На оперативке 12 числа все вопросы были по кораблю: не загрузилась машина, программа перегружена, зависание машины. Все это мы пережили в свое время. Наши коллеги меняют один канал («грань») машины, наш земляк И. Е. Медвинский докладывает об отказе СМ2 и о дефекте в жгуте одного канала; Александров от Лапыгина — о потере связи борта с АИК (автономным испытательным комплексом). Мы же сидим и наблюдаем, как нервничает Лапыгин. Наши первые простые режимы проходят без замечаний: РП901 — режим подачи воды в район выхлопа сопловых аппаратов, автономно проверяется система прицеливания 17Ш15, проверяем отвод башен обслуживания. Все «норма», но главное еще впереди. Заместитель министра О. Н. Шишкин, который руководит работами, нервничает, отставание уже шесть часов. «Вы долго возитесь с заменой грани», — упрекает он наших коллег из НИИ-885. Губанов торопит нас с поставкой приборов для второго летного изделия, сборка блоков которого начата в МИКе, и которое так никогда и не пойдет в полет. К счастью, мы тогда об этом не знали...

Тринадцатого октября первая неприятность и у нас. При проведении очередных автономных испытаний отказал прибор Ц18 на блоке 10А и система прицеливания. Мы меняем прибор Ц18, блок системы прицеливания, а наши коллеги меняют грань «Д» в своей бортовой машине. На оперативке Шишкин негодует: «Отставание от графика уже целые сутки!», требует доложить, почему так долго меняли прибор Ц18. В это время отказал еще один канал системы прицеливания. Далее отказы у нас и у наших коллег нарастают как снежный ком. Замена на корабле грани «Д» не дает положительного результата. Александров на оперативке докладывает, что возможно «налезание» друг на друга двух программ, а на посадочном комплексе не готов ЦВК — две машины ЕС-1045 ереванского производства, предположительно, зависают. Ночь на 15 октября впервые за долгое время прошла без вызовов, а утром ночная смена доложила, что запланированные на смену восемь режимов проведены без замечаний. Оперативка в 9.00 проходит спокойно. Губанов насчитал уже пять отказавших приборов. Наши коллеги из НИИ-885 корректируют бортовые программы, а Лапыгин поясняет: «Кто не разобрался, тот вообще не в курсе дела». Мы получаем перерыв на 6 часов — на корабле планируется провести КНГ — контрольный набор готовности. Мы же, закрыв замечания по автономным испытаниям, планируем выход на комплексные. Одна за другой проходят проверки командных приборов. 16 октября намечается провести первые комплексные испытания с отбоем от наземной аппаратуры, т.е. проверить возможность прекращения подготовки к пуску по команде оператора. Перед этим предстояла еще замена прибора А51. Для этого нужно было добраться до люка, что можно было сделать с помощью «руки».

«Рука» — это подъемник в люльке для одного-двух человек, установленный на автомашине и способный поднять монтажников на высоту до 70 метров, что при разыгравшемся ветре было далеко не безопасно и для монтажников, и для ракеты. Замена проходит нормально, но все, кто с земли наблюдал за этой операцией, пережили тяжелый час, пока двое смельчаков в раскачивающейся на ветру люльке занимались заменой прибора, герметизацией люка и т.д. В этот же день заболел Володя Страшко. Заменивший его Женя Сенько также был прекрасным специалистом своего дела, правда, в противовес импульсивному Володе Страшко, флегматичный, спокойный и несколько медлительный человек. Накануне на всякие наши нужды он получил 80 литров спирта, и в его каптерку зачастили и военные, и штатские, с подозрительно отдувающимися карманами, и мне пришлось взять спирт под свой контроль. В этот же день на полигон прибыли высокие руководители: наш министр В. X. Догужиев, сменивший на этом посту О. Д. Бакланова, Белоусов — заместитель Председателя Совмина, Мозжорин и Александров. Завершив РП505 — проверку разобщенности шин, мы сидим на ВКП и ждем гостей и не решаемся повторить режим при более высоких настройках источников питания, опасаясь всем хорошо известного «визит-дефекта» который все же в какой-то мере проявился в присутствии гостей. При проведении РП700 (управление системой управления), которым мы решили «угостить» прибывшее руководство, один канал телеметрии отказал. Гости этого не заметили, но после все разъяснилось — тревога оказалась ложной. Гости вскоре уехали, а я, несмотря на поздний час — уже по Москве было около 23 часов, поспешил на в/ч и позвонил в Харьков. Анатолий Григорьевич оказался еще на месте, и я ему сообщил о приезде высокого руководства, состоянии наших дел и о том, что мы приступаем к комплексным испытаниям, девять циклов которых с «чистовыми» намечено провести 24 октября и, по-видимому, пора ему быть здесь.

17 октября на оперативном совещании решили присутствовать все прибывшие «высокие» гости. У входа в помещение, где проходили оперативки, за длинным столом сидели гости, стоял с явными признаками волнения генерал В. Е. Гудилин, а я с Лапыгиным на ходу согласовывал общий тон наших докладов. Обстановка была явно волнующей — кое-какие замечания еще имели место и неясно было, как поведет себя Губанов — первый докладчик на оперативке, вторым был я и третьим — Лапыгин. Тем не менее, проходя мимо стоявшего у двери Гудилина, я сказал довольно громко знаменитую фразу, соответствующим образом ее изменив: «Генерал, идущие на оперативку приветствуют тебя!» Оперативка прошла более или менее спокойно — никто не хотел поднимать «темные» вопросы, которые имелись у каждого. У нас, в частности, был под подозрением один из каналов в цепочке приборов, в которую входила и центральная вычислительная машина, и об этом знали очень немногие. Дело в том, что при троированной системе отказ в одном из каналов не отражался на полете или на проведении комплексных проверок, но в полет мы имели право выпускать систему без единого отказа и без единого сомнения. Этот отказ был такого свойства, что определить, какой прибор отказал, было практически невозможно, и естественным было заменить всю цепочку подозреваемых приборов, что я и предложил. Это была тяжелая операция — предстояло заменить три прибора. Против их замены активно выступил В. М. Караштин, предложив для начала заменить один прибор, самый сложный в этой цепочке — центральный процессор Ц01. Оба эти предложения имели свои недостатки и свои положительные стороны: мое предложение радикально решало вопрос, но внешне выглядело очень неприглядно — меняем сразу три прибора; предложение Караштина могло не дать результата, но внешне не вызывало особых нареканий. Решение этого вопроса достигало кульминационной точки ночью. Мы с Караштиным и со своими специалистами находились в пультовой. На непрерывной связи был Харьков, там Анатолий Григорьевич с Кривоносовым склонялись к моему предложению, а О.Н. Шишкин, который находился в гостинице на второй площадке, склонялся поочередно то к одному решению, то к другому. Приняли решение менять приборы поочередно. К счастью, после замены первого прибора Ц01М проверочная программа прошла по норме. 18 октября оперативка началась печальным сообщением Гудилина: внезапно умер Арнольд Михайлович Козлов от сердечного приступа. Это был один из ведущих конструкторов завода «Прогресс». Все присутствующие на оперативке вставанием и минутой молчания почтили его память...

В ночь на 19 октября без замечаний прошли комплексные испытания максимальной длительности, что говорило о практической готовности системы управления к летным испытаниям. В эти же дни, после почти трехгодичного перерыва, массы доработок и усовершенствований, к полетам «Shuttle» приступили и американцы. На заседаниях Госкомиссии поднимался вопрос о том, что американцы перед пуском корабля «Discovery» провели огневой прожиг 11 августа, после неудачной попытки 4 августа, а мы идем сразу на пуск, хотя первоначальными планами работ с «Бураном» также предполагалось проводить такие прожиги. Для этой цели и был построен УКСС (универсальный комплексный стенд-старт). Губанов довольно путано отвечал на этот вопрос.

В Харькове в этом году праздновали победу: на вооружение была принята ракета Р36М2, по западной терминологии «SS-18 мод. 5 Satan», с фантастической точностью стрельбы — среднекруговое отклонение от цели 340 метров при стрельбе на межконтинентальную дальность с десятью боевыми головками индивидуального наведения. Другие ее характеристики также отвечали самым сокровенным чаяниям военных! Нам в этой ситуации нельзя было подвести фирму. Началась подготовка к полету «Бурана» несколько в другом плане: все хотели «облетать» различного рода сувениры — значки, фотографии книги и т.д. Руководил этой операцией О. Н. Синица — один из руководителей фирмы Королева. Набрался весьма солидный мешок таких сувениров, я вложил в этот мешок 150 значков «НПО ЭП», несколько фотографий и небольшой барельеф Ленина. Однако вмешался Ю. П. Семенов и запретил это, как я понял, из соображений, связанных с дурными приметами. Через свои каналы мне удалось все же отправить в полет барельеф и фотографию жены, но после полета мне вернули только барельеф, фотография жены затерялась в пачке других фотографий.

После проведения совместных комплексных испытаний носителя и корабля с контрольным набором готовности мы практически вышли на полную готовность к пуску. Это произошло в воскресенье 23 октября, и нам остались только формальные вопросы по закрытию сообщений об отказе снятых приборов, которые были срочно отправлены на заводы-изготовители. Дальше некоторые наши режимы проводились с целью проверки агрегатов ракеты и других систем. Последним замечанием к нашей системе был «мелькающий корпус», который мы объясняли наличием значительных емкостей в системе. По отказавшим приборам с заводов-изготовителей стали поступать телеграммы с объяснением причин отказов, и все отказы были связаны с ненадежностью элементов.

Утром 24 октября состоялся митинг на братской могиле погибших при катастрофе ракеты 8К64. Было очень много людей, возлагались венки и цветы. Нашим самолетом был доставлен венок, и я, вместе со всей нашей бригадой, возложил его к подножью памятника и сказал несколько слов о наших погибших товарищах...

