотя и понимаю, что во главе группы непременно должен стоять неординарный человек, а не Миша, способный лишь рисовать графики по готовой канве, созданной его начальником.

Чем же привлекала меня работа у Мухаммеда? Только тем, что видел пути ее автоматизации и знал, что составом группы, который есть, такую работу не выполнить. Особенно убедился, когда встретился и поговорил с командированными ленинградцами из НИИ, которым было поручено разработать программное обеспечение.

За три года работы по теме они так и не поняли, что же от них требуется. Когда я случайно зашел в комнату, вся команда сидела вокруг Мухаммеда, которого буквально пытали, как он творит свои графики. Мухаммед же, выпив пару таблеток какой-то дряни и запив их густым чифирем, забавно похрюкивал носом и нес какую-то чушь, которую они тщательно конспектировали.

Послушав минут пятнадцать, подключился к разговору, и кратко изложил свое видение проблемы. Ленинградцы были в восторге.

– Ну, наконец! – просиял их старший, – Теперь все ясно... Вы здесь работаете? Как вас зовут? – бросился он ко мне.

– Афанасич, иди отсюда, не мешай работать! – налетел на меня обиженный Мухаммед, – Это не наш товарищ. Он ничего не понимает в нашей работе, – пояснил он старшему. А ко мне уже угрожающе двинулся Миша с тем, чтобы ускорить мое выдворение из их святилища.

– А пошли вы... Оставайтесь серыми, – махнул я рукой и надолго покинул ту комнату, обидевшись и на Мухаммеда, и на всю его дружную команду.

В конце дня старший ленинградцев меня все же выследил, и мы смогли поговорить в спокойной обстановке нашего туалета, где, впрочем, нередко во время перекуров мгновенно решались многие вопросы, которые те же люди часами мусолили в рабочих кабинетах и комнатах...

Что же произошло с тех пор, размышлял я. Многое. И, прежде всего то, что автоматизированные системы управления подготовкой и пуском ракет позволяли в принципе отказаться от ведения работ по сетевым графикам, для которых любое от них отклонение – нештатная ситуация.

А потому работать в новом направлении гораздо перспективней, чем в том, которое уже дышит на ладан, решил я. Едва пришел к технически выверенному решению, вызвали к Бродскому.

– Анатолий, я тебя не понимаю. То ты просишься к Мухаммеду, то отказываешься от должности. Поясни, – спокойно начал он.

– Уже доложили? – удивился я.

– А как же, – улыбнулся Бродский, – Слушаю тебя, Анатолий.

– Эмиль Борисович, я хотел бы разрабатывать законы управления. Уверен, что эта работа мгновенно сделает ненужными графики Мухаммеда. Они исчезнут со столов руководителей работ. Их заменит информация на дисплеях АСУ, – попытался я пояснить свою позицию.

– Я так понимаю, тебе не нужна должность, – вдруг нахмурился Бродский, который, казалось, меня даже не слушал.

– Должность ради должности, не нужна, – коротко и твердо ответил ему.

– Хорошо... Больше по вопросам повышения ко мне не подходи. Будешь у меня ведущим инженером до самой пенсии. И никакими законами управления ты заниматься не будешь... Забудь о них... Все. Иди, работай, – сердито пробулькал Бродский, опустив голову и не глядя на меня.

Я впервые видел его в таком состоянии. Не знаю, почему, но мне показалось, что кто-то, скорее всего Мазо, вынудил его так говорить со мной. Ведь даже когда Бродский провалил мой переход в министерство, у меня не возникло к нему неприязненного отношения. В конце концов, я понимал, что тогда он защищал интересы отдела. Сейчас же явно шел на поводу у моих врагов и даже готов пойти на то, чтобы провалить дело, порученное Мазо и Отто. А что они его провалят, уже не сомневался.

Что ж, пусть проваливают. Сами и ответят. А потом Шульман скажет свое веское слово. Мою работу, о которой не знает даже Бродский, мы уже давно тестируем на комплексном стенде АСУ. И все процессы работают, как часы. А это главное в техническом споре. Я молча встал и вышел из кабинета Бродского...

У меня появились сразу четыре подшефных молодых специалиста. Двое из них, Саша Акимов и Андрей Чесноков – двигателисты. Игорь Колосанов – баллистик. А Лена Перешеина – математик. Ребята сразу понравились своим отношением к делу и напором. Вот это могла бы быть команда, подумал о них уже через неделю после начала нашего взаимодействия.

А примерно через месяц Чеснокова переподчинили Гурьеву, который к тому времени начал исполнять обязанности начальника группы Мухаммеда.

– Поздравляю, Прокопыч, – пожал руку своему бывшему начальнику.

– С чем? – грустно ответил он, – Опять исполняющий. Должность, похоже, Мазо для Отто держит, – сообщил он мне то, в чем я даже не сомневался...

– Афанасич, зайди в секретарскую, – неожиданно пригласила меня Вера Журавлева, снова исполнявшая обязанности секретаря Бродского. Я настроился по-боевому, готовясь к очередным неприятностям. Но оказалось, что начальства на месте не было.

– Посмотри письмо от Караштина, – подала мне Вера документ. Это была реакция на присланный "для использования в работе" закон управления, разработанный Отто и подписанный Мазо, Бродским и даже Дорофеевым.

“Что это?!!” – вопрошал в письме Караштин словами Шульмана и сам же отвечал, – “Это что угодно, но только не закон управления”. А дальше шел разнос по всем правилам жанра. Шульман, как и обещал, камня на камне не оставил от бездарного творения Михалыча, предупредив в конце, что отсутствие закона управления ведет к срыву сроков проведения стендовых испытаний “Бурана”.

На письме была резолюция Шабарова: “Дорофееву Б. А. Разобраться и доложить, как уложиться в установленные сроки. За срыв испытаний изделия 5С ответите лично. Виновных наказать”.

– А где руководство? – спросил Веру.

– Заседают у Дорофеева уже часа два. Мазо и Отто туда вызвали. Достанется же этому Михалычу, – поделилась со мной Вера, которая, как и Люба Степанова, давно недолюбливала Отто.

Я пошел в архив и взял документ, сданный туда, как оказалось, без всякого согласования, только для того, чтобы уложиться в плановые сроки. И вот результат – план выполнен, документ разработан, но работать по нему нельзя.

