Война уходит от нас в прошлое. Казалось бы, годы должны стирать боль, ненависть, горе, которые она принесла людям. Но происходит иначе.
Сегодня мы все чаще возвращаемся к тем четырем годам жизни страны. Мы помним, что для двадцати миллионов наших отцов и матерей, братьев и сестер они стали последними...
Память...
Война шла не только по украинским степям, лесам Белоруссии, подмосковным березовым рощам и полям Германии. Фронт пролег по душам людей, обнажив все, что таилось в них.
В семье Михаила Кузьмича Янгеля бережно хранятся письма тех суровых дней. Каждая их строка открывает что-то новое в характере будущего Главного конструктора.
В 1941-м он был рядовым войны, одним из миллионов, которые выковывали нашу Победу.
Итак, два человека — муж и жена — пишут друг другу. Но письма эти далеко выходят за рамки частной переписки — за ними стоит само Время...
5 августа.
Письмо из Москвы:
«Пошли уже четвертые сутки, как наша квартира стала совершенно пустой и такой скучной-скучной...
У меня за эти три дня ничего существенного не произошло. В субботу и воскресенье проводил генеральную уборку: разобрал все в гардеробе, буфете, письменном столе... На письменный стол положил ватман и на него стекло, поставил зеркало, нашу фотографию и утенка вместо фото Люси.
На работе у меня все идет своим чередом, Изделие почти готово, но из-за усиления (помнить, рассказывал?) задерживается еще на 4 — 5 дней.
Без вас здесь, в Москве, были две маленькие тревоги, не принесшие налетчикам никакого существенного результата.
Москвичи хорошо научились вести огонь из зениток и тушить пожары.
В ночь с 3-го на 4-е между нашим домом и заводом один наглец сбросил 43 зажигательных бомбы, но они упали на незастроенное место и были мгновенно потушены.
Тревоги обычно начинаются между 23 и 24 часами, так что я думаю занавесить окно в спальне и время, когда я приезжаю домой и до тревоги, использовать для писания писем тебе и чтения».
8 августа.
Открытка из Ишима:
«Мы все еще едем. Люсенька даже выросла в пути. У нее здесь масса поклонников всех возрастов. Мальчики от 5 до 14 лет к ней просто замечательно относятся, а взрослые качают ее.
Думаю о тебе. Как-то ты там без нас живешь, как работа? Чем дальше я еду, тем больше мне кажется, что пройдет еще очень много времени, прежде чем мы с тобой увидимся. Только бы знать, что все же увидимся... Верю в это. А пока буду работать и воспитывать своих детей».
10 августа.
Письмо из Москвы:
«Здесь, в Москве, пока все, правда относительно, обстоит благополучно. 8 и 9 августа налетов на Москву фашистских стервятников не было, очевидно, потому, что была плохая погода. Вчера в 10.30 вечера началась воздушная тревога, налет был очень неэффективен, все сброшенные зажигательные бомбы были скоро потушены.
Живу я, в смысле питания, сна и пр., неплохо. Вечерами жарю себе картошку с таким расчетом, чтобы и на утро хватило. Покупаю огурцы и прочее, что попадется под руку».
18 августа.
Письмо из Москвы:
«...Сейчас только 8 ч. вечера, а я уже дома. На работе у меня дела идут неплохо, хотя по не зависящим от меня обстоятельствам задерживаюсь еще на 5 — 7 дней.
За последнюю неделю фашистские налетчики — убийцы женщин и детей — беспокоить Москву стали значительно менее интенсивно, чем раньше. Очевидно, это им дорого обходится, а эффекта никакого не дает.
Москвичи удивительно хорошо освоились с техникой тушения зажигательных бомб, пожаров почти не бывает, а фугасные бомбы наши летчики принуждают сбрасывать их за чертой города».
23 августа.
Письмо из Новосибирска:
«Наконец-таки я вчера получила два твоих письма от 5 и 10.8. Пожалуй, вчерашний вечер был самым счастливым с начала войны. Я приехала поздно, села в кухне, читала и (первый раз) плакала. Я так волновалась все эти дни.
Вчера исполнилось два месяца войны, а мне кажется, что мирная жизнь была много-много лет тому назад. За эти дни пришлось столько пережить и увидеть».
4 сентября.
Письмо из Москвы:
«Несмотря на свою загруженность работой и большую усталость, я каждую свободную от работы минутку уношусь мысленно к вам, двум моим горячо любимым, самым дорогим и близким — милой Ириночке и крошке Люсеньке. Я так скучаю и тоскую по вас, мне так безумно хочется хотя бы на один короткий миг увидеть вас, что кажется, за этот миг я готов отдать весь остаток своей жизни. Но своим рассудком и волей приходится заставлять молчать это чувство, т.к. надо думать не о каком-то коротком миге счастья и любви, а о счастливой и радостной жизни нашей еще долгие-долгие годы. Тебе понятно, родная, что это наше счастье, как и счастье всего нашего народа, может быть завоевано героической борьбой на фронте и не менее героической работой в тылу всех нас, пока фашистская нечисть, посмевшая помешать нашему счастью, не будет уничтожена без малейшей надежды на возрождение.
Я буду работать с максимальным напряжением, не щадя своих сил, так долго, как это будет необходимо для нашей полной победы над врагом. Я знаю, что моя милая, родная Ирина поступит точно так же, что она полностью разделяет мои мысли, мою ненависть к извергам человеческого рода, мои чувства. В общности наших мыслей, чувств и действий — источник моих сил, радости и счастья,
Наши дела на фронте улучшаются. Фашисты уже не могут позволить себе совершать налеты на Москву, тогда как наши возможности бомбить Берлин и другие фашистские гнезда с каждым днем крепнут, ширятся... Ясно, что мы победим и фашизм будет навсегда уничтожен».
20 сентября.
«Сегодня второй день, как нахожусь в Москве и ночую в нашей, теперь такой пустой и холодной комнате. Работаю на заводе по небольшим доделкам и улучшениям своего изделия. Наверное, через 3 — 4 дня опять уеду в N.
