Астрономия давно уже перестала быть наукой недоступной для непосвященных. Она вышла из области сухих цифр и стала наукой, имеющей для нас громадное значение; без нее мы были бы слепцами среди бесконечной вселенной. Ни одно разумное бытие не может теперь оставаться чуждым великим открытиям астрономии, открытиям, заставляющим нас воочию видеть грандиозные картины вселенной и проникать в самые сокровенные ее тайны!

Не первый уже раз стараются описать путешествия по бесконечному пространству вселенной. Лукиан Самосский еще 2.000 лет тому назад указал нам эту дорогу, а Сирано де-Бержерак 200 лет тому назад описал чудные путешествия «По странам Луны и Солнца». Позднее Эдгар Поэ рассказал о необыкновенных приключениях на луне одного роттердамского гражданина. За ним пошли тою же дорогою много и других писателей.

Но во всех этих романах главную роль играла одна фантазия автора. Теперь же астрономия настолько подвинулась вперед, что может уже служить твердым основанием для таких романов. Сообщая, под увлекательной фабулой, факты, извлеченные из телескопических открытий нашего времени, автор настоящего романа дают читателям несравненно более привлекательное и более поучительное чтение, чем те темные фантастические романы, та пустая и вредная литература, которая заполняет теперь книжные рынки, не давая читателям ни истины, ни света, ни даже пустого удовольствия легкого чтения.

Между тем, изучение вселенной производит на всех, отдающихся ему, глубокое и пленительное впечатление. Испытываешь высшее наслаждение, уносясь на крыльях воображения к бесконечным мирам, раскинутым по необ'ятному пространству, к кометам — таинственным странницам и к звездам, мерцающим в волшебной синеве неба.

Сколько вопросов представляется для разрешения при этом полете по безграничному пространству! Каковы причины изменений, происшедших на поверхности луны? Что это за широкие кольца, опоясывающие Сатурн? Откуда явились таинственные каналы, прорезывающие Марс? Каково физическое состояние туманностей, затерянных в глубине небес? Какие миры, какие человечества освещаются рубиновыми, изумрудными и сапфировыми солнцами, составляя систему двойных звезд? Все эти интересные вопросы ждут своего разрешения.

Воображение читателя последует за авторами в смелом полете по грандиозным панорамам неба... в созерцании красот природы! Роскошно парить в эфирных высотах и забыть хотя на время о суетной жизни земли, чтобы созерцать чудеса безконечности, центр которой, везде, а предел — нигде.

Камилл Фламмарион.

Прошу читателя, покинув Землю, перенестись во внутренность обширного лунного кратера, около самой столицы Луны, славного города Маулидека.

Старичек, лежащий без чувств на дне кратера, — профессор астрономии Михаил Васильевич Осипов, поставивший себе целью проникнуть в неведомые планетные миры. После многолетних трудов и изысканий Михаил Васильевич добился своей цели и упорно работая над взрывчатыми веществами, изобрел взрывчатое вещество большой силы, названное им в честь дочери Елены: еленитом. С помощью этого вещества он решил отправиться в вагоне-ядре на Луну, избранную первою станцией межпланетного путешествия. Вместе с профессором должны были пуститься в далекий путь его дочь Елена и будущий зять — француз Гонтран Фламмарион.

Но к сожалению у профессора Осипова был соперник, добивавшийся подобной же цели, тоже астроном, профессор Теодор Шарп из Вены, Проведав, что его русский коллега уже находится на пути к цели, коварный немец, сгорая от зависти, заманил Осипова в пределы Австрии, обвинил его перед властями, как агитатора панславизма, и добился заключения Осипова в Петервардейнскую крепость, а все захваченные у русского бумаги были отданы ему на просмотр. Узнав из них сущность планов Михаила Васильевича, Шарп решим сам осуществить таковые; он вошел в соглашение с богатым американцем Джонатаном Фаренгейтом. Американец увлекся мыслью побывать на Луне и дал Шарпу необходимые средства. Была сооружена на пустынном американском острове Мальпело, гигантская пушка, заряженная еленитом, и это грозное орудие выбросило на Луну вагон с Шарпом и его лаборантом Шнейдером, а Фаренгейта они оставили на острове, причем американец едва не погиб в момент выстрела пушки.

Между тем Осипов томился в мрачной тюрьме. К счастью Фламмарион случайно повстречал своего школьного товарища, инженера Сломку и с его помощью устроил бегство Осипова из цитадели.

Несчастный старик очутился опять на свободе, но заветная мечта, составлявшая цель всей его жизни, рушилась, и он был в отчаянии. Тогда Фламмарион придумал другой план, еще более грандиозный и смелый: он предложил использовать могучую силу извержения вулкана Котопахи и, утилизировав ее, перенестись на Луну, Михаил Васильевич с восторгом ухватился за эту мысль. Под наблюдением Сломки был изготовлен вагон-граната, и старый ученый, вместе с дочерью и инженером отправился в Южную Америку, куда Фламмарион уехал еще ранее. По дороге путешественники захватили с собой Фаренгейта, который решил сопровождать их на Луну, чтобы найти там обманщика Шарпа и отомстить ему.

Вулкан Котопаха превосходно выполнил свою роль пушки: вагон-граната с пятью пассажирами, был выброшен из его жерла и унесся по направлению к земному спутнику. Мечта профессора Осипова сбылась: он ступил на почву Луны и увидел здесь своеобразных обитателей Луны, селенитов, развивших у себя высокую цивилизацию. Лунные жители радушно приняли земных гостей, скоро освоившихся с их языком, нравами и обычаями.

Изучив и исследовав населенное полушарие Луны, невидимое с Земли, Михаил Васильевич и его спутники предприняли изучение видимого полушария, представляющего из себя печальную, голую пустыню. Здесь старый астроном полагал найти вещество, обладающее способностью концентрировать в себе двигательную световую энергию. Это драгоценное вещество было необходимо ему, чтобы иметь возможность с его помощью, перенестись на другие планеты. Поиски были удачны, и путешественники уже собирались покинуть Луну, как вдруг они наткнулись на полуврытый в почву вагон Шарпа.

Когда путешественники проникли в вагон, то внутри его оказались два трупа. Это были Шарп и его спутник, которые попав на Луну не могли выйти из ядра, ставшего их могилой.

Сам Шарп, впрочем, оказался еще со слабыми признаками жизни и путешественники захватили его с собой, окружив самым заботливым уходом. Но, несмотря на все старания, Шарп продолжал в течение двух недель оставаться в состоянии каталепсии.

Путешественники отыскали свой вагон, привели его в порядок и покрыли снаружи светочувствительным веществом. От'езд был назначен в самый день конгресса, созванного селенитами в честь пришельцев с Земли. Обширный кратер, где должно было происходить собрание, был избран местом прощания с Луной и путешественники заблаговременно перенесли сюда свой вагон. Фаренгейт решился остаться на Луне у постели бесчувственного Шарпа.

Вдруг, в самый день от'езда, Шарп куда-то скрылся. Все поиски оказались напрасны, и бросив искать, они отправились на конгресс. Оказалось, что Шарп нашел себе убежище в их же вагоне, откуда и появился во время собрания. Раз'яренный Фаренгейт кинулся на него, но Шарп поразил его зарядом еленита. Произошел ужасный взрыв. Пользуясь суматохой, Шарп похитил Елену, скрылся с нею в вагоне и с быстротою молнии унесся по направлению к солнцу. Увидев это, Осипов упал в обморок, Фламмарион потерял голову от бешенства, и только один Сломка сохранил самообладание.

Несчастный жених обезумел от горя. Он кричал, проклинал похитителя, тщетно вглядываясь в пространство, где, среди солнечного блеска, нельзя было различить ничего...

— Гонтран! — говорил Сломка своему другу — Гонтран!

Но, поглощенный горем, Фламмарион не слушал ничего.

Инженер перенес тогда свое внимание на старого ученого, лежавшего без чувств на каменистой почве кратера. Неподвижный, с бледным лицом, закрытыми глазами, старик походил на мертвеца.

— Гм... — пробормотал Сломка, оглядываясь кругом, — надо что-нибудь поделать: старик нуждается в тщательном уходе, а что касается Гонтрана, то еще немного, и он, право, сойдет с ума!

Тут только инженер заметил, что кратер, еще четверть часа тому назад сплошь наполненный толпами селенитов, опустел. Лишь вдали виднелись последние группы лунных жителей, направлявшихся к отверстиям туннелей, которые чернели в стенах кратера.

— Эгоисты, — мелькнуло в голове Сломки. — Ни один из них и не подумает помочь нам в беде.

Чья-то рука опустилась на плечо Сломки. Он обернулся и увидел Телингу, селенита, служившего им проводником и переводчиком во все время их пребывания на Луне.

— А, это вы?! — воскликнул обрадованный Сломка. — Ну, видали-ли вы где-нибудь таких подлецов, как этот Шарп?!

Селенит молча покачал головою.

— Вам надо торопиться, — проговорил он.

— Торопиться?! — с недоумением переспросил Сломка.

— Да, уйти отсюда.

— Почему же?

— Ночь, — лаконически отвечал Телинга, показывая рукою на горизонт.

Сломка взглянул и заметил, что вершины соседних гор и кратеров окутались тенью. В воздухе чувствовался холод. Лазурь неба, еще недавно сиявшая ослепительным блеском, потемнела, и на ней одна за другою начали загораться звезды,

Очевидно, приближалась долгая, холодная лунная ночь.

— Брр... — поежился Сломка, вспомнив, что они ведь находятся теперь уже на видимом полушарии Луны, где климат гораздо более суровый, ночи невыносимо морозные, а дни нестерпимо жаркие. — Мне на плечи словно кто-то набросил ледяной плащ!

— Нельзя медлить, — настойчиво повторял Телинга... — Все жители Луны уже скрылись к теплые внутренние жилища. Опасно и вам оставаться снаружи.

— Вы правы, — согласился инженер. — Я чувствую, как кровь стынет в моих жилах.

Проговорив это, Сломка взвалил на плечи старого ученого, схватил за руку убитого горем Гонтрана и, в сопровождении Телинги, направился к одному из туннелей.

У самого входа в туннель он вспомнил о Фаренгейте. Всецело занятый состоянием Михаила Васильевича и горем Гонтрана, инженер и позабыл про американца.

— Я не могу покинуть здесь американца, — решительно проговорил он Телинге и, оставив Осипова и Гонтрана в туннеле, побежал назад. Селенит последовал за ним.

Пораженный в грудь смертоносным снарядом Шарпа, американец лежал с застывшими чертами лица, остеклевшими глазами и стиснутыми зубами. Правая рука его судорожно сжимала рукоятку револьвера.

— Он, может быть, жив! — вскричал Сломка, подходя ближе.

Телинга покачал головой.

— Смерть и холод уже сковали члены мертвеца — проговорил он своим гортанным голосом, — и вы видите перед собой только безжизненные останки.

— По крайней мере я похороню его.

— Нет, — сказал селенит, — почва уже обледенела вы не в силах будете вырыть могилу. Да это и бесполезно: ночной холод сохранит тело от тления, а когда снова засияет солнце, тогда вы сделаете все, что найдете нужным.

— Нет, я все-таки не могу так оставить его. Будь что будет, а я возьму его с собой.

Сломка перетащил Фаренгейта в туннель, а оттуда перенес сначала Осипова, а затем американца по длинному коридору в обширную залу. Положив старика на постель, где прежде лежал Шарп, Сломка порылся в одном из своих многочисленных карманов и вытащил маленькую свечку, которую тотчас зажег. Мерцающее пламя озарило темную залу, придав ей еще более мрачный и угрюмый вид.

Он подошел к Фламмариону, сидевшему неподвижно, опустив голову на грудь. Прикосновение руки вывело его из апатии: он поднял голову и взглянул на своего приятеля.

— Ну, ну, Гонтран, очнись!.. — ободрительно проговорил инженер. — Будь мужчиной!.. Какого чорта так рюмить... Я стыжусь за тебя!

Фламмарион сделал жест отчаяния и убитым голосом прошептал:

— «Елена»!

Сломка с досадой топнул ногой.

— Он все свое!.. Да разве хныканьем пособишь горю? Ведь не вернешь ты своими вздохами невесты!..

— Мне вернуть ее? Увы, она погибла,.. погибла навсегда. Ах, зачем этот злодей Шарп не убил и меня вместе с Фаренгейтом!

Сломка возмутился.

— Какой эгоизм! — воскликнул он. — А мы-то! Ты о нас, в частности обо мне, совсем не думаешь?

Фламмарион не отвечал. Он сидел, закрыв лицо руками.

— Да полно же, — продолжал утешать инженер. Почему ты думаешь, что Елена погибла? Я, напротив, полагаю, что мы можем спасти ее...

Горнтран вскочил.

— Ты думаешь?!.. У тебя есть план?.. Ты надеешься?!. — вскричал он, хватая своего друга за руку.

— Пока я не имею ничего в виду... — отвечал тот. — Но надежду терять нечего: мы можем пуститься в погоню за похитителем, мы можем вырвать у него добычу...