Самолетом ЯК-40 прилетели А. Г. Андрущенко и А. И. Кривоносов, заместитель по режиму Чепель и военпред И. И. Александров. Самолетом АН-26 прилетели В. В. Новиков, наш главный надежник В. В. Домченко, кроме того, целая бригада директоров и главных инженеров смежных организаций и заводов-изготовителей. 26 октября установили боевые ключи телеметрии, проверили работу короткими комплексными испытаниями. Ракетчики устранили какую-то пробку в трубопроводах демпферов. Мы, на всякий случай, раздвинули пределы допустимых отклонений напряжений источников питания. На совещании Губанов поднял вопрос о необходимости иметь резервный вариант лент полетного задания, которое было уже готово в Харькове к отправке 25 октября. Мне пришлось дать команду в Харьков, чтобы один экземпляр лент полетного задания отправили самолетом, а другой непременно поездом. Так и получилось: основной вариант вез самолетом Витковский, а резервный поездом — Денисов.

Заключительное заседание технического руководства состоялось 25 октября в 17.00. С докладами по своим системам выступили более двадцати человек. Большинство доложило кратко: система такая-то готова к летным испытаниям. В. М. Филин зачитал заключение головной организации, А. Т. Горяченков — головного института министерства и межведомственной комиссии. От заказчика Е. Н. Дмитриев сообщил, что замечаний не имеет. Решение было кратким: «По проведенным работам и заключению главных конструкторов техническое руководство решило провести заключительные операции и пуск комплекса «Энергия-Буран» 29 октября 1988 года в 6.23 (московского времени)».

26 октября в 11.00 началось заседание Государственной комиссии вступительным словом В. X. Догужиева. Виталий Хусейнович говорил о значении для страны системы «Энергия-Буран» и ответственности всех собравшихся за качественную подготовку к предстоящим летным испытаниям. Г. Е. Лозино-Лозинский кратко доложил о готовности корабля «Буран», его доклад подтвердил представитель военной приемки. Впредь так и было — после доклада Главного конструктора выступал соответствующий представитель заказчика. Представитель от ЦАГИ сообщил, что в аэродинамической трубе только по кораблю было проведено свыше 40 тыс. испытаний; представитель летно-испытательного института К. К. Васильченко сообщил, что совершено 18 полетов на аэродинамическом аналоге корабля. Лапыгин доложил о готовности системы управления корабля, затем Соколов — о готовности объединенной двигательной установки, Галич — по радиосистемам корабля и Громов — о том, что «летающая лаборатория» совершила более 2000 полетов и посадок при отработке посадочного комплекса. Заключил доклады по орбитальному кораблю Ю. П. Семенов. Доклады по носителю открыл Конюхов — по блокам «А», затем Радовский сообщил, что 12 двигателей 11Д521 уже отлетали в составе носителя 11К77 и 4 в составе 11К25 6СЛ, на стенде 35 двигателей отработали от 4 до 15 ресурсов по длительности. По центральному блоку о готовности доложил С. А. Петренко, по двигателю 11Д122 — А. Д. Конопатов, сообщив, что двигатели наработали более 12 тысяч секунд. Анатолий Григорьевич доложил на комиссии о готовности нашей системы, но его выступление было неуверенным, а я сидел и боялся, что ему могут задать вопросы. От имени нашего военного представительства четко и уверенно доложил И. И. Александров. Доклады по носителю завершил В. М. Филин.

Серию выступлений по готовности к испытаниям наземного комплекса начал В. П. Бармин, сообщив при этом, что в его состав входят 58 технологических систем. Ведущий Госкомиссии Догужиев попросил его доложить сразу обо всех системах. Рюмин доложил о готовности Центра управления и о том, что корабли плавучего измерительного комплекса сообщили о занятии ими рабочих точек в Тихом и Атлантическом океане, а спасательная служба в составе 54 самолетов и 40 вертолетов готова к проведению поисково-спасательных работ. Затем было доложено о размерах зон безопасности 2, 5, 10 и 15 км и по числу эвакуируемых из них людей: военных строителей — 11800 человек; представителей промышленности — 5131 человек; военных — 3436 человек; всего эвакуации подлежало 22345 человек. В опасной зоне оставалось около 800 человек. Всякое движение в зонах прекращалось по двенадцатичасовой готовности и допускалось только по распоряжению генерал-полковника А. А. Максимова.

После наших докладов начались сообщения о состоянии энергетики от министерства Казахстана; Ю. А. Мозжорин сообщил о надежности пуска 0,93-0,95; служба погоды — о начавшемся общем понижении температуры, возможности выпадения осадков. Затем сообщили об освещении в средствах массовой информации: печати, радио, телевидении о проведении 26 октября брифинга. После этого нашел нужным нас напутствовать начальник политуправления...

Догужиев прекратил все доклады предложением: «Согласиться с предложением технического руководства». Последним от имени ЦК КПСС выступил О. Д. Бакланов. На случай необходимости проведения поисково-спасательных работ вне территории СССР, как заявил глава ГУКОСа А. А. Максимов, подготовлено 60 самолетов и 143 вертолета. Правда, при этом генерал назвал и такую страну, как несуществующая Манчжурия.

В тот же день мне пришлось заняться размещением нашей многочисленной экспедиции на время пуска. Каждому хотелось быть одновременно и на месте главных событий, т.е. в бункере, где старт можно было наблюдать только по телевидению, и иметь возможность после старта видеть непосредственно полет ракеты. Идеальным местом для этого был выносной командный пункт УКСС, куда я по договоренности с его хозяином А. А. Макаровым и определил основную массу тех специалистов, которые не участвовали непосредственно в пуске, но могли быть необходимы при всех непредвиденных ситуациях. Ряд наших сотрудников вошли в боевой расчет, и они заняли свои рабочие места в бункере, телеметристы и некоторые специалисты по анализу текущей информации располагались в пунктах приема информации; группа стабилизаторщиков во главе с В. А. Батаевым в зале аппаратуры заправки оборудовали себе рабочее место, куда оперативно должна была поступать информация о непрерывно ведущемся зондировании атмосферы в районе старта. Эта информация по закрытой дублированной связи будет направляться в Харьков для моделирования, по результатам которого необходимо уточнять полетное задание. Это был весьма ответственный участок предстоящей работы и за него взялся Я. Е. Айзенберг, обеспечив надежное дежурство и непрерывную готовность к работам в Харькове. Там всю ночь многие находились на рабочих местах и в кабинетах руководителей, где была связь с полигоном. А. И. Кривоносов с группой своих специалистов также подготовился к работе — его наземно-бортовой многомашинный комплекс по сути дела во многом обеспечивал успех пуска. Ряд самых ответственных специалистов: Г. Я. Шепельский, С. А. Егорычев, А. В. Сычев, Ю. И. Федченко и др. были у нас «под рукой», мы их разместили в 308 и 309 помещениях. Там же поместили и ряд гостей: Чепеля, Симагина, Гавранека, Шейнина и др. Нужно сказать, что размещение разросшейся на момент пуска экспедиции и «утряска» этого вопроса с руководством пуска оказалось далеко не простым делом.

27 октября состоялись две последние оперативки, где было принято решение «размуравьиниться», т.е. при переходе на боевую работу снять защиту с радиосистем, закончить все механические работы с ракетой, провести проверку аппаратуры передачи данных, а группе оперативного анализа с 18.00 приступить к постоянной работе. В этот же день я смог впервые за много дней съездить на десятку, куда в этот день прилетел Я. Е. Айзенберг и еще ряд товарищей. На этом все подготовительные работы были закончены и к вечеру 28 октября все размещены на своих местах. Руководители нашего предприятия после ужина в моем номере выехали на свои места. Мне довелось проводить группу наших товарищей на ВКП УКСС и проезжать рядом со стартовой позицией. Мы остановились, вышли из машины и долго любовались фантастической картиной ярко освещенной в лучах прожекторов серебристо-белой ракетой. Устроив своих коллег на УКСС, я вернулся в пусковой бункер — выносной командный пункт стартовой позиции. Вскоре началась заправка ракеты компонентами топлива и длительный цикл подготовки корабля и его систем к полету. Наши работы, т.е. включение наземно-пусковой аппаратуры, осуществляющей подготовку к пуску и пуск ракеты, по циклограмме производились за 52 минуты до планового времени старта. Так что нам предстояло провести всю ночь в тягостном бездействии, слоняться и наблюдать за ходом заправки и переживать вместе с нашими коллегами из НИИ-885. В ходе этих ожиданий я сыграл две партии в шахматы с Анатолием Григорьевичем и обе выиграл. Вообще-то я плохо играю в шахматы, не люблю думать, никогда не занимался теорией шахмат, не разбирал классических партий. В данном случае я играл гораздо выше своих возможностей и с особой тщательностью и точностью. Это я мог объяснить только тем, что сама обстановка предопределяла особую собранность и мобилизацию сил. Наконец завершилась заправка ракеты, и корабль переведен в режим ожидания. Я, Володя Страшко и Анатолий Григорьевич заняли свои места за небольшим столиком позади трех операторов пускового пульта, где опять центральное место было за И. К. Рудем. Иван Константинович, кроме прочих достоинств, обладал самым главным в данном случае — выдержкой и умением быстро ориентироваться в обстановке. Мне не однажды довелось наблюдать, как дрожат руки оператора при пуске самой обыкновенной ракеты. Известны случаи, когда оператор не попадал пальцем на кнопку пуска. За Ивана Константиновича в этом плане беспокоиться не приходилось, хотя ему отводилось немногим более минуты на получение команды и нажатие этой кнопки.

Я расстелил на столе подробнейшую циклограмму предстоящей работы автоматики земли и борта вплоть до отделения корабля в конце активного полета. На схеме был представлен ход процесса, обмен командами между системами, действия агрегатов ракеты и стартового комплекса. Автор этой схемы И. Н. Бондаренко очень тщательно поработал над ней, вплоть до указания самых критических операций.

Наконец, автоматика выдала донесение о готовности системы к запуску двигательных установок и тотчас последовала команда «первого»: «Разрешаю подготовку двигателей!» Наш оператор нажал кнопку «пуск» и теперь уже никто не мог вмешаться в автоматику. Начался отвод площадок обслуживания, и наше напряжение достигло предела. Я смотрел на плату с тремя приборами прицеливания, и, мне показалось, увидел, как эта плата дрогнула, но ее отделение от ракеты не произошло. Тотчас раздался звуковой сигнал и на дисплее пульта загорелись три зловещие буквы «АПП» — автоматическое (аварийное) прекращение пуска. Эта команда всегда вызывала чувство разочарования и досады, привыкнуть к ней невозможно, не смотря на то, что в процессе электроиспытаний она возникала десятки раз. Она обозначала необходимость поиска неисправности, ее устранения и требовалось каждый раз объясняться со всеми, вплоть до ЦК и министра.