О своей жизни мне писать почти нечего, т. к. вся она проходит в работе. Устал немножко, но эта усталость за ночь уменьшается, и с утра я опять бодр и энергичен...»
1 октября.
Письмо из Новосибирска:
«С каким бы удовольствием я уехала бы сейчас в Москву. Никогда в жизни, если только суждено нам увидеться, я не уеду больше от тебя. Пусть будут лишения, трудности и тяжелые переживания, но переносить их рядом с любимым человеком в тысячи раз легче, чем жить одной в «глубоком тылу». Я не живу. Я сейчас автомат, честно работающий для завода, для Родины. Но все мои чувства, интересы, все — где-то далеко внутри. Я живу мечтой и верой в нашу победу, в нашу будущую жизнь. И иногда боюсь — не доживу. Победа придет, я это точно знаю, но будет ли для меня моя личная жизнь, о которой я мечтаю... Иногда я сомневаюсь. Самая большая мне помощь — это Люсенька и твои письма, которые приходят очень-очень редко.
Я писала тебе, что запасла на зиму картофель. Здесь наехала уймища народу, и цены очень высокие. Боюсь, что зимой будет очень голодно. У Люси нет шубки, валенок. Купить здесь ничего нельзя...
Мишенька! Если пойдешь на фронт — помни о нас и, уничтожая врага, не забывай, что твоя жизнь бесконечно нужна мне и твоим детям».
7 октября.
Письмо из Москвы:
«За то время, что я находился в Москве, мне удалось собрать тебе маленькую посылочку... Извини меня, родная, что я так мало приготовил тебе гостинчиков: сейчас в Москве очень трудно достать что-либо из продуктов. Сахар и конфеты отсутствуют вовсе, я не могу достать их даже по карточке. Печенья тоже нету... Я искал тебе теплый платок и валенки Люсеньке, но безуспешно.
В Москве, сейчас более или менее спокойно. Тревоги объявляются не каждый день, хотя немцы прилетают к Москве почти ежедневно. Два дня назад без объявления тревоги ночью была очень интенсивная стрельба. Один самолет врага прорвался к Москве и сбросил три фугаски на территорию вблизи нашего завода, но ничего, кроме стекол, не разрушил.
У нас в квартире вставили во все разбитые рамы новые стекла, и сейчас там стало значительно теплее. Вообще сейчас стоит очень мерзкая погода, идут дожди, выпадает снег, холодно и сыро. Мои ноги по-прежнему очень чувствительны к этой погоде, но я уже привык и чувствую себя не так уж скверно, хотя и устал очень».
Времени Михаилу Кузьмичу не хватает. Даже на письма.
Сначала долгие часы в КБ, в цехах. Рождается экспериментальная машина. А потом М. К. Янгель на аэродроме — самолеты нужно еще научить летать.
Вот что об этой работе говорят летчики:
М. ГАЛЛАЙ: «Экспериментальные самолеты — в отличие от опытных — строят не для того, чтобы в случае удачного исхода испытаний повторить его конструкцию в серии — десятках, сотнях, а иногда и тысячах одинаковых, как две капли воды, машин. Их строят в одном, двух, редко в трех экземплярах специально для исследования очередной конкретной проблемы авиационной науки — чаще всего для вторжения в область новых, ранее не освоенных скоростей и высот полета.
Все в таком самолете подчинено этой задаче... Ни оружия, ни бомб, ни кресел для пассажиров экспериментальный самолет, конечно, не несет. Зато он плотно, с использованием буквально каждого кубического сантиметра своего объема, заполнен специальной самопишущей аппаратурой и оборудованием. Недаром такие самолеты называют летающими лабораториями...
Экспериментальные самолеты можно с полным основанием назвать разведчиками нового, первыми вторгающимися в неизведанное и расчищающими путь для летящих вслед за ними самолетов всех других назначений».
А. МАРКУША: «Чтобы с уверенностью сказать, получилась машина (или не получилась), чтобы найти слабые звенья конструкции, поддающиеся (или неподдающиеся) усовершенствованию, доводке, проводятся испытания в воздухе. Только полет может окончательно ответить, годится машина для жизни в небе или не годится. Летные испытания принято называть экзаменом. И каждый причастный к созданию нового самолета волнуется и каждый глубоко в душе переживает — лишь бы экзамен, пусть самый строгий, не превратился в суд...»
В «Книге учета полетов» за 1941 год сохранились записи, что Михаил Кузьмич Янгель участвовал в полетах в качестве ведущего инженера самолета Н. Н. Поликарпова под шифром «А». Самолет пилотировал летчик-испытатель Георгий Михайлович Шиянов.
| 3 сентября 1941 года | Проверка температурных режимов мотора |
| 6 сентября 1941 года | Проверка температурных режимов мотора |
| 13 сентября 1941 года | Проверка работы ВМГ |
| 13 сентября 1941 года | Перелет на Центральный аэродром |
| 30 сентября 1941 года | Проверка поднятия шасси |
| 13 октября 1941 года | Контрольный полет и перелет N — Казань. |
Диалог с Янгелем
— Профессия летчиков-испытателей окружена романтикой. В последние годы появилось немало книг, где рассказывается об их работе, о тех «чрезвычайных происшествиях», с которыми им приходилось встречаться во время испытаний. Риск, опасность всегда привлекают молодых людей, они видят в такой работе возможность проявить свою волю, смелость, характер...
— Это со стороны кажется, что в труде испытателя все неповторимо, необычно. А если в каждом полете — нет, в каждом десятом полете — у него будут «ЧП», то это будет говорить либо о несовершенстве конструкции самолета, либо о низком профессионализме летчика. Работа испытателя — будни, однообразные, и далеко не эффектные. Но он должен быть готов к любой неожиданности, предвидеть ее. Умение предвидеть — главное достоинство, на мой взгляд, и испытателя и конструктора.
— Между конструктором и испытателем много общего?