Тяжелый вздох прервал его речь: это очнулся от обморока Осипов.

— Увы, — дрожащим голосом проговорил он, — к чему пустые иллюзии, когда последняя надежда потеряна? Что вы говорите о погоне за Шарпом, когда может быть через несколько часов мы все будем холодными трупами!..

Инженер удивленно взглянул на старого ученого.

— Как, и вы отчаиваетесь?! — Ну, так слушайте же, — энергично произнес он, — если отец и жених отказываются помочь несчастной жертве похитителя, то я, я один приду к ней на помощь.

Гонтран горячо пожал руку друга.

— Располагай мною, как хочешь, Вячеслав, сказал он. — Я сделаю все, что ты скажешь, я всюду последую за тобою... Прочь отчаяние и слезы!

— Но вы забыли, — убитым голосом произнес Михаил Васильевич, — что похитив наш вагон, мерзавец Шарп лишил нас средств не только покинуть Луну, но и существовать на ней. У нас нет ни припасов, ни пищи, ни воды.

— Но ведь живут же чем-нибудь селениты?

— Вы, повидимому совсем не обратили внимания на то, что мы до сих пор не пользовались пищей селенитов?

— Отчего же нам не питаться теперь их пищей?

— Я убедился, что она для нас совсем непригодна.

Ужасное известие сначала так ошеломило Гонтрана и его друга, что они не могли проговорить ни одного слова. Наконец Сломка опомнился.

— Умереть с голоду!.. — вскричал он. — Сделать девяносто тысяч миль на Луну только для того, чтобы умереть здесь с голоду!.. Но это просто смешно!.. Если-бы земные астрономы могли видеть это, они лопнули-бы от хохота у своих телескопов!

— Смешно или нет, это другой вопрос, — отвечал на выходку своего приятеля Гонтран. — Но факт, что у нас более нет с'естных припасов и с этим надо считаться.

Инженер бешено бегал по комнате.

— Нет! — остановился он чрез несколько минут, — нет, я не согласен... Как? Нас трое, нам известны все тайны современной науки, и мы будем не в состоянии поддержать свою жизнь в этом мире?! Это невероятно!..

Фламмарион печально покачал головою.

— Ты обольщаешься, бедный мой Вячеслав... Найти систему передвижения, которая-бы позволила нам пролететь миллионы миль, употребляя вместо лошади солнечный луч или электрический ток, — обозреть весь планетный мир, посетить Солнце и звезды, — все это пустяки. Но сделать котлету или бифштекс, не имея под рукой ни баранины, ни говядины, — признаюсь, это выше моих сил.

Инженер нетерпеливо пожал плечами.

— Честное слово, Гонтран, — вскричал он, — ты такой же буржуа, как и те, что каждый день толпами собираются к Дювалю или в дешевые рестораны Палерояля набивать свои зобы. Ну, неужели бифштекс и котлета безусловно необходимы для существования человека?!. и это в XX веке, когда сделано столько химических открытий.

С этими словами инженер обратился к Михаилу Васильевичу,

Но старый ученый, оказалось, не, слыхал ни слова из разговора приятелей: сидя на постели он лихорадочно покрывал листки своей книжки длинными колоннами цифр.

— Шарп достигнет Венеры через двадцать пять суток, пять часов, 46 минут и 30 секунд, — воскликнул он наконец, поднимая голову. — А в соединении с Солнцем эта планета будет только через месяц: в этот момент Венера будет в наименьшем расстоянии от Земли, — всего в двенадцати миллионах миль.

— Ого, порядочно! — заметил Гонтран. — Но я не понимаю, для чего эти вычисления?

— А для того, мой друг, — отвечал Сломка, перебивая ответ старого ученого, — что нам надо в этот месяц найти достаточно быстрое средство передвижения и в свою очередь перелететь на Венеру — догнать Шарпа и освободить Елену.

Осипов молча схватил руку инженера, крепко пожал ее.

— Смотри, Вячеслав, не слишком-ли велики твои надежды.

— Эх! — воскликнул Сломка. — Я тебе повторяю, что нас трое, что нам не страшно ничто... Что касается лично тебя, Гонтран, то право, твоя скромность и недоверие к собственным силам чрезмерны. Любовь к науке уже заставила тебя сделать чудеса, а любовь к Елене заставит сделать вещи еще более удивительные.

— Несмотря на свое горе, Гонтран не мог удержаться от улыбки.

— Итак, — снова начал Сломка, — благодаря мошеннику Шарпу, мы находимся в том же положении, в каком находился Робинзон на своем острове, с тою только разницей, что у Робинзона были хоть фрукты, а у нас...

Вдруг Сломка энергично ударил себя кулаком по лбу, выругался и со всех ног кинулся под кровать. Он вытащил оттуда об'емистый ящик.

— Что такое?! — в один голос спросили удивленные Фламмарион и, профессор. — Что это за ящик?

— Очень просто: вещественный знак душевной доброты Елены... Не желая покидать Шарпа без всяких средств к существованию, ваша дочь, Михаил Васильевич, оставила для него небольшой запас провизии.

Инженер открыл ящик, в котором оказалось несколько дюжин бисквитов и четыре коробки с консервами.

— О, у этого ребенка золотое сердце! — проговорил тронутый профессор.

— Успех обеспечен, — заявил Сломка.

— Как обеспечен? — спросил его приятель.

— Да ведь чтобы, построить аппарат для полета на Венеру, нужно время, значит нужна пища.

— И ты думаешь, — перебил друга Гонтран, внимательно осматривая содержимое драгоценного ящика, что нам троим этого хватит на все время?

— Нет, конечно, но мы успеем устроить себе запасы других пищевых веществ.

— Устроить! Хорошее словечко! — воскликнул Гонтран. — Впрочем, может, ты и вправду хочешь фабриковать бифштексы и котлеты?

— Я просто отыщу способ приготовления таких веществ, которые-бы могли быть усвояемы нашим организмом, помогая последнему восстанавливать истраченные силы.

Фламмарион пожал плечами.

— Ну, вот, — заметил он, — ты сам в конце концов приходишь к моей говядине и баранине.

— Эх, друг мой, — остановил приятеля Сломка, — очевидно, похищение невесты перевернуло у тебя вверх дном все мозги. Иначе ты сообразил-бы, что твоя говядина на четыре пятых состоит из воды, и лишь одну пятую часть ее составляют твердые вещества, как альбумин, фибрин, креатин, желатин, хондрин и т. п.

— Прекрасно, — согласился Гонтран, — но воды ведь много и на Луне... Остается теперь значит, приготовить альбумин, фибрин и прочее.

— И это лишнее, — об'яснил Гонтрану профессор Некоторые из твердых составных частей мяса, напр. хондрин и желатин, совершенно не нужны; мы можем обойтись и без них. Что касается остальных, каковы фибрин и альбумин, то это суть тела сложные, стоящие из кислорода, углерода, азота и водорода, взятых в известной пропорции. Вот эти то тела нам и надо приготовить: их будет совершенно достаточно для поддержания нашего организма. О приготовлении же говядины, хлеба и т. п. нечего и думать.

— Ага, понимаю! — воскликнул Гонтран. — Ну, что же, станем питаться прямо альбумином, фибрином и проч., все лучше, чем умирать с голоду... Но ведь для химического изготовления нужны инструменты, а где мы их возьмем. Все лабораторные приборы увезены Шарпом.

— Нет, не все! — торжествующим тоном воскликнул Сломка.

Он бросился в темный угол залы и притащил оттуда еще какой-то ящик, который и положил у ног профессора.

— Это еще что такое? — спросил тот в удивлении. — Да вы просто волшебник, откуда что у вас берется....

— Вовсе нет.

— Ведь это мой ящик с химическими приборами... Как же он попал сюда?

— А помните, профессор, мы отложили его, чтобы исследовать перед от'ездом состав лунной атмосферы. Ну, за разными хлопотами дело не состоялось, ящик мы забыли, а вот теперь он нам и пригодится!

— Да, брат, — обратился к Гонтрану молодой инженер, — с этим вот, — и он многозначительно постучал по крышке ящика, мы наделаем тебе и бифштексов, и котлет.

Михаил Васильевич открыл ящик и — не мог удержаться от радостного восклицания.

— Эвдиометр, анероид, термометры, буссоль, трубки, эпруветки, реактивы! — стал перечислять он, любовно осматривая каждую вещь. — Прекрасно!

Пересмотрев все в ящике, старый ученый подумал несколько минут, потом начал:

— Ну-с, за дело... Приступим по порядку: прежде всего нам необходимо исследовать воздух, которым мы дышем, — неправда-ли, дорогой Гонтран.

— Конечно, если... Конечно, если.... — замялся Фламмарион, не зная, что ему ответить.

Михаил Васильевич считал своего будущего зятя великим ученым: лишь потому он и согласился на брак его с Еленой. Между тем можно было без всякой ошибки назвать Гонтрана круглым невеждой в науках. Только благодаря своему доброму гению, Сломке, Гонтрану и удавалось скрывать свое невежество от профессора. Молодой инженер пришел, как всегда, на помощь приятелю.

— Какой же способ вы думаете применить, профессор? — обратился он к Михаилу Васильевичу.

Тот задумался.

— Гм... Видите-ли, сначала я хотел употребить эвдиометрический способ Ге-Люссака, но, как вы знаете, он дает показания лишь приблизительной точности, тогда как нам теперь нужны данные совершенно точные.

— В таком случае примените фосфор, посоветовал Сломка, — это и просто, и хорошо.

Михаил Васильевич молча кивнул головой, взял стеклянную коробку, в которой лежали реактивы, переложил их в другое место, а коробку наполнил дистиллированною водой. Затем он отыскал в ящике градуированную эпруветку и погрузил ее отверстием в воду таким образом, что внутри ее содержалось ровно сто кубических сантиметров воздуха. Операция закончилась тем, что профессор ввел внутрь эпруветки палочку фосфора.

— Об'ясни мне, пожалуйста, в чем ту дело, — прошептал Гонтран на ухо Сломке,

— Очень просто: фосфор должен поглотить весь кислород, в эпруветке останется один азот и по его количеству старик легко вычислит состав лунного воздуха...

В этот момент вблизи послышалось легкое трещание свечи. Сломка, оглянулся и увидел что последняя догорела и готова погаснуть.

— Ого, мы скоро очутимся в потемках, — заметил он.

— Как же быть? — спросил Гонтран.

— Как быть? А мы устроим лампу — разрешил недоумение молодого человека профессор.

Он вынул из ящика две склянки, содержащие терпентин и спирт, налил той и другой жидкости в третью склянку поровну, всунул в горлышко расщипанную бичевку и зажег. Ипровизированная лампа с успехом начала выполнять свое назначение.

— Ох, эти ученые люди! — подумал изумленный Гонтран.

Между тем старый ученый принялся за новое дело.

Узнав состав лунной атмосферы, — сказал он, — нам нужно исследовать и состав лунной воды. Конечно, легче всего для этого разложить последнюю в вольтаметре электрическим током. Вольтаметр устроить легко, но как добыть ток?

— Можно сделать вольтов столб, — предложил инженер. — Цинковых кружков можно наделать сколько угодно из того же ящика: он ведь весь из цинка, Медные кружки тоже найдутся: соберем всю медную монету какая у нас есть; кроме того, коробки с консервами сделаны из меди. Остается, значит, приготовить суконные кружки. На их изготовление я пожертвую полу своего пальто.

— Этот способ разложения воды далеко не нов, — об'яснил Сломка Гонтрану, — еще в 1800 году Никольсон и Карлейль применили его для анализа воды.

Предложение инженера было одобрено профессором и все усердно принялись за изготовление вольтова столба.

— А что делается с фосфором? — спросил во время работы Гонтран.

— Ах, да, я и забыл! — воскликнул Михаил Васильевич, подбегая к аппарату дня анализа воздуха. — Однако это любопытно, — прибавил он, — кидая взгляд на эпруветку.

— Что такое? — спросил Сломка, перекладывавший медные и цинковые кружки вольтова столба смоченными в серной кислоте кусочками сукна.

— Оказывается, лунный воздух состоит не из 79 частей азота и 21 — кислорода, как земной, а из равных частей того и другого газа.

— Оттого-то нам и дышется здесь так хорошо, несмотря на уменьшенное против земного атмосферное давление, — отозвался инженер.

— Теперь примемся за анализ лунной воды. Столб готов?

— Готов.

Михаил Васильевич устроил из широкой воронки и двух эпруветок вольтаметр, налил в него подкисленной лунной воды и провел ток от вольтова столба. Мгновенно вода стала разлагаться, причем ее кислород стал, собираться в одной эпруветке, а водород в другой.

Профессор задумчиво наблюдал анализ воды, поглаживая свою бороду.

— О чем вы задумались, Михаил Васильевич? — прервал наступившую тишину Сломка.

— Да все о том же: у нас есть кислород, есть водород, есть азот. Все это добыть легко, но откуда взять углерода и в каком виде.

