680 г. - Битва при Кербеле. Смерть Хусейна. История Халифата. 678 - 680 г
Ал-Йакуби:
"Был Муавия первым в исламе, кто завел стражу (харас), и полицию, и привратников (баввабун), и опустил завесы, и стал использовать в качестве секретарей христиан, и перед кем шли с копьями. Он стал брать закат с жалованья и сидеть на троне, а люди - ниже него. Он ввел диван печати, строил и возводил постройки и заставлял людей работать на стройке без оплаты, а до него никто не заставлял работать без платы. Он объявил бесхозной (истасфа) собственность мусульман и взял её себе. Саид б. Мусаййаб говаривал: „Пусть Аллах как следует накажет Муавию - ведь он первый превратил это дело в царство». И говорил Муавия: „Я - первый из царей"".
Ал-Йакуби ошибся - Муавия не был первым, кто обзавелся хаджибом. Он был уже у Умара, хотя благочестивая традиция утверждает, что Умар не отгораживался от людей и у него не было «ни врат, ни привратников». Халифа б. Хайят упоминает не только хаджиба Умара, но называет его первым, при ком появился начальник полиции (сахиб аш-шургпа): им был некий Абдаллах б. Кунфуз из курайшитского клана тайм.
Но ал-Йакуби прав по существу, так как при Муавии эти должности и институты власти приобрели качественно иной характер. Муавия, живя в стране, население которой вне зависимости от национальности и религиозной принадлежности привыкло к высокому статусу правителя и определенным нормам его поведения, не мог вести себя, как мединские халифы среди своих собратьев и единоверцев; он понимал, что снижение образа правителя ослабляет его авторитет и уважение к власти. Будто бы он говорил Умару в ответ на его упреки в недопустимой роскоши и в том, что держит просителей перед запертыми дверями: «Мы в стране, которая недалеко от наших врагов, и есть у них проницательные шпионы, и я хочу, амир верующих, чтобы они видели величие ислама».
Муавия стал первым халифом, который обзавелся дворцом и создал при себе двор. Первый дворец был очень скромным, сложенным из сырца, затем его сменил кирпичный дворец. У византийских послов он вызывал насмешки, они обзывали его мышиной норой (байт ал-фар) или «скворечником» (байт ал-асафир), но он выполнял главную функцию - обособил халифа и его окружение от простонародья. На людях он появлялся теперь только в сопровождении эскорта, и к нему уже нельзя было подойти запросто и поговорить, как с Умаром или Усманом, а халиф уже не наводил порядок собственноручно с помощью кнута, как Умар, - для этого был начальник полиции.
Во дворце накапливались различные дары, привозившиеся посольствами других государей и делегациями из провинций, доставлявшими вместе с законной долей добычи особенно ценные предметы искусства, в числе которых оказывалась и скульптура, вроде захваченных при набеге на Сицилию статуй из драгоценных металлов, которые Муавия продал в Индию*; в памяти некоторых басрийских благочестивцев, противников Муавии, это превратилось в доставку ему идолов из Синда. Не исключено, что какая-то скульптура все-таки оставалась украшать внутренние покои (нарушение канонов ислама!). При дворце или где-то за городом содержались диковинные звери и птицы, привозившиеся с другими дарами отовсюду. Среди них одно время был и слон, которого халиф подарил царю Албании Джуаншеру вместе с диковинной птицей (павлином?).
*По этому свидетельству, статуи, провозившиеся мимо Басры, были медными (бронзовыми), но в памяти воинов, захвативших их, они превратились в золотые.
Стены дворца и многочисленные служители отделили халифа не только от простых мусульман, но даже верхушка, за исключением узкого круга лиц, не имела свободного доступа к персоне халифа, он являлся перед ними только на приемах, деловых или торжественных. Допуском к халифу ведал хаджиб, превратившийся из простого доверенного слуги в важную придворную фигуру. Хаджибы были всегда из вольноотпущенников, которые стояли вне племенных пристрастий и были всецело преданы своему патрону. Перед хаджибом, несмотря на его рабское происхождение, заискивали даже знатные арабы, порой унижаясь до взяток (Муавия, узнав, каким путем посетители появились вне очереди, только рассмеялся и сказал хаджибу: «Не возвращай»).
Где двор, там и церемониал. У Муавии сложился определенный порядок дня. Ежедневно, кроме пятниц, он принимал в мечети жалобщиков и просителей из простого народа. Закончив с ними, возвращался во дворец и принимал знатных просителей, подавших заранее записки с изложением дела, по ходу приема посетителям предлагалось угощение. В некоторые дни таких посетителей бывало до 40 человек. Затем возвращался в свои покои и отдыхал до полуденной молитвы. После неё был второй прием для высших чинов. День заканчивался большим приемом после вечерней молитвы, на котором выступали поэты и рассказчики историй о делах давно минувших дней и мудрости царей и полководцев. Некоторые из этих вечерних повествований о прошлом были по просьбе Муавии записаны и стали первыми образцами светской истории на арабском языке.
Единственные сведения об объеме налоговых поступлений при Муавии сохранил нам ал-Йакуби. Согласно ему, общий объем налогов, взимавшихся в бывших сасанидских владениях, достигал 655 млн. дирхемов.
Из Басры в Дамаск поступало 4 млн. дирхемов и примерно 2/3 такой суммы - из Куфы. Из Египта в Дамаск поступало около 600 тыс динаров (7,2 млн. дирхемов), кроме того, из Египта поступало зерно в Мекку и Медину, а также на содержание гарнизонов и верфей сирийского побережья. Таким образом, с учетом пятины добычи в Дамаск ежегодно поступало около 20 млн. дирхемов. Нововведением Муавии в отношении добычи было требование выделения особо ценных предметов из драгоценных металлов до раздела, что вызывало возмущение сподвижников Пророка, командовавших войсками.
В бывших иранских провинциях был возрожден древний обычай приношения даров государю к двум важнейшим праздникам: наурузу и михраджану. Крупные землевладельцы-дихканы и местные правители и после арабского завоевания продолжали получать традиционные дары от крестьян и подданных, идея заставить их делиться с новым государем, вероятно, пришла в голову тому же Зийаду. Приобщение к этому источнику доходов, от которого предыдущие халифы отказывались как от языческого обычая, дало Муавии еще 10 млн. дирхемов.
Активные поиски способов увеличения личных доходов халифа должны были бы привести к ухудшению положения основной массы налогоплательщиков-иноверцев. И ничего подобного - об увеличении тягот молчат даже христианские историки. А мелькитский монах Иоанн Фенек (Бар Пенкайе), живший в Северной Месопотамии на рубеже VII-VIII вв., прямо свидетельствует, что при Муавии «со всех людей не брали ничего, кроме [законного] налога, и позволяли каждому исповедовать любую религию, какую захочет. Среди них были даже христиане, одни из которых принадлежали к еретикам, другие - к нашим. Пока правил Муавия, был такой мир на свете, какого никогда не было и какого не упоминали наши отцы и отцы наших отцов».
Похоже, что это правда - изменений в размере налогового обложения при Муавии не произошло. Известно также, что в некоторых случаях ради политических выгод он шел на снижение дани с вассальных областей: например, он по просьбе Джуаншера уменьшил на треть или даже наполовину дань с Аррана.
Христиане легко встроились в государственный аппарат. Секретарем Муавии, ведавшим хараджем Сирии или его личными финансами, был христианин Сарджун (Сергий), отец знаменитого впоследствии богослова Иоанна Дамаскина. Личным врачом халифа был христианин Абу Усал - это было в порядке вещей, еще несколько столетий медицина оставалась монополией христиан, Муавия назначил его ведать хараджем Химса к великому возмущению арабов-мусульман. Постоянным участником вечерних бесед Муавии был поэт-христианин ал-Ахтал. Бывали на этих беседах и иудеи. Один из них осмелился даже заявить, что Каб ал-Ашраф был убит вероломно. Мухаммед б. Маслама, принимавший участие в его убийстве, возмущенно сказал Муавии: «Неужели ты не схватишь его, когда он обвинил посланника Аллаха в вероломстве!» Муавия ограничился тем, что сказал провинившемуся: «Уходи от нас!».
Муавия не просто пользовался знаниями полезных ему христиан, он относился с уважением к христианской культуре. Собор в Эдессе, пострадавший от землетрясения 3 апреля 679 г., был отремонтирован по приказу халифа и на его деньги
Отношение к зороастризму было более враждебным. В 670 или 671 г. Зийад, назначив Убайдаллаха б. Абу Бакру наместником Сиджистана, отдал ему приказ уничтожить храмы огня и убить жрецов. Это распоряжение вызвало сопротивление не только со стороны местных жителей, но и со стороны мусульман, которые сочли его нарушением договора и написали жалобу Муавии, который отменил это распоряжение.
Вполне доброжелательно относились мусульмане и мусульманские власти и к приезжающим иноверцам, совершающим паломничество к святым местам Палестины.
Атмосфера веротерпимости и убеждение, что каждому народу посылается свой пророк с подобающим ему вероучением, в сочетании с умеренной налоговой политикой не принуждала христиан и иудеев к массовому переходу в ислам. Несколько иначе обстояло дело с зороастрийцами, которых ислам мог привлекать отсутствием сословных преград, но в большинстве иранских провинций сохранялась значительная внутренняя автономия, консервировавшая традиционные отношения.