— В какой-то степени да. Они дополняют друг друга. Самое идеальное, конечно, самому испытывать задуманные и созданные тобой машины, но, к сожалению, это невозможно. Испытатель продолжает дело конструктора, их нельзя разделять. На космических кораблях летают и специалисты. Это необходимо. Конструктор всегда поймет К. Феоктистова, который мечтал полететь в космос. Когда ему удалось это сделать — он был счастлив. Думаю, что и в этом космонавтика является продолжением авиации. Я летал вместе с Георгием Михайловичем Шияновым, чтобы лучше понять, почувствовать тот самолет, над которым мы работали в КБ...
Октябрь 1941 года.
Письмо жене:
«Дела с моей работой обстоят не ахти как хорошо. Прошло уже более месяца с момента первого вылета, а я не сделал еще ни одного полета по программе.
Вначале были неприятности с температурой воды и масла на одном моторе, затем большие неприятности с шасси. Шасси не убирались, а если случалось и убирались, то затем с большим трудом выпускались. Пришлось кое-что переделывать. Когда закончилась возня с шасси, встал вопрос о необходимости, по результатам статиспытаний, усилять лонжерон консоли. Вслед за этим нужно было увеличить площадь вертикального оперения и переделывать компенсацию элеронов.
После нескольких дней «починок» на заводе рассчитывал очень быстро закончить испытания, но при первом же полете на скорость выяснилось, что раскрывается фонарь пилота, и даже треснул в одном месте плексиглас. Опять пришлось ремонтироваться.
Сейчас все готово, хочется надеяться, что дальше испытания пойдут нормально. Не летаем из-за погоды.
После того как получим данные, будет решаться судьба изделия и в известном смысле — моя судьба.
Дела на фронте в общем не так уж плохи. Несколько хуже обстоит дело на юге. Сдача Киева, затем Конотопа, Сум, Полтавы и других городов создает на этом фронте очень тревожное положение.
По слухам, вчера шли бои за Орел, а это не так уж далеко от Москвы. Может быть, через месяц - другой придется браться за винтовку и идти на фронт или в партизанский отряд».
23 октября.
Письмо жене:
«Ты, очевидно, имеешь некоторое представление о положении Москвы, хотя я берусь утверждать, что эти твои представления не точны и, может быть, даже ошибочны.
Начну все по порядку.
Наш завод 9 — 10 октября получил задание приступить к организации эвакуации.
Мне предстояло с рядом наших изделий следовать в город, где сейчас находится Ната.
Будучи спокоен за завод, я с 9 по 15 октября находился в N, готовил к отправке свое и другие изделия. 16-го я должен был сам отправиться на самолете.
15 октября я приехал в Москву за своим чемоданчиком с бельем и случайно узнал, что Н. Н. (Поликарпов, — Авт.), его заместитель и еще один работник завода готовятся в ночь на 16-е выехать из Москвы на автомашине.
16 октября я не мог выехать в N, да и нельзя было выезжать, т. к. следовало помочь эвакуировать завод.
Все эти дни я бываю только на заводе, спать приходится сидя в кресле по 3 — 4 часа. Страшно устал и измучился.
В Москве сейчас восстановлен полный порядок, и она усиленно готовится к защите.
Теперь несколько слов в порядке завещания, если я не останусь в живых:
1. Старайся как можно экономнее расходовать свои силы, по мере возможности восстанавливай свое здоровье.
2. Береги Люсеньку, не давай ее никому обижать. Воспитывай в ней волю, честность и беспредельную любовь к Родине, народу.
3. Если встретишь в жизни хорошего, честного человека, выходи за него замуж (не обижайся за этот совет, он дается мною в состоянии исключительного хладнокровия и твердости воли), но не давай ему плохо относиться к нашей доченьке.
4. После войны постарайся восстановить связь со всеми родными, думаю, что никто из моих братьев, в том числе и Костя (если он жив и ты найдешь его), не откажут тебе в помощи.
До последней возможности буду писать тебе.
Не падай духом, крепись, ведь ты коммунист».
5 декабря.
Открытка:
«На пути следования автомашины в Казань застрял в 60 км от Саранска — снежные заносы и большой мороз не дают возможности двигаться дальше».
Лето 1942 года. Михаил Кузьмич Янгель вновь в Москве. Наркомат поручает ему новую работу.
21 июля.
Письмо жене:
«Завтра уезжает в Новосибирск Иван Васильевич, и я имею возможность подробно и открыто ознакомить тебя с положением своих дел. Московские заводы работают трудно: не хватает оборудования, моторов, рабочих рук. Пусть весь мой жизненный путь до последнего дыхания будет труден и тернист. Я останусь верен своим принципам, долгу, чести и обязанностям. По мере своих сил я буду бороться с негодяями, разоблачать их...
О военных делах писать не стану. Сама знаешь, что положение на фронтах очень тяжелое. Очевидно, до Волги немец дойдет. В Москве сейчас очень спокойно, тревог совсем не бывает, так что обо мне не беспокойся».
Август 1942 года.
Письмо из Москвы:
«30 июля на заводе был издан приказ о моем назначении начальником слесарно-сварочного цеха, выпускающего в основном фюзеляжи и моторные рамы.
Я никогда не предполагал, что в наше время могут существовать настолько плохо организованные и разболтанные цехи. Достаточно сказать, что за май — июль цех не выпустил ни одного фюзеляжа и выполнил только 23% июльской программы по моторам. Вначале я просто не знал, за что приниматься, со всех сторон навалилась гора безобразнейших фактов, вплоть до того, что я в первый же день должен был по закону предать суду почти всю ночную смену, в том числе мастеров и начальников мастерских, за прогулы и сон во время работы. Вот я с 30 июля и начал наводить в цехе порядок, пришлось без выходных просидеть в цехе до 6 августа. Наверное, и дальше придется находиться в цехе неделями и ездить домой только затем, чтобы сменить белье и написать тебе несколько строк.