Старый ученый опять задумался.

— А графит? — вдруг воскликнул он. Ведь это чистый углерод, а его на Луне — сколько угодно. Ну, теперь дело в шляпе. Из воды мы добудем кислород и водород, из воздуха — азот, а из почвы — углерод. Когда же запасы пищевого материала будут обеспечены, — проговорил Михаил Васильевич, с отеческою нежностью смотря на своего будущего зятя, — тогда я прибегну опять к вашей гениальной изобретательности, чтобы изыскать средство догнать Шарпа и вырвать из его когтей добычу.

Гонтран воскликнул дрожащим голосом:

— Я готов умереть за вашу дочь, профессор!

Тем временем практичный Сломка еще раз проверил количество припасов, оставленных девушкой для Шарпа.

— Михаил Васильевич, Гонтран, — обратился он к своим товарищам. — Мы должны поторопиться с работой над пищевыми веществами; у нас всего тридцать три сухаря и четыре коробки консервов, по полфунту каждая... Этого хватит не более, как на четыре дня.

Глубокий вздох раздался в углу залы.

— Это что такое? Тут кто-то есть? — обеспокоился Осипов.

— Фаренгейт! Мы и забыли совсем о нем,

Сломка и Гонтран бросились к Фаренгейту, лежавшему на полу. Американец пришел в себя, но видимо ничего не сознавал. Он смотрел тупым, бессмысленным взглядом перед собой.

— Что с ним? Что-то больно он тих и спокоен, не кончается-ли взаправду? — говорил Сломка.

— Он оглушен взрывом, немножко спокойствия, дня два полежит в кровати и придет в себя — утешал Осипов.

Друзья устроили Фаренгейта поудобнее в кровати, положили на голову ему холодный компрес и принялись под руководством Осипова за работу по добыванию пищевых продуктов.

— Я не могу больше, Вячеслав!

— Ну, еще немножко бодрости!

— Эх, бодрости у меня сколько угодно... Да голодный желудок настойчиво заявляет свои права.

Гонтран произнес эти слова таким плачевным тоном, что его приятель почувствовал сострадание. Он бросил свою работу: сгущение азота и кислорода с помощью нагнетательного насоса и принялся утешать Фламмариона.

— Как, ты не можешь пропоститься два дня! Стыдись!.. Какой из тебя выйдет исследователь!

Фламмарион горестно воскликнул.

— Я готов отрезать себе руку, чтобы приготовить котлетку или бифштекс.

— Какая фантазия — улыбнулся инженер.

— И право, я готов привести ее в исполнение. Моя голова идет кругом, мысли путаются. О, как я голоден! — вздохнул Гонтран.

— А есть нечего... Бедный мой Гонтран... — проговорил Сломка, пытаясь шуткою развеселить друга. — Но погоди немного: Михаил Васильевич таки добьется успеха... Ты сам видишь как это трудно.

— Если этот успех будет достигнут еще через несколько часов, то боюсь, что он застанет меня уже мертвым, — печально сказал Гонтран.

Он не успел договорить, как старый ученый, возившийся в другом углу залы над своими аппаратами, торжественно воскликнул:

— Гонтран! Сломка!

Молодые люди поспешно кинулись к профессору и прибежали как раз во время, чтобы поддержать его: до сих пор энергично боровшийся старый ученый не выдержал и зашатался. Он указал рукою на кристализатор с каким-то черноватым клейким веществом и прошептал:

— Здесь!.. Ешьте!..

Голова старика бессильно повисла, глаза сомкнулись, колени подкосились.

Оба приятеля в ужасе переглянулись.

— Он умер!.. — вскричал Гонтран.

— Нет, это просто обморок, — успокоил его инженер. — Помоги-ка мне перенести его на постель, а потом посмотрим, что у него получилось.

Уложив безчувственного профессора в постель, молодые люди вернулись к аппаратам и стали рассматривать добытое Михаилом Васильевичем пищевое вещество.

— Брр!.. — проговорил Гонтран с гримасой отвращения. — Значит придется питаться этой дрянью.

— Я думаю.

— Ну, делать нечего, чорт возьми!.. Есть-то очень хочется... Уф, словно солодковая паста!

Сломка открыл кристализатор и вынул из него, при помощи ножа, кусок вещества, пожевал и проглотил.

— Ну, что, вкусно? — спросил Гонтран.

— Ничего-себе... Немножко приторно, но это пустяки... Впрочем, попробуй сам!

Сломка добыл из кристализатора новую порцию вещества и Гонтран проглотил ее зажмурившись, с отчаянной гримасой.

— Бррр!.. И ты думаешь, что этого будет достаточно для нас, чтобы не умереть с голода? В теории — да, — отвечал инженер. — Впрочем, мы скоро сами узнаем, что с нами будет.

Сломка зацепил новый кусок драгоценного вещества и, отправившись к постели профессора, вложил пищу в рот последнего. Что касается его приятеля, то он принялся наблюдать, какое действие произведет на его организм прием странного кушанья.

— Удивительно! — пробормотал он наконец. — Моя голова приходит в порядок, мысли становятся правильнее, вой желудка замолк... А как ты себя чувствуешь, Вячеслав?

— Я? я чувствую себя так же, как если-бы сейчас вышел из-за стола, после самого изысканного обеда.

— В самом деле? Жаль только, что наше питание выйдет несколько однообразным, — с печальной миной заметил Гонтран.

— Ну пошел!.. — махнул на него рукою Сломка. — Неужели ты только и живешь для того, чтобы есть? Я, наоборот, ем, чтобы жить...

В эту минуту Михаил Васильевич открыл глаза и с удивлением осмотрелся кругом.

— Что это? — проговорил он слабым голосом. — Я, — кажется, спал?

— Нет, профессор, вы умирали с голоду, — отвечал инженер. Старый ученый приложил руку ко лбу.

— Ах, в самом деле!.. Я припоминаю!.. — прошептал он.

Затем, вдруг вскочив с постели, Михаил Васильевич бросился к своим спутникам и обнял их, восклицая:

— Мы спасены! Мы спасены!

— Гм... — проворчал Гонтран. — Так-то так, а все же я с большим бы удовольствием с'ел одну или две котлеты...

Старик пожал плечами.

— Будьте довольны и тем, что теперь в состоянии изыскать средства, чтобы преследовать Шарпа.

— Я предлагаю, — поспешил заявить Фламмарион, услыхав о Шарпе, — отправиться в горы Вечного Света!

— Это еще зачем? — спросил его приятель.

— Чтобы отыскать вагон, в котором приехал похититель, приспособить его, с помощью светочуствительного вещества, к путешествию на Венеру, и затем, не теряя времени, пуститься в погоню...

Инженер покачал головою,

— Бедный мой друг, — заметил он, — ты забываешь, что такой аппарат понесется прямо к Солнцу, а чтобы попасть на Венеру, нам нужно, чтобы планета находилась как раз на нашем пути. Но Михаил Васильевич уже вычислил, что на путешествие до Венеры при помощи светочувствительного вещества потребуется в крайнем случае двадцать пять суток...

— Ну, так что же?

— Как что?! Но ведь до соединения Венеры с Солнцем, то-есть до того времени, когда она станет на прямой линии между центральным светилом и Луною, — остается всего-то двадцать пять дней. Отними отсюда время, необходимое для отыскания вагона, для переделки его и так далее... Когда же мы будем в состоянии пуститься в путь? Дней за десять до соединения Венеры, — в самом благоприятном случае... Следовательно, мы уже захватим эту планету на нашем пути, — она отойдет далеко в сторону, а мы понесемся к Солнцу и погибнем в его раскаленной фотосфере...

— Тогда поедемте иначе! — запальчиво вскрикнул Гонтран. — Как-бы там ни было, мы должны догнать этого мерзавца!

Сказав это, молодой человек горестно склонил голову.

— О, — прибавил он убитым голосом, — видно, наука и знание — лишь пустые слова!

Сломка и старый ученый хотели ободрить его, но за дверями залы послышались чьи-то шаги.

— Кто это там? — пробормотал Михаил Васильевич. — Верно Телинга...

Догадка старого ученого была совершенно справедлива: скоро на полуосвещенной стене и на полу залы обрисовалась гигантская тень селенита.

— Привет вам, друзья, — металлическим голосом произнес Телинга.

— Привет и вам, — отвечал профессор. — Каким образом вы бодрствуете, когда все ваши соплеменники погружены в глубокий сон?

— Я иду из Вандунга и несу вам вести...

— Вести? — в один голос спросили путешественники. — О ком?

— О том земном жителе, который похитил ваш аппарат и молодую девушку.

Старый ученый от изумления не мог выговорить ни слова. Гонтран кинулся к Телинге и задыхающимся голосом спросил:

— Итак, этот негодяй упал обратно на луну?! О, если-бы мне удалось встретиться с ним!

— Упал обратно?.. Но это немыслимо... Шарп должен достичь Венеры... — воскликнул ученый.

Велика была любовь старика к дочери и ненависть к ее похитителю, но страсть к науке была еще сильнее, — оттого он предпочитал лучше, чтобы Шарп, при помощи изобретенного им способа передвижения, добрался до Венеры, чем чтобы его вычисления оказались ошибочными.

Селенит покачал головою.

— Тот, кого вы называете Шарпом, — произнес он, — и не думал падать обратно. Напротив, он с быстротою молнии продолжает нестись на Тихи, но достигнет ее однако, не раньше, чем Солнце позолотит вершину Вандунга.

— Это невероятно! — отозвался старый ученый. — Шарп делает по 75.000 километров в час и находится в пути уже шестые сутки, следовательно уже около двух с половиною миллионов миль отделяют его от Луны ... На подобном расстоянии даже сильнейший телескоп не в состоянии различить тела столь ничтожных размеров, как наш вагон,

— Однако из слов Телинги ясно, что за полетом Шарпа кто-то следит, — возразил профессору Сломка, и обратился к селениту с вопросом на языке обитателей Луны.

— Неправда-ли, ведь астрономы обсерватории Вандунга наблюдают за движением беглеца?

— За его полетом действительно следят, — отвечал спрошенный, — но не мы, селениты.

— Так кто же?

— Обитатели Тихи, планеты, называемой вами Венерой.

Михаил Васильевич и оба его спутника были в полном недоумении.

— Разве между Луной и Венерой устроен оптический телеграф?!. — вопросительно сказал Гонтран.

— Что ты! — остановил приятеля инженер.

— Нет, не «что ты»... — перебил последнего в свою очередь, старый ученый. — Очень вероятно, что догадка Гонтрана вполне справедлива... Расскажите пожалуйста, — прибавил он, обращаясь к селениту, — каким образом вы сноситесь с жителями Тихи?

— Уже несколько веков, как наши астрономы заметили на поверхности этой планеты блестящие точки, постоянно изменявшиеся в своей форме и группировке. После многих догадок они решили, что это — сигналы, которыми жители Тихи обмениваются с обитателями других небесных тел. Когда таким образом настоящее значение точек было понято, лунные астрономы постарались организовать устройство ответных сигналов...

— Ну и какой же способ выбрали они? — спросил профессор.

— Способ очень простой: дело в том, что на поверхности нашей планеты в изобилии находится металл, электропроводимость которого резко меняется в зависимости от силы падающего на него света...

— Это селен! — воскликнул Сломка.

— Да перестанете ли вы соваться, со своими непрошенными об'яснениями?! — прикрикнул на него разсерженный ученый.

Инженер прикусил язык, и Телинга хладнокровно продолжал:

— Из этого металла мы устроили огромных размеров рефлектор, и к центру его провели нити от электрического генератора и аппарата для передачи слов...

— А действие этого аппарата? — спросил ученый.

— Действие очень просто, — отвечал оно основано на превращении звуковых волн в световые, которые несутся чрез пространство на Тихи и собираются обитателями последней при помощи подобного же аппарата; аппарат этот, кроме того, проводит обратное превращение световых волн в звуковые, и в результате наши небесные братья получают возможность слышать наш голос, как если-бы мы были отдалены не громадным пространством, а всего несколькими шагами. В свою очередь и мы имеем ту же возможность.

— Это чудесно, чудесно, — проговорил вполголоса старый ученый, задумываясь,

Шарп и даже похищение дочери были теперь далеко от него. Его ум был всецело занят мыслью о взаимных сношениях двух миров, разделенных пространством в двенадцать миллионов миль.

Сообщение Телинги о сношениях Луны с Венерой заставило глубоко задуматься слушателей селенита.

Вдруг какая-то мысль заставила Гонтрана поспешно вскочить с места.

— А ведь это идея, над которой стоит подумать! — воскликнул он, приставляя палец ко лбу. Отчего и нам не воспользоваться световыми лучами, как ими пользуются обитатели Луны?!

Михаил Васильевич и Сломка с удивлением посмотрели на него.