Я перешел в соседнюю комнату, где машина СМ2М уже выдавала распечатку, из которой следовало, что команда на открытие замков, удерживающих плату, была выдана. По неясным причинам пружинные толкатели не смогли ее отсоединить или, точнее, отсоединили ее с некоторым перекосом так, что из трех датчиков, сигнализирующих в автоматику об отходе платы, сигнал выдал только один, а для отвода стрелы, на которой крепилась плата, необходимо было, чтобы сработало два датчика. Старт ракеты с неотведенной стрелой был недопустим, и автоматика прекратила пуск и привела все агрегаты в безопасное состояние. Примерно через 39 секунд после «АПП» плата уже без вмешательства автоматики отошла от ракеты и закачалась на стреле на специальном механизме «обезвешивания». Это окончательно убедило меня, да и многих, знающих механизм отделения, что причиной было механическое удержание платы либо штырями направляющих, либо тремя телескопическими трубами — световодами системы прицеливания. В целом картина стала ясной в первые 2-3 минуты, однако правила «игры» в таких случаях, особенно если вина ложилась на головную организацию были иными. Обычно называлось несколько вероятных причин, желательно по вине разных организаций, назначалась комиссия по выяснению причин и вопрос спускался «на тормоза». Такая тактика оправдывалась тем, что на комиссии кто-либо из высокопоставленных чиновников мог в запальчивости дать указание наказать виновника вплоть до снятия с должности или еще что-нибудь в этом же роде. Так и в этом случае Губанов дал мне и В. М. Караштину указание подготовить за двадцать минут доклад комиссии о причинах прекращения пуска и после короткого совещания нас троих, на котором мы приняли тяжелейшее решение в ракетной технике: «Сливать!» Борис Иванович пошел давать команду на слив, а мы с Владимиром Михайловичем принялись сочинять «обтекаемый» доклад, в котором указали на 4-5 возможных причин, включавших и настоящую, и я пошел докладывать Госкомиссии. Обстановка в зале, где собралась Госкомиссия, была явно недоброжелательной, и мне досталась довольно неблагодарная роль громоотвода. В пределах составленной бумаги я кратко доложил о причинах прекращения пуска и примерно в течение часа отвечал на вопросы членов комиссии, в составе которой было шесть министров, заместитель Председателя Совмина Белоусов, начальник оборонного отдела ЦК Беляков, 10-12 высокопоставленных генералов и т.д. Председательствовал наш министр В. X. Догужиев, и я должен сказать, что от него и от своего шефа А. Г. Андрущенко я чувствовал поддержку в ходе доклада. Другие, понимая, что в таких случаях я говорю далеко не все, что знаю, более или менее явно проявляли недовольство. Уже не помню, кто из членов комиссии вопросом: «А Ваше личное мнение — что явилось причиной?» и многократным его повторением в разных вариациях, выбил меня из колеи, и я сказал: «Я лично считаю, что причиной неотхода платы было затирание в направляющих штырях или в световодах». Не успел я сказать эту фразу, как вскочил Губанов: «Это его личное мнение». Я повторил: «Да, это мое личное мнение». Затем Госкомиссия утвердила предложенный Губановым состав так называемой «аварийной комиссии» под председательством В. М. Филина. В ракетной технике сложилась такая традиция — назначать председателем комиссии ответственного работника организации — виновника аварии. Так что этим назначением были поставлены все точки над «И».

Что больше всего меня беспокоило в процессе доклада, так это вопрос, который могли мне задать и на который я еще не мог продуманно ответить. Возможность и естественность этого вопроса стала для меня очевидной в ходе доклада, и я успел только в общих чертах продумать ответ. Вопрос, к счастью для меня, так никто и не задал, а суть его была в следующем. Как я уже говорил, для того чтобы автоматика продолжила пуск ракеты, необходимо было, чтобы из трех датчиков, дающих сигнал о том, что плата отделилась, сработало два. Это было вполне возможно, потому что эти датчики были расположены так, что с одной стороны прямоугольной платы их было два, а с другой — только один. К счастью, плата перекосилась так, что отошел тот ее край, где был один датчик. Если бы перекос был такой, что отошел бы тот край, где было два датчика, то при неотстыковавшейся плате автоматика заключила бы, что плата отошла, и процесс был бы продолжен, т.е. была бы подана команда на электропривод. Вопрос в том, что бы произошло, если бы плата не отошла, а процесс автоматикой был бы продолжен? Возможны два сценария развития событий. Первый: движением стрелы плата могла быть сорвана, и если бы при своем зависании на механизме «обезвешивания» она не ударила бы по корпусу ракеты, старт мог бы пройти нормально. При втором сценарии развития событий, т.е. когда усилия стрелы оказалось бы недостаточно для отрыва платы, последствия могли быть катастрофическими. Стрела, расположенная в 1— 1,5 метрах от носка корабля, могла повредить его теплозащитное покрытие или вообще могла быть захвачена в промежуток между кораблем и носителем при его старте. Это привело бы к падению всего комплекса или к полету с застрявшей частью платы и стрелы при их обрыве ходом ракеты. Уже в ходе работы аварийной комиссии мы обсудили этот вариант и только благодаря тому, что были приняты меры к безусловному отделению платы, схему отделения мы решили на этом изделии не менять. Второй сценарий развития событий в данном конкретном случае не имел бы места в силу того, что под действием пружинных толкателей трение в телескопических световодах было преодолено, и плата через 39 секунд отделилась. Не дожидаясь завершения всей процедуры слива компонентов из ракеты, созданная аварийная комиссия осмотрела плату и зафиксировала, что резиновые кольца между трубчатым соединением световодов «прикипели» к поверхности, и их обрывки так и остались на обеих частях соединения. В процессе дальнейшего расследования выяснилось, что резиновые прокладки были слабо смазаны и в условиях повышенной температуры образовали достаточно прочное соединение труб световодов. Аварийная комиссия приступила к работе в тот же день в 11.00. Первое заседание проходило в кабинете Гудилина. Как и заведено в таких случаях, были намечены все возможные направления работ, в общем перечне которых маскировалась истинная причина, которая к этому времени была предельно ясно установлена. Некоторым оправданием такого подхода было то, что изучались и устранялись все слабые места. Радикальным же решением была доработка световодов, телескопическое соединение которых было заменено соединением «впритык», а сила пружинных толкателей была увеличена более чем вдвое. Одновременно были проанализированы циклограммы отвода всех площадок обслуживания и, в частности, процесс отвода платы прицеливания после доработок многократно проверен на второй ракете, находящейся в МИКе. Однако еще на Госкомиссии кем-то из руководителей было высказано пожелание: повторный запуск осуществить без системы прицеливания, аналогично, как это было при пуске ракеты 6СЛ. Наши теоретики совместно с конструкторами ракеты оценили дополнительную ошибку в азимуте плоскости орбиты в этом случае, которая оказалась больше пяти угловых минут. Против такого варианта пуска категорически возражал В. Л. Лапыгин, которому предстояло во многом дорабатывать математику своей системы. Вопрос дебатировался несколько дней и завершился тем, что министр «приказал» Лапыгину «согласиться» с дополнительной ошибкой, однако наша аварийная комиссия с участием прицельщика киевского завода «Арсенал» А. Коваленко настояла на пуске с системой прицеливания. Работы по рекомендации аварийной комиссии были закончены 2 ноября, о чем было доложено на оперативке, был установлен объем и порядок повторных электроиспытаний и сроки замены элементов разового действия. О степени напряжения всех участников работ в эти дни говорит то, что на оперативном совещании утром 2 ноября генерал Гудилин первым делом попросил участников совещания: «Не допускать эмоций и вспышек гнева!» Затем А. А. Маркин доложил об общем состоянии ракеты и о том, что на блоке 20А фильтр по окислителю забит — вот где таилась еще одна причина аварии, на этот раз в полете. На следующий день выяснилось, что примерно одна треть фильтра оказалась забита паклей, а наша оценка работы САЗ показала, что система остановила пуск через 2-3 секунды после запуска двигателей, т.е. до старта. Новый график работ предусматривал проведение электроиспытаний в объеме, предложенном Г. Я. Шепельским с выходом на контрольный набор готовности и комплексные испытания к 9 ноября. Работы с ракетой вошли в привычное русло, т.е. две оперативки и работа в две смены по двенадцать часов.

Пятого января вернулся на полигон В. X. Догужиев и в ту же ночь созвал совещание для рассмотрения состояния дел по отводу платы с приборами прицеливания. Докладывал В. М. Филин, но он пытался уйти от прямого ответа на вопрос, что же явилось причиной срыва пуска? Министра явно не устраивало толкование Филина «заклинивание в световодах наиболее вероятная причина», ему необходимо было утверждение, которое не оставляло никаких сомнений в определении причины и, следовательно, в ее устранении. Видно было, что в Москве вопрос о безаварийном пуске был поставлен весьма остро. Позже, уже на официальном заседании Госкомиссии, Беляков поставил вопрос о переносе пуска на следующий год, ссылаясь при этом на приезд в СССР Миттерана, и в этой ситуации любая авария была крайне нежелательна. Виталий Хусейнович, задав несколько вопросов Филину, обратился и ко мне с вопросом: «Однозначно ли выявлена причина срыва пуска?» Я ответил, что последующие тщательные исследования телеметрии, записей автоматики и изучение состояния световодов убедительно подтвердили то мое «личное мнение», которое я высказал в своем докладе на первом заседании Госкомиссии сразу же после попытки пуска. Принятые меры (я их перечислил) безусловно гарантируют неповторение подобных аварий, более того, мы тщательно проверили и убедились в надежности работы аппаратуры и агрегатов при отводе всех площадок обслуживания, подаче воды в зону факелов, открытии замков, удерживающих ракету до старта и т.д. В этот момент министру позвонили со стартовой позиции и сообщили о том, что эксперимент по генеральной проверке отвода платы подготовлен, и мы все выехали на ВКП. После удачного отстрела платы министр предложил мне зайти к нему в кабинет и самым подробным образом рассказать ему, на чем основана моя уверенность и что было сделано. Как и в те времена, когда после оперативки под ракетой, лежащей в МИКе в горизонтальном положении, я ему докладывал с предельной откровенностью положение дел, так и сейчас я ему рассказал о состоянии исследования отвода площадок. Этот разговор длился минут сорок, пока все участники досматривали прямо в пультовой американский полицейский фильм.