Исламизация неарабов шла главным образом за счет обращения многочисленных рабов. Для хозяина обращение раба было актом благочестия, для раба - шагом на пути к обретению свободы, так как принявший ислам скорее мог рассчитывать на освобождение. Кроме доброй воли хозяина освободить раба в вознаграждение за верную службу или особые заслуги существовали обстоятельства, когда коран предписывал освобождение раба в виде епитимьи: за нарушение клятвы (в том числе и о разводе) и за непреднамеренное убийство мусульманина. Добровольное освобождение раба не было слишком накладным для хозяина, поскольку бывший раб, становясь его «подопечным», мавлей, не порывал с ним, пополнял число челядинцев и союзников. Подобные отношения складывались и у выкупившегося раба, хотя в этом случае самостоятельность его была больше, в меру его богатства. Говорили, что Муавия, жалуясь Зийаду в письме на родственников, советовал: «Держись мавлей, ведь они лучше помогают, легче прощают и более благодарны».
Понятие «мавла» шире, чем вольноотпущенник. Человек, принявший ислам стараниями какого-то мусульманина, становился его мавлей. Позднее мусульманские юристы обозначили эту форму отношений вала ал-ислам или вала ат-тибаа («покровительство следования»). Отношения покровительства возникали и при поселении неарабов в арабских кварталах, создававшем отношения зависимости и покровительства, аналогичные доисламскому дживар. Такие поселенцы считались мавлами племени или рода, на территории которого поселились.
Провести четкую границу между покровительством (вала) и союзом (хилф) непросто: все зависело от реального соотношения сил сторон. Ряд больших групп неарабов, обращенные в ходе завоеваний, сразу же были приравнены к арабам, внесены в диваны и стали получать жалованье за службу.
Чистокровные арабы относились к мусульманам-инородцам свысока, издевались над нечистым выговором, иными привычками в быту, избегали родниться с ними. Наиболее националистически настроенные арабы говорили: «Молитву делают недействительной трое - осел, собака и мавла». Арабский национализм в отношении неарабов никуда не делся: «Они не называли их по кунье, а звали только по именам и прозвищам, не шли с ними в одном ряду и не пускали их вперед в торжественных выходах, а если они присутствовали на трапезе, то [арабы] сидели перед ними. Если же угощали мавлу из уважения к его возрасту, достоинствам и знанию, то сажали его в проходе для разносчика хлеба, чтобы не было ни от кого скрыто, что это не араб. Не звали их читать молитву над покойником, если присутствовал араб, даже если присутствующий был ничтожным человеком. А тот, кто сватался к женщине из них, обращался не к её отцу или брату, а к её патрону, и если тот давал согласие - женился, а если нет - отказывался. А если её выдавал замуж отец или брат без согласия своего патрона, то брак был недействительным; даже если он совокупился с ней, это считалось сожительством, а не браком».
Реально действовал традиционный для арабов принцип кафаа («равноценности»): родственники по отцовской линии старались выдавать дочерей за равного по происхождению и положению (или более высокого), женитьба же на женщине более низкого положения была делом обычным; это объяснялось тем, что дети следовали статусу отца, а не матери. Особенно ревниво относились к этому курайшиты, выдававшие дочерей только за курайшитов. Поэтому и браки арабов с неарабками были делом обычным, даже если они не были мусульманками.
Презрение арабов более всего касалось вольноотпущенников - мелких торговцев, ремесленников, крестьян, которые напрасно надеялись улучшить свое положение переходом в ислам. Особенно много их было в Ираке, в самих гарнизонных городах и прилегающих к ним районах.
Новообращенные искали подтверждения своего равноправия с арабами в Коране и мусульманском предании. Убеждению арабов в том, что данное Мухаммеду откровение ставит их выше остальных народов, мусульмане-неарабы противопоставляли тезис о том, что это откровение - для всех. Препятствием на пути к утверждению равноценности всех мусульман были трудности освоения тонкостей арабского языка. Неспособность персов произнести некоторые характерные для него звуки, приводившая к смешным искажениям смысла, порой к неприличностям, потешала арабов и вызывала презрительное отношение к «инородцам» (аджам, улудж). Там, где это касалось Корана, такие языковые ошибки становились святотатством.
Невзирая на насмешки арабов, мавли уверенно входили в первые ряды знатоков Корана и сунны.
В убеждении о равенстве всех мусульман мавли смыкались с хариджитами, противопоставлявшими равенство всех мусульман на заре ислама расколу и притеснениям своего времени. Среди многочисленных обвинений, предъявленных Худжру б. Ади, было и то, что он настоял на казни араба, убившего мавлу, как за убийство араба, хотя другие считали, что убийство неараба не может возмещаться смертью араба. Хариджиты не упускали случая отомстить за своих единомышленников независимо от их личности. В Басре запомнился случай, когда хозяину раба, отказавшемуся отпускать его на сходки хариджитов, предложили за него выкуп. Хозяин не только отказался, но и убил раба, тогда хариджиты из бану аназа ночью перерезали поджилки его верблюдам.
Распространение хариджитских идей шло главным образом путем изучения и толкования Корана и хадисов на дому, поэтому такие собрания в домах со столь благочестивыми целями считались преступными, как когда-то у нас групповое изучение молодежью марксистского учения дома, а не на официальных семинарах могло привести к обвинению в ревизионизме.
В Ираке значительно увеличилось число оппозиционных мусульман-неарабов. Однако суровое правление Зийада, а затем Убайдаллаха, превентивные аресты по подозрению сделали затруднительным массовые выступления хариджитов. Единственный известный случай - уход из Басры в 58/677-78 или 60/679-80 г. чудом спасшегося от казни Абу Билала Мирдаса* с 10 сторонниками для мирного противостояния беззакониям властей. На пути к Асаку, в Ахвазе, его отряд увеличился до 40 человек. Он перехватил хараджные деньги, которые везли в Басру, взял из них причитающееся ему и его людям жалованье, остальное роздал как милостыню, а в контролируемом им районе отменил налоги (с мусульман?). Хариджиты успешно отразили и обратили в бегство 1000 басрийцев, посланных на их подавление, и только четырехтысячный отряд Аббада б. ал-Ахдара полностью истребил восставших, в бою пали все, кроме одного. Басрийские хариджиты позже отомстили Аббаду, убив его прямо на улице около мечети (но не тронули ехавшего с ним сына).
*Рассказывается, что Мирдас, находясь в тюрьме, так покорил тюремщика своей набожностью, что тот стал отпускать его под честное слово на ночь домой. Когда Убайдаллах решил на следующее утро казнить всех заключенных, тюремщик предупредил Мирдаса, чтобы он не возвращался. Мирдас не пожелал подводить своего благодетеля и вернулся в тюрьму. Тюремщик выпросил у Убайдаллаха его жизнь.
Рассказ об этих событиях явно происходит из хариджитской среды. Казни отдельных хариджитов, ответные убийства и гибель мстителей, распятые тела казненных были нередкими явлениями в жизни Басры. Вероятно, что-то подобное случалось и в Куфе. За пределами Ирака, там, где арабы составляли подавляющее большинство, или там, где мусульмане были небольшими островками в море иноверцев и держались единодушнее, обстановка была спокойнее. Ирак стал пороховой бочкой, готовой взорваться от первой искры.
Шел двадцатый год правления Муавии. Годы брали свое: судя по некоторым сообщениям, восьмидесятилетний халиф*, отличавшийся продуманностью решений, стал допускать промахи, которые можно объяснить скорее всего старостью уже не тела, а мозга**. Чувствуя это, он во время визита басрийской делегации во главе с Убайдаллахом б. Зийадом в 679 г. пожелал, чтобы они подтвердили присягу Язиду.
*По разным данным 73, 75, 78, 80, 82, 85 и 86 лет. Самое раннее упоминание Муавии в источниках связано с событиями 625 г., а первое его активное участие в событиях относится к 627 г. Вспоминая о том времени, он сам говорит, что встретился с Урвой б. Масудом, с которым не разговаривал десять лет, если ему поверить, то можно заключить, что в 617/18 г. он уже вышел из детского возраста, а следовательно, родился в первые годы VII в. и к 680 г. достиг 75-76 лет по солнечному календарю или 77-80 лет - по лунному. Вот ведь какая оказия - возраст исламисты тоже считают по лунному и всегда "старше" иноверцев.
** В 679 г. Убайдаллаха б. Зийада, прибывшего в Дамаск во главе делегации басрийцев, он сначала сместил без всяких объяснений и причин, только руководствуясь поведением ал-Ахнафа б. Кайса, а через несколько дней восстановил, основываясь на том же. Спустя некоторое время он поразил приближенных тем, что вышел к ним, гордо произнося слова «я - кефтар»; знавшие персидский язык поняли, что по-персидски это значит «я - гиена», оказалось, что он, желая похвастаться мужской силой после посещения служанки своей новой хорасанской невольницы, спросил последнюю, как сказать по-персидски «лев», и та в отместку за предпочтение, оказанное её служанке, сказала: «кефтар». Собственно, это уже анекдот в прямом смысле слова, примерно такие же рассказывали о дряхлеющем Брежневе в СССР.