Конечно, в августе программы цеха я не выполню, будет очень хорошо, если я дам 40 — 50% плана, но сейчас я уже твердо уверен, что цех на ноги поставлю,
Присмотревшись к людям, я произвел замену всех своих заместителей и помощников. Значительно более трудным и длительным будет процесс приведения в порядок — в смысле отношения к труду и трудовой дисциплине — рабочих цеха, т. к. на 95% — это бывшие ремесленники от 14 до 16 лет, не признающие никаких законов. Здесь нужна не так административная, как педагогическая способность и деятельность руководителя. В этом деле я тоже нашел правильную линию, дисциплина заметно крепнет, хотя часто бывают и большие срывы.
Работать трудно. Но эта работа по мне, и она приносит большое моральное удовлетворение».
«Пишу это письмо, сидя у себя в рабочем кабинете, стрелка подходит к 24 часам. Дела мои на работе налаживаются, хотя и не в том плане, как хотелось бы. Самые большие затруднения — кадры, а воспитание кадров —трудный и длительный процесс. На днях провел большую перестройку всей внутренней организации и структуры цеха, не обошлось, конечно, без столкновений с некоторыми работниками и обид с их стороны. Но сейчас не такое время, чтобы считаться с нежелающими или неумеющими работать и терпеть их пребывание на случайно занятых должностях.
С каждым днем нарастает уверенность, что порученный мне участок работы поставлю на ноги, и вместе с этой уверенностью крепнет сознание, что и я отдаю все усилия с некоторой пользой делу разгрома ненавистных врагов...»
Сентябрь — октябрь 1942 года.
Письма жене:
«Дела в цехе налаживаются туго. С большим напряжением стремлюсь выполнить августовскую программу, осталось на последние два дня очень немного, очевидно, план выполню. Но это меня мало радует, т. к. на сентябрь программу увеличили ровно в 4 раза, а реальных возможностей прибавилось по отношению к августу почти ничего. С горечью убеждаюсь, что в сентябре завалюсь, хотя и дам продукции раза в два больше, чем в августе. Мне же хотелось выполнить план сентября и идти в октябре по графику... Но ничего, буду работать еще напряженнее и сделаю все, что в моих силах».
«Я не могу простить себе, что не преодолел всех преград и не добился своего призыва в армию или направления в какой-либо действующий партизанский отряд... Желание непосредственно, своими руками уничтожать фашистскую погань во мне родилось с первых же дней войны, и это желание никогда не покидало меня... Если обстоятельства сложатся так, что я буду иметь возможность пойти на фронт, — я при всех обстоятельствах сделаю это.
...Вот уже 10 минут четвертого, а мне надо еще идти в цех»,
«Эти последние десять дней сентября должны показать, насколько правильно я перестроил работу цеха. Я уже писал тебе, что на сентябрь мне задана очень трудная программа и что я не смогу ее выполнить. Прошедшие 20 дней я не мог вывести цех на график, т.к. требовалась перестройка тех. процесса. Рассчитываю остаток месяца работать уже по графику».
«Я как-то писал тебе, что на сентябрь мне задали программу в 4 раза большую, чем в августе. Еще в конце августа я потребовал от руководства завода в обеспечение этой программы сварщиков (надо на программу 16 человек, имел 2), сварочных аппаратов (надо 9, имел 4), срочного ремонта и состыковки стапелей, инструмент, рабочих и т. д. Эти требования мною предъявлялись на протяжении всего сентября и предъявляются сейчас, удовлетворить же их не могут. Ну а так как с директора программа спрашивается Наркоматом, он спрашивает с нач. цехов. Последние являются «рыжими», и им достается больше всего. Короче, программу сентября я не выполнил и получил за это предупреждение от партбюро завода».
Декабрь 1942 года.
Письмо из Москвы:
«С 5 декабря я работаю заместителем начальника ЛИСа...
Жалко было расставаться с работниками цеха. Я сколотил хороший состав мастеров и своих помощников, сработался с ними. Они также жалеют о моем уходе, и многие пристают, чтобы я взял их к себе...
...Моим самым большим желанием остается все тот же фронт или партизанский отряд, но в армию не берут, а добиваться посылки в партизанский отряд мне очень трудно — завод за городом и у меня нет свободного времени».
2 января 1943 года.
Письмо из Новосибирска:
«Поздравляем все тебя с Новым годом и крепко целуем. Думаем, что 1944 год уже несомненно будем встречать все вместе своей большой семьей в Москве.
Чувствуем себя все сейчас хорошо. Сашенька немного переболел бронхитом, но сейчас уже поправился».
5 января.
Письмо из Москвы:
«Очевидно, я или поеду в Новосибирск, или буду работать по внедрению в серию И-185 на заводе.
Вопрос о моем переходе, правда, еще окончательно не решен. Вчера, например, директор наотрез отказал мне... По некоторым сведениям, он намерен вернуть меня обратно в цех, т. к. у моего преемника дела идут совсем плохо. Так, за декабрь он выпустил 6 фюзеляжей вместо 35, выпущенных мною в ноябре...»
18 января.
Письмо из Москвы:
«С 16 января я начал работать в своем старом коллективе. Характер моей работы у Н. Н. (Поликарпова. — Авт.) полностью еще не определился. Договорились о том, что я буду работать ведущим инженером по внедрению изделия в серию или кем-то вроде полномочного представителя Н. Н. на серийном заводе.
Сегодня будем ждать «Последнего часа». Имеем сведения, что ночью будет сообщено о прорыве нашими войсками линии обороны врага под Ленинградом. Дела улучшаются с каждым днем. Очевидно, час расплаты с ненавистным врагом не так далек. Представляю, как ты, родная, бываешь рада сообщениям Информбюро «В последний час». Желаю тебе, как и всему нашему народу, эту радость испытывать каждый день».
Можно по-разному читать переписку Янгеля с женой. Кое-кто скажет, что, мол, ничего особенного, выдающегося в них нет. Но именно в этом и ценность переписки: идет грозная, кровавая битва, тяжкие времена переживает наша страна, а ее рядовые бесконечно уверены в счастливом будущем — Родины и своем; суровые испытания не сломили их духовно, а закалили.