Меры по обеспечению безаварийного отстрела платы прицеливания не вызывали сомнения. В этом убедились все и убедили министра, проведя комплексные испытания с отводом площадок, отстрелом злополучной платы и с фиксированием фактического времени срабатывания датчиков, сигнализирующих о ее отделении. У меня состоялся еще один разговор с министром о системе прицеливания — о возможности ее использования. Я твердо заявил, что нужно работать по штатной технологии, которая многократно проверена, а любое отклонение от нее может таить в себе неожиданные осложнения. В случае отказа от штатной технологии я хотел бы иметь возможность в Харькове на стенде лично убедиться, что все тщательно проверено. Я сообщил министру, что дал указание в Харьков подготовить два варианта полетного задания: с системой прицеливания и без нее и послал в Харьков заместителя начальника отдела испытаний Е. А. Сенько, который имел большой опыт стендовой отработки. Все же окончательное решение по этому вопросу было принято только на заседании технического руководства, и Виталий Хусейнович высказался за пуск с системой прицеливания.

Описание инцидента с неотошедшей платой системы прицеливания в книге В. М. Филина «Путь к «Энергии» искажено и содержит весьма примечательный и характерный момент: «Докладываю Главному. «Ищи в системе управления, — получаю от него установку, — смотри, не подведи конструкторов». Тяжелая установка! Особенно если учесть, что всему составу аварийной комиссии причина была предельно ясна. Вячеслав Михайлович под нашими ироническими взглядами разыгрывал комедию длительных поисков с единственной целью: «не подвести конструкторов». Позже его нечто «озарило», когда он смотрел на плату собранного изделия 2Л, и тогда ему стала ясна причина, а дальше начался только процесс подтверждения и принятия мер. Это очень характерный подход руководства головных организаций, особенно ярко проявляющийся в организации С. П. Королева. По-видимому, причина кроется в жестком характере Сергея Павловича, не прощавшего упущений со стороны своих конструкторов и проектировщиков. Работники уровня пониже, чем заместители Главного конструктора, со значительной долей юмора подчеркивали эту особенность своего руководства, но действовать вынуждены были сообразно. Филин после установки причины аварии и дальше пытался свалить вину на сборщика ракеты — филиал Н. С. Шуракова, который якобы не смазал уплотнения на блендах. Шураков оправдался тем, что показал документацию головной организации на сборку ракеты, где смазка не была оговорена. Оставался обычный в таком случае прием: объявить чрезвычайную сложность решаемой проблема, что и было сделано. У неискушенного читателя книги уважаемого Вячеслава Михайловича вполне может сложиться впечатление, что главное в ракете «Энергия» — это трубопроводы, клапаны, баки и немного двигатели. Заправка и слив компонентов — единственные стоящие внимания операции. Не хочется упоминать подходящую к случаю русскую пословицу о кулике. Оценка работы харьковчан описана кратко: «Харьковчане страшно отставали по срокам. Хорошо, что в огневых испытаниях их система не участвовала». Хотя в Химках, Загорске, Нижней Салде, не говоря уже об УКСС и СП, все огневые испытания велись харьковской системой управления.

Наконец, злополучное заключение аварийной комиссии было подписано. Истинная причина аварии в нем фигурировала на равных основаниях с другими вероятными причинами, и с этим никто практически не спорил, но перечень мероприятий, как всегда, вызвал ряд возражений. Одним из таких мероприятий было увеличение времени ожидания команд от концевых контактов, сигнализирующих о фактическом отделении платы. Это требовало изменения многократно отработанного фрагмента программы управления. После легкой схватки с Филиным пришлось согласиться — нельзя было действительно «подвести» конструкторов. Читая наше заключение и отчет о проведенных доработках, министр остался недоволен: из этого документа однозначно определить, что же произошло 29 октября, было невозможно. Но таков был стиль работы.

В праздничные дни 71 годовщины Октября работы шли обычным порядком. Утром 7 ноября на оперативке генерал Гудилин поздравил всех с праздником и затем пошли текущие рабочие вопросы. Нам пришлось менять один из гироскопических приборов — при проведении комплексных испытаний «мелькнул» корпус. Наши коллеги — управленцы кораблем из НИИ-885 — меняли математику, Галась докладывал — сколько ворсы отложилось в топливных фильтрах. Только поздно вечером в «узком кругу» в номере В. М. Филина мы отмечали весьма скромно годовщину революции, на следующий день утром «повторили» в номере В. М. Караштина и поздно вечером завершили в моем номере. В тот же день на оперативке приняли решение о вводе полетного задания в «подстольную» машину, подготовке к совместным с орбитальным кораблем комплексным испытаниям с началом в 00 часов 9 ноября. В эти дни прогноз погоды становился все более и более угрожающим: понижение температуры и штормовые ветры 14-15 ноября...

Начались последние приготовления к пуску. Я позвонил в Харьков и сообщил шефу: «Пора вылетать!» Бригада руководителей во главе с А. Г. Андрущенко в составе Я. Е. Айзенберга, А. И. Кривоносова, В. В. Новикова, Б. Н. Гавранека, Е. В. Чепеля и А. И. Гуржиева на самолете ЯК-40 вылетела 11 ноября. Из-за погоды самолет сел в Грозном, и только 12 ноября группа прибыла на Байконур. Как обычно, прошло заседание технического руководства, затем заседание Государственной комиссии, на котором Белоусов предложил перенести пуск на январь 1989 года в связи с приездом в СССР президента Франции Ф. Миттерана. Однако вся комиссия стала его убеждать, что все будет нормально, и в заключение Б. И. Губанов предложил произвести пуск в соответствии с решением технического руководства 15 ноября в 6.00 по московскому времени. Так и было принято Госкомиссией. Сообщение ТАСС решили дать дважды — 12 и 14 ноября, текст сообщения согласовала Госкомиссия. Кроме того, подготовили и утвердили текст доклада в ЦК КПСС и СМ СССР:

— причины аварии 29 октября выяснены и устранены;

— устранены все другие замечания;

— разработан и утвержден график подготовки и пуска комплекса «Энергия-Буран». Срок запуска 15 ноября в 6.00 московского времени.

После удачного полета ракеты 6СЛ, несмотря на аварию «Скифа 19-ДМ», и особенно после попытки первого пуска «Энергии-Буран», когда наша система предотвратила серьезную аварию, авторитет нашей организации в новой для нас фирме Королева значительно возрос. Стало понятно, что наша фирма в области динамики сложных систем, в компьютерной технологии и автоматическом управлении не имеет себе равных. Сравнение нашей работы, уровня наших специалистов и специалистов аналогичной организации НИИ-885, разработавших систему управления корабля, было явно в нашу пользу. Мы полностью и безраздельно владели всей автоматикой носителя, проверочно-пусковой аппаратурой стартовой и технической позиции, всей электроникой и математикой бортовой и наземной компьютерных систем. Сложность этих систем, изящество и обоснованность взаимодействия отдельных ее частей не давали возможности специалистам головной организации даже пытаться разобраться в ходе процессов. Все это особенно ярко проявлялось в тех случаях, когда возникали вопросы, а наши специалисты просто и доходчиво объясняли суть произошедшего и быстро устраняли осложнения. Специалисты из НИИ-885 были в гораздо худшем положении. Для них это был первый пуск и в тоже время, особенно в области программно-математического обеспечения, сказывалось то обстоятельство, что работы были распределены в трех организациях: в ОКБ-1, в фирме Лозино-Лозинского и в НИИ-885. Уровень понимания вопросов компьютерной технологии в головной фирме ОКБ-1 был явно ниже требуемого значения, а амбиции головной фирмы часто были просто вредны. С другой стороны, внутри нашей фирмы наступило некоторое улучшение общей обстановки и происходило заметное налаживание отношений между нашим новым руководителем А. Г. Андрущенко и руководителями основных работ. Анатолий Григорьевич понял, насколько сложны и разнообразны те направления работ, которые велись в фирме, а постоянные длительные отлучки из-за болезни не позволяли ни вникнуть, ни постоянно отслеживать суть и изменения в ходе работ. Конкретно по комплексу «Энергия» он уже и не пытался разобраться в тонкостях, на все мои попытки объяснить техническую суть возникавших вопросов он нетерпеливо отмахивался, требовал сообщать ему конечный результат и принятое решение. На полигоне он выезжал на техническую или стартовую позицию только тогда, когда там проводились совещания на самом высоком уровне. Обычно, уезжая утром, я с ним договаривался, что позвоню в случае необходимости его личного присутствия. Это случалось очень редко: Семенова и министра я вполне устраивал, а Губанов после нескольких стычек с Андрущенко вообще его не признавал. Когда Анатолию Григорьевичу приходилось докладывать или объяснять что-либо Государственной комиссии, Губанов недовольно смотрел на меня и часто прерывал доклад и подымал меня. На десятую площадку в помещение нашей экспедиции я приезжал поздно — часов в 11 — 12 ночи, докладывал шефу о событиях минувшего дня и о планах на следующий день. На столе стоял поздний ужин, Слава Говоренко нетерпеливо ожидал, когда можно будет выпить, и все это время донимал шефа бесконечными разговорами. В свое время Владимир Григорьевич в таких случаях заставлял его замолчать. Обычно шеф был доволен ходом дела по «Энергии», и наши взаимоотношения были вполне удовлетворительными. Для меня было очень важно, что он и министр в первые минуты моего доклада на Государственной комиссии после срыва пуска комплекса «Энергия-Буран» 29 октября по вине платы прицеливания, были на моей стороне среди явно враждебной атмосферы. Я ощущал их поддержку. Даже Яков Ейиович изменил своей обычной активности в аналогичных обстоятельствах: он сидел в стороне и с безразличным видом перелистывал какой-то журнал. Враждебность высокопоставленных членов комиссии была понятна: при первом взгляде трудно было представить, что простейшая механическая система отделения платы могла быть причиной прекращения подготовки к пуску. Невольно напрашивался вывод, что виною всему сложнейшая компьютерная система с ее математическим обеспечением, тем более, что этого хотел Губанов, а Филин приложил немало усилий, чтобы создать «компанию» вероятных виновников. Члены комиссии упорно атаковали прямыми вопросами и, в конечном итоге, вынудили меня высказать свое мнение, к явному неудовольствию Губанова.