Что же представлял собой тот так называемый документ? Вводная часть его содержала списанные под копирку основные положения из труда Шульмана. А дальше шел лист с моей упрощенной схемой, которую набросал, когда пытался образумить Отто. Эта же схема, с минимальными изменениями, обусловленными маркировкой, повторенная им на восьмидесяти последующих листах – по числу групп баллонов изделия, выдавалась за закон управления испытаниями... У меня не было слов... Даже я этого не ожидал... На мгновение представил реакцию Шульмана, увидевшего этот восьмимесячный труд нашего испытательного комплекса (документ ведь подписан ни одним только исполнителем, а всем иконостасом руководства). Полная профанация...

После обеда добрались до меня. Сначала вызвал мрачный как туча Бродский.

– Анатолий, ты читал письмо Караштина?

– Читал, – ответил без ложного притворства, уже понимая, что будет дальше.

– Где? Оно же тебе не адресовано, – мгновенно отреагировал начальник отдела.

– У меня, как и у вас, свои осведомители, – загадал ему загадку.

– Шульман? – сделал первую попытку Бродский.

– Слишком просто, Эмиль Борисович, – рассмеялся я, – Не гадайте. Не выдам.

– Так что будем делать, Анатолий?.. Как спасать работу?.. Сколько времени тебе понадобится, чтобы откорректировать документ? – перешел, наконец, к делу Бродский.

– Восемь месяцев, – назвал я срок, отпущенный на разработку документа.

– Ты что, с ума сошел? – взорвался Бродский, – Какие восемь месяцев? Через месяц испытания, а Шульману три недели требуется только на его работы. Неделя максимум, – выдал начальник свое видение проблемы, – Через неделю документ должен быть полностью откорректирован. И еще, Анатолий... Ответь Караштину так, как ты умеешь, чтобы он замолчал. Это указание Шабарова.

– Эмиль Борисович, я не могу выполнить ни одно из ваших заданий. Никакого документа, в сущности, нет. Вы подписали липу. В архиве лежит липа... Документ требуется разработать, а не доработать... В авральном режиме на это понадобится месяца три... И Караштин прав, а потому ответом ему может быть только новый документ. Все остальное словоблудие, – изложил я свою позицию здравого смысла. Реакция была бурной:

– Вон!!! – крикнул Бродский, – Не умеешь работать, Зарецкий! Законы управления ему подавай! Втянул отдел в провальную работу! – орал он мне вслед.

Я вышел из его кабинета и тут же написал заявление об увольнении по собственному желанию. Будь, что будет, но терпеть необоснованные оскорбления выше моих сил. Как альтернатива увольнению – немедленный перевод в отдел Земцова или туда, где действительно будут разрабатывать законы управления, а не их жалкое подобие...

Едва зарегистрировал заявление, вызвали к Дорофееву. Кроме Дорофеева в кабинете были Филин и Воршев.

– Что случилось, Зарецкий? Как вы провалили такую важную работу? Вот уж не ожидал. Вы сами меня обучали год назад этой науке, убедили, что это нужное дело. А дошло до дела, вы в кусты... Что теперь прикажете делать?.. Взыскание вы, разумеется, получите, но мы ждем от вас предложений, как исправить ситуацию, – замолчал, наконец, после своего грозного выступления руководитель комплекса.

Я на мгновение онемел от изумления. Два часа заседали целой толпой, чтобы найти виновного, и этим виновным вдруг оказался я? Потрясающе.

Я молча встал и направился к выходу. Стоило ли убеждать людей, принявших коллегиальное решение? Заявление об уходе уже есть. Чем еще меня можно наказать, если нет мне большего наказания, чем удаление от дела, к которому прикипел душой?..

– Минуточку, Анатолий Афанасьевич, – спокойным тоном остановил меня Воршев, – Прежде чем хлопнуть дверью, изложите, пожалуйста, вашу позицию. Может вы и правы, но пока мы слушали только ваших начальников. Можете вы что-то сказать в свое оправдание как исполнитель документа? Мы вас слушаем.

Здравые слова Воршева заставили меня остановиться и вступить в диалог с руководством комплекса, введенным, как оказалось, в заблуждение моими горе-начальниками.

– Владимир Владимирович, – обратился я к Воршеву, бросившему мне спасительную соломинку, – Бродский, Мазо и Отто вас всех ввели в заблуждение. Я никогда не был исполнителем документа, положенного в архив даже без согласования. Как и Караштин, считаю его карикатурой на законы управления... К той проваленной кем-то работе меня никто никогда не привлекал. Более того, мне запрещали к ней даже приближаться. Вот все, что я могу сказать по данному вопросу. Оправдываться мне не в чем.

– А кто тогда исполнитель документа? – противным голосом проскрипел Филин.

– Отто, – ответил ему.

– Отто начальник группы, он должен проверять документы, – почему-то не поверил он мне.

– Он исполнил документ и проверил. Здесь две его подписи, – показал я титульный лист документа, который взял с собой. Все долго с интересом разглядывали подписи, и даже немного полистали халтурку Михалыча...

– Ну, исполнителя, как ответственное лицо, мы накажем, – вновь прорезался Дорофеев, – А делать что будем?.. Что скажешь, Анатолий? – обратился он ко мне по имени. Похоже, понял, что я тут действительно не при чем.

– Вам видней, Борис Аркадьевич. Вы отвечаете за документ. Мне сказать нечего... Если поручите разработку документа мне, сделаю за три месяца. Да и то, если будут полномочия трясти смежников, – ответил ему.

– Как это я отвечаю за документ? Вы провалили, а я отвечаю? – неожиданно удивился Дорофеев, – И что значит три месяца? Неделю вам сроку, Зарецкий, на устранение всех замечаний Караштина, – выдал странные указания руководитель комплекса.

– Именно вы, Борис Аркадьевич, как лицо, утвердившее документ несете полную за него ответственность, а не исполнитель, кем бы он ни был, – повторил я то, что, мне казалось, должен был знать Дорофеев, имевший право утверждать документы, – А ваши указания прошу оформить письменно. Они невыполнимы. Я так и напишу на вашем распоряжении и приведу обоснование.

– Что он тут несет насчет ответственности? – тихо спросил Дорофеев Воршева.

– Истину, Борис, – с улыбкой ответил ему Воршев, – Идите, товарищ Зарецкий, мы все решим и вам непременно доложим, – пошутил он и незаметно для других показал мне большой палец в знак одобрения моего поведения. Я вышел из кабинета, чувствуя себя победителем...

Шутка Воршева действительно оказалась шуткой. Прошли три дня из недели, отпущенной на устранение замечаний по документу, но ничего не происходило. На четвертый день меня вызвали к секретарю и предложили расписаться в приказе.