Весной 680 г. Муавия занемог, стал терять силы и сильно похудел. Некоторые современники полагали, что он заразился лихорадкой от новой хорасанской невольницы, другие придумывали совершенно невероятные причины. Упоминание сильного отхаркивания скорее свидетельствует о сильном воспалении легких. Под конец он настолько ослаб, что стал терять сознание и бредить. Готовясь к отходу в мир иной, он завещал половину своих денег казне (т. е., по идее, общинной кассе) и пожелал быть похороненным в рубахе, подаренной ему Мухаммедом, и с обрезками его ногтей, бережно подобранными полвека назад. В один из последних дней он попросил умастить его и подкрасить и через силу вышел к людям, чтобы опровергнуть слухи о безнадежном состоянии. Видимо, он боялся, что эти слухи могут вызвать политические осложнения до того, как Язид успеет перенять бразды правления, но дождаться этого не успел и скончался 19 апреля 680 г.
Согласно ал-Куфи, Язид, видя ухудшение состояния отца, посоветовал организовать присягу ему: «Боюсь, что меня постигнет от рода [Абу] Тураба (Али) то же, что постигло тебя». Разговор происходил в среду, и Муавия хотел отложить присягу, считая среду неблагоприятным днем, но ад-Даххак и Муслим б. Укба настояли на проведении присяги. После присяги 70 приближенных Язид произнес в мечети проповедь и принял присягу присутствовавших, затем уехал в Хувварин, а в воскресенье* Муавия умер.
*Ни один из источников не называет точную дату, путают и дни недели. Так что дата лишь "наиболее достоверная".
Его кончина возрождала старый спор о власти, временно погашенный договором с Хасаном, молчаливо признанным затем Хусейном. Взятое им обязательство не выступать против Муавии и не претендовать на власть, пока тот жив, теперь становилось недействительной и ненужной, присяга Язиду как наследнику (если Хусейн её формально принес) по сравнению с этим имела второстепенное значение, тем более что оно было обязательством перед Муавией, а не перед Язидом. Язид не мог не понимать ответственность момента, но почему-то не был рядом с отцом в последние дни его жизни, уехав на охоту в свою любимую резиденцию в Хувварине. И это ему аукнется.
Последнюю волю умирающего принял его начальник полиции ад-Даххак б. Кайс, которому он передал власть до прибытия Язида. На долю ад-Даххака выпало объявить о смерти халифа и организовать похороны. Впервые они проходили при большом стечении народа, честь нести погребальные носилки до Малых ворот разделили между собой курайшиты и сирийцы.
Язид прибыл через три дня. Посетив могилу отца, он поехал во дворец и принял приближенных, принесших ему соболезнования и поздравления со вступлением во власть. Он принял присягу, щедро одарил присутствовавших, прибавил жалованье, а некоторых повысил в должности. Все наместники провинций были оставлены на своих местах и организовали присягу. Неприятностей можно было ожидать только из Медины, где находились три возможных претендента на халифство: Хусейн, Абдаллах б. аз-Зубайр и Абдаллах б. Умар.
Язид немедленно отправил гонца в Медину к её наместнику ал-Валиду б. Утбе с извещением о происшедших переменах, а к этому официальному тексту, который полагалось огласить в мечети, внизу очень мелким почерком, «как мышиное ухо», сделал приписку с распоряжением во что бы то ни стало привести к присяге трех главных соперников.
Гонец, доставивший это послание 4 мая, по его собственным словам, прибыл в Медину вечером, когда ал-Валид прекратил прием и удалился во внутренние покои. Хаджиб впустил его только после того, как посланец сказал, что привез приказ. Узнав о смерти дяди, ал-Валид расплакался и настолько растерялся, что не смог принять самостоятельного решения и послал за Марваном б. ал-Хакамом, который был зол на ал-Валида за то, что тот сменил его на посту наместника. Марван сразу понял, что случилось, и, забыв об обиде, тотчас откликнулся на приглашение. Растерявшемуся наместнику он посоветовал немедленно вызвать Ибн аз-Зубайра и Хусейна и заставить принести присягу, пока они не узнали о случившемся и не скрылись.
Чтобы не вызвать подозрений, ал-Валид послал за ними малолетнего внука Усмана, который нашел их в мечети. Отослав мальчишку сказать, что придут следом за ним, и обменявшись мнениями, они верно решили, что умер халиф и от них потребуют присяги, иначе не вызвали бы в такой неурочный час. Ибн аз-Зубайр посоветовал немедленно уехать, Хусейн же решил явиться в сопровождении вооруженных людей, которые в случае необходимости пришли бы ему на помощь.
Ал-Валид прочитал Хусейну официальное послание и предложил присягнуть. Хусейн пожелал покойнику милости Аллаха и добавил: «Такие люди, как я, не присягают тайно, и не думаю, чтобы ты хотел получить от меня присягу тайно, в отсутствие предводителей людей». Ал-Валид подтвердил: «Конечно». – «Вот когда выйдешь к людям и призовешь их к присяге, призовешь и нас к присяге вместе со всеми». Успокоенный этим, ал-Валид отпустил его: «Тогда ступай с богом и придешь к нам вместе со всеми людьми». Услышав это, более опытный Марван вскричал: «Если ты отпустишь его сейчас без присяги, то не добьешься этого никогда, пока не умножатся убитые между вами. Задержи этого человека, не дай ему выйти, пока не принесет присягу, или отруби ему голову!» Хусейн вскочил и со словами: «Ты меня убьешь? Или он? Врешь, клянусь Аллахом, и грешишь!» – ушел домой. Марван обрушился на ал-Валида с упреками, а тот возражал, что отказ Хусейна от присяги не заслуживает пролития его крови.
А Абдаллах б. аз-Зубайр вовсе не удостоил наместника посещением; на все настояния и даже брань посланцев он отвечал: «Сейчас приду»* – и не трогался с места. Кончилось тем, что Джафар б. аз-Зубайр пришел к ал-Валиду и сказал, чтобы брата оставили в покое до утра. Тем временем Абдаллах послал сына в свое поместье в Зу-л-Хулайфе подготовить верблюдов, а глубокой ночью, когда весь город уснул, вместе с Джафаром покинул дом, в Зу-л-Хулайфе они сели на верблюдов и направились в Мекку по горной дороге через ал-Фур. Посланные утром в погоню за ними 70 всадников искали их на другой дороге и вернулись к вечеру ни с чем.
* Говоря по нашему "Бегу, аж падаю", издевается.
Весь этот день Хусейн не покидал дома и отделывался обещаниями присягнуть позже, а вечером посулил («если захочет Аллах») появиться утром. Утра он дожидаться не стал, а по примеру Ибн аз-Зубайра тайно покинул Медину с сыновьями, женами, сестрами, братьями и племянниками. Это была ночь на воскресенье 6 мая.
За ним не последовал лишь Мухаммед б. ал-Ханафийа. Он не претендовал на власть и был к ней равнодушен. Да и брату сказал на прощание: «Если люди объединятся не вокруг тебя, то Аллах не умалит этим ни твоей веры, ни твоего разума и не отнимет этим твоей доблести и достоинства».
Бегство Хусейна нанесло тяжелый удар по самолюбию ал-Валида. Чтобы отыграться за провал, он арестовал сторонников Ибн аз-Зубайра, сыновей ближайших сподвижников Пророка: Абдаллаха, сына Мути б. ал-Асвада, и Мусаба, сына Абдаррахмана б. Ауфа. Бану ади, соплеменники Абдаллаха б. Мути и Умара б. ал-Хаттаба, обратились за помощью к Абдаллаху б. Умару, который (как и Абдаллах б. Аббас) принес присягу Язиду. Абдаллах ходатайствовал за соплеменника, но получил ответ, что арест произведен по приказу Язида. Тогда молодые адиты силой освободили арестованного, и он уехал в Мекку к Ибн аз-Зубайру.
Все эти неудачи вызвали недовольство халифа. Он сместил ал-Валида, назначив на его место более решительного, порой до безрассудства, Амра б. Саида ал-Ашдака из омейядского рода ал-Аса (сына сестры Марвана б. ал-Хакама), прибывшего в Медину в рамадане (5 июня – 4 июля). Он отставил прежнего начальника полиции и назначил Амра б. аз-Зубайра, своего двоюродного брата по матери и родного брата Абдаллаха б. аз-Зубайра по отцу.
Хусейн и Ибн аз-Зубайр, отказываясь признать Язида халифом, не предпринимали против него враждебных действий. Ибн аз-Зубайр ограничился тем, что отказался участвовать в общем молении, которое по должности проводил наместник халифа, и совершал отдельное моление во главе своих почитателей. О Хусейне ничего подобного не известно, хотя число его сторонников в Мекке было больше, чем у Ибн аз-Зубайра, но явно недоставало для того, чтобы организовать присягу в его пользу и идти на открытый конфликт.
Иначе обстояло дело в Куфе, где весть о смерти Муавии и отказе Хусейна присягнуть его преемнику пробудила в сердцах почитателей его отца надежды на восстановление власти семьи Пророка, а заодно и возвращение Куфе статуса столицы. Вскоре после этого в Куфе, в доме главы куфийских шиитов Сулаймана б. Сурада, собрались вожди шиитов, обсудили новости и решили возобновить борьбу за халифа из рода Пророка, а для этого позвать в Куфу Хусейна. Тут же было составлено послание к нему, текст которого сохранился в нескольких вариантах, переработанных переписчиками и компиляторами.
«...Воистину, нет у нас имама. Приезжай, может быть, Аллах объединит нас с твоей помощью на пути истинном. Во дворце правления – ан-Нуман ибн Башир, мы не молимся с ним в пятницу и не выходим на Праздник, а если мы узнаем, что ты прибываешь, то выгоним его и прогоним в Сирию, если захочет Аллах.».