Последнее оперативное совещание состоялось 14 ноября, проведены последние проверки, снята «краснота», введено полетное задание, весь боевой расчет во главе с генералом Гудилиным был сфотографирован у сооружения 261 и затем на стартовой позиции на фоне готовой к пуску ракеты. Прогнозы погоды были самыми неутешительными: дождь, снег, ветер до 15 м/с...

В 23.00 закончилась эвакуация, боевой расчет и руководство заняли свои рабочие места. Ночь для нас казалась бесконечной, и только небольшая группа во главе с В. А. Батаевым вела непрерывную обработку данных ветрового зондирования и держала связь с Харьковом, где шло моделирование полета ракеты с заданием реальных ветровых нагрузок. На больших высотах ветер достигал ураганных скоростей. Однако наибольшая опасность таилась в больших перепадах скоростей ветра и даже резкого изменения направления. Но Харьков сообщал успокаивающую информацию: автомат стабилизации с необходимым запасом справляется с нагрузками, углы атаки не превосходят допустимых значений. По сути дела, вопрос о возможности пуска решался в Харькове, и генерал-полковник, начальник ГУКОСа А. А. Максимов в своей статье несколько неточно описал этот критический момент. По его словам, я куда-то пошел и затем «дал добро» на пуск. В действительности, мы всю ночь не отходили от стола, где В. А. Батаев через «Пешку 19» получал из Харькова необходимую информацию, чертил свои графики, непрерывно готовил уточнения в полетное задание. В последний момент перед включением автоматики пуска я, Я. Е. Айзенберг, Б. И. Губанов и А. Г. Андрущенко без лишних слов переглянулись, и Борис Иванович разрешил «первому» после завершения заправки и набора готовности корабля «Буран» дать команду на включение автоматики. На этом работа группы Виктора Александровича закончилась, я же, зайдя на несколько минут в помещение, где размещалась Госкомиссия, только утвердительно кивнул головой в ответ на немые вопросы Виталия Хусейновича и Александра Александровича. Затем я, Айзенберг и Андрущенко заняли свои места за спинами операторов пускового пульта и стали следить за ходом процесса подготовки ракеты у пуску.

Наступила «минус десятая минута». Нажата кнопка «Пуск» оператором, сидящим перед нами, и теперь автоматика полностью отсекает возможность вмешаться в ход процесса или остановить его:

— 4 минута — команда «Протяжка два» — работа телеметрии;

— 80 секунда — переход на бортовое питание;

— 67 секунда — передача управления бортовой компьютерной системе;

— 65 секунда — наддув баков блока «Ц»;

— 42 секунда — отвод площадок № 2 и 4;

— 40 секунда — раскрутка бустерного насоса двигателей РД0120;

— 10 секунда — подача водной защиты;

— 9,4 секунда — запуск двигателей РД0120;

— 3,2 секунда — запуск двигателей РД170;

— 1,0 секунда — предварительный режим, срабатывание контакта подъема (КП);

+ 0,2 секунда — разрыв связей с блоком «Я», отвод площадки №3.

Мы с трудом успеваем отслеживать ход процесса, на экране дисплея мелькают команды, успокаивающе загорается каждый раз «норма». Напряжение достигает предела, хочется вскочить и что-то делать, мы не в состоянии обмениваться словами.

Прошла и та минута в ходе подготовки, когда заканчивалась работа прибора нашего запорожского филиала с небольшим дефектом, о котором знали только 3-4 человека, мы с Анатолием Григорьевичем только переглянулись.

Мощным потоком 14 кубометров в секунду хлынула защитная завеса воды, вспыхнуло пламя из сопел, затем мощный удар, клубы пара и дыма окутывают ракету облаком, из которого торжественно, набирая скорость, сопровождаемая ярким факелом, устремляется ввысь серебристая красавица-ракета! Неповторимый миг, ради которого затрачен громадный труд сотен тысяч людей, торжественный, ни с чем не сравнимый миг! Это был «звездный час» создателей ракеты, «звездный час» нашей фирмы. Как жаль, что в этот миг не было с нами многих товарищей, жаль, что не было с нами Сергеева! Владимир Григорьевич вложил немало труда в создание важнейшей части ракеты — системы управления, к его дальновидным и мудрым указаниям мы не всегда прислушивались и понимали их справедливость гораздо позже.

На третьей секунде после КП включается автомат стабилизации, на пятой и шестой — начало разворота по тангажу и крену, тридцатая секунда — первый вздох облегчения — любая авария ракеты безопасна для стартовой позиции. Затем на фоне спокойных отсчетов секунд полета и докладов: «Полет нормальный», в районе 150 секунды отделение параблоков, длительный полет второй ступени, переход на конечную ступень двигателей на 413 и 440 секундах и, наконец, отделение корабля на 484 секунде.

В общем зале началось что-то невообразимое! Поздравления, объятия, кто-то вскочил на стол! Зафиксировано время — 6 часов 01 минута (01,257). Мы с Семеновым Юрием Павловичем обнялись, и хотя ему еще осталось пережить более трех часов, он сказал: «Андрей Саввич! Спасибо, ты меня хорошо вывел!» В этом восклицании характерно отождествление Юрия Павловича с кораблем, а меня — с носителем. Вывел я, и не носитель, не корабль, а его — Семенова! Начали поступать первые сообщения с корабля — все шло нормально, я почувствовал одновременно и необыкновенное облегчение и страшную усталость. Я плотно завернулся в меховую куртку, сел в большое мягкое кресло и впервые за последние месяцы спокойно уснул. Проснулся я в тот момент, когда взлетал МИГ-25 с телевизионной установкой на встречу со снижающимся кораблем, и мы скоро увидели на экранах телевизоров вначале точку, а затем под общие крики радости появился и корабль «Буран». С замиранием сердца мы следили за снижающимся кораблем. Создавалось впечатление, что корабль ведет умелый и опытный пилот. Вот колеса коснулись бетонки, выпущен тормозной парашют и, наконец, под новый бурный «взрыв» в зале корабль остановился. Успех полета был полнейший! Весь состав бункера бросился к автомашинам, и вскоре мы окружили еще теплый, с опалинами на боках фюзеляжа, корабль. Опять фотографирование, объятия, поздравления! Корабль стоял почти по центру посадочной полосы, заметных повреждений на нем не было, слегка были оплавлены кромки крыльев и носка фюзеляжа, по всей длине, начиная от передней кромки крыла и постепенно поднимаясь к килю, тянулась темная полоса — свидетельство того, как атмосфера встречает пришельцев из космоса. Подъехали машины обслуживания, стали сливать остатки топлива, продувать двигатели и т. д. У меня сохранилось несколько фотографий и светокопия газеты с сообщением ТАСС о готовящемся запуске «Энергии». На полях остались автографы многих участников событий тех дней, в том числе и таких людей, как Афанасьев, Догужиев, Гудилин, Семенов, Потехин, Лозино-Лозинский, Лапыгин, Беляев, Вовк, Губанов и др.

В тот же день состоялось торжественное заседание Государственной комиссии. Открыл его В. X. Догужиев, затем выступил заместитель Председателя СМ СССР Белоусов и начальник оборонного отдела ЦК Беляков. Их выступления были краткими и в основном содержали поздравления от имени Правительства и ЦК партии с успешным запуском советского «Shuttle». Радовский затем передал благодарность и поздравления от имени В. П. Глушко, который из-за болезни не приехал на пуск. Выступивший А. А. Максимов много говорил о нас, харьковчанах, по-видимому, на него подействовала критическая обстановка в момент пуска из-за штормовой погоды, и то обстоятельство, что мы, не колеблясь, взяли ответственность на себя. Губанов, Семенов, Лозино-Лозинский и Бармин говорили о планах будущих пусков...

На следующий день наша экспедиция почти в полном составе, исключая нескольких человек, которых я оставил для дефектации аппаратуры стартовой позиции, во главе с А. Г. Андрущенко вылетела в Харьков. В аэропорту нас встречала большая группа сотрудников предприятия. Опять цветы, поздравления, фотографирование. Через три дня я снова вылетел на Байконур, и 24 ноября состоялось рабочее заседание Государственной комиссии по рассмотрению результатов пуска. Первым докладчиком был В. М. Филин, который совместно с представителем заказчика доложил о полете носителя, затем я и двигателисты доложили о работе своих систем и агрегатов. Общее заключение по носителю было весьма удовлетворительным, замечаний практически не было, полет проходил с высокой точностью по заданной траектории.

По орбитальному кораблю доложили Ю. П. Семенов и Г. Е. Лозино-Лозинский. Юрий Павлович сообщил, что двухвитковый полет корабля по орбите прошел без замечаний, снижение и посадка корабля были выполнены с высокой точностью: колеса коснулись посадочной полосы на расстоянии всего 80 метров от расчетной точки, отклонение от осевой линии не превышало полутора метров. Глеб Евгеньевич доложил, что было потеряно всего три теплозащитных плитки, повреждено и подлежит замене еще 7 штук, в нескольких местах на крыле небольшие прогары. В целом корабль может быть легко отремонтирован и пригоден к повторному пуску. Кроме того, он сообщил о том, что может быть обеспечен запуск по одному кораблю каждый год в ближайшие три года. Губанов доложил о необходимости ввода в эксплуатацию правой «нитки» стартовой позиции. Выступлением А. А. Максимова, высоко оценившим первый пуск «Энергии-Бурана» и работу его создателей, были завершены доклады.

Госкомиссия обязывала к 7 декабря составить и согласовать план дальнейших летно-конструкторских испытаний и график пусков. После заседания Госкомиссии все присутствующие были приглашены в большой зал столовой, где и была завершена работа.