— Ну да!.. что же тут удивительного? — проговорил тот. — Сколько раз вы сами говорили мне, что свет, теплота, звук, электричество — все это лишь виды одной и той же силы, виды, способные переходить один в другой! Отчего же не попытаться и в данном случае применить подобное превращение: отчего не превратить свет в электричество, и последнее употребить в качестве двигателя?! Тогда мы смело могли-бы догнать Шарпа и освободить его жертву.

— Я все-таки не совсем понимаю вас, — отозвался профессор.

— Извольте, я выскажусь яснее... Свет есть ничто иное, как колебание эфира?.. Так?.. Прекрасно. Теперь предположим, что значительное количество таких колебаний отражено, при помощи огромного зеркала, прямо по направлению к Венере, — что тогда выйдет? Конечно, световые волны со страшной быстротой понесутся в пространстве и достигнут последней планеты. Обитатели Луны пользуются этим чтобы передавать звуки своего голоса, а мы воспользуемся, чтобы перенестись сами.

Сломка уже хотел уже привести своему приятелю тысячи возражений, как вдруг Телинга, до сих пор молча прислушивавшийся к разговору, происходившему по-селенитски, об'явил, что подобный аппарат у них есть готовый в обсерватории Вандунга.

— Вот видите! — вскричал торжествующий Гонтран.

Старый ученый не знал, верить ли ему своим ушам; что касается инженера, то он обратился к селениту с просьбою описать устройство прибора.

— Вы можете, когда угодно, увидеть его сами, — отвечал тот.

— Удивительно!.. — Удивительно!... — мог только проговорить Михаил Васильевич. — Где же этот аппарат?

— Его отдельные части хранятся в галлереях Вандунга.

— Его применяли когда-нибудь?

— Нет, хотя он построен уже десятки лет тому назад, и сам изобретатель его успел уже умереть. Дело в том, что наше тогдашнее правительство, не желая нарушать безмятежного счастья, царившего на нашей планете, не решилось допустить сношении с миром, которого ни нравы, ни цивилизация не были нам известны. Аппарат был конфискован и сложен на хранение в обсерватории, где лежит и до сих пор.

— А как вы думаете, разрешат нам воспользоваться этим аппаратом теперь? — спросил селенита профессор.

— Я думаю... Я не вижу, по крайней мере причины, почему-бы вам могли отказать.

— О, это было-бы такое счастье... такое счастье... — проговорил старый ученый, представляя себе полет в междупланетном пространстве,

— Но вот какое затруднение, — обратился к Сломка: — раз отраженный свет является двигателем прибора, во всяком случае довольно тяжелого, то необходимо огромное количество световых лучей, чтобы привести его в движение. Мне кажется, нужен рефлектор, имеющий не менее километра в диаметре.

— Почему же?

— Как, почему? Подумайте, что ведь этот аппарат должен пролететь 12 миллионов миль!.. Двенадцать миллионов!.. Какая масса света должна быть превращена в механическую двигательную энергию!

— Ну, положим, что это расстояние смело может быть уменьшено вдвое, — возразил профессор: — нам ведь надо лишь долететь до пояса равновесия, а там аппарат понесется просто в силу своей тяжести.

— Все-таки... — начал инженер.

Телинга прервал его:

— Изобретатель прибора вычислил, что для движения его совершенно достаточно такого количества солнечных лучей, какое может быть отражено параболическим зеркалом, имеющим пятьдесят метров высоты и двести пятьдесят ширины.

— Все равно, — возразил инженер, — где мы достанем и такой рефлектор?

— Он хранится, в разобранном виде, вместе с аппаратом.

Сломка хотел было еще возразить, но Фламмарион не вытерпел.

— Удивляюсь, Вячеслав, что у тебя за манера вечно спорить?! Вычисли-ка, лучше, когда мы достигнем Венеры, если действительно будем лететь туда, движимые светом!

Но вычислением уже занялся старый ученый. Дрожащею от нетерпения рукою он писал цифру за цифрой в своей неразлучной книжке, вычитал, делил, умножал...

— Пять земных суток! — вскричал он наконец. Только пять суток. Ровно через сто двадцать часок мы будем на Венере! Неужели пять суток? — прибавил он. — Значит, мы достигнем Венеры раньше, чем Шарп?

— Да, если-бы мы отправились сейчас, — с улыбкой отвечал инженер. — Но ведь ночь продолжится еще сотни часов, и когда мы, наконец, пустимся в дорогу, Шарпу останется пролететь всего каких-нибудь три миллиона миль. Но это неважно, прилетим мы на Венеру раньше или позже Шарпа. Самое важное, чтобы все части аппарата оказались в целости и мы могли-бы ими воспользоваться.

— О, за это я вам ручаюсь, — отозвался Телинга.

— Гонтран... мы забыли о Фаренгейте! Его ведь тоже надо покормить.

Оказалось, что Сломка во время вспомнил о Фаренгейте. Американец начал обнаруживать первые признаки сознательного отношения к окружающему.

— Есть!.. Есть!.. Есть!.. — чуть слышно повторял Фаренгейт, лежа на кровати, все еще не в силах будучи встать.

Сломка взял большой кусок пищевого экстракта и препроводил его в рот американца, который с жадностью проглотил пищу. Действие было почти волшебное: Фаренгейт потянулся, словно пробудившись от сна, широко открыл глаза и хотел встать, но пошатнулся, упал на кровать и снова заснул.

Наконец прошла долгая лунная ночь, продолжающаяся две земных недели и наступило утро такого же долгого лунного дня. Едва первые лучи солнца, позолотив вершины гор начали сеять свет и теплоту на невидимом полушарии луны, как селениты, под руководством Телинги, уже принялись за дело.

Они перенесли на вершину горы Бандунг, господствовавшей над Маулидеком, огромные зеркала, для отражения солнечных лучей в фокус гигантского рефлектора, селеновые пластинки, аппарат и наконец, на нескольких небольших аэропланах были отряжены селениты в горы Вечного Света, чтобы отыскать там и привезти в Маулидек вагон Шарпа.

Михаил Васильевич и его спутники, тщательно изучив систему аппарата, совещались о мерах, какие следует принять, чтобы безопасно добраться до Венеры.

Прибор, предоставленный в распоряжение земных гостей — селенитами, представлял собою полый шар из селена, имевший до десяти метров в диаметре. В нижней части шара находилось отверстие около метра в поперечнике. Четыре трубки, утвержденные в этом отверстии крестообразно, служили подпорами для оси из селена, которая оканчивалась вверху большим кругом, а над последним возвышался пол камеры, служившей для помещения путешественников. Отношение этой камеры к окружавшему ее шару было таково, что она оставалась неподвижной, тогда как шар вращался вокруг нее с огромной быстротой. Это достигалось устройством, похожим на то, какое дают обыкновенно вращающимся башням в обсерваториях, т. е. круг, которым оканчивалась ось, мог скользить по дну камеры при помощи бронзовых катков.

Благодаря распорядительности Телинги и усердию селенитов, сборка аппарата и громадного рефлектора быстро шла вперед. Михаил Васильевич и его спутники мечтали уже о чудесах нового мира, неведомого никому из обитателей Земли.

Вдруг какое-то новое опасение затуманило довольную физиономию старого ученого. Еще минута, — и карандаш опять забегал по страницам его записной книжки, выводя столбцы знаков и цифр.

— Что такое? — спросил обеспокоенный Гонтран. Не отвечая на вопрос, профессор подбежал к Телинге и торопливо спросил его:

— На сколько человек расчитан аппарат?

— На двух...

Ученый сделал отчаянный жест.

— На двух? Значит, мы не долетим до сферы притяжения Венеры ровно девятьсот восемьдесят тысяч километров.

— Почему? Не может быть!.. — в один голос испуганно проговорили Гонтран и Сломка.

— Нет, может... Взгляните на мои вычисления: тут нет ошибки...

Сломка схватил протянутую книжку и принялся торопливо производить поверку.

— Да, сомнений нет, — со вздохом проговорил он, — при данном весе аппарата и величине рефлектора, служащего источником двигательной силы, только два человека могут долететь до пояса междупланетного равновесия. Излишек, будь он даже не более десяти килограммов, уже в состоянии настолько ослабить полет прибора, что он не достигнет пояса притяжения Венеры и упадет обратно на Луну...

Путешественники молча переглянулись друг с другом.

— Исход один, — прервал, наконец, молчание профессор: — кто-нибудь из нас должен остаться на Луне.

— Конечно, я, — отозвался Сломка, — вы отец жертвы Шарпа, а Гонтран ее жених... Один я...

Михаил Васильевич вопросительно взглянул на Фламмариона. Но Гонтран не мог обойтись без Сломки, служившего источником всех его познаний. Без него старый ученый скоро увидит полное невежество своего будущего зятя, и тогда не видать ему Елены, хотя-бы даже и удалось вырвать девушку из когтей Шарпа. Гонтран стал горячо протестовать против самоотверженного предложения инженера.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Вячеслав мой лучший друг. Я не могу расстаться.

— Но что же делать, если это необходимо, если другого выхода нет? — уговаривал его Михаил Васильевич.

Никакие уговоры не действовали. Гонтран упрямо стоял на своем.

— Я вижу, что вы предпочитаете оставить свою невесту на произвол судьбы! — рассердился наконец Осипов.

Молодой человек молчал.

— Нашел! — вдруг радостно вскричал он. — Дело очень просто... Настоящее яйцо Колумба... К чему нам оставлять Вячеслава, когда того же можно достичь, уменьшив вес самого аппарата?!

— Как же это?!

— Да хоть отделивши от него какую-нибудь часть! Профессор стал обдумывать предложение Гонтрана, но Сломка первый указал на его недостатки.

— Нет, это не годится, — заметил он: — во-первых, отняв какую-нибудь часть от аппарата, мы нарушим его симметрию, и, стало быть, помешаем правильности его полета; во-вторых, двигательная сила аппарата с уменьшением его поверхности несомненно сама тоже уменьшится...

— Да, да, это не годится! — подтвердил профессор.

— Ну, тогда придумайте что-нибудь другое, а без Вячеслава я не поеду.

— Да что же придумать? — пожал плечами Михаил Васильевич, — Ведь нельзя же в самом деле оседлать солнечный луч и таким образом отправиться на Венеру!..

К путешественникам подошел Телинга, заявляя, что вагон Шарпа привезен из области гор Вечного Света. Старый ученый поспешил осмотреть его, и оба друга остались одни.

— Нет, как хочешь, Вячеслав, а ты должен отыскать какое-нибудь средство, — настаивал Гонтран.

Инженер покачал головой.

— Право не знаю, а впрочем... Пойду, подумаю!

И Сломка отправился во внутреннюю залу, служившую им местопребыванием, а Гонтран остался наблюдать за работой селенитов.

Через час инженер вышел из туннеля.

— Ну? Нашел? — подбежал к нему Гонтран.

Инженер улыбнулся.

— Нашел.

— Что же?

— Видишь-ли, сначала мы отправимся этом аппарате, пока сила действия световых не начнет ослабевать. Тогда мы покинем аппарат...

— Покинем... — перебил Сломку Фламмарион. — Ты, должно-быть, шутишь: как же это мы понесемся в пространстве?

— Успокойся, успокойся, милый мой! — говорил, покатываясь от смеха, инженер. — Нам вовсе не придется делать кувырколегий в пространстве, как ты предполагаешь... Мы попрежнему останемся в той же камере, которая будет нашею каютой и в первое время пути.

— Но ведь эта камера — часть аппарата?

— Теперь — да; но вот тут-то и весь секрет моего плана: мы сделаем так, чтобы она могла в любой момент отделиться от аппарата. А ведь сделать это нехитро: стоит лишь отвинтить гайки у стержней, при помощи которых камера укреплена в центре прибора.

— Ага, понимаю! — вскричал Гонтран. — Ты, стало быть, думаешь устроить так, чтобы в назначенный момент камера отделилась от аппарата и, повинуясь лишь силе инерции, донесла нас до сферы притяжения Венеры?

— Ну, несовсем так... Ты забываешь, что упасть с высоты шести миллионов миль в этой коробке из селена — довольно-таки опасно.

— Как же ты хочешь устранить эту опасность?

— Весьма просто: вокруг нашего аппарата, по его экватору, мы помещаем плоский селеновый круг, к которому наша каюта прикрепляется посредством крепких металлических канатов... Диаметр круга должен быть не менее тридцати метров... Когда наступит желаемый момент, мы отделяем с камерой от нижней части аппарата и легко, благодаря этому, долетаем до самых границ притяжения Венеры. Отсюда мы понесемся уже в силу лишь собственной тяжести, попросту говоря, будем падать. Вот тогда-то мой круг окажет нам новую услугу: он сыграет роль парашюта и ослабит быстроту падения и силу толчка. Понял?.. При такой системе аппарат лунного изобретателя может служить не только для нас троих, но мы можем, если хочешь, захватить с собою для компании еще парочку селенитов... Не успел Сломка договорить, как уже лежал, барахтаясь на песке; восхищенный Гонтран, схватил друга в свои об'ятия, совершенно позабыв, что на Луне сила его ушестерилась, и поэтому не мог сохранить равновесия...