Это послание Хусейн получил через месяц после появления в Мекке, 14 июня 680 г. Через несколько дней прибыли новые посланцы из Куфы и привезли 53 индивидуальных и коллективных письма с выражениями преданности и призывами приехать и возглавить борьбу; поток писем на этом не прекратился, всего набралось будто бы две переметные сумы.
Хусейн не торопился с ответом, он хорошо помнил судьбу отца и брата, положившихся на обещания куфийцев. А Абдаллах б. аз-Зубайр не мог дождаться, когда же Хусейн покинет Мекку, – при сыне Али ему приходилось довольствоваться второстепенной ролью, – и убеждал его, что, имея столько сторонников, он бы непременно поехал к ним. Последней каплей, подточившей устойчивость Хусейна, вероятно, стало прибытие в Мекку представителя басрийских шиитов Язида б. Нубайта с двумя сыновьями. Обещание поддержки со стороны второй столицы Ирака укрепляло надежду на успех восстания. А тут еще пришел из Куфы отчаянный призыв поспешить: «Люди ждут тебя, и мнение их на твоей стороне. Поторопись! Поторопись, о сын дочери посланника Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует. Зазеленели сады, и поспели плоды, покрылась земля травой, а деревья – листвой. Приезжай, если хочешь, ведь ты прибудешь к своему собравшемуся войску.».
На этот раз Хусейн решился ответить согласием, но послал с письмом своего двоюродного брата Муслима б. Акила, чтобы он на месте убедился, соответствуют ли эти посулы истинному положению дел. В послании, врученном Муслиму для доставки и подтверждавшем его полномочия, сообщалось, что Муслим послан проверить истинность сообщений куфийцев и, если они в самом деле поддерживают Хусейна, принять у них присягу.
В середине рамадана (около 20 июня) Муслим выехал из Мекки и, чтобы замаскировать истинную цель поездки, направился не прямо в Куфу, а через Медину, оттуда же – не по большой дороге, а окольными путями, на которых чуть не погиб от жажды, когда проводники сбились с дороги. 5 шаввала/9 июля он прибыл в Куфу и остановился у ал-Мухтара б. Абу Убайда*. Сюда стали приходить шииты: слушали чтение письма, плакали и клялись в верности. Сохранить многочисленные визиты в тайне от соседей было трудно, да и сами посетители, наверное, не раз проговаривались; по городу пошли слухи о посланце Хусейна и дошли до наместника. Ан-Нуман б. Башир обратился к куфийцам с речью, в которой предупредил о тяжелых последствиях всяких смут, но не упомянул ни Хусейна, ни Муслима и не предпринял мер для ареста Муслима. Двое приближенных упрекнули наместника за слабодушие, а затем донесли Язиду, что ан-Нуман слишком слаб для своей должности.
*В рассказе о поездке Муслима есть явные хронологические неувязки. Дорога от Мекки до Куфы через Медину - около 1650 км, т е. для поездки без остановок с максимальной скоростью потребовалось бы 16-17 суток, Муслим, согласно сведениям ал-Масуди, доехал за 20 суток с остановкой в Медине. В этом случае не остается времени для блуждания в пустыне, отправки Муслимом сообщения Али и получения от него ответа. Из этого следует, что либо история с блужданием и гибелью проводников является выдумкой, либо вместо 5 шаввала следует читать: 15 шаввала.
Между тем Хусейн послал письма и вождям басрийцев, в том числе ал-Ахнафу б. Кайсу, Малику б. Мисма и некоторым другим, в которых напоминал о праве «семьи Пророка» на замещение принадлежавшего Пророку места в общине и обещал вести тех, кто последует за ним, праведным путем. Адресаты сохранили получение посланий в тайне даже друг от друга, лишь ал-Мунзир б. ал-Джаруд, тесть Убайдаллаха б. Зийада, доложил своему зятю о письме и указал на мавлу Хусейна, доставившего это письмо. Мавла отказался отвечать на все вопросы и был казнен.
Это событие совпало с получением письма от халифа, в котором тот назначал Убайдаллаха наместником Куфы с приказом найти и казнить Муслима, а голову прислать в Дамаск. Так Убайдаллах, подобно отцу, объединил в своих руках всю восточную половину Халифата.
Оставляя Басру на своего брата Усмана, Убайдаллах пригрозил басрийцам, что не потерпит смуты и будет казнить не только самих смутьянов, но и их родственников и старост подразделений (арифов). В Куфу он взял с собой Муслима б. Амра ал-Бахили, привезшего приказ о назначении, нескольких знатных басрийцев, в том числе уже известного Шарика б. ал-Авара, старого соратника Али, и вооруженный конвой.
Тем временем стараниями Муслима б. Акила несколько тысяч куфийцев (источники говорят о 12, 18 и даже 80 тысячах) присягнули Хусейну, обещая положить за него жизнь. Окрыленный этим, Муслим отправил в Мекку гонца с извещением об успехе и возможности приехать в Куфу.
В эти дни, скорее всего в середине зу-л-када (16–18 августа), к Куфе подъехал Убайдаллах. В Кадисии он отделился от основного отряда и, пересев на мулицу, с закутанным лицом в сопровождении нескольких человек въехал в город под вечер со стороны, откуда ожидалось прибытие Хусейна. Встречные принимали его за долгожданного имама и радостно приветствовали. Убайдаллах ехал молча, не отвечая на приветствия и с трудом сдерживая гнев. Наконец, ехавший рядом с ним Муслим б. Амр не выдержал и на очередные благопожелания ответил: «Перестаньте! Это – ваш амир Убайдаллах ибн Зийад!»
Познакомившись столь необычным способом с настроениями куфийцев, Убайдаллах наутро обратился к ним в мечети с краткой, но недвусмысленной речью:
«Так вот, амир верующих, да сохранит его Аллах, назначил меня правителем вашего города и вашего пограничья и повелел мне восстановить справедливость для обиженных среди вас и наделить несчастных, быть добрым к тем, кто повинуется, и твердым к подозрительным и бунтующим. И я исполню его повеление относительно вас и осуществлю его предписание. Да, я благожелателен к вам и благодетелен, как щедрый отец, но у меня есть плеть и меч для тех, кто пренебрежет моим приказом и воспротивится моему распоряжению. Пусть каждый ответит за себя. Правдивость защитит тебя, а не страх».
После этого Убайдаллах перешел к действиям: арифам было приказано составить списки всех приезжих, разыскиваемых, хариджитов и подозрительных; тот, у которого никто не будет записан, должен поручиться, что подозрительных действительно нет. «А тот ариф, в ирафе которого будет найден хоть один преступник против амира верующих, о котором он не дал нам знать, будет распят на воротах собственного дома, а эта ирафа будет лишена жалованья и сослана в дикие места Умана». И пыл куфийцев, еще вчера клявшихся жизнь отдать за внука Пророка, немедленно остыл. Списки начали составлять, доносы пошли к наместнику. Муслим не стал навлекать беду на хозяев дома, где прожил больше месяца, и покинул его. Случайно или не случайно он оказался около дома Хани б. Урвы ал-Муради, одного из вождей мазхиджитов, получил разрешение войти в дом и попросил у Хани покровительства (дживар). Просьба не обрадовала хозяина, но бедуинская этика не позволяла знатному человеку отказать в покровительстве вошедшему в его дом, о чем он прямо и сказал.
Муслим исчез из поля зрения Убайдаллаха, но шпионы работали и поиски в конце концов привели их к дому Хани. По одной версии, местопребывание Муслима открыл мавла Убайдаллаха, притворившийся шиитом из Сирии, который хотел бы передать посланцу Хусейна деньги (данные ему для этой цели Убайдаллахом). О, деньги! Ему сразу показали, куда надо принести. По другой (экзотически-красивой) версии, Убайдаллах сам явился в дом Хани, где остановился тяжело заболевший Шарик б. ал-Авар. И этот заболевший подговорил Муслима убить наместника, когда он подаст знак. Муслим не захотел причинять неприятностей приютившей его семье и не вышел, когда Шарик произнес условную фразу. Через три дня Шарик скончался, и ничего не подозревавший Убайдаллах читал над ним молитву. И лишь после этого мавла Убайдаллаха дознался, где укрывается Муслим.
Убайдаллах потребовал к себе Хани. Тот все отрицал, но ему устроили очную ставку с лжешиитом, приносившем деньги, то вынужден был признать, что дал убежище гонимому человеку, но в доме не хранилось оружие и не было никакой враждебной деятельности. Убайдаллах велел ему самому привести Муслима, Хани отказался - он не может выдать гостя, попросившего убежища. Хани избили и заперли в одном из помещений резиденции. Слух об этом дошел до мазхиджитов, решивших, что Хани убит. Они стали штурмовать ворота резиденции. Тогда Убайдаллах поручил кади Шурайху, пользовавшемуся в городе большим авторитетом, выйти и заверить, что Хани не убит, а только задержан для "выяснения". Мазхиджиты успокоились и разошлись.
Арест Хани побудил Муслима к открытым действиям. Он сразу послал Абдаллаха б. Хазима узнать, чем кончится дело. Тот, узнав, что Хани избили и арестовали, поскакал к Муслиму и сообщил о случившемся. Ибн Хазим: «Я первым въехал к Муслиму... И стали куфийцы созывать друг друга и собираться к нему. И привязал Муслим Убайдаллаху б. Амру ибн ал-Кинди знамя руба кинды и рабии и сказал: „Иди передо мной во главе конницы»; потом привязал Муслиму ибн ал-Аусаджу знамя руба мазхиджа и асада и сказал: „Ступай с пехотой, ты над ней»; и привязал знамя руба тамима и хамдана Абу Сумаме ас-Саиди, и привязал знамя руба мединцев Аббасу ибн Джаде ал-Джадали, а потом направился к дворцу. И когда узнал Ибн Зийад о его приближении, укрылся во дворце и закрыл ворота».