Запуск «Энергии-Бурана» вызвал широкий резонанс в мировой печати. Американский журнал «Spaceflight» расценил это как «величайший эксперимент Советского Союза со времен полета Ю. Гагарина». Основной акцент в печати делался на полный автоматизм полета, что не мог выполнить без участия пилотов американский «Shuttle» и на универсальности носителя, способного выводить на орбиту полезную нагрузку самого различного назначения. Особенно подчеркивалась способность «орбитера» (так называют в Америке корабль) к автоматическому возвращению и точной посадке при значительной посадочной скорости до 340 км/час и пробеге 1-2 км. Сообщались и технические характеристики «Бурана», включая стоимость разработки, которая, начиная с 1978 года, оценена в US $ 10 миллионов (SF, декабрь 1988 года). Там же подчеркивалось, что советская программа «Энергия-Буран» противопоставляется американскому «Shuttle» и во многом использует его данные, широко освещавшиеся в открытой печати. В то же время предполагалось, что советская программа «Шаттл» в 1994-1995 годах будет увязана с программой «Мир-2», но ее использование будет ограничено 1-2 запусками в год. Сообщалось о предполагаемом первом пилотируемом полете комплекса «Энергия-Буран» и составе его экипажа И. Волк и У. Султанов, заменивших умершего А. Левченко и погибшего при аварии СУ-26М А. Щукина. Возможно, в американскую печать просочилось предложение О. Д. Бакланова о следующем запуске «Бурана» в пилотируемом варианте. В SF №1 за январь 1989 года приводятся противоречивые высказывания Горбачева и директора Института космических исследований Р. Сагдеева. Если Горбачев охарактеризовал полет «Бурана» как «значительный успех», который открывает «новую квалифицированную ступень в советских космических исследованиях», то «мистер Роальд Сагдеев охарактеризовал «Буран» и его американского собрата «Shuttle» как дорогостоящую ошибку...» В советской периодической печати тех дней весьма скупо освещался полет «Бурана». Одним из первых выступлений после первого запуска носителя «Энергия» была статья Б. И. Губанова «Энергия к взлету!» в газете «Правда» (№ 212, 30 июля 1988 года). Борис Иванович, что практически было новым в СССР, до запуска привел не только технические данные новой системы и планы ее испытания, но и ближайшие перспективы развития и расширения технических возможностей. Возможность наращивания ракеты «Энергия» специальной третьей ступенью — универсальным разгонным блоком для выведения космических аппаратов обеспечивало выведение на геостационарную орбиту и на траектории полетов к Луне, планетам Марсу и Венере. Массы объектов, выводимых на стационарную орбиту, составят до 18 тонн, а на траектории полета к Луне — 32 тонны, к Марсу и Венере — до 28 тонн. В целом статья Губанова весьма содержательна как в части решаемых технических проблем, так и в постановке фундаментальных задач развития аэрокосмической техники. Если еще назвать выступления Ю. П. Семенова и Г. Е. Лозино-Лозинского, то этим можно исчерпать все публикации высокого уровня по этой важнейшей тематике. К сожалению, гораздо чаще появлялись пространные опусы «специалистов» ракетно-космической техники типа Я. Голованова, путающих ракету 11К77 с «называемой в просторечии ракетой «Энергия» (См. «Известия» №294, 295, 296, 298 декабрь 1991 года).

Ряд американских аналитиков подчеркивал, что советская космическая программа, включая «Мир», создавалась на основе старой технологии, технологии 70-х годов (Aviation Week and Space Technology, июнь 1980 года), а работы по программе «Буран» и обширные планы ее развития базируются на передовой технологии 80-90-х годов. Мощность носителя «Энергия» оценивается в 4000 тонн тяги, что значительно превосходит американскую ракету «Saturn-V», обеспечившую полет и высадку астронавтов на поверхность Луны. Журнал «Spaceflight» (ноябрь 1987 года) подчеркивает, что запуск «Энергии» 15 мая 1987 года — это только начало обширной космической программы Советов: «... кажется, что Советы знают, куда нужно вести свою космическую программу». Мы думали так же. Можно только утешаться тем, что ошибались в прогнозах и мы, и американцы. После первого полета комплекса «Энергия-Буран», решившего немаловажную задачу: демонстрация технических возможностей СССР на уровне мировых стандартов, наступил период серьезной оценки технических возможностей системы и ее будущего. Следует заметить, что в течение всего периода создания американского и советского «Shuttle» шли непрерывные споры о месте этих систем в космических исследованиях и о целесообразности их создания. В СССР было много сомневающихся в технической возможности ее создания. Характерно, что и советская пресса того периода четко отслеживала колебания мнений технических специалистов и партийно-хозяйственных лидеров, оснащая свои выступления закулисными подробностями (корреспондентов на совещания не допускали). Особенно преуспел в этом плане Я. Голованов, который якобы был запанибрата с такими людьми, как Глушко, Смирнов, Янгель и др. и, безусловно, с космонавтами. Западные специалисты после первых восторженных отзывов о запусках «Энергии» и «Бурана» увидели основу «... для нового этапа в освоении космического пространства...» (японская «Майнити»). Крупнейшие ученые Запада с заметной долей зависти писали: «Советский Союз получил совершенно новые возможности» (Д. Оберг), «... СССР имеет возможность выполнить задачи, недоступные для США» (Д. Логслен). Английский экономист не удержался от соблазна «пнуть» своего заокеанского партнера тем, что звезда американской космической программы Вернер фон Браун — «трофейный» немец, а «Энергия-Буран» — чисто русское достижение. В чем же было преимущество советского Шаттла перед его американским собратом?

Напомним еще раз: советский «Шаттл» это система из двух независимых элементов — сверхтяжелого носителя 11К25 «Энергия» и аэрокосмического корабля 11Ф35 «Буран». «Энергия» способна выводить на орбиту любой груз весом до 100 тонн и, конечно, корабль «Буран».

Корабль «Буран» способен при выведении на орбиту размещать в грузовом отсеке полезный груз до 30 тонн, выполнять полет на орбите и затем совершать посадку на аэродром как обычный самолет, имея в грузовом отсеке груз до 20 тонн. При этом полет может выполняться как в автоматическом, так и в пилотируемом режиме.

Американский «Shuttle» — это аэрокосмический корабль, имеющий два бустерных ускорителя и сбрасываемый бак с компонентами топлива. Предел его грузоподъемности — 30 тонн. Для управления полетом на борту должен находиться экипаж.

Различия в схемах советского и американского Шаттлов и определили преимущества первого:

— универсальность носителя и значительно большая (на 70 тонн!) грузоподъемность;

— носитель «Энергия» является базовой конструкцией, которая путем снятия двух блоков «А» превращается в более легкий носитель («Энергия-М») для выведения грузов до 50-ти тонн, а добавлением еще четырех блоков «А» превращается в более мощный носитель «Вулкан» с грузоподъемностью до 200 тонн. При этом полностью используется вся громадная проверочно-пусковая и производственная инфраструктура;

— размещение полезного груза на боковой поверхности носителя позволяет легко наращивать носитель третьей ступенью или разгонным блоком, благодаря чему увеличивается грузоподъемность и обеспечивается выведение объектов на более высокие орбиты или на трассы полетов к Луне и планетам Солнечной системы.

О корабле «Буран» следует поговорить особо. После гибели американского корабля «Challenger», унесшего жизни семерых астронавтов, стало ясно, что совмещение задач выведения грузов на орбиту с доставкой экипажа на космические станции чревато значительным риском для жизни экипажа. Многоразовость корабля таит в себе потенциальную опасность, всегда остается неясным: сколько пусков допускает конструкция корабля, ее двигатели и системы? Радикальные меры по обеспечению спасения экипажа типа катапультируемой капсулы, способной самостоятельно совершить сход с орбиты, торможение с допустимыми тепловыми и аэродинамическими перегрузками, могут быть осуществлены только за счет значительного уменьшения полезного груза. Другими словами, корабль должен быть «пассажирским», а груз таким, что присутствие экипажа для его обслуживания совершенно необходимо. Схема полетов советских кораблей: пилотируемого «Союз» и автоматического «Прогресса» является наиболее целесообразной. На «Союзе» решена задача максимальной безопасности экипажа и возможность его спасения на любом этапе полета, «Прогресс» же решает задачу доставки полезного груза. Эта же схема напрашивается и для систем типа «Shuttle». В корабле «Буран» без ущерба для всей системы вполне реально создание высокоэффективных средств спасения экипажа типа «отделяемая кабина», что и рассматривалось в проектных материалах ОКБ им. Королева.

Американские проработки повышения безопасности экипажа, по сути дела, приводят к необходимости перехода к советской схеме «Шаттла». Рекомендации комиссии Роджера (комиссия по расследованию причин аварии корабля «Challenger») не решают проблему безопасности в нужной мере, а созданная позже комиссия по изучению гражданской космической программы в своих выводах рекомендовала производить полеты кораблей «Shuttle» только для решения задач, требующих наличия экипажа. Изготовление новых кораблей должно быть прекращено. Этим решением был нанесен последний удар по системе «Shuttle» как единственному и универсальному транспортному средству «Земля-Орбита». Было рекомендовано начать проектирование новых беспилотных транспортных средств, сделать основной упор на научные исследования в космосе с помощью автоматических аппаратов. Космический корабль типа «Shuttle — Endeavour», переданный НАСА в эксплуатацию в 1991 году, закрыл эту программу в части изготовления.

Объективные законы развития техники в конечном итоге привели к тому, что министерство обороны США и НАСА создали планы возврата к одноразовым носителям типа советских проектов «Энергия», «Энергия-М» и «Вулкан». В данном случае не следует говорить о заимствовании идей. В 1987 году начата разработка новой универсальной ракеты по программе ALC (передовая транспортная система), а в девяностые годы развернуты работы по созданию семейства мощных ракет-носителей. Первые пуски ракет этого семейства предполагалось начать в новом столетии.

Таким образом, в мировой практике ракетостроения как в СССР, так и в США, к концу восьмидесятых годов четко прослеживался возврат к семейству одноразовых грузовых ракет традиционного типа, перекрывающих весь мыслимый диапазон выводимых грузов. Последующие задачи (выведение на более высокие орбиты, на трассы полета к Луне и планетам Солнечной системы) должны решаться с помощью дополнительных ступеней и разгонных блоков.