В годы войны Михаил Кузьмин Янгель работал на различных авиационных заводах, везде, где требовались от руководителя незаурядные организаторские способности и глубокое знание техники. Авиация исподволь выковывала в нем черты будущего Главного конструктора ракетно-космических комплексов.
Рождение новой техники не могло застать его врасплох. Бесконечно преданный авиации, он постоянно думал о ее будущем, о качественном скачке в ее развитии.
Несколько книг прожили вместе с Михаилом Кузьмичом многие годы. Он перечитывал их, брал с собой в близкие и дальние командировки. Одна из них — «Полет в мировое пространство как техническая возможность» Макса Валье. Известный летчик, конструктор, один из пионеров ракетной техники, Макс Валье не только увлекательно писал о будущих космических полетах, но и доказывал их возможность уже в ближайшем будущем. Михаил Кузьмич купил эту книгу, будучи студентом, а в последний раз просматривал ее незадолго до смерти. Я понимаю, почему он не мог распрощаться с этой книгой, написанной взволнованно, страстно, убедительно: он разделял мечты Валье о будущем ракетостроения.
К началу 50-х годов Михаил Кузьмич Янгель был опытнейшим конструктором и крупным организатором производства.
Диалог с Янгелем
— Ваш «ракетный университет» начался в конструкторском бюро Королева?
— Да. После учебы в академии я работал вместе с Сергеем Павловичем. Это были годы, когда ракетно-космическая техника начала бурно развиваться. Вчерашние фронтовики пришли в конструкторские бюро и на предприятия; выцветшая гимнастерка была, пожалуй, самой распространенной одеждой в те годы. На долю тех, кто выстоял в самой жестокой войне, выпали новые испытания — нужно было создать технику, способную предотвратить будущую войну.
— Вы считаете закономерным то, что ушли в ракетостроение?
— Ракетная техника выросла из авиационной, она стала ее продолжением. Не случайно и среди главных конструкторов и инженеров многие закончили МАИ и другие авиационные институты. Да и Сергей Павлович Королев начинал с планеров.
— Каково, по вашему мнению, основное качество Главного конструктора? Умение предвидеть технику будущего?
— Не совсем верно! Для ученого, конструктора несомненно необходим талант выбирать цель поиска, умение принимать нужные решения. Ведь от них зависит порой не только судьба человека, но и судьбы тысяч людей, а иногда и миллионов. Именно поэтому основным качеством Главного конструктора я считаю умение взять на себя ответственность. Он должен из многих путей выбрать один — и не ошибиться. Я имею в виду не только технические решения — они могут быть разными, речь идет о главных направлениях работы огромных коллективов.
Он шел вниз от площади Дзержинского по проспекту Маркса. Уже зажглись неоновые огни «Метрополя», вспыхнула реклама «Детского мира». Москвичи, как всегда, торопились. Кто-то задел его плечом, и Янгель машинально извинился.
День выдался жарким, и сейчас, хотя над Москвой уже опустились сумерки, еще ощущалась духота.
Янгель расстегнул воротничок рубашки. Немного отлегло.
Да, денечек выдался необычным.
А может быть, он и должен быть таким?
«Подумайте два-три дня, — сказал секретарь ЦК, — мы не можем вас неволить, но ваша кандидатура согласована во всех инстанциях. Другого человека нам трудно будет найти...»
Он знал, что согласится. Еще там, в кабинете, знал, что ответит: «Поеду». И секретарь знал, иначе не позвал бы.
Три-четыре года... Время пролетит быстро. Но Ирине опять будет трудно. А докторская диссертация, лекции в МАИ, друзья? Оставить все это и уехать? Нет, пожалуй... И Ирину тоже можно понять. После военных лет все постепенно улеглось, жизнь налаживается, дети растут. Теперь вот новая командировка. Не знал тогда Янгель, что продлится она 17 лет.
Интересно, огорчится ли Сергей Павлович? А может быть, обрадуется? Последние годы отношения складывались не очень гладко. Ребята даже песню вспомнили:
| Жили два друга в нашем полку. Пой песню, пой. Если один говорил из них — «да», «Нет» — говорил другой... |
Певали ее тихонько и в КБ, и на космодроме. И Королев и Янгель хохотали, когда услышали ее впервые. Но доля правды была в шутке, и они оба это знали.
Будет ли рад его отъезду Сергей Павлович? Все-таки много и хорошо поработали вместе... Похожи у них характеры, упрямства хватает у обоих. Коса и камень.
Новое направление в космическом ракетостроении... Он горячо его отстаивал. Именно поэтому ему предложили новое КБ? Ведь об их спорах с Королевым хорошо известно и на предприятии, и начальству...
Секретарь так и сказал: «Мы верим в вас, в ваш инженерный талант. Нужны новые машины, иные...»
Значит, Королев будет идти своим путем, а ему, Янгелю, надо определить свой.
Жили два друга в нашем полку...
Янгель остановился у газетного киоска, занял очередь. Купил «Вечерку». Мельком взглянул на страницы. «Конгресс сторонников мира в Стокгольме»... «Погода»... «Бал студентов»... «Сегодня в кинотеатрах»... Словно что-то вспомнив, он перебежал улицу и поднял руку. Такси услужливо остановилось.
— К «Соколу»,—сказал Михаил Кузьмин.
«Приглашу Ирину в кино, — решил он, — давно не ходили вместе, удивится... А уж потом все ей скажу».
Ох эти августовские денечки! Теплынь, солнышка в избытке, благодать. Мир да покой кругом, дома сонные, тучка как стала на одном месте с утра, так и застыла на небе. В такие деньки лежать бы у реки, глядеть в голубое небо и слушать, как плюхает на перекате рыба.
— В отпуск скоро идешь? — спрашивает ведущий инженер у Матвеева, заместителя Главного конструктора КБ.