Почитав приказ, оторопел от неожиданности. Мне, ведущему инженеру, поручили возглавить комплексную бригаду предприятия, которая должна разработать закон управления в авральном порядке. Что ж, решение в принципе правильное.

Вот только кто будет работать в бригаде, если в ее составе увидел одних начальников? Я читал длинный список высоких должностей и известных фамилий моих “подчиненных” и размышлял, как с ними работать, если они вечно заняты, а в их приемных многолюдно. Впрочем, на меня это не должно распространяться – исключительная срочность работы предоставила мне большие полномочия.

В списке было более трехсот фамилий. Понятно, что отделы и комплексы резервировались, но именно мне предстояло решать вопросы координации совместной работы множества отделов, о большинстве из которых не имел ни малейшего представления.

Но больше всего поразило, что я нес личную ответственность за разработку документа в срок, который оканчивался уже через две недели. Что делать? Кому доказывать, что такой срок абсолютно не реален. Генеральному директору Вачнадзе, подписавшему приказ? Смешно.

Вернувшись на рабочее место, собрал своих подшефных и объявил мобилизационную готовность. Я уже рассказывал им о методике законов управления, но то была лишь общая информация. Сейчас же объявил, что именно им предстоит разработать первый такой документ, причем, с нуля. А вот результаты своей работы они увидят уже месяца через три на полигоне. Я увидел огонек в глазах ребят и понял, что нас уже четверо – ядро комплексной бригады.

А дальше все завертелось, как в калейдоскопе. События понеслись одно за другим с нарастающей частотой. Началось с того, что ко мне вдруг подошел начальник группы Николаев из сектора Шинкина и затеял разговор, который сразу заставил вспомнить прошлогодние события на полигоне.

Тогда по дороге из МИКа мы с Рабкиным зашли в овощной магазин. Отстояв минут сорок в очереди, купили килограммов пять картошки. Мы уже подходили к гостинице, когда встретили Николаева. Еще издали заметили, что Виссарион Леонидович был явно навеселе.

– А-а-а, Зарецкий и Рабкин, вы то мне и нужны. Вы где скрываетесь? – пошатываясь, подошел он к нам.

– Почему скрываемся, Виссарион? И зачем мы тебе нужны? – рассмеялся Рабкин.

– Я технический руководитель, и вы все в моем распоряжении, – пояснил заплетающимся языком Николаев.

– В каком таком распоряжении? – со смехом спросил Виктор Семенович, – Мы разгонным блоком не занимаемся, у нас Афанасич технический руководитель. Так что мы сами по себе, – пояснил он.

– Кто такой Афанасич? – с удивлением спросил Николаев. Он действительно меня не знал. По работе мы с ним никак не пересекались. Рабкин показал на меня. – Не имеет значения. Чтоб завтра оба были на работе, как штык, – приказал пьяный Николаев.

– Будем, будем, – продолжал смеяться Рабкин.

Я же молча стоял и лишь удивлялся поведению горе-руководителя, который в таком состоянии вышел из гостиницы. Ведь стоило ему попасться на глаза бессменному коменданту площадки Огородникову, не миновать позорного выдворения в Москву в срок двадцать четыре часа. Я знаками показывал Рабкину, что надо бы увести нашего коллегу в гостиницу, но Виктор Семенович меня не понимал.

– Что это у вас в сумке? Ну-ка покажите, – меж тем строго требовал “начальник”.

– Картошка. Вот купили в магазине, – пояснил Рабкин.

– Хорошо. Отсыпьте половину, – подставил он свою сумку, – А то неохота топать в магазин.

– Мы за ней целый час стояли. А ты хочешь за просто так у нас получить? Нальешь полфляжки, получишь, – начал торговаться Рабкин.

– Насыпай, Виктор Семенович, а то попрется в магазин в таком состоянии, – не выдержал я.

– В каком состоянии? – тут же возмутился Николаев, – Я трезв как стеклышко. Могу по прямой пройти. Пройти? – попытался он сдвинуться с места, но пошатнулся.

– Не надо. Верим, – сказал я, – Пойдем в гостиницу. Там насыплем.

С большим трудом нам удалось увести в гостиницу нашего шумного и довольно упрямого коллегу.

– Где он так набрался в разгар рабочего дня? – удивлялся Рабкин, – Ну и Вися... Видел бы его Бродский. Сам бы отправил в Москву по шпалам.

– Пойдем, Афанасич, куда-нибудь поговорим по душам, – предложил в этот раз Николаев. Мы вышли из здания и прогулочным шагом двинулись в сторону архива, – Я давно за тобой наблюдаю, – продолжил он, – У тебя не складывается с Мазо... Мне же он прямой конкурент... Сейчас мне срочно нужен компромат против него. Помоги, Афанасич. Будем друзьями, – выдал он свое странное предложение.

– Мазо сам по себе ходячий компромат, – ответил ему, – А дружба это святое... Я всегда дружу с кем-то, а не против кого-то. Так что извини, Виссарион, я тебе не помощник.

– Напрасно ты так... Сейчас решается, кто будет замом Бродского. Мазо первый кандидат, но замом буду я. Вот увидишь. За меня Дорофеев, Филин и Воршев, а Мазо поддерживает один Бродский. Так что выбирай, с кем ты, Афанасич. Смотри, не прогадай, – завершил Николаев свой разговор откровенной угрозой.

Я смотрел на этого маленького неказистого человечка и вспоминал его пьяное выступление на полигоне. “Типичный Шурик Шашев, Маленький Наполеончик”, – мелькнула мысль, развеселившая меня настолько, что чуть, было, не рассмеялся.

С того самого дня про себя звал Николаева не иначе, как Маленьким Наполеончиком. Меж тем буквально через день на доске объявлений вывесили приказ о назначении Николаева заместителем начальника отдела. Ну и дела...

Еще через день пришла новость, которую долго обсуждали во всех курилках, куда ни зайдешь. Наш испытательный комплекс вывели из-под Шабарова и переподчинили Елисееву. Чем это нам угрожает и что дает, никто не знал, а потому фантазировали напропалую. Мне же было некогда, потому что с головой погрузился в работу, с ужасом ожидая объявленного в приказе срока...

Я обошел всех начальников смежных отделов и каждому поставил задачу, ссылаясь на приказ Вачнадзе. Все отнеслись с пониманием и тут же назначили ответственных исполнителей срочной работы. Уже на следующий день после моего визита начинали приходить первые материалы. Я тут же адресовал их одному из моих подшефных, и уже через два-три часа у нас появлялись первые наброски процессов работы конкретной системы.