Прообразом грузового варианта носителя «Энергия» в Советском Союзе стал носитель «Энергия-Т». Запуск 15 мая 1987 года «Энергии-Т» с макетом космического корабля «Скиф 19-ДМ», по сути дела, явился его первым летным испытанием. Практически одновременно в США начались проработки вариантов «Shuttle С» (карго) и «Shuttle Z». Предполагалось, что корабль будет заменен беспилотным грузовым отсеком, имеющим необходимое оборудование для автоматического полета и стыковки на орбите. Вес полезного груза при этом мог быть доведен до 70 тонн, что, по-видимому, было следствием того, что это был приспособленный вариант. Американская пресса опубликовала результаты исследования Стенфордского университета, в котором, в частности, говорилось: «... использование носителя «Энергия-Т» — это возможность добраться до Марса в обозримые сроки и за приемлемую цену» (Нью-Йорк Таймс, июль 1991 года). Не использование возможностей «Энергии-Т», виной чему явилась «перестройка», в какой-то мере стимулировало более основательные проработки варианта «Shuttle Z» с использованием разгонного блока двойного включения. Стыковка при этом на орбите Земли позволяет собрать корабль необходимого веса для пилотируемого полета к Марсу и высадки экспедиции на его поверхность.

Говоря о возможных перспективах ОКБ им. Королева в создании семейства носителей на базе ракеты «Энергия», следует заметить, что при этом предполагалось широко использовать имеющийся задел по мощным двигательным установкам на высокоэффективных компонентах, стартовые и технические сооружения и универсальную систему управления. Создавая СУ, наша организация четко понимала, что комплекс управления такого сложного типа, использующий в своем составе бортовые и наземные компьютерные системы и информационные сети, должен быть в своей основе универсальным. С другой стороны, используя компьютеры собственной разработки и универсальные цифровые машины промышленной разработки и понимая их непрерывное совершенствование, мы предусмотрели возможность их замены, что обеспечивало длительность их службы и эксплуатации. Эта особенность позволила уже в ходе испытаний произвести замену бортового компьютера М6 на более совершенный по быстродействию и надежности М6М, а наземную вычислительную машину СМ-2 на СМ-2М. Остальная бортовая и наземная аппаратура могла также без ущерба и значительных затрат быть модернизирована или заменена на более совершенную. Так были начаты работы по использованию электрохимических генераторов. Мощности бортовых компьютеров позволяли использовать их для управления и спасения блоков «А», что предполагалось реализовать в последующем. Универсальность аппаратуры комплекса управления позволила ее использовать на огневых стендах, где велась отработка двигателей, прожиги ступеней на универсальном стенде-старте, на технической позиции и заводских контрольно-испытательных станциях, изготовляющих аппаратуру и ведущих сборку элементов ракеты. В самой организации были развернуты стенды исследований и испытаний универсального типа. Кроме того, как комплекс управления, так и все развернутая инфраструктура подкреплялись мощной производственной базой ряда серийных заводов Харькова, Киева, Москвы, Воронежа и других городов Советского Союза, которые являлись нашими традиционными смежниками. Все это накрепко привязывало нашу организацию к работам и планам ОКБ «Энергия». Безусловный авторитет и высокая квалификация наших инженеров, ученых и рабочих, способствовали тому, что конкурс среди представленных проектов систем управления семейства носителей, космической универсальной платформы и разгонного блока был нашей фирмой выигран.

Однако, как пишет Б. И. Губанов, «тучи над «Энергией-Бураном» сгущались» несмотря на успешные пуски носителя «Энергия» в варианте «Энергия-Т» (6СЛ) и в варианте «Энергия-Буран» (1Л). Решающими были два фактора: трудности в финансировании дальнейших работ и многоголосая критика со стороны специалистов, не участвующих в работах по этой теме и стремящихся получить необходимое финансирование своих работ, и головного заказчика в частности, отозвавшего свое техническое задание на «Энергию-Т». Были и злопыхательства типа: «Буран» — это бесполезный сорняк, выросший на почве некомпетентности...» (В. П. Мишин). Комиссия под председательством В. X. Догужиева так и не смогла прийти к единому мнению в выработке предложений по дальнейшему развитию космонавтики в СССР, и вскоре ее работа прекратилась.

Некоторый возврат к семействам одноразовых ракет-носителей, тем не менее, не охладил многочисленных сторонников «многоразовости», пытающихся применить эту, безусловно, плодотворную идею, как к элементам ракет-носителей, так и к орбитальным кораблям. В основе их предложений лежит возврат отработавших ступеней в район старта с помощью аэродинамических устройств (крыльев) и автоматической системы навигации. Для орбитальных объектов суть предложений сводилась к тому, что такой объект приобретает все качества аэрокосмического корабля, т. е. способен совершать все необходимые эволюции на орбите и полет в атмосфере, аналогично полету самолета. Зачастую и запуск такого корабля на орбиту должен совершаться с помощью самолета-носителя, играющего роль первой ступени. Преимущества такой схемы, кроме многоразовости использования ее основных элементов, могут заключаться и в том, что для такой первой ступени в качестве окислителя может быть использован кислород атмосферы. Выигрыш при этом очевиден: исследования показали, что при полете традиционной ракеты в атмосфере расходуется 80% запасенного в ее баках окислителя. Первые проекты аэрокосмического самолета, близкие к реализации, по-видимому, следует отнести к началу сороковых годов (проект Зенгера).

Если вы посетите технологический музей в НПО им. Лавочкина, вам покажут макеты самолетов — аналогов проекта Зенгера. Тот же наклонный рельсовый старт, дающий первый разгонный импульс, разгон в атмосфере, рикошетирующий полет за ее пределами и «самолетный» возврат и посадка на свой аэродром.

Примерно в эти же годы (конец сороковых, начало пятидесятых) проекты бомбардировщиков-антиподов появились в США «Дайни Сор», затем крылатых планирующих ракет «Навахо» и ряд других — самолеты Х-15, Х-23, аппараты с несущим корпусом М2, HL-10. В Советском Союзе появились проекты «Спираль» (Г. Е. Лозино-Лозинского), модели «Бор 4» и «Бор 5», запуски которых дали необходимый экспериментальный материал при создании корабля «Titan». Американский «Shuttle» и советский «Буран» завершили работы этого столетия в направлении создания аэрокосмического самолета, показав, что современная технология в состоянии решить задачу такого плана, но стоимость разработки и эксплуатации очень высока. Прав Р. Сагдеев — это технология 21 века. Необходимы новые материалы и конструкторские решения, новые принципы управления и инфраструктура, новый подход к организации работ.

В те дни, когда наша фирма подключалась к работам по комплексу «Энергия-Буран», т. е. к первой работе с фирмой Королева, нас в министерстве предупреждали, что с ней трудно работать, и нам «не сносить головы». Однако мы наладили неплохие отношения и с руководством фирмы, и с большинством ведущих специалистов. Думаю, что о нас в этой фирме сложилось неплохое мнение, по крайней мере, когда я однажды в разговоре с Семеновым сказал, что мы рассчитываем еще на ряд работ с ними, он вполне определенно выразился, что все последующие работы на базе «Энергии-Бурана» он мыслит делать с нами.

Система управления разгонного блока — третьей ступени «Энергии» универсальной космической платформы (УКП), сверхтяжелой ракеты «Вулкан» и модернизация «Энергии» — «Энергия-М» поручалось разработать нам. На окончательное решение этого вопроса не повлияло даже то, что наш новый Главный конструктор А. Г. Андрущенко на одном из совещаний у Бакланова некоторые из этих работ «уступил» Лапыгину. Об этом мне рассказал с большим возмущением П. Ф. Кулиш и нам пришлось затем постепенно с помощью Б. И. Губанова и работников ГУКОСа, которые были нашими сторонниками, отыгрывать все назад. Нашим козырем была универсальность нашей «земли» — наземного проверочно-пускового комплекса, способного обслуживать все вновь планируемые объекты и то, что эта аппаратура уже была развернута и функционировала на стартовых позициях, УКСС, на технической позиции, в Загорске, Химках, Нижней Салде, на комплексных стендах в Харькове и Киеве. В эти же дни в Харькове началось создание полноразмерного показательного стенда КС-8, а в Киеве на КРЗ создавался стенд для комплексной проверки аппаратуры. Уже в ходе перестройки ценой просьб и уговоров в министерстве удавалось «выколачивать» финансирование для этого стенда в течение трех лет, когда еще не угасла окончательно надежда на продолжение работы по «Энергии-Бурану».

Все постепенно приходило в упадок: оборудование, которым мы когда-то гордились, устаревало, специалисты деградировали без работы и постепенно покидали свои лаборатории; кооперации распались.

Прогнозы о «трудностях» работы с фирмой Королева оправдались только в той части, что, как ни в одной из других организаций, проявлялось стремление свалить вину любым способом на своего смежника или так замаскировать техническую суть произошедшего отказа, что потом оказывались виноваты в разной мере все, в том числе и те, кто вообще не имел к этому отношения. Некоторые из довольно высокопоставленных сотрудников этой фирмы стали подлинными специалистами в этом деле и нам, не поднаторевшим в таких методах работы, часто приходилось оправдываться, тем более, что система управления была весьма активным элементом при функционировании практически всех агрегатов ракеты. Выглядело это примерно так. При проведении работ не прошел режим комплексных испытаний с отбоем по KП (контакт подъема). Пока шел разбор причин, в адрес министерства и ГУКОСа уходит шифровка с добавлением «по вине системы управления». Через два-три часа выясняется, что режим не прошел из-за дефекта клапана или даже потому, что забыли что-то сделать или ошибся оператор. Конечно, посылать вслед опровержение никто и не думал. Звонят мне однажды из министерства «свои люди»: «На полигон едет министр, одним из вопросов будет смотреть, почему семь раз подряд были остановлены работы по причине системы управления». Называют мне семь номеров шифровок и я, естественно, готовлюсь быть вызванным «на ковер». Смотрю содержание шифровок — везде виновата система управления. Поднимаю записи в бортжурнале испытаний, и во всех семи случаях оказывается, что система управления ни причем — отказы в агрегатах ракеты или двигателей. Я все это аккуратно выписываю в табличку: день испытаний, тип проверки, отказ, что было в шифрограмме и что оказалось на самом деле, с указанием номеров соответствующих документов и подписей. Копию этой таблички шифровкой отправил в Харьков, ибо там уже сверкают молнии, и гремит гром. Когда же, не скрывающий своего гнева, Олег Дмитриевич поднимает меня, я молча кладу перед ним на стол свою табличку, он ее бегло читает и затем отдает Губанову со словами: «Докладные о ходе электроиспытаний подписывайте только вдвоем!» Подобных случаев можно привести много.