— Да был уже, — отвечает Матвеев, — еще в мае отгулял.
— А что не видно было, болел?
— Из командировки вчера вернулся.
— А у нас тут дела начинаются!.. — загадочно сказал инженер. — Впрочем, не в первый раз новое начальство приезжает, не привыкать.
— Слышал, слышал...— перебивает Матвеев. — Тебе чего от нас?
— Проект? Обещал! Нет проекта... А у меня план по новой технике горит.
— Сделаем, — обещает Матвеев.— Погода-то видишь какая, в отпусках все. Работать некому...
— Ты нам хоть зацепку дай.
— На той неделе выдадим, сам посижу, — говорит Матвеев.
— Ну, спасибо, — обрадовался инженер. — Спасибо... А дела обещает новый Главный большие.
— Разговаривал с ним?
— Нет, люди говорят-— Инженер прощается. — В понедельник за проектом забегу.
— Будет сделано, не беспокойся.
Иван Иванович Матвеев наклоняется к бумагам, поднакопилось их в его отсутствие. Надо заставить себя сосредоточиться, а в голову мысли разные лезут. Новый Главный... Эту новость Матвеев от жены услышал, едва порог дома переступил. Чемодан поставить не успел, а она уже: «Главный новый приехал, ходит по заводу, симпатичный».
За окном август. Воздух стеклянный, не шелохнется. И люди идут — как плывут.
«План, наверное, завод не выполняет, вот и пришел инженер, — подумал Матвеев. — В такую погоду на речке лежать... Впрочем, все теперь в тартарары — новый Главный... Как говорится, новая метла по-новому метет...»
Заглянул замдиректора завода, приятель Матвеева.
— Привет, Иваныч,—сказал он — Хорошо съездил? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Новость нашу слышал? Он вроде мужик неплохой.
— Понравился уже? — Матвеев прищурился, словно от яркого света.
— Мне что, с ним рыбу ловить?! — замечание задело замдиректора. — Работа есть работа, а он не только твой начальник, но и наш тоже.
— Причем здесь завод? — удивился Матвеев.
— В том-то и вся штука, что теперь КБ как бы над предприятием становится, — пояснил замдиректора.— Нe вы у нас, а мы при вас...
— Это интересно,— оживился Матвеев.— КБ крошечное, а завод — махина.
— Что слышал, то и говорю! — отрезал замдиректора. — Только к чему все приведет, не знаю. Вот какие дела, Иваныч! Так что держись, он и к тебе скоро нагрянет.
— А как ведет себя?
— Больше слушает, чем говорит. Слушает внимательно, вдумчиво. Кстати, располагает людей, прежнее наше начальство больше само предпочитало вещать.
— И этот научится,— заметил Матвеев.
— Потом, конечно, — охотно согласился замдиректора, — а пока он нравится всем. Чуткий и внимательный человек... Увидишь.
Замдиректора ушел.
Неприятный осадок остался от разговора. Хотел разозлиться Матвеев, да не смог. Встряхнулся, налил из графина воды, выпил и пододвинул папку с бумагами — разобраться с ними надо сегодня.
Звонок. Вызывали к директору.
«Началось», — подумал Иван Иванович. Он не ошибся. В кабинете его ждали директор завода и Янгель.
Михаил Кузьмич поднялся навстречу Матвееву, улыбнулся.
— Здравствуйте, Иван Иванович! Хочу вам представиться: я назначен главным конструктором ОКБ.
Матвеев заметил, что у Янгеля виски тронуты сединой.
— Наслышан,—сказал Иван Иванович, — Не знаю уж, поздравлять или соболезновать...
— Ну, не так мрачно, Иваныч, — заметил директор, — покажи-ка лучше Михаилу Кузьмичу годовой план производства и тематический план конструкторов. Он не знакомился с ним, ждал тебя.
— Если можно, завтра в девять я буду у вас, — добавил Янгель.
— Жду, — сухо откланялся Матвеев, — Я приезжаю обычно в восемь.
Рабочий день начинался в девять, но Матвееву хотелось подчеркнуть новому Главному, что со временем у них в КБ не очень-то считаются.
Янгель посмотрел ему в глаза. Матвееву показалось, что Главный кольнул его взглядом.
— Ну зачем же нервировать местком? Я буду к началу рабочего дня...
«Да, не подарочек, — думал Матвеев, — характер есть у новенького». И он разозлился: глуповато вел себя у директора, вызывающе, по-мальчишески...
Матвеев, как обычно, пришел на работу в восемь. Его ждал один из сотрудников отдела — у него не получался расчет узла.
Время пролетело незаметно. Дверь тихо отворилась.
— Можно? — Матвеев увидел Главного, кивнул ему.
Янгель прошел к окну, присел.
— Сейчас я освобожусь,— сказал Матвеев,— одну-две минуты... Впрочем, закончим позже, — обратился Иван Иванович к сотруднику.
— Нет, почему же? — возразил Янгель — Я подожду. Нам предстоит обстоятельный разговор... Разрешите закурить?
— Конечно, конечно, — заторопился Иван Иванович, Кажется, впервые в его кабинете просили разрешения курить.
Наконец сотрудник вышел. Матвеев еще раз извинился, спросил:
— С чего начнем?
— Вы откуда родом? — поинтересовался Янгель.
— Что? — не понял Матвеев,
— Где родились? Я, к примеру, из Сибири.
— Под Владимиром.
— Не был, — сказал Янгель. — А давно на заводе?
— Почти десять лет...
Разговор завязался непринужденный. Главный познакомился с планами КБ, подробно расспросил о сотрудниках, их достоинствах и недостатках. А потом начал говорить сам. Он рисовал Матвееву будущее, проблемы, которые им предстояло решать. Планы были столь обширные, что у Ивана Ивановича вырвалось:
— Нам не поднять!
— На нынешнем уровне — конечно, — подтвердил Янгель, — но поймите, речь идет о другом — о создании новой области космического ракетостроения, принципиально новой. Для этого нужны экспериментальная база, мощные проектные отделы и главное — люди. И это все нам с вами придется решать...