Я корректировал черновики, и исполнители продолжали совершенствовать процессы в требуемом направлении. Быстрее всех работал Саша Акимов, точнее всех – Лена Перешеина. Математик, как ни как.

Уже через неделю стало ясно, что мы выполнили лишь десять процентов работы. Что ж, это тоже результат. Показал Шульману все, что сделали. Снова дошли до Караштина. С той встречи у меня хоть появилась в его лице реальная поддержка.

– Ты, главное, делай свое дело, – сказал мне тогда Владимир Михайлович, – О сроках забудь. Недельки на три мы тебя прикроем. А за это время у тебя уже будет материалов на половину документа. Сообща сделаем отсрочку на месяц, и все будет в порядке. А вы, ребята, – обратился он к Земцову и Шульману, – Начинайте программировать и отрабатывать на стенде все, что от него поступает. Вытянем мы эту работу.

Через неделю на доске объявлений вывесили очередной приказ – о создании в нашем комплексе нового отдела. И хотя в приказе не было никакой информации о направлении деятельности этого подразделения, нисколько не сомневался, что основной сферой его интересов будут законы управления.

Начальником отдела назначили Фалеева, до того работавшего начальником сектора у Воршева. С ним, как и с Николаевым, я тоже никогда не пересекался. Лишь на редких собраниях комплекса он удивлял меня своей смешливостью. Он всегда смеялся громче всех и по любому поводу. “Жизнерадостный начальник”, – всегда удивлялся я.

Не долго думая, тут же отправился к нему.

– Да я все о тебе знаю, – сказал Фалеев, едва я открыл рот.

– Откуда? – удивился я.

– От Володи Четверкина, – тут же рассмеялся он, – Он мой земляк. Не он, конечно, его родители... Так что считай, ты в моем отделе.

– В каком качестве? – поинтересовался у потенциального начальника.

Фалеев достал лист бумаги, на котором была начерчена разработанная мной штатная структура отдела. Пока на ней был жирно выделен лишь один сектор из двух групп.

“Не густо”, – подумал про себя, а вслух спросил:

– Ну, и где же я?

Фалеев ткнул карандашом в прямоугольник “Группа разработки законов управления стендовыми испытаниями”. Рядом увидел такой же прямоугольник с надписью “Группа разработки сетевых графиков” и вписанной прямо в нем фамилией “Соболев” в качестве ее начальника. Тут же неприятно поразила надпись выше – “Начальник сектора Четверкин”.

– Вы уверены? – показал я на поразившую меня надпись.

– Уверен, – ответил Фалеев.

Сказав, что подумаю, ушел от Фалеева в дурном расположении духа. “Ты, главное, делай свое дело”, – вспомнил слова Караштина и постарался выбросить из головы все мысли о новом отделе. В том качестве, о котором давным-давно заявил своей работой, там меня не ждали...

Неожиданно обнаружил полное исчезновение всего руководства. Лишь Николаев одиноко сидел в кабинете Бродского.

А за два дня до срока по приказу он вызвал меня к себе.

– Афанасич, возьми документ Отто и свои наработки. В пять часов нас ждет у себя Елисеев. Готовься к подробному докладу и к грандиозной выволочке.

– Всегда готов! – бодро ответил ему. Да, собственно, что мне терять? Работа кипит, а это главное. Припомнилось чье-то мудрое высказывание: “Все забудут, что сделал не вовремя, но всегда запомнят, если сделал плохо”.

Ровно в пять мы были у Елисеева, расположившегося в кабинете Шабарова.

– Вы кто? – спросил он Николаева.

– Заместитель начальника отдела. Неделю назад вы подписывали приказ о моем назначении.

– Помню, – подтвердил Елисеев, – Где руководитель комплекса?

– В отпуске.

– Заместители?

– Филин в командировке, Воршев на больничном.

– Кто остался за руководителя?

– Начальник отдела Фалеев, но он не в курсе. Его только назначили.

– Где ваш начальник отдела?

– Бродский на больничном.

– Понятно. Что вы можете сказать о проваленной отделом работе?

– Ничего, Алексей Станиславович. Я только приступил к своим обязанностям.

– Понятно. Провалили дело и разбежались, как тараканы... А вы кто такой? – обратился он ко мне.

– Ведущий инженер Зарецкий.

– Это еще зачем? – обратился Елисеев к Николаеву.

– Он руководитель комплексной бригады. Назначен приказом Вачнадзе.

– Ага! – удовлетворенно потер руки заместитель Генерального конструктора, – Так это вы провалили работу?

– Еще не успел, Алексей Станиславович. Я работаю лишь полторы недели по приказу, но через день непременно провалю.

– То есть вы тоже ничего не знаете?

– Я бы этого не сказал... За полторы недели бригада сделала пятнадцать процентов работы. Отдел Земцова работает прямо с наших листов. Через три недели мы сделаем половину работы. Больше сделать физически невозможно. Караштин того же мнения. Нашей работой он полностью удовлетворен.

– Хорошо. Почему эту работу нельзя было сделать раньше? Кто ее делал до вас и где результаты той работы?

– До меня ее делал начальник группы Отто. Результаты в этом документе, – показал я архивный документ, – Документ к работе не пригоден.

– Где Отто? Кто его начальник? Обоих ко мне, – распорядился Елисеев, обращаясь к Николаеву.

– Отто в отпуске, Мазо на больничном, – тут же ответил Николаев.

– Поработал, теперь отдыхает. Ладно, со всеми разберусь... Судя по всему, вы с работой справляетесь, – обратился ко мне зам Генерального, – Почему же вас сразу не подключили?

– Самому хотелось бы знать, – ответил ему.

– Вы можете рассказать в общих чертах о характере работы. Я системотехник. Постараюсь понять. Кстати, как вас зовут?

– Анатолий Афанасьевич... Могу, конечно.

Минут за десять объяснил Елисееву основные принципы, заложенные в основу программирования АСУ. Что поразило, он сходу понял, что, по сути, мы создаем технологию совместной работы технических систем и обслуживающего персонала, оформляя это на языке высокого уровня, который затем автоматически трансформируется в машинный язык.

– Очень хорошо, Анатолий Афанасьевич. Техническая сторона вопроса мне понятна. Доложите организационную.

Минут за пять пояснил ему схему взаимодействия со смежниками и исполнителями-программистами.

– Сколько времени вам потребуется, чтобы выполнить работу в полном объеме?

– Два месяца, Алексей Станиславович.

– Вы гарантируете?

– Слово офицера запаса, – вырвалось у меня. Елисеев рассмеялся. В это время у него пискнули редкие тогда электронные часы.