Пять дней спустя, огромный парашют из селена гигантским кольцом окружал по экватору шар, служивший наружною оболочкою летательного аппарата. Крепкие канаты соединяли это изобретение Сломки с каютою путешественников. Весь аппарат был помещен в фокусе исполинского параболического рефлектора и повинуясь могучей силе света, аппарат быстрее молнии понесся-бы в пространство, стоило только повернуть рычаг,

Эту обязанность принял на себя Телинга. Наступил наконец момент от'езда; путешественники вошли в каюту селенового шара, куда перенесли на носилках крепко спавшего Фаренгейта. Сломка не мог отказать себе в удовольствии пошутить над американцем при его пробуждении.

По данному знаку, Телинга повернул рычаг и блистающий шар понесся по направлению к красавице-планете.

Когда Фаренгейт проснулся, то он увидел, что старый ученый, сидя за столом, прилежно пишет что-то в своем путевом журнале, а оба молодых человека вполголоса беседуют между собою. Громкий зевок Фаренгейта заставил их подойти к его постели.

— Доброго утра, сэр Фаренгейт, — проговорили они в один голос. — Ну, как вы себя чувствуете?

Американец потянулся и хрустнул суставами.

— Ничего, благодарю вас, — отвечал он. — Только маленькое онемение в членах. Ну, да стоит только побольше прогуляться, и все пройдет.

— Гм... прогуляться... — заметил Сломка. — К сожалению, вы видите, что наша каморка не совсем удобна для прогулок: от стены до стены пройдешь в три шага.

Фаренгейт осмотрелся кругом.

— Ваша правда! — проворчал он. — Но что это за клетка, где мы теперь сидим?

— Это каюта нашего нового летательного аппарата.

— Ну, она гораздо хуже нашего аппарата.

— Что же делать. За то мы имеем теперь возможность нагнать Шарпа и...

При этом имени жажда мести, на время было забытая Фаренгейтом, вспыхнула с новою силой. Прорычав яростное проклятие, мстительный американец сжал кулаки и хотел вскочить со своей постели...

Но едва американец рванулся, как почувствовал, что могущественная сила поднимает его по инерции на воздух; взлетев почти до потолка, он упал как раз на Михаила Васильевича, согнувшегося над своим путевым журналом. Не ожидавший такой тяжести, обрушившейся ему на плечи, профессор покатился со стула, причем сшиб с ног стоявшего вблизи Гонтрана. Один Сломка остался на ногах, но и тот готов был упасть от смеха.

Михаил Васильевич первый поднялся с полу.

— Болид! — воскликнул он, предполагая впопыхах, что произошло столкновение аппарата с каким-нибудь метеором.

Услыхав восклицание, Фаренгейт обиделся.

— Я хотел просить у вас извинения за свою неловкость, — обиженным тоном обратился — он к старому ученому, — но теперь, слыша от вас такое оскорбление...

Теперь не только Сломка, но даже и Гонтран не мог удержаться от смеха. Михаил Васильевич изумленно раскрыл глаза,

— Ах, дорогой сэр Джонатан, — прервал наконец Гонтран, — вы не поняли профессора: он вовсе не хотел оскорбить вас...

— Однако, это название: болид...

...Дается в астрономии телам, блуждающим в пространстве: профессор в первое мгновение подумал, уже не столкнулось-ли одно из этих тел с нами.

Фаренгейт успокоился и протянул старику руку:

— Ах, вот что! Простите меня в таком случае, Михаил Васильевич, за мою неловкость.. Но я право не предполагал, что прыгну так высоко...

— Охотно принимаю ваши извинения, — отвечал астроном, пожимая протянутую руку. — Как же только об'яснить...

— Об'яснение весьма прстое, — вмешался Сломка, — мистер Фаренгейт хотел вскочить со своей постели, позабыв, что уже на Луне сила тяжести влияет гораздо слабее, чем на Земле, а здесь и подавно. Понятно, сделанного им усилия было вполне достаточно, чтобы подняться почти до самого потолка.

Слова инженера вызвали на лице Фаренгейта выражение глубокого изумления.

— Как: «здесь»?! — вскричал он. — Да, разве мы не на Луне?!

Сломка взглянул на часы.

— Вот уже около часу, как мы оставили поверхность земного спутника.

Удивлению Фаренгейта не было границ.

— Вы шутите?! — вскричал он, подбегая к окну. Но один взгляд, брошенный им чрез толстое стекло, убедил американца, что инженер говорит правду.

— Удивительно! Непостижимо! — проговорил он. — Каким же образом мы могли покинуть лунную почву?

— Благодарите за это Фламмариона, — отвечал инженер: — он придумал средство достичь Венеры и нагнать проклятого Шарпа.

Американец изо всей силы потряс руку Гонтрана.

— Благодарю, благодарю вас, — с чувством произнес он. — Со своей стороны обещаю, что когда Шарп опять попадется нам, ему не удастся уже ускользнуть от моей мести... Я заставлю его расплатиться за все злодеяния...

— Ну, нет, — перебил Фаренгейта молодой француз. — Шарп теперь принадлежит скорее мне, чем вам: я должен отомстить ему за похищение моей невесты, моей дорогой Елены.

— Э, да полно вам спорить! — вмешался Сломка. — Сначала поймайте Шарпа, а потом успеете и поделить его между собою.

Недовольный притязаниями Гонтрана относительно Шарпа, американец оставил друзей одних, а сам подошел к Михаилу Васильевичу, который, позабыв о комическом приключении, усердно хлопотал над аппаратами, записывая их показания.

— Ну, что, сэр Осипов, — спросил его Фаренгейт, заложив руки за спину, — далеко-ли мы улетели от Луны?

— От Луны? О, нет: всего на какую-нибудь сотню тысяч километров.

— Вы шутите?! — вскричал Фаренгейт, — Да, ведь, со времени нашего отъезда прошел всего час!.. Так, по крайней мере, сказал мне мистер Сломка...

— Совершенно верно... но мы делаем по двадцати восьми километров в секунду.

— Двадцать восемь километров в секунду!.. Да, ведь, это значит, в день мы пролетаем пятьсот тысяч миль?!

— И это верно.

Американец был уничтожен.

— Двадцать восемь километров в секунду!.. Пятьсот тысяч миль в сутки! — пробормотал он, отходя от профессора, — Гм... если-бы такая скорость была возможна на Земле, то сколько времени понадобилось-бы, чтобы переплыть Атлантику?.. Всего полторы минуты... да, это верно... А полет на Луну мог бы быть сделан всего в три часа .. Удивительно!

В этот момент взгляд Фаренгейта упал на какие-то странные костюмы, лежавшие в углу каюты.

— Это еще что?! — воскликнул он, осматривая костюмы, походившие на одежду водолазов. — Да это скафандры!.. Неправда-ли, сэр Сломка?

— Да, скафандры, — с улыбкою отвечал инженер.

— К чему же они нам? Разве нам придется быть под водою?

— Не совсем так... Дело вот в чем: аппарат, при помощи которого мы теперь двигаемся, донесет нас только до границы равновесия притяжений Луны и Венеры. За пределами этой границы мы перестанем нуждаться в нем, так как и без него достигнем Венеры в силу собственной тяжести. Он будет лишь увеличивать нашу тяжесть, а следовательно и ускорять наше падение, то-есть в конце концов усилит и без того сильный толчек при падении на Венеру... Вы понимаете?

Фаренгейт утвердительно кивнул головою.

— Ну, вот, — продолжал инженер, — в виду этих-то соображений, мы и решили, достигнув пояса равновесия, оставить аппарат и продолжать свой путь при помощи парашюта, прикрепленного к нашей каюте.

— Тогда-то нам и пригодятся эти костюмы; они защищают водолазов от давления водяного слоя, а нас защитят от смертельного действия крайне разреженной атмосферы...

— Но ведь вы говорите, что наша каюта останется прикрепленною к парашюту: зачем же тогда скафандры?

— Ах pardon! Я забыл вам сказать, что, когда мы оставим аппарат, то наша каюта лишится своей верхней части, потолка, и превратится в большую, открытую сверху, корзину, вроде тех, которые служат воздухоплавателям.

— Ага, это другое дело! В таком случае нам действительно не избежать смерти без скафандров.

С этими словами американец опытным взглядом практика начал осматривать спасательные приборы, но через минуту громкий зевок прервал его занятие.

— Черт побери, а мне опять хочется спать! — заявил он.

— Ну, так что же вам мешает? — заметил Сломка. Ответ этот вполне соответствовал желанию Фаренгейта. Он пожелал своим спутникам всего хорошего, поспешно закутался в дорожный плэд и развалился на диване. Скоро густой храп его не замедлил оказать соблазнительное действие на инженера.

— Мне кажется, и нам нелишне последовать примеру сэра Джонатана... Покойной ночи! — заявил Сломка.

Гонтран попробовал было бороться со сном, но тщетно: дремота против воли заставила слипаться его ресницы. — Михаил Васильевич, как вы полагаете, до пояса притяжения Венеры мы не встретим ничего особенного?

— Конечно, ничего, — отвечал старый ученый, отрываясь от своих занятий.

— В таком случае, с вашего позволения я позволю себе несколько часов отдыха.

Гонтран улегся на диване, и скоро сознание его утонуло в море грез.

Оставшись один, старый ученый еще долго продолжал сидеть над работою, но в конце концов дремота овладела и им. Закутавшись в одеяло, он примостился около храпевшего Фаренгейта и заснул с мыслью о Венере.

Было уже около одиннадцати часов утра, по хронометру американца, когда тяжелая рука последнего легла на плечо крепко спавшего профессора.

— Что?! Что такое случилось?! — испуганно спросил Михаил Васильевич пробуждаясь,

— Ничего, не безпокойтесь... Только время уже вставать... — отвечал Фаренгейт.

Старый ученый огляделся кругом. Все были на ногах.

— Ну, что нового? — спросил инженера профессор, окончательно стряхивая с себя сон,

— Все в порядке. Мы проехали уже почти два миллиона километров, — шестую, стало быть, часть всего пути... Взгляните — прибавил Сломка, очищая старику место у зрительной трубы, — уже видны фазы Венеры.

— Венера имеет фазы! — вскричал с удивлением Гонтран.

Сломка кинул на своего приятеля свирепый взгляд, а последний, поняв, что сделал промах, поспешил загладить его.

— Да, сэр Джонатан, — громко сказал он, как будто разрешая недоумение Фаренгейта, — у Венеры есть фазы, подобные лунным.

Американец с недоумением взглянул на Фламмариона.

— Но я никогда не сомневался... — начал он.

Чтобы замять неприятную сцену и выручить друга, инженер поспешил перебить американца.

— Венера, — докторальным голосом произнес он, — в прежнее время носила различные названия: древние величали ее то Пастушьей Звездой, то Утренней Звездой, то Веспером, то Люцифером... Это — вторая по порядку планета нашей системы, тяготеющая на расстоянии 26 миллионов 750 тысяч миль от центральной звезды, Солнца.

— А земля? — спросил Фаренгейт.

Сломка хотел было отвечать, но его предупредил Гонтран.

— Земля дальше отстоит от Солнца, чем Венера, ее орбита имеет средний радиус в 148 миллионов километром, то-есть в 37 миллионов миль.

Инженер бросил на своего приятеля взгляд удивления.

— Однако, — шепнул он на ухо Гонтрану, — я и не подозревал в тебе такой учености.

— Doctus cum libro — отвечал тот, смеясь.

— Как это?

Вместо ответа Фламмарион хлопнул по своему боковому карману.

— Отгадай, что у меня здесь такое? — обратился он к инженеру.

— Не знаю, а что?

— Одна книжка, которую я отыскал между вещами Шарпа.

— Книжка?

__ Да, „Небесные миры“ моего знаменитого однофамильца... Пока вы все спали, я убил по крайней мере два часа, чтобы вызубрить, что тут написано о Венере. За то теперь — держись, Михаил Васильевич.

— Однако позабыл про фазы Венеры?

— Это правда, но больше, клянусь, я не сделаю ни одного промаха.

Пока друзья тихо беседовали между собою, Фаренгейт завязал разговор с профессором.

— А скажите, профессор, — проговорил он, — далее Земли от Солнца еще есть планеты?

— Есть-ли еще планеты... — повторил старый ученый. — Неужели же вы думаете, что дальше Земли ничего нет! А Марс, отстоящий от Солнца в 56 миллионах миль?

— Марс! Фи, планета войны! Вот что я вычеркнул-бы из небесной карты, если-бы мог!

— Это почему такая немилость? — смеясь, спросили Сломка и Гонтран.

— Потому, что я — коммерсант, а война вредит торговле... Если-бы вы знали, сколько сотен тысяч долларов потерял я в нашу междуусобную войну!..

— А скажите, пожалуйста, запаслись вы чем-нибудь для защиты от холода? Ведь если мы встретим на Венере такие же длинные ночи, как на Луне... — задал вопрос Фаренгейт, переходя к совершенно другой теме разговора.