Уходит в прошлое беспокойный двадцатый век и вместе с ним полвека ракетно-космической гонки, в которой довелось участвовать и нашей организации в составе мощной научно-промышленной корпорации Восточной Украины. В важнейшем достижении человечества — прорыве в космос весомый вклад внесен этой корпорацией во главе с днепропетровским КБЮ, харьковским НПО ЭП — Хартроном, заводами «Коммунар» и им. Шевченко, КРЗ и рядом других предприятий.

Это был титанический труд и выполнялся он усилиями трех стран: Германии, США и СССР.

Роль Германии по известным причинам замалчивалась, но ей принадлежит заслуга первопроходца, создавшего первые ракеты в том виде, как мы привыкли их видеть. Германия заложила и ряд технических решений, которые впоследствии реализованы в США и СССР.

Уровень работ в Германии в 1945 году был несравненно выше, чем в США и СССР. Виднейший советский специалист в этой области Б.Е. Черток писал по этому поводу: «... ни у нас, ни у наших союзников подобных разработок не было ни по достигнутым параметрам, ни по масштабам производства». Вернер фон Браун — Генеральный конструктор (по нашей терминологии) немецких ракет, в 1929 году, будучи студентом, написал работу «Теория дальних ракет», генерал Дорнбергер предложил использовать дальнобойные ракеты для военных целей. В 1935 году появился первый проект такой ракеты с дальностью стрельбы 50 км.

В 1941 году в Германии начались огневые стендовые испытания ракеты А4 (Фау-2), а 3 октября 1942 года состоялся ее первый удачный полет: она пролетела 192 км и достигла высоты 90 км.

Этот день по праву следует считать днем, когда впервые в истории человечества творение его ума и рук вышло за пределы земной атмосферы и достигло космического пространства. Это было на 15 лет и один день раньше запуска в СССР первого искусственного спутника Земли, объявленного как начало космической эры. Попытка в Германии отметить этот день в 1992 году как 50-летие космической эры была решительно пресечена английской «общественностью». В Германии был разработан Э. Зенгером и И. Бредтом и проект дальнего космического бомбардировщика — крылатой ракеты с глобальной дальностью полета 20000-40000 км (почти «Shuttle» и «Буран»). Старт крылатой модели прототипа бомбардировщика А9 состоялся в декабре 1944 года и был он аварийным. Первый успешный пуск состоялся 27 января 1945 года в условиях катастрофического положения Германии на фронтах войны. Полет этого бомбардировщика осуществлялся в космосе с использованием эффекта многократного отражения от земной атмосферы, что только спустя много лет было использовано в разработках СССР и США при входе в атмосферу Земли космических объектов. К сказанному следует добавить, что к середине 1944 года в Германии выпускали более 600 ракет в месяц, а за все время войны по различным целям запущено более 11000 этих ракет. В Германии впервые были реализованы идеи старта ракет с подводной лодки и разработан проект подвижного железнодорожного старта, что совместно с мощной научно-теоретической базой и непосредственной работой около 600 ведущих немецких специалистов в проектных организациях США и СССР в течение многих послевоенных лет, дает общее представление о роли Германии и ее ученых в свершениях мировой космонавтики.

Силой обстоятельств Германия, но не ее ученые и инженеры, была исключена из «великой ракетно-космической гонки XX века». Ракетный центр в Пенемюнде, созданный в середине тридцатых годов, по справедливому мнению Б. Е. Чертока, явился «стартовой площадкой» этой гонки.

Величайшей заслугой Советского Союза является запуск первого искусственного спутника Земли и первый полет человека в космос, а полеты американских астронавтов на Луну — самое грандиозное событие века, аналога которому не существует во всей истории человечества. Исследование околосолнечного пространства, планет Солнечной системы, создание пояса спутников и космических станций на орбитах Земли в равной мере может быть отнесено к заслугам США и Советского Союза.

Таков, если добавить многочисленный арсенал ракетно-ядерного оружия, итог полувековой ракетно-ядерной гонки и демонстрации технического уровня противостоящих сторон в освоении космоса. Соревновательный дух и противостояние выявили предельные возможности техники и экономики века. Стало ясно, что без решения таких вопросов, как использование энергетики и материалов космоса, без прорыва в области биологии и разработки соответствующих технологий, невозможно ни создание постоянных баз на Луне, ни полет человека к Марсу или его спутникам.

Успехи космических исследований с новой силой пробудили интерес и дали богатый материал для решения таких вопросов, как происхождение органической жизни, ее наличие во Вселенной, одиноки ли мы, «земляне», что такое окружающий нас мир и его пространственные и временные границы? Нам, ракетчикам, пришлось создавать и провожать в космос ракеты, наблюдать полет спутников и кораблей на звездном небе, и эти вопросы не могли не волновать нас. Им нередко посвящаются статьи в специальных журналах, таких, как американский журнал «Спейсфлайт» или «Журнал Британского межпланетного общества».

Астрономия превратилась в экспериментальную науку, а ее археологический музей — видимая Вселенная, наглядно демонстрирует свои экспонаты возрастом до 15-18 миллиардов лет. Если когда-нибудь энтузиастам SETI (SETl-Search for Extraterrestrial Intelligence — поиск внеземного разума) удастся услышать сигналы далекой цивилизации, то это будет также голос из далекого прошлого. Этот голос разрешит длительный спор между «оптимистами контакта» и сторонниками «уникальности человека» в пользу оптимистов. Оптимисты рассуждают примерно следующим образом: наше Солнце и Солнечная система не исключение, а, скорее всего, правило и таких систем только в Галактике насчитывается более 100 миллиардов. Условия на этих планетах самые разнообразные. Отсюда вытекает, что на многих из них условия для существования органического вещества могут быть приемлемыми и даже «лучше», чем на нашей Земле. Можно ли представить планету с благодатными климатическими условиями, с морями, реками, атмосферой, со сменой дня и ночи, зимы и лета, но... без лесов, полей и живых существ? По-видимому, нет. И прав Шкловский: «Некогда на безжизненной Земле сложились условия для химической эволюции вещества, в результате которого синтезировались сложные органические молекулы, а из них, после бесчисленных проб и ошибок, сформировались сгустки органического вещества, способные к обмену веществ и размножению». Если к этим словам добавить «с закономерной неизбежностью» и «способные к сохранным реакциям» (по А. А. Ляпунову), то этим будет утвержден принцип повсеместного существования органической жизни во Вселенной на основе самозарождения там, где складываются для этого условия. Подчеркнем, что необходимый химический состав органической молекулы при этом складывается с такой же закономерностью, как и образование неорганических молекул в строгой пропорции реагирующих веществ в силу их конкретных химических свойств, а не случайно.

В некоторых работах свойства вещества к созданию все более и более сложных структур объясняются двумя типами сил взаимодействия частиц: гравитационными и электромагнитными. В работе Нусинова и Марона представлен процесс образования микро— и макроструктур под действием сил предполагаемого «большого взрыва», имевшего место 15-18 миллиардов лет назад и разрушившего материю до исходных материальных частиц (Журнал Британского межпланетного общества, №1, 1990 год). Под действием гравитационных сил образовались объекты макромира: звезды, планеты, галактики. Электромагнитные силы привели к образованию атомов, молекул и все более и более сложных структур. Сам процесс назван «самоорганизацией материи». Утверждение Вернадского, что живая материя существует «всегда», как и неживая, не противоречит идее жизни во Вселенной. Признание повсеместности органической жизни во Вселенной, включая ее развитые формы, делает оправданным стремление и проникновение человека в космос. Однако то обстоятельство, что вопрос путешествия человека за пределы Земли из рук теоретиков и фантастов перешел в руки практиков-инженеров, существенным образом подействовал отрезвляюще на многие горячие головы. Самые элементарные расчеты показывают, что даже полет к ближайшим планетам сопряжен с громадными трудностями, а организация поселений в космосе и на ближайших небесных телах находится за пределами современных технических возможностей. Кроме того, такие поселения не могут решить наши земные проблемы роста народонаселения, истощения природных ресурсов и предсказываемого падения среднего жизненного уровня землян. Пространственная изолированность человечества от остальной Вселенной и его весьма ограниченные возможности в пределах Солнечной системы требуют более бережного отношения к нашей колыбели — Земле. Надеяться на то, что мы до конца использовав и разорив нашу Землю, сумеем куда-то переселиться, не приходится. Космическая индустрия, безусловно, в недалеком будущем приобретет весомое значение, а изделия с пометкой «made in space», как предсказывает американский исследователь М. Хемпсел, станут образцом высокого качества. Земля на очень долгие годы будет не только колыбелью человечества, но и местом его постоянного жительства. Усилия нашего поколения по освоению космоса и проникновению в него будут и должны быть продолжены, но работа по организации рационального использования ресурсов Земли, сбережения того, что еще сохранилось, должна стать главной. Будущим исследователям и инженерам космической индустрии следует в первую очередь думать о вынесении за пределы Земли «вредных» и «грязных» производств, о сохранении чистоты атмосферы, водных пространств, лесов, почвы, озонового слоя и всего того, что делает нашу Землю прекрасным местом обитания человека. Другой Земли у нас не будет. Идея Сагана о переделе атмосферы Венеры с помощью микроводорослей, даже если она осуществима, потребует столетий, а Марс, Луна, спутники Юпитера будут пригодны разве только как места ссылки преступников.

Ракетно-космическая техника в Украине переживает упадок. Ее новый подъем возможен только при объединении усилий многих стран и народов. Будем надеяться вместе с нашим поэтом, что будет «... семья великая, семья вольная, новая...», что возродится из тьмы веков Великая Киевская Русь, а город Киев — «мать городов Русских» займет достойное место. Важнейшим новым достижением возрожденной семьи русских народов будут достижения в освоении космоса.

Системы наведения этих комплексов разработаны в ОКБ-692 под научным руководством А.С.Гончара

Ракета Р-36 и ее модификации



Проект УР-700 — ЛК-700



Комплекс ТКС-ОПС «Алмаз»



Ракета «Энергия» на стартовом столе



Запуск ракеты «Энергия» 15.11.1988



Итог полувекового соперничества



к началу

назад