– Извините, товарищи, рабочий день окончился. Вы можете задержаться минут на пять? – спросил он нас с Николаевым. Мы были потрясены. Никто никогда не задавал подобных вопросов, оставляя нас после работы даже на несколько часов безнадежного ожидания в приемной. Мы вдруг почувствовали себя людьми.

– Разумеется, – сказал за нас обоих Николаев.

– Завтра к семи утра оба ко мне с вашими предложениями о переносе сроков стендовых испытаний. Все пункты должны быть обоснованы. Мне придется докладывать министру, почему ракета готова к испытаниям, стенд готов к приему ракеты, а испытания проводить нельзя. Что у нас не готово?

– Мозги, Алексей Станиславович, – ответил ему. Николаев рассмеялся. Елисеев же даже не улыбнулся.

– Совершенно верно, Анатолий Афанасьевич. Вот только почему?

– Потому что забыли об их наличии. Железо сделали, а математика осталась в стороне. Американцы четверть бюджета истратили на разработку матобеспечения. А сколько истратили мы?

– Все правильно, Анатолий Афанасьевич. Ваши начальники тоже забыли о ваших мозгах, или сделали это намеренно... Ладно, с ними разберусь... Жду вас завтра к семи ноль-ноль. До свидания, товарищи, – пожал нам руку наш новый начальник...

Мы вышли из кабинета окрыленными. Я впервые почувствовал поддержку, да еще сразу руководителя высшего звена. Ведь до сих пор у меня было ощущение, что, выпустив заведомо невыполнимый приказ, меня намеренно подставили под удар Генерального директора, выгораживая таким образом Отто, бездарно провалившего ответственную работу. А значит, помощи мне ждать неоткуда. Я обречен стать жертвой умелых манипуляторов. Ведь выполнивший план Отто, юридически не виновен ни в чем, а вот не выполнивший приказ Гендиректора руководитель комплексной бригады – прямой виновник срыва Правительственных сроков стендовых испытаний МКС “Буран”, хотя речь идет об одной и той же работе.

Теперь же, когда неожиданно возникла реальная мощная опора, появилась уверенность, что мы выполним роковой приказ. Пусть и не в срок, но зато качественно.

А рядом шел Николаев и рассуждал о своем видении перспективы:

– Ну, все. Теперь Мазо крышка... Да и Бродскому не поздоровится... Поверь, Афанасич, я буду начальником отдела. Так что держись меня... Ты сегодня был на высоте. Сам Елисеев тебя воспринял как специалиста и как руководителя, а это немало. Теперь, Афанасич, все от тебя зависит. Вытянешь работу – я на коне, а провалишь, я вместе с тобой загремлю... Мы с тобой теперь одной ниточкой связаны. Я то в этом деле ничего не смыслю, одна надежда на тебя... Поможешь мне стать начальником отдела, я этого тебе никогда не забуду, – забыв о работе, нес он какую-то околесицу.

“Наполеончик он и есть Наполеончик. О чем ему еще рассуждать, как не о росте, если он Маленький”, – мелькнула развеселившая меня мысль, и я рассмеялся вслух. Николаев посмотрел на меня с удивлением, но продолжил:

– Ты смотри, Афанасич. К завтрашнему утру все подготовь тщательно. Все взвесь и проверь досконально. Не подведи меня, – выдал он последние указания перед тем, как мы расстались.

Дома рассказал жене о своей встрече с космонавтом Елисеевым, поскольку для нее его должность зама Генерального была чем-то потусторонним, и сообщил, что утром мне вставать в половине пятого, чтобы не опоздать на очередную встречу.

Часа за два подготовил проекты документов и лег спать. Не спалось. Захваченный водоворотом мыслей, так и проциркулировал между бодрствованием и полусном до самого подъема...

Под писк электронных часов Елисеева мы с Николаевым вошли в его кабинет. Я положил перед ним мои рукописи. Внимательно посмотрев материалы, он пристально глянул на меня, усмехнулся и вызвал секретаря:

– Срочно отпечатайте, – отдал он мои листочки, – Спасибо, Анатолий Афанасьевич, все изложено четко и аргументировано.

Пока печатали документы, я впал в состояние полусна, а потому почти не слышал, о чем беседовали Николаев с Елисеевым. Но мне показалось, что в разговоре превалировал голос Николаева, а разговор шел ни о чем. Так, заурядный треп.

– Поехали, товарищи, – вернул меня из состояния прострации голос Елисеева. Мы вышли из нашего корпуса, сели в его машину, и минут через десять оказались у здания ЛКК, а еще минут через пять – в кабинете Главного конструктора “Бурана”.

– Здравствуйте, Зарецкий. Как там поживают ваши нестандартные алгоритмы? – удивил меня Губанов тем, что еще помнил меня и мою работу, с которой мы летали в Харьков, – С чем пожаловали? – спросил он, приветственно пожимая руку.

– Нестандартно поживают, – ответил, понимая, что вопрос задан скорее из вежливости, чем в ожидании моего пространного ответа, – Мы с проектами решений по законам управления, Борис Иванович, – положил я пред ним отпечатанные документы.

Не успел Губанов раскрыть папку, как Елисеев подошел к нему сбоку, нагнулся и что-то шепнул на ухо. Борис Иванович тут же встал с кресла, и оба руководителя, захватив папку, удалились в комнату отдыха.

Минут через пятнадцать они вышли уже без папки, оживленно беседуя о чем-то своем.

– Двух месяцев вам хватит? – резко оборвав разговор, обратился ко мне Губанов.

– Хватит, Борис Иванович, – подтвердил я, сообразив, что вопрос о переносе сроков стендовых испытаний уже решен.

– Не подведите, – протянул он мне руку.

Назад мы ехали без Елисеева. Он остался в своем кабинете, куда привел нас от Губанова.

– Что ж, товарищи, Губанов пошел нам навстречу... Вдвоем мы смогли убедить министра... Вот только другой такой возможности у нас не будет... Так что, Анатолий Афанасьевич, желаю успехов и надеюсь на вас. А вы, товарищ Николаев, окажите ему максимальное содействие... Спасибо за работу. Назад вас отвезут на моей машине. До свидания, – попрощался с нами зам Генерального...

– Где вы пропадаете, Анатолий Афанасьевич? – бросился ко мне Саша Акимов, – Мы тут в полном неведении. Никого из руководства нет, а нас просто завалили материалами из отделов. Несут и несут... И все требуют вашей подписи, причем, с указанием не только даты, но и времени передачи материалов. Ну, я всех успокоил, у всех все принял, расписался за вас... Где смог, даже проверил... А нам что делать, Анатолий Афанасьевич? Завтра уже срок, а разве столько информации переработаешь? – озабоченно тарахтел Саша.