— О, на этот счет вы можете быть спокойны, сэр Фаренгейт, — перебил американца Гонтран: мы найдем на Венере такое же распределение дней и ночей, как и на нашей родной планете, — разница лишь в количестве...

— Почему же?

— Очень просто.. Венера принадлежит к числу нижних планет; ее орбита, значит, гораздо короче земной, и в то время, как земной год состоит из 365 дней с четвертью, ее год заключает лишь 224 дня с небольшим.

Фаренгейт задумался,

— Но ведь величина орбиты еще ничего не значит, — возразил он, — меньшую орбиту Венера может пробегать в большее время, чем Земля — свою.

— Ну, нет, — вмешался в разговор Сломка, — существует общий закон, что планеты движутся по своим орбитам тем с большею скоростью, чем ближе они отстоят от Солнца: Меркурий, например, пробегает 47 километров в секунду или более миллиона миль в сутки, Венера — 35 километров в секунду или 750.000 миль в день, Земля — 29 километров и 518,000 миль, Юпитер — 13 километров и 214.000, Сатурн — 10 километров 205.000 мили и Уран — 7 километров в секунду, то-есть 144.000 миль в день.

— Вот дьявольская память у этого молодца! — думал Фаренгейт глядя на Сломку. — Но чорт меня возьми, если я запомнил хоть одну цифру. Итак мы найдем на Венере те же условия жизни, какие существуют на земле? — вслух прибавил он.

— Совершенно... — поспешил высказать свои знания Гонтран. — Во-первых Венера обращается вокруг своей оси почти в такой же период времени, как и наша родная планета: в 23 часа, 21 минуту и 22 секунды; во-вторых, она имеет ту же плотность, тот же удельный вес, тот же об'ем, такую же атмосферу. Словом, это — младшая сестра Земли. Я уверен, что Вячеслав на Венере будет иметь возможность предаваться своему любимому развлечению, уженью рыбы, с таким же удобством, как и на Земле.

— Ну, не совсем, — остановил нашего астронома старый ученый, — вы забываете про знаменательное число 55°!

Гонтран, первый раз в жизни услышавший про это число, в замешательстве остановился. К счастью, Сломка поспешил его выручить.

— Да, да, сэр Фаренгейт, — проговорил он, — это число, выражающее угол наклонения оси Венеры к плоскости эклиптики, определяет собою весь характер этой планеты: времена года, климаты, продолжительность дней, фауну, флору...

— Ничего не понимаю! — откровенно признался американец.

— А между тем это очень просто... Благодаря такому наклонению оси, времена, года на Венере крайне резко различаются одно от другого: зимою полярный пояс спускается до 35° к экватору, а летом область тропиков только на 35° не доходит до полюса. Таким образом мы имеем на Венере обширный пояс, где температура представляет громадные колебания, где тропические летние жары зимою сменяются полярными холодами, где летом Солнце посылает вдвое более своих палящих лучей, чем на Земле, а зимой...

— Да мне и теперь уж становится жарко! — вскричал Фаренгейт, сбрасывая с себя пиджак и вытирая платком крупный пот.

Заявление Фаренгейта было совершенно справедливо: с каждым часом жара в каюте все возрастала и к концу второго дня путешествия достигла такой степени, что спать оказалось невозможным. Гонтран первый последовал примеру американца и, сбросив верхнее платье, в одном белье расхаживал из угла в угол, бормоча ругательства. Затем настала очередь и Сломки. Из всех путешественников один Михаил Васильевич терпеливо переносил адскую духоту.

— Ничего, это все Солнце — утешал он всех.

— Солнце? Разве мы так значительно приблизились к нему? — спросил Гонтран.

Профессор взглянул на часы и немного подумал.

— О, нет, — отвечал он, — мы еще не сделали и половины пути до Венеры, а ведь еще надо лететь от Венеры до Солнца...

— By good — проревел, пыхтя как бык, Фаренгейт. — Что же будет, когда мы очутимся на самой этой дьявольской планете?!

— Успокойтесь, успокойтесь, дорогой сэр, — с улыбкой проговорил старик, — Эта дьявольская планета, как вы ее называете, защищена от жгучих лучей Солнца постоянным слоем густых облаков, благодаря которым температура на ней не должна особенно превышать земную. Это обстоятельство для жителей Венеры очень приятно, за то бедные земные астрономы, благодаря ему, лишены возможности видеть лицо красавицы-планеты иначе, как чрез густую вуаль. Михаил Васильевич спокойно уселся за работу. Что касается его спутников, то они принялись мол расхаживать по тесной каюте, посылая про себя всевозможные проклятия лучезарному Солнцу. Время от времени Фаренгейт и Сломка пробовали заснуть, но жара и духота не давали никакой возможности. Л термометр все поднимался выше и выше.

— Нет, это просто невыносимо! — вскричал, наконец, выведенный из терпения инженер.

Старый ученый, которого это неуместное восклицание спутало в каком-то вычислении, укоризненно и строго поглядел на бедного Сломку.

— Кто же вас просил ехать с нами? — проговорил он. — Оставались-бы на Луне вместе с Телингой.

— Но неужели нельзя придумать никакого средства, чтобы избавиться от жары? — спросил Гонтран.

— А ведь это идея! — воскликнул Фаренгейт. — Давайте смочим водою ткани, которыми задрапированы стены каюты, тогда, вследствие испарения...

— Попробуем, — согласился инженер и подошел к одной из стен, чтобы узнать, насколько она нагрелась.

Едва однако успел он приложить ладонь к поверхности стены, как в то же мгновение отдернул ее с криком боли.

— Что такое? — встревожились остальные путешественники. — Что с вами, Сломка?

— Стена, — едва мог проговорить инженер, бледный как смерть.

— Ну?

— Стена раскалена.

— Не может быть! Вам просто почудилось! — воскликнул Фаренгейт.

— Попробуйте сами!

Американец повторил опыт и отступил назад с криком.

— By good, Мистер Сломка прав!

В ту же минуту все почувствовали, что каюта начинает подвергаться сильным толчкам и сотрясениям. Чтобы не упасть, они принуждены были сесть на круглый диван, занимавший середину их помещения. — Неужели всему этому причиной — солнечный жар? — спросил старого ученого Гонтран.

— Нет, не может быть, — отвечал тот.

— Так что же?

Вопрос остался без ответа: все путешественники молча стали ломать себе голову над объяснением загадочного явления. Так прошло полчаса. Вдруг Сломка вскочил со своего места и бросился к люку, находившемуся среди пола каюты. Отвинтив гайки, он поднял опускную дверь...

Столб огня, мгновенно ворвавшийся в отверстие, заставил инженера тотчас же опустить ее, а прочих путешественников — в ужасе воскликнуть:

— Горим! Пожар!!

Настало ужасное мгновение.

— Теперь я понимаю... — проговорил Сломка.

— Что такое? Говори, Вячеслав! — произнес Гонтран, схватывая приятеля за руку.

— Пожара еще нет, но он может быть... Вы знаете, что мы летим в безвоздушном пространстве, температура которого чрезвычайно низка. Среди этого пространства мы давно-бы замерзли, если-бы наш аппарат сам не развивал тепла. Но он развивает последнее и в большом количестве: зависит это от того, что ось наружного шара при его вращении, производит значительное трение об основание нашей каюты, а трение ведь — источник теплоты. Если мы, далее, представим себе, с какою ужасающею быстротою происходит вращение шара, — то легко поймем, что наш аппарат продуцирует теплоту в огромном количестве. Если-бы эта теплота, по мере ее выработки, успевала лучеиспускаться, то, конечно, она была бы для нас только спасительной. К сожалению, этого нет: благодаря тому, что аппарат сделан из вещества, плохо проводящего тепло, последнего вырабатывается больше, чем теряется; теплота, стало быть, накапливается в аппарате...

На этом месте оратор должен был прервать свою речь: пол каюты накалился настолько, что на нем нельзя было стоять даже в сапогах и все принуждены были спасаться на диван.

— Три часа! — воскликнул старый ученый, — Я прошу вас потерпеть только три часа, пока мы не достигнем границ притяжения Венеры.

Это были ужасные часы, показавшиеся им целыми веками. Каждую секунду все ожидали, что вот-вот накалившаяся обстановка каюты вспыхнет... Михаил Васильевич все время не спускал глаз с инструментов. Его спутники сидели в каком то оцепенении... Осталось десять минут! Готовьтесь! Надеть скафандры! — сказал наконец ученый,

Ободренные близким прекращением адской пытки, путешественники вскочили с дивана и, делая прыжки на раскаленном полу, бросились в угол каюты, где лежали скафандры.

Это были костюмы вроде водолазных. Чрезвычайно плотная ткань их герметически облегала все тело, с ног до шеи. Что касается головы, то она помещалась в селеновом шаре, снабженном в передней части стеклами для глаз. Внутри шара, в особом отделении, снабженном автоматическим клапаном, помещался запас сгущенного кислорода, который по мере надобности обращался в газ и в этом виде поступал в полость шара. Негодные для дыхания газы отводились наружу помощью особой трубки, также снабженной автоматическим клапаном. Другая трубка служила для разговора.

Михаил Васильевич и его спутники живо облачились в эти костюмы.

— Ну, граждане, — сказал старый ученый, готовясь надеть на свою голову шар, — держитесь! Минута настает серьезная: малейшая оплошность может повести к гибели. Смотрите на меня в оба и делайте все, что я буду делать.

Сломка, Фаренгейт и Гонтран, через несколько секунд уже вполне готовые, стояли у рычагов, ожидая знака Михаила Васильевича, который не спускал глаз со стрелки хронометра.

Через три минуты профессор махнул рукой и принялся вращать рукоятку центрального рычага. Остальные путешественники последовали его примеру...

Вдруг, какая то могущественная сила сорвала всех их со своего места и бросила кверху... Вслед за ними туда же, полетели все вещи, инструменты, меблировка... Оглушенные, разбитые, они очутились в куполообразном потолке каюты, под грудою обломков... Когда они открыли глаза и поднялись, то увидели, что несутся в парашюте, зонтом которого служило огромное, плоское, селеновое кольцо, а корзиною — купол их прежней каюты...

Что же произошло?

Когда аппарат пересекал границу притяжения Венеры, то, понятно, направление силы тяжести изменилось в обратную сторону, и путешественники, находившиеся на полу каюты, обращенном к луне, были переброшены к потолку, обращенному к Венере. В то же время, движениями рычагов, купол был отделен от остальной камеры. Увлекаемый вперед двойным действием инерции и силы тяжести, он опередил летевший аппарат и при этом увлек за собою соединенное с ним при помощи прочных канатов селеновое кольцо, прежде помещавшееся вокруг экватора аппарата. Словом, все случилось именно так, как рассчитывал изобретатель парашюта, Вячеслав Сломка.

Но теряя времени, все принялись очищать свою новую резиденцию от обломков и приводить в порядок уцелевшие вещи. Почти вся мебель и большинство инструментов оказались разбитыми, но зрительная труба, к величайшей радости старого ученого, каким то чудом уцелела.

Покончив с уборкой, Михаил Васильевич соединил разговорную трубку своего аппарата с трубкой Фламмариона.

— Ну, вот мы и на прямой дороге к Венере, — довольным голосом произнес он.

— А сколько времени нам еще лететь до этой планеты?

— Я думаю, часов пятьдесят.

— Пятьдесят?! — протянул Гонтран. — Но за это время я успею умереть с голоду!

— Зачем умирать. С нами пищевой экстракт. Можете закусить им.

— Гм ... — пробормотал Фламмарион, которому экстракт нравился очень мало. — А нельзя ли как-нибудь ускорить наш полет?

— Найдите средство.

— Если-бы, например, уменьшить поверхность парашюта...

— Что вы говорите?! — воскликнул старый ученый, удивленный таким невежеством. — Ведь мы падаем в пустоте, а в пустоте все тела падают с одинаковою скоростью!

Спохватившись в своем промахе, Гонтран поспешил прервать разговор с профессором и, подошедши к борту, стал разглядывать окружающее пространство. Интересного однако оказалось так мало, что уже через пять минут Гонтран почувствовал сильнейшую зевоту и позыв ко сну.

— А что, Вячеслав, — обратился он к своему приятелю, — можно здесь соснуть?

— Отчего же? Вот посмотри на Фаренгейта! — отвечал инженер.

Американец, растянувшись на матраце, крепко спал, не стесняясь своим костюмом.

— Ну, так ты разбуди меня, когда мы станем под'езжать в Венере — попросил приятеля Фламмарион и улегся возле американца.

Сломка направился к профессору, который сидел с трубою в руках.

— Что нового? — осведомился он, соединяя разговорные трубки.

— Пока ничего... Наблюдаю атмосферу Венеры... Вам ведь, вероятно, известно, — пояснил старик слегка презрительным тоном, — что на Венере есть атмосфера...

— Как же, — внутренне смеясь, заметил Сломка.

— Ну вот... Но важнее всего то, что эта атмосфера содержит в себе водяные пары и вообще имеет состав очень сходный с тем, какой имеет земная атмосфера: этот факт с несомненностью установлен спектральными исследованиями двух астрономов...