Короче, полномасштабное восстание шиитов.
Ибн Зийад произносил речь в мечети, услышал крики «Ибн Акил пришел!» и тотчас ушел во дворец, расположенный сразу же за южной стеной мечети. В его распоряжении оказалось лишь тридцать своих охранников и десятка два знатных куфийцев. На площади у дворца бушевала тысячная толпа, понося самого Убайдаллаха и его отца. Убайдаллах поручил Мухаммеду б. ал-Ашасу, ал-Кака б. Шауру и некоторым другим выйти в город и убеждать соплеменников прекратить бунт, пугая бедами междоусобной войны и наказаниями. Посланные не уняли мятежников, но привели подкрепление. Гарнизон осажденного дворца вырос и Мухаммед б. ал-Ашас предложил сделать вылазку. Убайдаллах отверг это предложение, продолжая агитацию. Угрозы, что амир в наказание разошлет их воевать в составе сирийских отрядов, а детей лишит жалованья, была не хуже оружия, «и когда услышали люди их речи, начали рассеиваться и начали уходить».
Муслим, рассчитывавший, что достаточно собрать людей, остальное произойдет само собой, погубил восстание – страх ссылки и лишения жалованья пересилили обещание рая. К вечерней молитве с ним осталось около трехсот человек, а силы наместника продолжали расти. Муслим осознал своё бескровное поражение и увел людей от дворца, скоро он остался вообще один и никто не предложил ему убежища.
Убайдаллах, удивленный тишиной вокруг дворца, послал людей подняться на крышу и посмотреть, в чем дело. Ему доложили, что на площади никого нет. Решили проверить, нет ли засады в мечети, оказалось – и там пусто. Тогда Убайдаллах распорядился созывать людей на ночную молитву. Когда мечеть наполнилась, он обратился к присутствующим с краткой речью «Воистину, сын Акила – трус и дурак (Акил по-арабски «умный»). Вы видели, какие произошли неповиновения и раздор. Не будет покровительства Аллаха человеку, в доме которого его найдут. А кто приведет его, тому будет выплачена цена кровной мести (Размер виры за убийство - 1000 динаров или их эквивалент в скоте - 100 верблюдов, по современному - 4,5 кг золота)» Затем начальник полиции получил приказ поставить охрану в начале каждой улицы и проверять прохожих.
В это время Муслим шел на юг от Куфы и дошел до Хиры. Там он остановился около одного из домов, попросил напиться у хозяйки. А заодно попросил убежища ("Дайте попить, а то так есть хочется, что ночевать негде"). Женщина потребовала назвать себя; услышав, кто перед ней, она в отличие от мужчин, присягавших и заверявших в верности до гроба, не испугалась и дала ему приют. Пришедшего позже сына она просила сохранить в секрете имя человека, которому оказала гостеприимство. Однако сын наутро побежал доносить и Убайдаллах послал Мухаммеда б. ал-Ашаса с отрядом в несколько десятков человек арестовать его. Муслим (в одиночку!) встретил приехавших во дворе с мечом в руке и после жаркой схватки вытеснил всех за ворота. Он отбил и повторную атаку, получил удар по лицу, рассекший верхнюю губу, и опять выбил всех со двора. Тогда столь великого бойца взяли в осаду: стали кидать в него камни с крыш и бросили во двор связки горящего камыша. Муслим вышел на улицу и принял последний бой. И здесь он еще сражался какое-то время. Рассказы о последнем бое Муслима явно страдают преувеличениями в его пользу*. Длительное сопротивление может объясняться не только его мужеством и превосходным владением оружием, но и тем, что нападавшие на него не намеревались его убивать и не желали рисковать своей жизнью.
*Предел преувеличений в полулегендарном «Мактал ал-Хусейн»: для ареста Убайдаллах посылает 1000 воинов, из которых 150 Муслим убивает у ворот дома
Увидев, что арест может стоить много крови, Мухаммед б. ал-Ашас стал уговаривать Муслима сдаться, гарантируя от себя сохранение жизни (аман). Обессиленный Муслим сдался. Его беспокоило только то, что Хусейн, обманутый его оптимистическим письмом, может появиться в предательской Куфе, и он попросил Ибн ал-Ашаса сообщить Хусейну, что нужно возвратиться в Мекку.
Муслима доставили к Убайдаллаху. Услышав от Ибн ал-Ашаса, что тот гарантировал Муслиму пощаду, Убайдаллах разгневался: «Какое тебе дело до помилования?! Как будто мы посылали тебя давать ему помилование. Мы посылали тебя, чтобы ты доставил его нам!» Историки передают пространную беседу Убайдаллаха с Муслимом, в которой он упрекал его за раздор, внесенный в общину, а Муслим порицал и самого Убайдаллаха, и его отца, доказывая правоту своего дела. Подлинность её сомнительна, вряд ли человек с разрезанными губами мог вступить в дискуссию. Услышав приказ о казни, Муслим высказал претензии Мухаммеду б. ал-Ашасу: «Если бы ты не гарантировал мне безопасность, я не сдался бы». Казнь была поручена тому человеку, который, ранив Муслима, сам получил от него удар и теперь мог отомстить. Ибн ал-Ашас, искупая свою невольную вину в позорной смерти Муслима, выполнил предсмертную просьбу казненного и послал навстречу Хусейну человека предупредить об опасности появления в Куфе.
Провал восстания Муслима и его гибель решили также судьбу Хани б. Урвы. При его аресте Ибн ал-Ашас выпросил у Убайдаллаха б. Зийада помилование для него, предупреждая, что за него могут вступиться его соплеменники мазхиджиты. Но когда выяснилось, что куфийцы разбежались при одной угрозе лишиться жалования, Убайдаллах приказал его казнить. И действительно - когда Хани повели со связанными за спиной руками для казни на овечий рынок, никто из соплеменников не откликнулся на его отчаянные призывы о помощи. Лишь через некоторое время нашелся человек, который заколол копьем палача Хани. Тела Хани и Муслима были распяты на базаре, а головы отосланы халифу.
Ал-Мухтар о восстании узнал, находясь в своем имении в ал-Хутарнии (около 30 км севернее Куфы), и поспешил принять в нем участие, но опоздал. Амр б. Хурайс, командовавший отрядом, посланным защищать дворец от мятежников, предложил мятежникам присоединиться к его отряду (быстренько переобуться). Что тот и сделал. Наутро ал-Мухтар вместе со всеми как ни в чём ни бывало явился на прием к наместнику. Ибн Зийад обвинил его в участии в восстании, но Амр б. Хурайс заверил, что он все время находился в его отряде. Отвергнуть это свидетельство Ибн Зийад не решился (Амр был главой мединцев в Куфе) и сорвал свою злобу, ударив ал-Мухтара палкой по лицу (и повредил глаз), а затем бросил в темницу. Публичных казней двух видных людей оказалось достаточно, чтобы убедить всех, что Убайдаллах не шутит.
Восстание датируется примерно 9–10 сентября
Полторы тысячи километров и две недели, требовавшиеся для передачи известий через гонцов, отделяли Мекку от Куфы, и когда Хусейн получил от Муслима сообщение о том, что Куфа готова принять его с распростертыми объятиями, там все уже переменилось: вместо снисходительного ан-Нумана б. Башира появился непреклонный Убайдаллах, а Муслим скрывался от него.
Даты историков отличаются весьма (и каждый уверяет в своей истинности). Вероятно, Хусейну потребовалось 10–12 дней для принятия окончательного решения. Расположенные к нему люди и родственники пробовали его отговорить, но Хусейн был непреклонен в своем решении.
9 сентября, совершив начальный обряд хаджжа, Хусейн к вечеру, когда многие тысячи паломников, запасшись водой, двинулись через долину Мина к Арафату, покинул свое жилище в сопровождении всех жен и детей, с двоюродными братьями и племянниками (всего с ним было 82 мужчины) и влился в общий поток, двигавшийся вверх по долине. Когда вдруг караван Хусейна повернул влево на дорогу, которая одновременно выводила и на иракскую, и на мединскую дорогу, Амр б. Саид побоялся, что Хусейн направляется в Медину, чтобы захватить её в его отсутствие, и послал стражников во главе со своим братом Йахйей остановить его. Произошла стычка, в которой обе стороны буквально схлестнулись плетями. Спутники Хусейна оказались напористее, и Йахйа предпочел оставить их в покое.
В Таниме, в 10 км севернее Мекки, где расходились дороги на Медину и Ирак, Хусейну повстречался караван, который вез халифу из Йемена благовония и ткани. Хусейн конфисковал груз, а сопровождавшим его предложил либо присоединиться к нему, и тогда он заплатит им то, что они должны были получить за доставку, либо возвращаться домой с оплатой проделанной части пути. Часть караванщиков согласилась присоединиться к нему.