Вот тебе и молодой специалист. Да месяца через три он даст фору многим старшим инженерам. Авральная работа быстро сделает его, да и остальных ребят, классными специалистами, умеющими решать любые сложные задачи.

– Успокойся, Саша, сейчас все расскажу в деталях, – улыбнулся ему. Собрав наш маленький коллектив, поведал о том, что произошло вчера и сегодня в кабинетах Елисеева и Губанова. А случилось главное – нам дали реальную возможность сделать эту работу. Разумеется, быстро, но зато без суеты и спешки.

ЗАКОНЫ УПРАВЛЕНИЯ

Анализируя исходные данные, полученные от смежников, столкнулись со странным явлением: стоило эти данные преобразовать в технологический процесс, мгновенно проявлялись белые пятна – непроработанные участки системы. Поначалу считали это своей ошибкой, но как ни пытались изменить процесс, неопределенность не исчезала.

Выявив все такие вопросы по одной из систем, как-то раз отправился к ее разработчику.

– Не может быть. Это вы, ребята, что-то напутали, – снисходительно улыбаясь, сходу заявил автор системы.

Но стоило ему ознакомиться с конкретными ситуациями, в которых его система могла легко вывести из строя ряд смежных систем, он схватился за голову.

– Вы кому-нибудь еще об этом рассказывали? – испуганно спросил он меня.

– Пока нет, – ответил ему, в принципе разделяя его испуг.

– Пожалуйста, Анатолий Афанасьевич, я вас очень попрошу, никому не рассказывайте, ни одному человеку. Обещаю, дня за два мы непременно решим эту проблему, – попросил он меня тогда.

Вскоре оказалось, что проблема действительно была решена, правда, путем доработки самой системы, которую еще предстояло провести, причем не только на бумаге, но и в металле. Как всегда, упущенное время и дополнительные расходы.

Накопив множество таких фактов, пришел к неожиданному выводу – методика законов управления может стать идеальным аппаратом проектантов, задающих функции смежных систем крупных технических комплексов, подобных МКС “Буран”...

А пока мы закопались в обилии исходных данных. Нас явно не хватало, и я обратился к Николаеву. Он тут же подключил к нашим работам всех техников отдела. И вскоре работа закипела. Они, как когда-то мои алгоритмы, быстро переводили наши с Акимовым наброски в листы будущего документа. Вскоре число листов перевалило за сто, а мы все еще не сделали и половину дела.

Неожиданно вызвал Шульман:

– Слушай, Анатолий, а что мы будем выводить на экраны? – спросил он, – Уже сейчас тестировать процессы стало неудобно. Мы, конечно, вводим свои метки, но уже сами в них запутались... Ты подумай. Может, какие схемки придумаешь?.. Тогда вы сами сможете тестировать процессы прямо на нашем стенде.

Я с радостью согласился с его предложением, поскольку и сам столкнулся с подобной проблемой – мы уже хорошо представляли структуру взаимодействия смежных систем, но с трудом могли нарисовать последовательность команд АСУ даже в штатном цикле. Что же говорить о ветвящихся процессах, представлявшихся нам темным лесом. Человеческий разум уже не мог охватить разом столь гигантский объем информации. Это как шахматы – тридцать две фигурки, шестьдесят четыре клетки, а сколько возможных комбинаций, и какие страсти вокруг игры двух-трех гениев, вот уже несколько столетий...

У нас же, в отличие от интеллектуальной игры, больше сотни систем, выдающих тысячи команд, нарушение последовательности которых в ряде случаев может привести к взрыву гигантской ракеты прямо на стенде... Только и всего...

Вскоре мы с Акимовым разделились – он продолжил разрабатывать процессы, а я начал рисовать схемки, которые будет выводить АСУ на свои многочисленные экраны. Как же пригодился опыт спецкласса, где мне удалось сложную, плохо читаемую схему преобразовать в легко воспринимаемую даже не специалистами.

И уже через день я сутками напролет стал компоновать маленькие схемки прямо на экране и сразу сохранять их в памяти АСУ. Схемки у меня получились говорящими — срабатывали клапаны, перетекали компоненты, подавалось давление. Все наглядно. Понятно не только оператору, а любому, кто смотрит на экран. А главное – они точно отражали работу систем, управляемых АСУ.

Схемки менялись автоматически, по ходу реализации процесса. Немного позже прямо на них расположил краткие инструкции операторам – в виде одной-двух коротких фраз. Инструкции тоже менялись.

Творческий процесс захватил нас настолько, что мы забыли о времени. Очень скоро наш рабочий день стал регулярно начинаться в восемь утра, а заканчиваться не раньше восьми вечера. Забыли мы и об выходных. Лишь в воскресенье заканчивали работу чуть пораньше – часов в пять.

Первым из скрывшихся от Елисеева руководителей объявился Воршев. Он тут же вызвал меня к себе:

– Ну что, Зарецкий, как дела с законом управления? Провалили?

– Нет.

– Не-е-ет?! – удивился Воршев, – Как же это вам удалось?

– Удалось, – ответил ему, не вдаваясь в детали.

– Ну и чем сейчас заняты?

– Вводим информацию в память машины. Тестируем процессы на комплексном стенде. Готовим документ к печати.

– Слышал, Анатолий, что вы нарушаете трудовое законодательство... Перерабатываете, работаете в выходные дни... Это правда?

– Истинный крест, – не знаю, почему, ответил Воршеву. Он рассмеялся:

– И долго еще будет продолжаться это безобразие?

– Еще с месяц-полтора, пожалуй.

– Хорошо, Анатолий. Напиши список вашей бригады... Попробую что-нибудь для вас сделать, – отпустил меня Воршев.

И он действительно сделал. Все три месяца существования нашего коллектива все его работники получали ежемесячные премии в размере оклада и еще квартальные – в размере трех окладов. Ничего подобного мы, да и не только мы, но и другие исполнители, не получали никогда.

Возможно, Воршев сделал это не по своей инициативе. Но я случайно услышал его разговор с Филиным, высказавшим недовольство, что нас премировали из двухпроцентного фонда, который почти всегда служил кормушкой исключительно начальников отделов и выше.