— Слишком фантастично,— настаивал Матвеев.
— Вы не покажете мне планы завода и КБ на этот и будущий год? — попросил Янгель.
Он молча и сосредоточенно листал планы, делал карандашом пометки на полях. Матвеев углубился в отчеты отделов. Через час Михаил Кузьмич закрыл папки, подошел к окну, закурил.
— Вам не кажется, Иван Иванович, что план для такого завода беден по техническому содержанию и широк по номенклатуре?
— Пожалуй, — подтвердил Матвеев. Он удивился, что Янгель так легко и точно определил основные недостатки плана.
— Проект же плана ОКБ на будущий год, — продолжал Янгель, — совсем нищенский. Вы согласны со мной?
— Вы правы. Нас нагружают, как бедных родственников, номенклатурой, которую исключают в порядке расчистки планов других, ведущих предприятий. Этот вопрос обсуждался на заводе неоднократно, но у конструкторов пока ничего нового не созрело, да и денег нам на опытно-конструкторские работы дают очень мало.
Янгель долго молчал. Потом снова улыбнулся:
— Вот и хорошо, что общую ситуацию вы понимаете четко. Значит, в формировании дальнейших планов мы будем, надеюсь, единомышленниками...
Вечером жена поинтересовалась:
— Ну, как новый Главный?
— Если бы не его уверенность,— ответил Иван Иванович, — я сказал бы — фантазер. Но мне кажется, что будет так, как он говорит.
На следующий день Матвеева вызвали на совещание к Главному конструктору к семи вечера. Он пришел минут на пятнадцать раньше. Кабинет Янгеля находился в бытовках одного из цехов.
Михаил Кузьмич встал навстречу, протянул руку.
— Сегодня и решим, — сказал он,— все то, о чем говорили вчера. Вот, смотрите...
На столе лежал проект Положения об ОКБ и рулон ватмана. Янгель развернул его: «Организационная схема ОКБ».
— Пришлось потрудиться,— рассмеялся Янгель, — как говорится, в свободное от работы время.
Кабинет постепенно заполнялся людьми. Собрались заместители Янгеля, начальники отделов, секретарь партбюро.
Михаил Кузьмин встал и тихо начал:
— Давайте, товарищи, рассмотрим наши главные организационные вопросы и придем к решению. После этого надо активно заняться проектными делами...
Матвеев — да, вероятно, и остальные — подумал, что ведь это первое заседание у Главного конструктора, хотя прошел почти месяц, как он появился здесь.
— Мне известны мнения по этому вопросу некоторых из сидящих здесь товарищей,— продолжал Янгель.— Я рассмотрел их совместно с авторами, поспорил, все взвесил и пришел к твердому убеждению, что организация ОКБ должна быть осуществлена на следующей основе: ОКБ — расти и развиваться как головному разработчику на производственной базе завода; заводу — расти и крепнуть как головному опытному предприятию на основе и в процессе материального воплощения проектов ОКБ.
Янгель замолчал, внимательно посмотрел на лица присутствующих. А потом добавил:
— Разговоры о самостоятельности, о независимости, о том, что важнее — завод или ОКБ, право же, не имеют практического смысла и, если хотите, на данном этапе вредны. Есть желающие возразить?
Охотников спорить не нашлось.
Этот день стал днем рождения нового Главного конструктора.
Диалог с Янгелем
— Вам, наверное, трудно было вести этот первый разговор?
— Руководитель стоит перед необходимостью четко определять свои позиции. Нельзя допускать, чтобы твои мысли могли толковаться по-разному. К счастью, меня поняли сразу.
— Многие поддержали вас, они стали вашими соратниками, друзьями.
— Да. Наша организация стремительно росла, и дело было не в том, чтобы занять вакантные должности, необходимо было найти людей, которые бы соответствовали этим должностям. А это нелегко.
Вспоминает ведущий конструктор:
— Встретились мы случайно. Я ехал в Ялту, на отдых. В ожидании своего рейса обедал в ресторане аэропорта.
Вдруг кто-то вполголоса меня позвал. Вижу — Михаил Кузьмич.
Он сел за мой столик и сразу спросил:
— Поедешь со мной работать?
Я знал Михаила Кузьмича достаточно хорошо, глубоко уважал его и конечно же сразу ответил утвердительно.
— А ты знаешь хоть куда?
Я не знал, но еще раз подтвердил, что согласен.
Михаил Кузьмич улыбнулся...
Прошло несколько месяцев, а меня никто не вызывал. И я, грешным делом, подумал, что о своем приглашении Михаил Кузьмич забыл.
Наступила весна. И вдруг меня срочно вызывают к начальнику. У него в кабинете я увидел Михаила Кузьмича. Цель его приезда: узнать, не передумал ли я и, как оказалось, еще несколько человек, которым Янгель предлагал работать в ОКБ. Михаил Кузьмич сразу же хотел договориться c нами об условиях новой работы.
Но ведь это можно было решить по телефону либо в крайнем случае письменно! Однако Михаил Кузьмин хотел переговорить с каждым из нас лично.
Новое никогда не рождается легко. Нужно подчинить единой цели тысячи людей, десятки проектных организаций и заводов, необходимо заинтересовать каждого человека, где бы он ни работал в сложной цепочке современной науки и производства. В создании нового ракетно-космического предприятия принимали самое активное участие и партийные и государственные организации. Оно нужно было стране, и поэтому большое внимание ему уделяли и ЦК партии и Совет Министров СССР.
Человеком, возглавившим предприятие, стал Михаил Кузьмич Янгель.
— Кузьмич был удивительный человек, я бы сказал, особенный, — рассказывает директор предприятия. — В нем счастливо сочетались и выдающийся ученый-конструктор, и крупный организатор, и видный государственный деятель. Человеческое обаяние Михаила Кузьмича, его умение слить воедино силы многочисленных организаций для реализации конструкторских замыслов и технических идей, его удивительная организованность и устремленность определили успех нового конструкторского бюро.