Рассказы о движении Хусейна к Куфе довольно обширны и разнообразны, особенно о второй половине пути. Ясно одно - кто-то более верно сообщил ситуацию в Куфе. Примерно 17 сентября Хусейн отправил из вади ар-Рима гонца в Куфу с извещением о своем приближении. Имена посланцев различаются, хотя дальнейшая судьба их описывается одинаково. Ясно, что, находясь в 900 км от Куфы, Хусейн еще ничего не знал о гибели Муслима. Наиболее достоверным представляется рассказ двух асадитов, которые по окончании хаджжа поехали вдогонку за Хусейном, любопытствуя, чем кончится его поход. Они догнали его в Заруде и там заметили едущего из Куфы всадника, который, увидев Хусейна, съехал с дороги и объехал его стороной. Асадиты обратили внимание, что Хусейн хотел бы расспросить его о новостях, и погнались за проезжим. Он оказался также асадитом, охотно разговорился с соплеменниками и сообщил о гибели Муслима, добавив, что сам видел, как тела его и Хани волокли за ноги по базару. Асадиты присоединились к Хусейну только на подъезде к ас-Салабии, где и поведали печальную новость. Хусейн был потрясен – все рушилось, ехать в Куфу стало бессмысленно, и он уже решил было повернуть назад, но братья Муслима горели жаждой мести и потребовали идти на Куфу. Их поддержали другие, льстиво убеждая Хусейна, что он не Муслим и за ним-то куфийцы пойдут. С тяжелым сердцем Хусейн продолжил путь.
Некоторые мусульманские исследователи объясняют это упорство решением пойти на мученическую смерть, чтобы совершить переворот в религиозном сознании мусульман, и именно это, а не достижение политической власти с самого начала было его целью.
Это не так. Человек, намерившийся пожертвовать собой ради идеи, не взял бы с собой жен и детей. Хусейн потому и взял с собой всю большую семью, что опасался сделать её заложницей в руках Омейядов, когда он захватит Куфу и начнет открытую вооруженную борьбу против них. Действительно, Хусейн начал поход, не располагая вооруженной силой, но он знал, что ему обещали помочь тысячи присягнувших куфийцев, а кроме того, он надеялся по примеру отца пополнить свой небольшой отряд за счет бедуинов. Но бедуины были более склонны присоединиться к большому войску, сулившему трофеи. В пути к нему присоединились буквально единицы. При приближении к Куфе в его распоряжении было 45 конников и 100 пеших (они ехали на верблюдах). Рассчитывать на успех с такими силами было нельзя. Оставалось надеяться на чудо и уповать на Аллаха. Но он не мог отступить - братья Муслима не давали да и отступление не избавляло от наказания.
А Убайдаллах б. Зийад выставил посты на южных подходах к Куфе для проверки выезжающих и особенно въезжающих. Одним из таких постов и был задержан гонец Хусейна, отправленный из вади ар-Рима к куфийцам. Его доставили к наместнику, и тот потребовал, чтобы он с крыши дворца объявил людям, что Хусейн – лжец. Посланец согласился, но с крыши дворца объявил лжецами халифа и наместника, за что был сброшен с пятнадцатиметровой высоты. Он поистине стал мучеником - с переломанными костями долго лежал, пока его не добили из сострадания. И его героическая смерть оказалась напрасной - ни один куфиец не осмелился восстать.
Известие об этом привез через четыре дня посланец Мухаммеда б. ал-Ашаса, встретивший Хусейна около Зубалы, в 320 км от Куфы.
Отпала и последняя призрачная надежда, что призыв Хусейна будет поддержан куфийцами. Хусейн предложил всем, кто не готов идти на смерть, вернуться к семьям. И большинство покинуло его. Отряд двинулся прямиком в рай, уповая лишь на аллаха. Но чуда не произошло.
Подступы к Куфе охраняли 4000 воинов, расставленных несколькими отрядами от Куткутаны до Кадисии и далее – до Евфрата у Хаффана, под командованием начальника полиции ал-Хусейна б. Тамима. Зная о приближении Хусейна, он выслал навстречу ему 1000 воинов под командованием ал-Хурра б. Язида ат-Тамими. Их встреча произошла в 100 км от Кадисии. Заметив на горизонте приближающийся отряд, Хусейн хотел укрыться за горой близ дороги, но не успел.
Ал-Хурр не проявил враждебности, а Хусейн, со своей стороны, сделал жест, который должен был расположить к нему воинов ал-Хурра, проехавших по безводной пустынной дороге 75 км, – напоил их и их коней из своих запасов. Пришло время полуденной молитвы, Хусейн переоделся для неё и обратился с речью к воинам ал-Хурра, объясняя, что прибыл сюда только потому, что жители Куфы призывали его, а если они против, то он вернется туда, откуда приехал. Воины не откликнулись на эту речь и предложили начать молитву. Хусейн спросил ал-Хурра, будут ли они молиться отдельно, тот ответил, что будут молиться вместе под его руководством. Затем отряды разделились, ал-Хурр ушел в палатку, а его воины уселись в тени своих животных, не выпуская поводьев из рук. Когда спала жара, Хусейн стал готовиться в путь, провел снова совместную молитву, а затем обратился к куфийцам с речью, в которой объяснил, что имеет больше прав на власть, чем нынешние притеснители, и что его призвали многочисленные письма из Куфы. Ал-Хурр ответил, что ни о каких письмах они не знают. Хусейн предъявил две переметные сумы писем. «Мы не из тех, кто писал тебе, – ответил ал-Хурр. – Нам приказано, если встретим тебя, не отпускать тебя и доставить Убайдаллаху ибн Зийаду». – «Смерть к тебе ближе, чем это», – бросил ему Хусейн и стал поднимать свой караван в путь. Ал-Хурр дождался, когда проехали женщины с детьми, и предложил Хусейну ехать с ним к Убайдаллаху. Хусейн только обругал его. Препирательство кончилось тем, что ал-Хурр сказал: «Мне не приказывали сражаться с тобой, а только не отпускать тебя, пока не доставлю в Куфу. Если ты отказываешься, то отправляйся своей дорогой, но не въезжай в Куфу и не возвращайся в Медину. Пусть будет среднее решение, пока я не напишу Ибн Зийаду, а ты, если хочешь, можешь написать Язиду ибн Муавии». Затем Хусейну было предложено взять влево от дороги на Куфу. Так, следуя параллельно, оба отряда доехали до Узайба ал-Хиджанат, отсюда до Куфы оставалось каких-то 40 километров, но прорваться напрямую было невозможно, и Хусейн решил обойти главный заслон и двинуться на север, а за ним неотступно следовал ал-Хурр.
Вечером 1 октября 680 г. Хусейн достиг Каср ал-Мукатил (или Бану Мукатил), где-то за Куткутаной, и увидел там лагерь Убайдаллаха б. ал-Хурра, бывшего соратника Муавии, который из-за оскорбления, нанесенного ему Амром б. ал-Асом, превратился во врага, а затем стал разбойничать в степи. Поддержка такого опытного бойца могла оказаться весьма полезной, и Хусейн послал к нему человека пригласить к себе. Услышав о приглашении Хусейна, Убайдаллах воскликнул: «Боже мой! Я из Куфы уехал только из-за того, чтобы не быть там, когда войдет Хусейн. Не хочу его видеть и не хочу, чтобы он видел меня!» Узнав об отказе, Хусейн обулся и сам пришел к нему с предложением соединиться, но Убайдаллах решительно отказался.
Посреди ночи, запасшись водой, Хусейн поднял свой отряд и тихо двинулся на север, чтобы обогнать ал-Хурра и пройти к Куфе с другой стороны. Но утром ал-Хурр его догнал и несколько раз отражал попытки прорваться к Евфрату. К вечеру оба отряда подошли к селению Найнава у Кербелы. Здесь ал-Хурр получил приказ задержать Хусейна там, где его застанет письмо, не подпускать к воде и не давать ему остановиться в укрепленном месте. Исполняя это распоряжение, ал-Хурр не позволил Хусейну дойти ни до одного из трех ближайших селений, расположенных в культурной полосе. Один из соратников посоветовал Хусейну напасть на ал-Хурра, пока еще не подошли подкрепления, но Хусейн сказал, что первым нападать не будет, отверг он и предложение захватить ближайшее укрепленное селение на берегу Евфрата, сочтя, что его название, ал-Акр, сулит дурное (Акр может быть понято и как «укус» или «ранение»). Наутро это стало совсем невозможным – к Кербеле подошел с четырехтысячным войском Умар, сын Сада б. Абу Ваккаса, получивший приказ возглавить арест и доставку Хусейна к наместнику.
Для задержания семи-восьми десятков мужчин, обремененных обозом с женщинами и детьми, не требовалось такого количества воинов; совершенно очевидно, что для Ибн Зийада было важно привлечь к аресту Хусейна как можно больше куфийцев, чтобы этим лишить их морального права поддерживать в дальнейшем Алидов. С этой же целью был выбран и командующий из курайшитской верхушки Куфы. Сына завоевателя Ирака совсем не привлекала позорная честь командовать арестом и, может быть, даже убийством внука Пророка; согласился он на это только потому, что Ибн Зийад пригрозил отменить его назначение наместником Рейя, если он откажется от задания. Ясно было, что Умар б. Сад станет искать почетных условий сдачи для Хусейна.