– Чем ты возмущен, Борис? Ну, не получишь ты пару месяцев из двухпроцентного. Ничего с тобой не случится. А ребята работают на энтузиазме и на износ, как мы с тобой в молодости. Надо их поддержать... И не морально, а именно материально... Нас то Король поддерживал. Так что успокойся, – ответил ему Воршев, и я благодарен ему не только за те премии для нашего коллектива, но и за эти слова.

Раз в неделю мне звонил Елисеев и интересовался ходом работы. Однажды трубку взяла Вера Журавлева.

– Афанасич, тут Швеция на проводе, Елисеев тебя спрашивает, – с испуганным видом подала она мне трубку.

Я, как всегда, переговорил с Алексеем Станиславовичем, старательно избегая слов, которые были запрещены для использования в разговорах по телефону. Тем более, что тот наш разговор шел по каналам международной связи. К слову, это был мой первый разговор с собеседником, находящимся за рубежом.

– Слушай, Афанасич, тебе действительно из Швеции звонили? – спросила Вера, когда я повесил трубку.

– А откуда же? Ты сама мне это сказала, да и Елисеев повторил мне, что он там на каком-то симпозиуме.

– Он сам с тобой разговаривал? – все удивлялась Вера.

– А кто же еще? Он и с тобой говорил.

– Со мной? – в ужасе всплеснула руками девушка, – Ну все... Теперь неделю руку не буду мыть, которой телефон держала, – пошутила она, приходя в себя от шока, что впервые поговорила со знаменитостью, как с простым человеком.

– Ты лучше ухо не мой, – пошутил я, вызвав, как всегда, дружный смех комнаты и внезапное появление Мазо.

– Ничего не меняется... Зарецкий в своем репертуаре, – как обычно заявил он вместо приветствия, – Что случилось?! Или работы мало?! – перешел на повышенные тона начальник сектора. Все дружно уткнулись в документы.

“Явился, не запылился, беженец”, – мелькнула мысль, вызвавшая, очевидно, на моем лице непроизвольную улыбку.

– Чему смеешься, Зарецкий? Я уж думал, тебя выгнали с работы за провал плана, а ты здесь публику развлекаешь... Зайди ко мне, – буркнул он, направляясь к выходу.

– Некогда мне, Анатолий Семенович, – неожиданно для себя спокойно ответил ненавистному начальнику. “Выгнал он меня с работы оказывается, мерзавец”, – закипело внутри от вопиющей несправедливости. В комнате наступила мертвая тишина.

– Ну, ты об этом пожалеешь, – неожиданно вполголоса сказал Мазо и так хлопнул дверью, что какой-то рулон свалился со шкафа, стоявшего у выхода...

– Ты что, с Мазо поцапался? – улыбаясь, спросил вызвавший меня Николаев.

– Уже нажаловался? – удивился прыти бывшего начальника.

“Именно бывшего”, – вдруг возникло четкое осознание моего теперешнего положения. Ведь возглавив бригаду, численностью с наш комплекс, я почувствовал, что никогда больше не смогу подчиняться ни Отто, ни Мазо – этим мелким пакостникам, которые, провалив работу, трусливо сбежали, подставив под удар непричастного к их провалу человека.

– Прибегал... Думал, что здесь Бродский... Но все равно нажаловался. Сказал, что тебя гнать надо за провал плана, а ты все еще народ развлекаешь, дисциплину нарушаешь и начальникам не подчиняешься.

Я рассмеялся:

– Так и сказал?

– Так и сказал. Так что там у вас вышло, Афанасич?

– Да он, похоже, не в курсе, что у нас происходит. Пригласил меня для отчета, а я сказал, что мне некогда... Только и всего... После его подлой выходки, думаю, не обязан перед ним отчитываться... Я прав, Виссарион? – спросил Николаева.

– Прав, прав, – нахмурился он, – Но только теоретически. А так, как ни крути.

– А ты можешь освободить меня от его опеки, хотя бы на время работы бригады? Он же мне работать не даст. Только и буду делать, что его обучать.

– А что!.. Хорошая идея, – обрадовался Николаев.

И он действительно задним числом выпустил распоряжение, снимающее с меня исполнение плановых работ в секторе и обязывающее регулярно информировать начальника отдела о работе комплексной бригады.

Сработало, но весьма странным образом. Мазо сделал вид, что больше не замечает меня, но зато стал вызывать к себе по очереди членов бригады и требовать подробного отчета о выполненной ими работе. Его интересовали мельчайшие детали, о которых исполнители, работая под моим контролем, подчас и не задумывались. Но он требовал, и они обращались ко мне за разъяснениями. В условиях дефицита времени, этого мне только не хватало.

Пришлось обратиться к Воршеву, по-прежнему исполнявшему обязанности руководителя комплекса. Я объяснил ему, что требование Мазо постоянно удовлетворять его любопытство в части законов управления отвлекает людей от работы, нервирует их и в конечном итоге мешает работе.

Мазо на время затаился, но только на время. Как-то раз увидел у него на столе книжку Шульмана. “Законы управления представляют собой разновидность стратифицированных сетей Петри”, – вспомнил я первую строчку вводной части научного труда, осваиваемого начальником сектора. Что ж, пусть изучает. Не специалисту в области системотехники, а Мазо инженер-механик, как раз на год хватит...

Все изменилось с появлением Бродского. Эмиля Борисовича не интересовали детали документа, объем которого уже приближался к тремстам листам двойного формата. Зато он был категорически против выпуска нового документа.

– Документ уже выпущен, а теперь его предстоит лишь откорректировать, – изложил свою позицию начальник отдела.

Я был категорически против. Документ, который стал в четыре раза больше по объему, и в котором от прежнего не осталось ни строчки, должен быть выпущен заново. А главное – там не должно быть подписей людей, проваливших работу. Но именно сохранения подписей и добивался Мазо. Потому что в этом случае разработчиком документа по-прежнему оставался бы Отто. Моя же подпись ставилась лишь на листах извещений об изменениях документа. Лихо!..

Пожаловался Шульману. Но тому было все равно.

– Какая тебе разница, Анатолий. Главное, что все знают, кто действительно сделал документ, пригодный к работе. А закон управления для летного изделия будешь разрабатывать уже без этих охламонов, в новом отделе. А им еще года два хватит на изучение того, что ты сделал для стендовых испытаний, – успокоил он меня.

И я махнул рукой на формальности.

И вот, наконец, в документе поставлена последняя точка. Более того, основные процессы давным-давно проверены на комплексном стенде АСУ, шла выборочная проверка аварийных режимов.