— Не Таккини-ли и Фогеля?

Старый ученый удивленно взглянул на своего собеседника, которого он привык считать круглым невеждой в астрономии.

— Да, — отвечал он. — Откуда вы знаете?

— Мне сказал Гонтран, — произнес, едва удерживаясь от смеха, Сломка.

— Ага...

Поговорив несколько минут, инженер счел за лучшее последовать примеру Гонтрана; усталость взяла свое и, едва улегшись, он мгновенно заснул.

Сколько времени он спал? Надобно думать, порядочно, так как, пробудившись от энергичного прикосновения чьей-то руки, инженер с удивлением увидел пред собою профессора, который уже снял скафандр и держал его в руках.

— Как! — закричал он, вскакивая и сбрасывая с головы селеновый футляр. — Неужели мы — уже в атмосфере Венеры?!

— Могу вас в этом уверить, — с улыбкою отвечал старый ученый.

— Долгонько же я спал! — слегка конфузясь, произнес инженер. — Это все оттого, что солнышком пригрело, — прибавил он в свое оправдание. Затем, приставив губы к трубке aппарата Гонтрана, который, вместе с Фаренгейтом, продолжал еще спать мертвым сном, Сломка громовым голосом крикнул:

— Пора вставать!.. Приехали!..

Фламмарион опрометью вскочил со своей постели. За ним поднялся и американец. Удивлению обоих, когда они увидели своих спутников без скафандр, — не было конца. Потом они сами поспешили сбросить с себя предохранительные костюмы и начали полною грудью вдыхать свежий, чистый воздух.

— Можно подумать, что мы на Земле, — пробормотал Гонтран.

— Настоящий воздух американских прерий, — заметил Фаренгейт.

— А что показывает термометр? — обратился инженер к профессору.

— 30 градусов по Цельзию, а барометр — 780 миллиметров.

— Ого, значит, мы весьма недалеко от Венеры!

— Да, но чтобы пролететь это расстояние, нам нужно несколько часов...

— А знаете, профессор, — перебил ученого американец, закутываясь в одеяло, — после той адской жары, которую мы перенесли раньше, здесь немного холодновато.

— Да, да, — подтвердил Гонтран, накидывая себе на плечи другое одеяло.

— Это зависит от плотности здешней атмосферы, которая играет роль как бы покрывала, предохраняющего поверхность Венеры от чрезмерного зноя, — об'яснил старый ученый.

С этими словами он вооружился трубой и уселся у борта, сгорая от нетерпения поскорее увидеть новый мир.

— Вы напрасно будете лишь портить глаза, Михаил Васильевич, — заметил ему Сломка, пожимая плечами, — внизу все закрыто обломками...

Не успел однако инженер окончить своей фразы, как серая пелена, стлавшаяся глубоко внизу, под ногами путешественников, заколыхалась, облака разошлись, и красавица-Венера открыла свое девственное лицо взорам земных посетителей.

— Наконец-то! — радостно прошептал профессор, весь превращаясь в зрение.

Его спутники, при виде развернувшейся пред ними громадной панорамы, не могли удержаться от восторженных криков.

— Меня удивляет одно, — заметил Гонтран, не отрывая глаз от чудной картины, — что мы спускаемся очень медленно... А между тем ведь притяжение Венеры почти таково же, как и притяжение земли...

— Но вы забыли, — возразил ему профессор, — что мы летим на парашюте и что плотность атмосферы здесь вдвое больше земной. Оттого-то мы и можем безнаказанно дышать на высоте вдвое большей, чем та, где погибли Кроче-Спинелли и Сивель.

— А двойное атмосферное давление на поверхности Венеры не будет для нас опасным? — тихо спросил своего приятеля Гонтран.

— Конечно, нет, — отвечал тот. — Водолазам и работникам, которые работают в кессонах, приходится выносить давление еще большее, в четыре-пять атмосфер, и все-таки ничего. А наши легкия, притом, имеют время постепенно привыкнуть к yвеличенному давлению, так что не беспокойся...

— О, я не за себя боюсь, — заметил Фламмарион.

— За кого же?

— За Елену... Ее нежный организм...

— Все равно: твоей невесте воздух Венеры может быть только полезен.

Через несколько минут роскошная панорама Венеры снова подернулась густою пеленою тумана.

— Ах, дорогой Гонтран, — обратился профессор к Фламмариону, — вы представить не можете, как я жалею, что вам не удалось вчера наблюдать вместе со мною фазы Венеры! Но вы так рано уснули и так крепко спали...

Весьма вам благодарен за заботы обо мне, — возразил Гонтран, которого в глубине души, фазы Венеры интересовали очень мало. — К сожалению, крайняя усталость поборола меня... Впрочем, ложась спать, я успел заметить, что Венера походила вчера на полумесяц Луны в первой четверти.

— И вы, конечно, понимаете, почему это так? Венера ведь двигается внутри земной орбиты и потому бывает обращена к нам то освещенною своею стороной, то темной,

— А во время какой фазы эта планета бывает ближе всего к Земле? — полюбопытствовал Фаренгейт.

Михаил Васильевич испустил глубокий вздох.

— К сожалению, это бывает во время ее новолуния, — если так можно выразиться, — когда, стало быть, ее поверхность совершенно неосвещена. Во время же фазы своего полнолуния, Венера находится по другую сторону Солнца, почти в шестидесяти миллионах миль от Земли. Здесь, между прочим, лежит одна из главных причин той трудности, с какою сопряжено изучение поверхности этой планеты.

— Да, это верно, профессор, — с глубокомысленным видом согласился Гонтран, — оттого-то и мой славный однофамилец, не взирая на все усилия, не мог ясно различить на диске Венеры тех пятен, о существовании которых говорили прежние астрономы.

— Браво! — шепнул на ухо приятелю, восхищенный его апломбом Сломка, пользуясь тем, что Михаил Васильевич отвернулся.

— Смотри «Небесные миры», страницу 163, — отвечал ему тем же тоном Гонтран.

— Что вы говорите? — внезапно обернулся ученый, расслышав за спиною шепот друзей,

Застигнутый врасплох, Гонтран не знал, что отвечать, но его выручил инженер.

Гонтран хотел мне рассказать весьма интересные подробности исследований Бьянкини, Деннинга, Кассини и других астрономов, — сказал он, не моргнув глазом.

— О, да, это крайне интересно! — согласился старый ученый. — Особенным интересом отличаются труды Бьянкини, который впервые создал карту Венеры. На этой карте нанесены все три экваториальных моря Венеры, оба полярных, затем континенты, мысы, заливы...

— Но ведь Бьянкини, помнится, составил свою карту еще в 1726 году, — заметил Сломка. — С тех пор она должна была значительно измениться...

— Вот то-то и горе, что нет. До сих пор, несмотря на все успехи оптики, никто не мог не только изменить и дополнить карту Бьянкини, но даже и проверить ее показания...

— Это удивительно, — заметил Фаренгейт. — Какими же чудесными инструментами обладал Бьянкини, если он заметил то, чего впоследствии астрономы не могли даже проверить!

— Тут дело не в инструментах, — пояснил Михаил Васильевич, — а в чудном небе Италии, под которым этот астроном сделал свои открытия...

— Или думал, что сделал, — поправил его Гонтран.

— Как вы сказали? — с удивлением спросил его профессор.

— Я сильно сомневаюсь в состоятельности открытий Бьянкини, — догматическим тоном сказал Гонтран, — так как мой знаменитый однофамилец в «Небесных мирах»...

— Errare humanum est, — сухо перебил его ученый, видимо, задетый за живое, — но если Бьянкини, по вашему, ошибался, то что вы скажете об исследованиях Кассини, Уэбба, Деннинга и многих других, которые наблюдали на Венере тоже самое? Неужели все они ошибались?

— Мой славный однофамилец...

— Да что ваш однофамилец?! — запальчиво воскликнул Михаил Васильевич. — Я уже говорил и теперь повторяю, что наблюдения Венеры сопряжены с огромными трудностями: очень понятно, поэтому, что Фламмариону и не удалось различить на Венере пятен. Но другие астрономы были более счастливы. Так, в 1833 и 1836 годах Беер и Медлер успели даже срисовать Венеру; в 1847 году их рисунки были воспроизведены Груитуизеном, а в 1881 г. — Нистеном, в Брюссельской обсерватории.

— И какой результат всех этих наблюдений? — спросил Фаренгейт.

— Результат тот, что на Венере можно предполагать существование тех же условий, какие существуют на Земле: там есть, например, весьма высокие вершины, есть целые горные цепи, существуют вулканы и т. п.

— Ну, а что вы скажете относительно спутника Венеры, которого удалось будто-бы видеть некоторым астрономам? — осведомился Сломка.

— Что касается лично меня, то я смотрю на его существование, как на факт крайне проблематичный и, во всяком случае, требующий веских подтверждений. Вы, конечно, можете мне возразить на это, что крайне трудно допустить ошибку со стороны таких наблюдателей, как Кассини, Горребоу, Шорт и Монтэнь...

— Совершенно верно.

— Ну, тогда я вам скажу на это, что перечисленные наблюдатели могли принять за спутника Венеры какую либо из малых планет, астероидов. Во всяком случае, если спутник у красавицы-планеты и существует, то он, во-первых, крайне мал по размерам, а во-вторых виден с земли только при исключительных условиях.

— Я думаю, может быть еще иное об'яснение этого факта, — вставил Гонтран: — может быть, этот спутник действительно существовал в прежнее время, но потом упал на поверхность Венеры.

— И такая гипотеза не заключает в себе ничего невероятного, — согласился профессор.

Сломка взглянул на часы и с изумлением вскричал:

— Что за дьявольщина! Мы давно уже должны быть на Венере, а между тем...

— Мне кажется, мы совсем не двигаемся с места, — подтвердил Фаренгейт.

— Нет, двигаться-то мы двигаемся, — заявил Гонтран, — только не в вертикальном, а горизонтальном направлении.

После минутного наблюдения путешественники убедились, что Фламмарион был прав: действительно аэроплан несло куда то в сторону сильным воздушным течением.

— А ведь нам надобно опускаться... опускаться скорее, во что-бы то ни стало... Иначе дело может кончиться очень печально... — взволновался профессор.

— Наш парашют очень легок, — проговорил Фаренгейт.

— Или, вернее, атмосфера здесь слишком плотна, — поправил его инженер.

— Но что же делать?!

— А нельзя ли уменьшить поверхность парашюта, и, стало быть, степень сопротивления его внешней среде? — высказал предположение Гонтран.

— Это можно, — одобрил его приятель, — Ведь селеновое кольцо — не сплошное, а состоит из плотно соединенных между собою пластинок; можно вынуть часть их.

Инженер, без дальних рассуждений бросился к борту, вскочил на него и начал карабкаться по одному из канатов. К сожалению, сила тяжести здесь оказалась далеко не такою к какой Сломка привык на Луне: ему приходилось напрягать всю свою энергию, чтобы не сорваться.

Михаил Васильевич, Гонтран и Фаренгейт со страхом смотрели на гимнастику Сломки.

Наконец инженер взобрался к самому кольцу, игравшему роль зонта парашюта. Но тут силы окончательно его оставили, и он готов был выпустить из оцепеневших рук спасительный канат. К счастью, одна из ног инженера нащупала на канате узел; опираясь на него Сломка удачно влез на плоскость кольца и начал отрывать от него одну пластинку за другою.

Мгновенно дело приняло другой оборот, и парашют начал быстро падать.

— Слезайте, слезайте! — закричал, заметив это профессор. — Мы падаем!

Сломка моментально соскользнул по канату и очутился среди своих спутников.

Прошло несколько минут. Парашют со свистом несся вниз, рассекая густые облака....

Вдруг страшный удар разразился вокруг них, словно залп из десятка батарей. В то же мгновение ослепительное пламя кровавым блеском озарило сгустившиеся тучи.

— Гром! Молния! Гроза! — в один голос вскричали путешественники, инстинктивно зажмуривая глаза от невыносимого блеска...

— Когда они открыли их, то увидели, что парашют уже вышел из слоя облаков. За то им грозила другая неминуемая опасность: внизу расстилалась необ'ятная ширь моря, кипевшего клокочущими валами!

Все четверо похолодели от ужаса.

— Корабль! Я вижу корабль! — вдруг вскрикнул Фаренгейт, заглушая своим голосом завывание бури.

Действительно, на поверхности моря плыло под парусами какое то судно...

— Тем лучше! Авось догадаются спасти нас! — пробормотал Сломка, крепко пожимая, быть может в последний раз, руку своего друга.

Через мгновение парашют упал на поверхность Венузианского океана и налетевшая волна скрыла во влажной пучине профессора Осипова с его спутниками.

Через две минуты после того, как парашют был поглощен волнами, на поверхности Венузианского океана показалась чья-то голова,

Это была голова Джонатана Фаренгейта.