Умар начал с того, что послал к нему человека спросить, зачем он направляется в Куфу. Ответ был прежним – пришел по призыву куфийцев, которые писали ему. Хотя в этом не было ничего нового, Умар сообщил этот ответ Ибн Зийаду и спросил, что делать. Ибн Зийад ответил решительно и кратко: «Заставь Хусейна присягнуть Язиду ибн Муавии, его и всех его спутников. Если сделает это – посмотрим, как быть». Затем, 6 или 7 мухаррама («за три дня до убиения Хусейна»), пришел приказ отрезать Хусейна от воды, чтобы он так же страдал от жажды, как осажденный Усман. Лишение его воды за страдания Усмана совершенно надуманно – Хусейн в этом был не только неповинен, но и лично защищал Усмана. Однако это была самая действенная мера для упрямцев. Такой приказ будто бы получил и ал-Хурр, но вряд ли успел исполнить его до прибытия Умара и в первые дни, видимо, не препятствовал водовозам Хусейна. Прямое распоряжение Умар не мог не выполнить, и ему пришлось поставить заслон на дороге к Евфрату. Без воды жизнь невозможна и Хусейн следующей же ночью Хусейн поручил своему брату Аббасу с 30 конниками и 20 пешими при бурдюках прорваться к воде. Пока конники отвлекали на себя заслон, люди с бурдюками набрали воды. Обе стороны не проявили в бою большого азарта, поскольку после него оказался только один смертельно раненный.
ну, перевес нагляден, но такое построение - чистая фантастика
На следующую ночь Хусейн предложил Умару встретиться для переговоров. Они съехались между лагерями и долго беседовали друг с другом. Хотя никто их переговоров не слышал, стали рассказывать, что Хусейн убеждал Умара перейти на его сторону и обещал возместить весь ущерб, который может быть нанесен его имуществу репрессиями халифа. Прекрасно видя, на чьей стороне сила, Умар не поддался на уговоры.
После этой встречи Умар написал Ибн Зийаду, что Хусейн согласен на три варианта: возвратиться в Мекку, уехать в какую-нибудь пограничную область и жить там рядовым мусульманином или лично встретиться с халифом для переговоров. Ибн Зийад будто бы был готов согласиться на эти условия, но Шамир Зу-Джаушан, давний соратник Муавии, настоял на полной капитуляции. Шамир и был послан к Умару б. Саду с приказом либо перейти к решительным действиям, либо сдать командование ему и распрощаться с наместничеством.
Прибытие непримиримого Шамира расстроило Умара, надеявшегося на бескровное разрешение конфликта. Он упрекнул Шамира за то, что он расстроил дело, которое стало налаживаться. Шамир ответил: «А скажи-ка мне, что ты сделал? Ты исполнил приказ амира и убил его врага? А нет, так не стой между мной и этим войском». Уступать командование и наместничество Умар не пожелал и начал готовить войско к бою.
Сложность положения состояла в том, что на поле боя должны были столкнуться не только единомышленники, но и родственники. Так, среди сопровождавших Шамира был племянник Умм ал-Банин, матери четырех братьев Хусейна – Аббаса, Джафара, Абдаллаха и Усмана, – находившихся в лагере Хусейна; он получил от Шамира, также соплеменника Умм ал-Банин, охранную грамоту для них и послал со своим мавлей, на что они велели передать привет и сказать, что покровительство Аллаха лучше покровительства сына Сумаййи. Шамир подъезжал потом к лагерю Хусейна, чтобы лично уверить их в гарантии пощады, и услышал от них, что им не нужно помилование, когда его нет внуку Пророка.
После предвечерней молитвы Умар б. Сад предпринял последнюю попытку примирения и послал группу воинов с предложением сдаться. Хусейн ответил через своего брата Аббаса, что такое дело требует обдумывания, он просит отложить решение до утра.
Шамир (справа) грозит пальчиком Умару ибн Саду за его упрёки по лишению воды лагеря Хусейна (фильм "Муавия, Хасан и Хусейн", 30 серия)
Ночью на 10 октября люди Хусейна стали готовиться к сражению: теснее составили шатры, крепко связав их веревками, чтобы защитить себя с тыла от нападения конницы, углубили находившуюся за ними ложбину или канаву, превратив в ров, и заполнили его сухим камышом и бурьяном, чтобы зажечь при нападении. У Хусейна было около 80 бойцов (32 из них на конях) против 4 или 5 тысяч у Умара б. Сада. При таком соотношении сил сопротивление соратников Хусейна должно бы было быть подавлено за несколько минут, но для Убайдаллаха б. Зийада желаннее была сдача Хусейна, чем его смерть, к тому же в стане куфийцев было немало сочувствующих ему. Правда, среди них нашелся только один человек, который перешел на сторону Хусейна после того, как войско было выстроено в боевой порядок, – ал-Хурр б. Язид (Ал-Куфи относит переход ал-Хурра на сторону Хусейна к середине боя, когда отряд Хусейна, потеряв в контратаке 50 человек, отступил к лагерю).
ал-Хурр явился к Хусейну, чтобы вместе с ним отправиться в рай. Вообще, дело не в рае и не в религии - по фильму он укоряет куфийцев, что они сами (говорит - "мы", на самом деле лично он не призывал) заманили Хусейна и предали его. Словом, держать слово надо. Достойная позиция. (фильм "Муавия, Хасан и Хусейн", 30 серия)
Сражение началось с обычных поединков. Затем во главе кавалеристов подскакал Шамир. Хусейн приказал зажечь хворост. Шамир крикнул с издевкой: «Эй, Хусейн, зачем ты поспешил разжечь огонь на этом свете, не дождавшись Судного дня?». В ответ раздалось: «Это ты, сын козятницы*, больше заслуживаешь жариться в нем». Один из воинов Хусейна приготовился выстрелить в Шамира, но Хусейн остановил его: «Не стреляй, боюсь, чтобы это не заставило их начать нападение». Видимо, он еще надеялся обойтись без большого кровопролития.*Разведением коз занимались беднейшие бедуины, поэтому «сын козьей пастушки» звучало примерно так же оскорбительно, как «сын свинопаса» в устах европейского дворянина.
В первой половине дня на лагерь Хусейна один за другим нападали небольшие конные отряды. Их каждый раз контратаковали, и куфийская кавалерия отступала, не ввязываясь в серьезные схватки. Командующий кавалерией, видя явное нежелание подчиненных сражаться не щадя жизни, стал настаивать на введении в бой пехоты. Но командовавший ею Шабас б. Риби упорно отказывался повести её в бой. Тогда Умар б. Сад поручил ал-Хусейну б. Тамиму возглавить отряд из 500 стрелков. Атака, по-видимому, не состоялась, но стрелки вывели из строя всех коней хусайновского отряда и убили несколько человек, в том числе ал-Хурра.
После полудня куфийская кавалерия получила возможность беспрепятственно подъезжать к лагерю, Шамир прорвался до палатки Хусейна, проткнул её копьем и приказал поджечь. Перепуганные женщины выскочили из неё с воплями, Хусейн стал позорить и проклинать его за это распоряжение. Шамир отказался от своего намерения, но не столько из-за проклятий Хусейна, сколько из-за недовольства собственных воинов этим приказом. Ему было сказано, что его посылали не для войны с женщинами и детьми и что амир будет недоволен. Совершенно очевидно, что именно нежелание большинства куфийцев сражаться с внуком Пророка позволило горстке бойцов Хусейна продержаться полдня против подавляющих сил нападавших.
Тем не менее во время одиночных схваток люди Хусейна гибли, и приближалась неминуемая развязка. Рассказы о финальном этапе боя разноречивы и в некоторых деталях вызывают сомнения. Внешне наиболее связное повествование даёт ад-Динавари. В его изложении Хусейн после гибели своего брата Аббаса остался один перед лицом врагов. Его ударили мечом по голове, рана оказалась неопасной – Хусейн лишь скинул разрубленный бурнус, ему принесли калансуву (остроконечный колпак, в каких художники обычно изображают восточных мудрецов и звездочетов), он надел её и поверх обвязался чалмой, – взял на руки маленького сына и сел у шатра. Пущенной кем-то стрелой младенец был убит. Опечаленный Хусейн продолжал сидеть, и никто не решался на него напасть. Затем он попросил напиться, ему подали чашу с водой, и в этот момент стрела ал-Хусейна б. Нумайра влетела ему в рот. Хусейн выронил чашу и пошел по дамбе к Евфрату, ему преградили путь, и он вернулся к шатру. Здесь он был ранен стрелой в плечо.
Цель этого прорыва к воде Евфрата не ясна: то ли попытка прорваться к основной массе куфийцев, не принимавших участия в бою, и повести их за собой, то ли отчаянный порыв человека, измученного жаждой. Тема жажды Хусейна в этот день популярна в литературе, и до наших дней в Ираке на бачках с водой, выставляемых для общего потребления на улицах, можно видеть надпись: «Пей и вспоминай жажду Хусейна». Однако наиболее надежные источники эту тему не затрагивают. Жажда упоминается только раз, и то в связи с тем, что его ранили в момент, когда он открыл рот, чтобы напиться; не сообщается и о том, что кони были не поены перед боем. Но позже историки постарались так переставить акценты и изменить порядок изложения, что эта тема получает особое звучание. Уже Абу-л-Фарадж ал-Исфахани в первой половине X в. в книге «Убиения талибидов» переместил ночную вылазку Аббаса к воде накануне боя на день боя и этим совершенно изменил всю картину, не искажая текста сообщения.