Подписанный Акимовым и мной документ принес Николаеву:

– Виссарион, подпиши за начальника отдела, – попросил его. Николаев долго, нахмурившись, листал странички, тяжело вздыхал, брал и откладывал ручку, и, наконец, решился хоть что-то сказать:

– А где подпись начальника сектора? Почему вместо нее прочерк?

– Нет в комплексной бригаде начальника сектора. Некому подписывать, – ответил ему. Николаев совсем сник.

– Не могу я подписывать при живом начальнике отдела. Иди к Бродскому, – решительно убрал он ручку в карман.

Молча встал и пошел к Бродскому. Когда вошел, было ощущение, что меня ждали. Радостно возбужденный Эмиль Борисович, ни о чем не спрашивая, тут же бросился подписывать листы документа, словно всю жизнь только об этом и мечтал.

– Ну, наконец, свершилось... Поздравляю, Анатолий Афанасьевич, – впервые назвал он меня полным именем, – Досрочно сделали работу. Молодцы, – тарахтел он, лихо подписывая лист за листом все почти триста пятьдесят листов извещения о замене архивного документа, – А где подписи Мазо и Отто? – вдруг, как вкопанный, остановился он.

– Там же, где их участие в этом документе... Нигде, Эмиль Борисович.

– Это непорядок, – засуетился Бродский и тут же вызвал по телефону Мазо, – Анатолий, зайди, – бросил ему, – Ну, Отто, положим, сейчас нет. Ты действительно имел право расписаться за него. А Мазо на месте. Пусть сам расписывается, – казалось, “уговаривал” меня Бродский.

Я лишь махнул рукой:

– Делайте, что хотите, Эмиль Борисович. Мое заявление об увольнении по собственному желанию остается в силе. Срок его рассмотрения истек. С завтрашнего дня имею право не выходить на работу, – мрачно сообщил Бродскому.

Он чуть было ни подпрыгнул:

– Какое заявление, Анатолий? Его уже давно нет. Хочешь уходить, пиши новое, – ответил начальник отдела. Я молча встал и вышел, оставив документ у Бродского. Не хотелось присутствовать во время подписания документа человеком, чье “участие” в этой работе было даже не нулевое, а с огромным знаком минус...

– Анатолий Афанасьевич, одевайся, пойдем на Совет Главных, – зашел в нашу комнату Мазо с документом подмышку, – Елисеев сейчас там. Надо, чтобы он утвердил документ.

Я молча оделся, и мы направились в корпус, в актовом зале которого проходил Совет Главных конструкторов. Всю дорогу Мазо, проинструктированный Бродским, пытался вызвать меня на откровенный разговор, но мне больше не о чем было говорить с этим типом. Двери в зал были закрыты и охранялись бдительными стражами из первого отдела.

Я молча стоял у окошка в ожидании перерыва, а Мазо, с документом наперевес, нервно мерил шагами пространство перед залом, периодически поглядывая на часы и интервьюируя охранников о том, сколько осталось до перерыва.

Наконец двери распахнулись, и из зала повалили люди – в основном, известные лица. Вскоре показался Елисеев. Мазо бросился к нему с умильной улыбкой, держа перед собой на вытянутых руках наш документ. Казалось, он хотел преподнести Елисееву драгоценнейший подарок. О чем они говорили, в общем гуле голосов не было слышно. Елисеев стоял нахмурясь, и даже не притронулся к документу, протянутому ему Мазо.

Неожиданно Мазо, отвечая, очевидно, на вопрос зама Генерального, показал рукой в моем направлении. Елисеев взглянул и, увидев меня, с улыбкой двинулся ко мне.

– Здравствуйте, Анатолий Афанасьевич. Очень рад вас видеть, – приветствовал он меня, – Насколько понял, вы выполнили все, что обещали Губанову?

– Здравствуйте, Алексей Станиславович, – пожал его протянутую руку, – Не только выполнил, но и перевыполнил. Законы управления введены в АСУ, и большая часть основных веток проверена на комплексном стенде.

– Ладно, пойдемте со мной, – пригласил меня Елисеев в зал заседаний. Мы прошли с ним мимо опешившего охранника и направились к группе космонавтов, – Знакомьтесь, это мои друзья. А это способный инженер Зарецкий, о котором вам рассказывал, – представил он меня летчикам-космонавтам Макарову, Рукавишникову и Севастьянову. В это время объявили начало заседания, и я направился к выходу, договорившись, что Елисеев примет меня по окончании совета Главных...

– Куда тебя водил Елисеев? – мрачно спросил Мазо.

– Да так, подошли к министру, доложили о готовности к стендовым испытаниям, – пошутил, зная его слабость к знакомствам с высокими чинами.

– А что министр? – подобострастно выгнув спину, спросил Мазо.

– Обещал к ордену представить, – продолжил в том же духе.

– За что?! – выкрикнул он, но, быстро сообразив, сменил тональность, – Ты все шутишь, Зарецкий?

– Что вы, Анатолий Семенович? Да разве бы я посмел?.. Всего лишь орден “Сутулого” четвертой степени пообещал... Пойдемте, Елисеев примет меня после совета Главных в своем кабинете.

– А почему только тебя?

– Не знаю. О вас он мне ничего не говорил.

В ожидании Елисеева мы расположились в его приемной. Наконец он стремительно проскочил мимо нас, бросив: “Заходите”. Относились ли это к нам обоим, не знаю. Но Мазо тут же ринулся за ним в одиночку, буркнув мне: “Жди здесь”. Я остался в приемной.

Минут через пять дверь кабинета открылась, и мимо меня стремительно проскочил взмыленный Мазо, а в двери появился Елисеев:

– Проходите, Анатолий Афанасьевич, – пригласил он меня.

На его столе лежал наш раскрытый документ, принесенный Мазо. Елисеев задал несколько вопросов, которые, очевидно, безуспешно пытался выяснить у моего предшественника. Наконец он улыбнулся, достал ручку и утвердил документ, с особым удовольствием, проставив дату завершения работы нашей комплексной бригады. Он поднялся, взял документ, прикинул его вес на руках, усмехнулся и вышел из-за стола, направляясь ко мне:

– Большое спасибо, Анатолий Афанасьевич, за прекрасно выполненную работу. Я уже говорил с Караштиным. Он отметил высокое качество документа и особо ваши усилия по его проверке на комплексном стенде. Спасибо, – пожал он мне руку и передал документ, – А с вашими руководителями я непременно разберусь... Как можно представляться исполнителем и не ответить ни на один вопрос по документу?.. Еще раз спасибо, Анатолий Афанасьевич, – попрощался со мной заместитель Генерального конструктора...