«Можно сказать, что вся жизнь конструктора — все равно, удачливого или неудачливого, но удачливого в особенности, — это почти непрерывная цепь конфликтных ситуаций, которые только начинают разворачиваться после того, как реализован в металле его проект, — пишет Герой Советского Союза М. Л. Галлай. — Конфликтов возникает много: мелких и крупных, явных и скрытых, вызванных чьим-то недомыслием и вытекающих из объективно действующих закономерностей... В любом конфликте подобного рода обязательно происходит столкновение человеческих эмоций, характеров, темпераментов, личных и общественных устремлений».
Летчик-испытатель говорил об авиаконструкторах, о самолетах. В полной мере это относится и к ракетной технике.
Ждать было некогда, перестраивались на ходу: модернизировалось производство, появлялись испытательные стенды, приезжали новые люди. Одновременно рождался первый образец ракетной системы, главным конструктором которой был Янгель.
Вспоминают его соратники:
«Михаил Кузьмич четко понимал, что без хорошей производственной базы нельзя было ничего сделать. И поэтому, возглавив новую проектную организацию, он сразу же включился в работу по созданию экспериментальной базы. Конструкторы и заводские специалисты вместе сидели ночи напролет в цехах, вместе экспериментировали, дорабатывали, улучшали.
Было трудно. Переучивали людей, перепланировали цеха, меняли оборудование. Помогала вся страна, и мы, ощущая эту заботу и поддержку, работали день и ночь, без выходных. Спали урывками. Оперативки, как правило, проводили в час - два ночи.
Помню, праздновали 1 Мая. Все вышли на демонстрацию. Прошли по улице торжественно, с песнями, а после демонстрации сразу отправились на завод и продолжили работу...»
«...При всей своей занятости Михаил Кузьмич обязательно беседовал с поступающими на работу молодыми специалистами, определял им рабочее место, а затем на деле «прощупывал» каждого: на что способен.
Янгель часто приходил к комсомольцам на собрания. Рассказывал о том, как идут дела в ОКБ, о перспективах, просил активизировать работу комсомольских постов.
Конструкторы из цехов сутками не выходили, работали по две-три смены. И никто не жаловался. Первая машина буквально на руках переносилась с участка на участок, из цеха в цех...»
«...Принцип отношения к своим обязанностям у Михаила Кузьмина был четким: определенность и требовательность. Те вопросы, которые могли быть решены на уровне начальников КБ или комплексов, никогда не доходили до Главного. Он доверял своим подчиненным, а те в свою очередь щадили его, понимая, что Янгель нужен для решения кардинальных вопросов.
День Михаила Кузьмича начинался с проектных дел. Эта потребность в общении с проектантами, пожалуй, самая отличительная черта в его стиле руководства ОКБ. Он был предан проектантам, проектанты вдвойне были преданы Михаилу Кузьмичу.
Удивительная особенность была у Михаила Кузьмича: зримо, объемно представлять себе конструкции самых сложнейших узлов и агрегатов, держать в памяти с учетом всех плюсов и минусов, предлагать варианты конструкций, такие, что комар носа не подточит. У него была особая интуиция — где-то Б кладовых памяти и воображения он отыскивал единственно правильное решение!»
«...Не терпел он инженеров, плохо знающих орфографию. Найдя ошибку в начале письма, он не мог читать дальше, всегда ворчал по адресу «писаки» и возвращал документы для доработки».
«...Энтузиазма у всех было хоть отбавляй. Каждый старался работать изо всех сил, лишь бы дело продвинулось. Иногда доходило до курьезов. К примеру, шла сборка ответственного узла. Опытный слесарь — специалист высокой квалификации — заканчивал последнюю операцию. Рядом стояли руководители завода и наблюдали за работой. Еще бы — первая сборка! Одна, вторая, третья, четвертая гайки... Как медленно течет время! Главный инженер не выдержал, отобрал у слесаря ключ и сам начал завинчивать. Естественно, у него это получалось не так четко и еще медленнее. Все видели это, но вместе с тем понимали и другое; как человек болеет за общее дело...»
«...У Михаила Кузьмича была интересная привычка; разговаривать с самим собой, думать вслух. Очень часто, принеся к нему в кабинет стакан чая, я заставала его «марширующим» и говорящим вслух. Я ставила стакан на стол и потихоньку, чтобы не помешать, выходила из кабинета. Но Михаил Кузьмич останавливал меня у дверей и говорил, что я ему не мешаю, а, наоборот, ему удобно, если есть аудитория.
Он ходил и говорил долго, подходил к доске, рисовал какие-то иероглифы, обращался ко мне, будто хотел, чтобы я подсказала ему что-то неразрешимое. И он всегда находил то, что искал. Видно, разговор с самим собой ему помогал.
Он садился в кресло, брал карандаш и писал, писал, не обращая ни на что внимания, и тут уже он не замечал, когда я выходила из кабинета. Он был поглощен своими мыслями, он был счастлив...»
Однажды Михаил Кузьмич Янгель сказал в интервью журналисту:
— Мало спроектировать ракетную систему, надо научить ее летать...
Первая машина готова. Но пока она еще в цехах завода. Завершены комплексные испытания, теперь ракету ждет космодром.
| Снова под крылом аэропорт Промелькнул и скрылся в синей дали. |
Это слова из песни испытателей. Распевали ее обычно в самолете, когда летели на космодром.
| Горизонт — бескрайние пески, Разбежались огоньки площадок. Здесь не умирают от тоски, Здесь не говорят, что мир несладок. |
По нескольку месяцев жил Михаил Кузьмич Янгель со своими ближайшими соратниками на космодроме. Испытания нового носителя — это десятки пусков, далеко не каждый из них удачен. Надо учить ракету летать в космос, и они шлифовали ее конструкцию, как гранильщик бриллиант.
И вот наступал заветный день:
| Мы кончили работу, и нам пора в догогу, Пускай теперь охрипнет товарищ Левитан... |