По-видимому, к моменту возвращения Хусейна с дамбы относится рассказ о том, что Хусейн оказался отделен от шатра, где помещались его жены и вся кладь, Шамиром с десятком пеших воинов. Он устыдил Шамира за попытку войти в шатер и потребовал: «Избавьте мою семью и кладь от вашего сброда и невеж!» Шамир внял его призыву и увел людей от шатра. После этого снова повествуется о том, что Хусейн отбил нападение пехотинцев и они отступили. Вряд ли это было возможно сделать в одиночку.
Это подтверждается рассказом о переодевании Хусейна в ожидании гибели, когда у него осталось три или четыре человека: он надел штаны (саравил), предварительно продырявив их, чтобы никто не соблазнился снять с убитого, оставив позорно лежать с обнаженным срамом. Возникший при этом спор, что лучше надеть, показывает, что оставшиеся не участвовали в этот момент в бою.
Уже нельзя было надеяться на спасение. И его врагам было ясно, что после гибели сыновей и братьев Хусейн не сдастся и его придется убить, но все-таки убить этого израненного, фактически беспомощного человека никто не решался. Все надеялись, что это сделает кто-то другой. Наконец Шамир не выдержал и закричал: «Эй, вы! Что вы смотрите на этого человека, чтоб вас потеряли матери, убейте его!» Несколько воинов из его сопровождения бросились на Хусейна. Зура б. Шарик (упоминаемый в истории только единожды в связи с этим поступком) замахнулся мечом, Хусейн закрылся рукой, и меч отсек ему кисть левой руки; тут же Синан б. Анас (один из тех, кто с Шамиром намеревался войти в шатер Хусейна, и кого участник этой битвы, Хумайд б. Муслим, характеризует как придурковатого поэта) пронзил его копьем и приказал Хаулию б. Язиду отрезать голову. У того так дрожали руки, что он ничего не смог сделать, тогда Синан сам отрезал ее.
Теперь убийц не останавливал ни страх, ни смущение. Тут же Хусейн был раздет догола, стали добивать раненых и обезглавливать убитых, начался грабеж в шатрах, где укрывались женщины. С них срывали не только драгоценности, но и дорогие одежды. Подоспевший Умар б. Сад остановил мародерство и потребовал вернуть личные вещи. Грабеж прекратился, но украденное никто и не подумал возвращать.
«Битва при Кербеле», картина Аббаса аль-Мусави, между 1868 и 1933 гг.
В одном из шатров лежал несовершеннолетний больной сын Хусейна, Али Младший. Его спас Хумайд б. Муслим, убедивший Шамира, что нельзя убивать несовершеннолетнего, да еще и больного. Кроме него пощадили, как несовершеннолетних, сыновей Хасана – Умара и Хасана. Спаслись также мавла дочери Хусейна, выдавший себя за раба (а раб, как неполноправный человек, нес за все меньшую ответственность), и один из асадитов, взятый соплеменниками под покровительство на поле боя.
Голову Хусейна, главный трофей, поручили доставить в Куфу Хаулию б. Язиду; остальные занялись погребением своих 88 павших товарищей, залечиванием ран и приведением себя в порядок, 72 убитых и обезглавленных соратника Хусейна остались лежать на поле боя без погребения. Среди них было 26 ближайших родственников Хусейна: три или четыре его сына, семь братьев, четыре брата Муслима б. Акила и три его сына, три сына Хасана и четыре сына Абдаллаха б. Джафара б. Абу Талиба.
На следующий день победители отправились в обратный путь, везя с собой пленных вдов и сирот, перед которыми всю дорогу маячили вздетые на копья головы их мужей, братьев и отцов. Больше всего этих кровавых трофеев добыли киндиты (23) и хавазин (20). Оставшиеся на поле боя обезображенные тела были похоронены местными жителями из племени асад.
12 октября войско возвратилось в Куфу. На приеме во дворце голову Хусейна бросили к ногам Убайдаллаха, и он потыкал бамбуковой тростью в её зубы. Старый Зайд б. Аркам, ансар, сопровождавший Пророка в 18 походах, не выдержал этого надругательства и сказал: «Убери свою палку от этих зубов! Я видел, как эти губы целовал посланник Аллаха», – и залился слезами. Слова Зайда мало тронули Убайдаллаха – он был из другого поколения, которое считало, что раз уж власть дарована им Аллахом, то оправданны любые средства для её защиты, – и он с презрением ответил: «Клянусь Аллахом, если бы это не был бред выжившего из ума старика, я отрубил бы тебе голову». Зайд покинул зал со словами: «Раб дал власть рабу и сделал её наследственной, а вы, арабы, после этого дня – рабы. Вы убили сына Фатимы и сделали амиром сына Марджаны*. Он убивает лучших из вас и делает рабами худших из вас, а вы – одобряете унижение. Да пропадут одобряющие унижение!».
*Марджана происходила из басрийских асавира, но некоторые утверждали, что она была рабыней. В любом случае в глазах арабов происхождение её было низким.
Здесь же присутствовали пленницы, из которых выделялась Зайнаб, дочь Али и Фатимы, демонстративно сидевшая в присутствии наместника. Тот не мог не заметить этого и с возмущением спросил: «Кто это такая уселась?» Зайнаб не удостоила его ответом, а потом вступила в спор, защищая правоту погибших родственников. Убайдаллах вышел из себя; приближенным пришлось напомнить ему, что женщины не отвечают за свои слова и не надо обращать внимание на ерунду, которую они мелят. Тогда он обратил внимание на Али, спросил, кто это, и приказал выяснить, достиг ли он зрелости. Страж заглянул ему под изар (есть ли волосы на лобке) и сказал «да», и Убайдаллах приказал казнить его. Зайнаб вступилась: «Тогда убей и меня с ним», а Али с истинно аристократической выдержкой ответил: «Если у тебя есть родство с этими женщинами, то пошли с ними благочестивого человека сопровождать их, как полагается в исламе», – подразумевая, что он, Али, единственный здесь мужчина, имеющий право по степени родства сопровождать и опекать своих родственниц.
Убайдаллах опешил, замолчал, посмотрел на пленников, потом – на приближенных и наконец изрек: «Поразительное родственное чувство!» – и распорядился отправить Али к халифу вместе с женщинами.
В мечети, где, видимо, в тот же день, в пятницу, Убайдаллах объявил о победе над «лжецом, сыном лжеца, Хусейном, сыном Али» и о его гибели, произошел еще один неприятный для него эпизод: из рядов присутствовавших послышалось: «Эй, сын Марджаны! Лжец-то сын лжеца – это ты и твой отец и тот, кто назначил правителями тебя и твоего отца. Эй, сын Марджаны! Вы убиваете сыновей пророков, а говорите так, будто вы правы!» Стражники схватили дерзкого, им оказался старый слепой соратник Али, потерявший один глаз под Басрой, а другой – при Сиффине. Соплеменники-аздиты отбили его и отвели домой. Позже его все-таки схватили, отрубили голову и распяли на окраине Куфы, в ас-Сабахе.
Этим и ограничились открытые изъявления осуждения куфийцами убийства их имама, которого они сами же невольно завлекли в ловушку. Лишь по домам в кругу близких и единомышленников решались они выражать свои чувства.
Сразу же были посланы гонцы в Дамаск и Медину с извещением о победе. Медина огласилась воплями хашимиток, оплакивающих гибель многочисленных родственников, а Амр б. Саид (наместник) с удовлетворением заметил: «Этот плач – за плач по Усману». Гонец, посланный к халифу, радостно доложил о поголовном истреблении врагов, но Язид не выразил восторга, а только заметил: «Если бы я имел с ним дело, то простил бы его». Обычного в таком случае подарка за радостную весть гонец не получил.
Когда пленных доставили в Дамаск (а везли их с нарочитым небрежением, на Али, например, был надет позорный железный ошейник), Язид не знал, как с ними обращаться. Сначала он высказал Али недовольство его отцом и чуть было не отдал Фатиму, дочь Али, какому-то сирийцу без заключения брака, как рабыню (это курайшитку-то из знатного рода!), но получив полный достоинства ответ Али и гневную отповедь той же Зайнаб за то, что Язид хочет поставить себя вне мусульманской общины, сменил гнев на милость. Якобы, в Дамаске курайшиткам было разрешено открыто оплакать погибших, Али и Умар, сын Хасана, присутствовали на трапезах халифа, а затем пленных достойно отвезли в Медину.
Благопристойное завершение эпопеи ни в чем не повинных женщин и детей не смягчило враждебного отношения шиитов к Язиду, вина которого в трагедии Хусейна совершенно неясна, имя его стало для них ненавистным наряду с именами Ибн Зийада и Шамира. Гибель Хусейна завершила кристаллизацию идеологии шиизма, которому до сих пор не хватало мученика. Павший герой всегда величественнее, чем живой, – он безупречен и идеален. Мученическая кончина Хусейна стала для его почитателей примером, как надо бороться с безбожными правителями, не щадя жизни, и поставила его выше отца. Хотя еще при жизни стали подчеркивать то, что он сын Фатимы, т. е. прямой потомок Пророка, в отличие от отца, который был лишь его двоюродным братом.
У шиитов Хусейн по почитанию во главе всех. Активно воюет до сих пор. Вот, например, недавняя картина иранского художника. Игиловцы (потомки хариджитов) обезглавили пленного иранского солдата. Но Хусейн (узнаваемый по отсутствию головы) обнадёживает его близким раем.
Шииты так опечалены своим предательством, что ежегодно устраивают Ашуру - церемонию самоистязательсва в честь великомученника Хусейна
взрослые вправе сходить с ума как им угодно, но зачем тянуть с собой детей?
назад к файлу 044