Несмотря на критическое положение, американец сохранил все свое хладнокровие. Уже не в первый раз приходилось ему терпеть кораблекрушение: во время многочисленных переездов, с коммерчески целями, из Америки в Европу и обратно, Фаренгейт не раз бывал на волосок от гибели.

Наученный опытом, он, вместо того, чтобы судорожно уцепиться за тонувший парашют, — постарался поскорее оставить его и выплыть на поверхность. Здесь американец осмотрелся кругом и, заметив на горизонте плывшие суда, решил добраться до одного из них.

Задача была нелегкая: океан кипел, как в котле, вздымая седые валы, горами поднимавшиеся к небу; но Фаренгейт не смущался, надеясь на свое искусство и силу мускулов. Он медленно, но настойчиво подвигался вперед.

Огромная волна, набежав сзади, покрыла смелого пловца своею массою. Когда она прошла и голова Фаренгейта снова показалась на поверхности Beнузианского океана, то ужасная действительность заставила американца испустить крик ярости и отчаяния.

Кораблей на горизонте более не было. Были они лишь обманчивыми призраками, или в этот момент их успело поглотить бушевавшее море?

Напрасно он оглядывался по сторонам, — всюду виднелась однообразная водная пустыня, всюду катились с глухим ропотом седые валы. Самое небо, казалось, было точным отражением бушевавшего океана: словно бешеное стадо косматых чудовищ, неслись разорванные тучи, сливаясь на горизонте с морскими валами. Лишь по временам зловещее зарево молнии прорывалось сквозь мрачную облачную завесу и фосфорический блеск ее освещал разнузданные стихии...

Фаренгейт почувствовал, что сердце его сжимается от предсмертной тоски, что руки его бессильно опускаются.

К чему бороться? К чему бесполезно продолжать мучительную агонию? Разве может быть хотя слабая надежда на спасение у пловца, одиноко носящегося по свирепым волнам неведомого океана? Американец с отчаянием скрестил руки и почувствовал, что холодная пучина влечет его в свои влажные недра...

— «Человечество, обитающее на Венере, — говорит Камилл Фламмарион, — должно представлять значительное сходство с нашим, — между прочим, вероятно, и сходство в моральном отношении. Можно, правда, думать, что так как Венера появилась позже Земли, то и население ее моложе земного. Можно предполагать, не находятся-ли Венузианские народы еще только на степени развития людей каменного века? Но в точности вопрос этот решить невозможно; во-первых, развитие жизни на Венере могло идти совершенно иным путем, чем на Земле, а во-вторых, благодаря лучшему климату этой планеты, Венузианское человечество может быть гораздо деятельнее земного... Как бы то ни было, — лучшее заключение, которое можно вывести на основании наших сведений о настоящем состоянии Венеры, — это то, что жизнь на ней не должна особенно различаться от существующей на нашей планете» *).

*) Исследования последних лет в обсерватории на горе Вильсон, в Калифорнии, опубликованные в декабре 1922 года, доказали, что существовавшее долгие годы среди астрономов убеждение в наличности жизни и жизненных условий, сходных с нашими, на Венере, ошибочно. Эти исследования установили весьма существенный факт, что в атмосфере Венеры нет кислорода: (как нет его и в газовой оболочке Солнца). Установлено также, что в атмосфере Венеры нет водяных паров; в этом мире нет воды. Облака, окутывающие Венеру, одна из многих загадок планетной астрономии, возможно, что это пылевые образования, которые поднимают бушующие, несомненно, в ее атмосфере вихри. Атмосфера Венеры, повидимому состоит из азота, и вряд ли можно допустить наличие живой природы в среде, без воды и свободного кислорода.

Примеч. ред.

В истине заключения знаменитого астронома первым убедился его однофамилец, Гонтран Фламмарион.

Открыв глаза он сначала не поверил своим глазам, что он жив, но осмотревшись по сторонам он увидел два неподвижных тела, лежавших на том же ложе, где лежал и он сам.

Это были тела профессора Осипова и Вячеслава Сломки.

При виде их, сознание Гонтрана окончательно прояснилось и он припомнил все обстоятельства, сопровождавшие их падение.

— Спасены! — вскрикнул он. — Кем-то спасены!..

Гонтран живо вскочил, подбежал к неподвижному телу своего приятеля и приложил ухо к его груди; сердце инженера продолжало еще биться, также как и сердце старого ученого.

Теперь у Гонтрана возникли два вопроса: во-первых, — где они находятся?, во-вторых — кто их спас?

Осматриваясь кругом, Гонтран увидел, что они находятся в четырехугольной комнате, с деревянными стенами, единственную мебель которой составляли широкие деревянные ложа; а в глубине стоит несколько человек, смотревших на него с видимым любопытством.

— Люди! — вскричал Гонтран, невольно направляясь к незнакомцам.

Последние в испуге попятились и обнаружили довольно ясное желание пустить в дело копья и дротики, которые были у них в руках.

— Чорт побери! — пробормотал Гонтран, заметив это. — Не сон ли это? Не грежу ли я?.. Я готов поклясться, что предо мной древние египтяне!.. Сходство поразительное!

Действительно, незнакомцы походили на обитателей страны пирамид: продолговатое лицо, обрамленное густой, черной, тщательно завитой бородой, совершенно голый череп, черные огненные глаза. Одеты они были в короткие туники, обуты — в подобие древних котурн красного цвета.

— Надо полагать, что это жители Венеры... — продолжал размышлять Гонтран.

Незнакомцы, увидев, что земной житель не обнаруживает враждебных намерений, ободрились и подошли ближе на несколько шагов, делая правою рукою приветственный знак. Гонтран поспешил ответить им тем же. Заметив это, венузианцы переглянулись и заговорили между собой на каком-то звучном языке, сопровождая свои слова оживленной жестикуляцией.

Гонтран не мог уловить ни одного понятного слова.

— Нет, чорт возьми, — надо быть дьяволом, чтобы понять хоть одну фразу из их разговора... Ужасно жаль, что на других планетах французский язык не принят для международных сношений, как у нас на Земле.

Язык обитателей Венеры, хотя Гонтран и не понимал его, напоминал ему что-то знакомое.

— Право, это очень похоже на греческий язык... Да уж и впрямь не вижу-ли я пред собой соотечествеников Эпаминонда и Фемистокла?!. .

Не успел он еще обдумать этот вопрос, как один из венузианцев, повидимому, начальник, приблизился к нему и распростерся пред ним ниц.

Удивленный такою честью, Гонтран сначала даже потерялся. Потом, не желая остаться в долгу пред туземцем, он поднял его, крепко обнял и расцеловал.

Лицо венузианца просияло, он сделал знак своим товарищам и те, подойдя к безчувственным спутникам Гонтрана, принялись растирать их. А сам начальник обратился к Гонтрану с торжественным и, надо полагать, очень красноречивым приветствием. Отчаявшись, однако, понять из него хоть одно слово, молодой человек скоро остановил оратора, жестом показав, что его красноречие напрасно. Венузианец казался сильно огорченным такою непонятливостью слушателя и выразил свое огорчение восклицанием.

Последнее крайне поразило Гонтрана: он попрежнему не понял его, но готов был поклясться, что это — греческое слово, значение которого он когда-то знал, а потом забыл.

— О, чорт... — пробормотал он, — да не заговорить-ли мне с ними на языке Гомера?

Гонтран подумал минуту и медленно, раздельно произнес два единственных стиха из Илиады Гомера, уцелевшие в его памяти с тех пор, как он оставил школьную скамью.

Услышав звук эллинской речи, венузианскии вождь встрепенулся, с волнением схватил Гонтрана за руку и, указывая попеременно то но губы Гонграна, то на свои уши, — казалось, просил повторить. Молодой человек с удовольствием поспешил исполнить просьбу туземца и повторил.

Сзади раздался взрыв хохота. Гонтран обернулся и увидел своего приятеля, который, покатываясь от смеха, восклицал:

— Гонтран говорит по-гречески!.. Вот так штука!.. О, боги Олимпа!.. Продолжай, продолжай, мой друг, — обратился затем Сломка к сконфуженному Гонтрану, — авось венузианцы и поймут тебя...

— Что же вы находите тут смешного? — раздался сердитый голос старого ученого. — Я право не понимаю вашего смеха. А вы, — обратился он к Гонтрану, — об'ясните мне, пожалуйста, в чем тут дело.

— Видите-ли, Михаил Васильевич, — начал Гонтран опуская глаза, — мне показалось, что венузианцы говорят языком очень похожим на древне-греческий, и я хотел...

— Ну, что же?.. Тут нет ничего невероятного. Сейчас я поробую сам...

Венузианцы с удивлением и любопытством прислушивались к звукам чуждой речи. Теперь их внимание с Гонтрана всецело было перенесено на Михаила Васильевича, белая борода которого, видимо, внушала им почтение.

Старый ученый жестом подозвал к себе их начальника и обратился к нему с речью на чистейшем ионийском наречии.

Вождь слушал его внимательно, — видимо, если не понимая, то угадывая, что хотел сказать профессор. Затем он отвечал последнему речью на своем языке, наконец, поклонившись, вышел из комнаты вместе со своими товарищами.

— Ну, что? — обратился к Михаилу Васильевичу Гонтран, — где мы?.. — каким образом им удалось спасти нас?..

— Почем же я знаю? — удивленно возразил старик.

— Вы же спрашивали об этом удивительного венузианца?

— Спрашивал, конечно... но он мне ничего не сказал.

— То-есть вы не поняли его ответа, — вставил Сломка,

— Прежде чем говорить об этом, надо узнать, понял-ли венузианец мои вопросы.

Профессор пожал плечами.

— Так вы думаете, что их язык непохож на греческий?

— Нет, сходство есть, но незначительное... Впрочем, я думаю, и его будет совершенно достаточно, чтобы со временем я выучился по венузийски.

На несколько минут собеседники замолчали.

— Однако, — начал Сломка, — надо же узнать, где мы находимся. Наши хозяева, уходя, кажется, заперли за собою дверь и оставили нас точно крыс в мышеловке.

Инженер принялся тщательно осматривать все углы комнаты. Два факела, прикрепленные к стенам, освещали все красноватым пламенем. На одном конце помещения возвышался, от пола до потолка, металлический столб, на противоположной же стене находилась металлическая решетка, из-за которой доносился какой-то смешанный гул.

Стараясь узнать причину таинственного шума, Сломка подошел к решетке, но не увидел почти ничего. За нею находилось совершенно темное помещение, в котором глаза с трудом могли различить несколько движущихся человеческих обликов.

— Что за чертовщина! — ворчал инженер. — Где мы? Что за люди там и что они делают? Решительно не понимаю...

— Смотри Вячеслав, вот там, на потолке, я вижу окно... — заметил Гонтран.

Сломка взглянул в указанном направлении.

— Да, да, — подтвердил он, — Сейчас мы и взглянем в него.

Сломка пододвинул под окно одно из деревянных лож, составлявших меблировку помещения, и встал на него. Но, увы! — до окна оставалось еще не менее метра разстояния.

— Ничего, этому горю легко помочь. Держись только, Вячеслав! — уверял Фламмарион.

Гонтран влез на кушетку и затем, взобравшись на плечи приятеля, взглянул в окно.

Едва, однако, успел он бросить взгляд чрез толстое стекло, как вскрикнул и едва не полетел на пол.

— Что такое? Что вы увидели? — спросил, его профессор, помогая слезть.

— Угадайте!.. Нет, ни за что не отгадаете, держу пари! — отвечал тот, не будучи в состоянии оправиться от изумления.

— Да говорите же, что бы видели? где мы?! — с досадой прервал его старый ученый.

— На дне моря!

— На дне моря?! — в один голос повторили Михаил Васильевич и Сломка. — Почему же вы так думаете?

— Потому что я видел в окно рыб и морские растения.

Старый ученый задумался.

— Вывод один, мы, очевидно, на подводном судне.

— Не может быть! — вскричал инженер.

Профессор строго взглянул на него из-за своих очков.

— Почему же этого не может быть? — с раздражением спросил он Сломку.

— Потому что едва-ли ваши венузийцы могли додуматься до подводного плавания,

Михаил Васильевич пожал плечами...

— Что касается меня, — заявил Гонтран, — то я знаю одно, — что умираю с голоду.

— Ох, да, — пробормотал Сломка, — и у меня давно уже подвело живот...

Не успел он договорить, как дверь в каюту отворилась, и в ней показался начальник венузийцев. За ними шли трое человек с огромными блюдами в руках, которые они и поставили пред путешественниками.

— Вот кстати-то, — обрадовался Сломка. — Только эти ребята, повидимому, никакого представления не имеют о ложках и вилках. Придется обойтись без них. Инженер запустил в блюдо всю пятерню и, взяв горсть какого-то кушанья, походившего на рагу, отправил ее в рот.

— Прелестно! — проговорил он, прожевывая. — Эти венузийцы умники! Очевидно, и на Венере водятся животные вроде наших баранов!..

Новая порция вкусного кушанья помешала ему говорить. Гонтран не замедлил последовать примеру своего приятеля.